Хмарь над Киевом

Мертвый домовой. Дух-хранитель этого очага, убитый и высушенный той же силой, что и его хозяин.

Ратибор посмотрел на умиротворенное лицо купца, на высохшие тела слуг, на жуткую мумию у печи. Его желудок сжался в холодный узел.

– Они здесь, – глухо проговорил он. – Они стали действовать тоньше. Чище. Без крови и разорванной плоти.

Зоряна медленно обвела взглядом мертвый, холодный дом.

– И наглее, – добавила она, и в ее голосе звучала не злость, а тяжелая, свинцовая констатация. – Они пришли в самое сердце города. И никто их даже не услышал.

Глава 12: Шепот Города

Если смерть забитого бобыля на далеком болоте была камнем, брошенным в тихий пруд, то смерть Любомира стала глыбой, обрушенной с утеса прямо в центр киевской гавани. Она не вызвала кругов – она подняла волну.

Весть о «тихом доме» пронеслась по Подолу быстрее, чем гонец на добром коне. Она не шла – она сочилась, как яд, проникая через щели в дверях, передаваясь от торговки к торговке, от грузчика к ремесленнику. К полудню весь город гудел. Это была не просто новость об убийстве. Это был шепот о немыслимом.

Люди говорили не о разбойниках. Разбойники грабят и режут. Это было другое. Шепот обрел имя. «Сухая смерть». «Ледяной мор». Старухи, крестясь или бормоча старые заговоры, вспоминали сказки о Маре, богине зимы и смерти, что приходит ночью и выдыхает жизнь из спящих, оставляя после себя лишь пустые, холодные оболочки.

Паника, до этого тлевшая под спудом ежедневных забот, вспыхнула ярким, уродливым пламенем. Она изменила город. Шумные улицы Подола стали стихать задолго до заката. Едва солнце начинало клониться к Днепру, люди запирали свои лавки, загоняли скот и наглухо закрывали двери и ставни на все засовы. Город, еще вчера живший до глубокой ночи, теперь вымирал с наступлением сумерек, превращаясь в лабиринт слепых, напуганных домов.

Страх стал товаром. Ушлые знахари и сомнительные ведуны, выползшие из своих нор, торговали защитой. За бешеные деньги продавались волчьи зубы, медвежьи когти, заговоренные пучки чертополоха. Цены на серебро и соль взлетели до небес. Серебряными гвоздями обивали пороги. Солью очерчивали круги вокруг кроватей, надеясь, что она обожжет ноги нечистой силе. Дым от окуривания изб можжевельником и полынью стоял над городом таким густым туманом, что щипало глаза.

Страх родил подозрительность. Сосед перестал доверять соседу. Любой чужак, любой нищий, любой человек со «странным» взглядом автоматически становился подозреваемым. Начались драки, обвинения в колдовстве, самосуды. Дружина едва успевала разгонять толпы, линчующие очередного «пособника тьмы».

Князь Ярополк был в ярости. Но его ярость была рождена не состраданием к своему народу, а холодным, липким страхом за свою власть. Он вызвал Ратибора к себе в палаты, и на этот раз не было ни бояр, ни свидетелей.

– Ты упустил их! Они уже в городе! – кричал он, мечась по палате, как зверь в клетке. Его красивое лицо было искажено гневом и страхом. – Ты слышишь, как замолчал город?! Это не тишина, Ратибор, это мой погребальный звон! Народ ропщет! Бояре смотрят на меня волком! Сегодня ко мне приходили старейшины – они боятся выходить из своих теремов! Они говорят, что я не могу защитить их даже в собственных домах! А если я не могу защитить их, зачем им такой князь?!

Он резко остановился и впился в Ратибора взглядом.

– Мне нужен виновный, Ратибор! Немедленно! Мне все равно, кто это будет! Приведи мне того, на кого я смогу указать пальцем! Мне нужна голова! И она нужна мне была вчера!

Ратибор молчал. Он понимал, что князю нужен не преступник, а козел отпущения.

Вечером того же дня этот «виновный» нашелся. Гридни, усиленно патрулирующие Подол и переворачивающие каждый закоулок, «нашли» улику. В грязной сточной канаве, в паре десятков шагов от дома Любомира, что-то блеснуло. Это была серебряная фибула, застежка для плаща.

Работа была тонкой и явно не славянской. Два переплетенных дракона или змея кусали друг друга за хвосты, образуя круг. Скань, чернение… Варяжская работа. Дорогая и узнаваемая.

Улика лежала на самом видном месте, будто ее не потеряли, а аккуратно положили, ожидая, когда ее найдут. Идеальный след. Слишком идеальный.

Глава 13: Варяжский След

Варяжская фибула лежала на грубой ладони Ратибора холодным, тяжелым кругом. Серебро тускло поблескивало в свете сальной свечи, а переплетенные драконы, казалось, насмешливо скалились. Находка была доложена князю, и тот пришел в возбуждение. Вот он, враг! Понятный, чужой, из плоти и крови. Не какая-то неведомая «сухая смерть», а наглые наемники, решившие поживиться в смутное время. Ярополк приказал немедленно найти владельца и привести его в цепях.

Но Ратибор, глядя на искусную работу варяжского мастера, чувствовал лишь холодное отчуждение. Слишком чисто. Слишком просто. Слишком удобно. Это была не улика, а приманка.

– Это ложь, – сказала Зоряна, сидевшая в тени. Она даже не взглянула на застежку. Ее тонкие ноздри дрогнули. – От нее пахнет холодным металлом и липким страхом того, кто ее подбросил. Я чувствую этот слабый, жалкий след. Но на ней нет даже отголоска той могучей, ледяной пустоты, что осталась в тихом доме. Эта вещь чиста от великого зла.

– Возможно, – ровно ответил Ратибор, смыкая ладонь. Улика могла быть ложной, но приказ князя был настоящим. – Но князю нужен след, и вот он. Всеслав. – Он повернулся к Медведю, который молча точил свою секиру в углу. – Ты знаешь варягов, что служат в Киеве. У кого могла быть такая?

Всеслав, который искренне и от всей души ненавидел заносчивых северян за их спесь и презрение к русичам, перестал точить клинок. На его лице медленно расплылась хищная, предвкушающая оскаленная ухмылка.

– У Свена Кривого. Ублюдок, который командует наемной ватагой, что охраняет купеческие караваны. Он как раз недавно в «Кривом Клыке» хвастался такой, поил ею девок. Его отряд – банда головорезов. Вечно пьяные, буйные и жадные до чужого добра. Если кто и мог прирезать купца, так это они.

Расследование не требовало тонкости. Оно требовало скорости и силы. След повел их в портовые кабаки, а оттуда – в общественную баню у самой пристани. Место, где смывали грязь и заключали темные сделки.

Следствие было коротким и кровавым.

Они ворвались в парную, как зимний ветер. Густой, горячий, влажный пар смешивался с запахом пота, грязных тел, дешевого пива и распаренных веников. Внутри, на полках, красные и потные, как вареные раки, сидели Свен Кривой и пятеро его людей. Увидев Ратибора, а за его спиной огромную, ухмыляющуюся фигуру Всеслава, варяги схватились за ножи, что лежали рядом с их одеждой.

Но было поздно.

Всеслав не стал говорить. Он взревел – громким, яростным, утробным ревом, от которого, казалось, задрожали стены сруба, – и ринулся вперед. То, что началось потом, было не дракой, а стихийным бедствием. Медведь в тесном пространстве парной был неудержим. Он сгреб тяжеленную дубовую скамью и снес ею двоих. Его кулак, размером с булыжник, врезался в лицо третьему варягу с тошнотворным хрустом. В ход пошли банные шайки, ковши, даже раскаленные камни из печки-каменки, которые Всеслав, не обращая внимания на ожоги, швырял в своих врагов. Он разносил помещение в щепки, и его ярость была чистой и радостной.

Ратибор не вмешивался. Он стоял у входа, отрезая путь к отступлению, и хладнокровно наблюдал за побоищем. Это было жестоко, но эффективно. Когда ярость Медведя иссякла, а пар рассеялся, на мокром полу, среди обломков скамей и перевернутых ушатов, стонали шестеро побитых, окровавленных, но живых варягов.

Допрос был недолгим. Ратибор опустился на корточки перед Свеном, чье кривое лицо теперь украшал огромный синяк и разбитая губа, и просто показал ему фибулу.

– Моя… была, – прохрипел Свен на ломаном славянском. Он клялся всеми своими северными богами, что фибулу у него украли два дня назад в кабаке, когда он напился до беспамятства. И пятеро его побитых товарищей, а позже и перепуганный до смерти хозяин бани, под страхом быть скормленными Всеславу, подтвердили – в ночь убийства Любомира весь отряд Свена был мертвецки пьян и заперт в этой самой бане, откуда они вышли только к полудню.

Ратибор поднялся, вытирая руки о штаны. Он посмотрел на избитые, униженные лица варягов, на разгромленную баню. Ярость схлынула. Осталось лишь холодное, горькое понимание.

– Нас подставили, – процедил он сквозь зубы.

Всеслав, тяжело дыша и вытирая кровь (чужую) с костяшек пальцев, сплюнул на пол.

– Знал, что они невиновны. Но морды им набить все равно было приятно.

– Они знали, что мы пойдем по этому пути, – продолжил Ратибор, игнорируя его. – Они знали о вражде русичей и варягов. Знали о хвастовстве Свена. Они хотели, чтобы мы потеряли время, чтобы мы ввязались в кровавую кашу с наемниками. Они играют с нами, как кошка с мышью. Отвлекают наше внимание, пока готовят новый удар.

Глава 14: Тень Брата

Провал с варягами был для Ярополка не просто неудачей, а публичным унижением. Город гудел, что его дружина способна лишь калечить невинных наемников, в то время как настоящая смерть свободно гуляет по улицам. Гнев князя превратился в холодную, змеиную ярость, ищущую выхода.

И выход нашелся. Слишком быстро. Слишком удобно.

На следующий день дружина, прочесывающая леса под Киевом, «случайно» наткнулась на какого-то оборванца. Полуголый, безумный, он бродил между деревьями, что-то бормоча себе под нос, и вырезал на коре деревьев странные знаки. Его схватили и приволокли в Киев.

Ратибор увидел его в княжеском подвале. Это был не человек, а жалкая, сломленная оболочка. Его глаза были пустыми, тело покрыто синяками и следами от веревок. Рядом с ним стоял княжеский палач – приземистый, молчаливый детина с огромными руками и мертвыми глазами, и одного его присутствия было достаточно, чтобы понять, что происходило в этих стенах.

Оборванец «сознался». Он назвал себя послушником тайного культа и под пытками – а Ратибор не сомневался, что пытки были долгими и изощренными, – указал на своих хозяев.

И это были не просто безымянные колдуны-язычники. Нет. Пленник, захлебываясь слезами и кровью, поведал историю куда более выгодную для князя. Он утверждал, что служит людям Олега Древлянского, брата и главного политического соперника Ярополка. По его словам, хитрый и амбициозный Олег, пользуясь паникой в Киеве, решил нанести удар. С помощью жрецов древней, запрещенной веры он насылает «сухую смерть» на киевскую знать и купцов, чтобы ослабить Ярополка, вызвать бунт и под шумок захватить Золотой стол.

Ратибор слушал монотонный отчет палача, и его скулы каменели, превращаясь в желваки. Это была ложь. Идеальная, выверенная, бьющая точно в цель – в самое сердце страхов Ярополка. Искуснее и в тысячу раз опаснее, чем грубо подброшенная фибула.

– Он лжет, – тихо, но твердо сказал Ратибор, когда они остались с князем наедине в его палате. В голосе не было сомнения. – Посмотрите на него. Его сломали. Его заставили сказать то, что вы хотели услышать.

– Или он, наконец, сказал правду под страхом смерти! – взвился Ярополк. Его глаза лихорадочно блестели. Он уже поверил в эту ложь, потому что она была удобна и понятна. – Я всегда знал, что мой братец – коварная змея! Я знал, что он не остановится ни перед чем! Это его почерк! Не вступать в открытый бой, а бить исподтишка, чужими руками, сеять панику и ждать, пока плод сам упадет ему в руки!

– Княже, подумай, – Ратибор старался говорить спокойно, но его голос был напряжен. – Если мы сейчас ударим по людям Олега, если обвиним его в колдовстве и убийствах без веских доказательств, начнется усобица. Олег не станет молчать. За ним древлянские леса, полные воинов. Киев захлебнется в братской крови. Начнется война, которая ослабит нас всех. Именно этого, возможно, и добиваются наши настоящие враги, кто бы они ни были. Они хотят, чтобы мы поубивали друг друга.

Ярополк с силой ударил кулаком по столу, отчего подскочили серебряные кубки.

– А если мы будем сидеть сложа руки и размышлять, они убьют нас всех поодиночке! Сначала Любомира, потом боярина, потом меня! И мой «любезный» братец войдет в Киев как спаситель! – он подошел к Ратибору вплотную, его лицо было искажено. – Ты. Найдешь. Доказательства. Вины. Олега. Ты возьмешь своих людей, поедешь в его земли и вытрясешь правду из его ближайших бояр. А если ты не сможешь… то я найду того, кто сможет. Того, кто будет менее щепетилен.

Взгляд Ярополка был холодным и окончательным. Он не слушал. Он уже принял решение.

Ратибор понял, что попал в ловушку. Теперь он был зажат между двумя огнями. С одной стороны – настоящий, невидимый, сверхъестественный враг, который плетет паутину из теней и смерти. С другой – его собственный правитель, ослепленный паранойей и политическими интригами, и эту паранойю настоящий враг умело и расчетливо подогревал.

Любой шаг был неверным. Пойти против князя – лишиться головы. Повиноваться ему – развязать войну, которая уничтожит все, что он пытался защитить.

Капкан захлопнулся.

Глава 15: Отравленное Подношение

– Мы теряем время, гоняясь за призраками, которых они нам подсовывают, как объедки собакам, – голос Зоряны в спертом воздухе погреба был хрупким, как тонкий лед, но под ним чувствовалась стальная твердость. Ее лицо, в мерцающем свете единственной свечи, было изможденным, осунувшимся, под глазами залегли глубокие, фиолетовые тени. Тьма, с которой они столкнулись, питалась не только своими жертвами, но и теми, кто смел на нее охотиться. – Мы играем по их правилам, в их кровавые поддавки. Нужно перестать искать людей. Нужно начать искать Зло.

В ее словах была отчаянная, окончательная правота. Ратибор молча кивнул. Политический лабиринт, выстроенный для них, был смертельной ловушкой, и единственный выход из него – не вперед, а в сторону. В иной мир.

Той же ночью, когда Киев замер в своем параноидальном сне за запертыми дверьми, они готовились к ритуалу. Зоряна поставила на утоптанный земляной пол широкую черную глиняную чашу, настолько темную, что она, казалось, впитывала скудный свет. Она налила в нее ледяную воду из потаенного лесного родника, о котором знала только она. Вода была кристально чистой. Пока.

– Нужна кровь. Якорь, – прошептала она. Острым осколком обсидиана, черного и блестящего, как застывшая ночь, она без колебаний провела по своей ладони. Глубоко. На белой коже мгновенно выступила, а затем хлынула темная, густая кровь. Она подставила руку над чашей, и тяжелые капли упали в воду, расходясь в ней рваными, дымными облаками. – Кровь той, что видит.

Она посмотрела на Ратибора. – И кровь того, кто действует.

Ратибор не колебался. Он вытащил свой боевой нож и, не отводя взгляда от ее глаз, полоснул по своей ладони. Он сделал это с той же будничной решимостью, с какой чистил рыбу или перерезал глотку врагу. Его кровь, смешавшись с ее, окрасила воду в мутный, буро-красный цвет. Это было не просто подношение. Это был договор. Клятва, скрепленная не словами, а жизнью.

Зоряна зажгла туго скрученные пучки трав. Воздух наполнился горьким, тяжелым, дурманящим дымом. В нем был запах полыни, сухого корня морока и чего-то еще, от чего начинала кружиться голова и искажалось зрение. Всеслав стоял у входа, как каменный идол, сжимая в обеих руках свою секиру. Его лицо было напряжено, желваки ходили ходуном. Он не боялся смерти в бою, но эта невидимая, ползучая магия вызывала в нем первобытный, животный ужас.

Зоряна опустилась на колени перед чашей и склонилась над ней. И начала петь.

Это была не песня. И не молитва. Это был тихий, монотонный, гортанный речитатив на языке, которого Ратибор никогда не слышал. В нем не было человеческих слов. Это был каскад шипящих, щелкающих, вибрирующих звуков, похожих на скрежет камней в глубоком овраге или на беззвучное движение змеи по сухому песку. Этот звук не ласкал слух, он вибрировал в костях, от него волосы на руках вставали дыбом. Комната наполнилась тенями, которые плясали и корчились в дыму, извиваясь, как повешенные.

Вода в чаше перестала быть просто водой. Она помутнела, загустела, а потом стала черной, как смола, как беззвездное ночное небо. Она превратилась в маслянистое, блестящее око, глядящее из другого мира.

– Я вижу… – прошептала Зоряна, и ее голос стал глухим, далеким, словно шел из-под земли. Ее зрачки расширились, поглотив радужку. – Не дом… не лицо… Осколки… Осколки грядущего… Вижу… детскую игрушку, маленького деревянного коня с облезшей гривой… Он качается на полу… потом падает… Вижу смех… звонкий, детский смех… он обрывается… захлебывается… превращается в тонкий, испуганный плач…

Ее тело напряглось.

– Слышу звон… тонкий, пронзительный серебряный звон… колокольчик… на шее козы… звенит-звенит… а потом – тишина. Резкая, как удар топора. Пахнет… парным молоком, теплым, живым… и… и гнилью… Гнилым, прокисшим, разлагающимся молоком! Запах жизни, превращающейся в смерть!

Она резко, сдавленно вскрикнула и отпрянула от чаши так, словно та обожгла ее. Она упала на спину, судорожно хватая ртом воздух, ее глаза были расширены от невыразимого ужаса. Вода в чаше снова стала прозрачной, и на ее дне лежали лишь два бурых сгустка запекшейся крови. Зоряна смотрела в потолок, но видела не его. Что-то, что смотрело на нее из чаши, оставило свой отпечаток на ее душе.

– Следующей будет невинность, – выдохнула она, переводя безумный взгляд на Ратибора. Ее голос дрожал от пережитого кошмара. – Они устали от купцов и солдат. Они хотят чего-то чистого. Чего-то, что кричит громче, когда его ломают. Они придут за ребенком.

Она села, обхватив себя руками, все еще дрожа.

– Они придут за ребенком. И его хранителем-духом. И это произойдет там, где пахнет парным молоком и звенит серебряный колокольчик.

Глава 16: Ночь Серебряного Колокольчика

Пророчество Зоряны стало для них раскаленным клеймом. Молоко, ребенок, серебряный колокольчик. Эти простые, обыденные образы превратились в символы надвигающегося кошмара. Киев, до этого бывший просто городом, стал для них лабиринтом, где за каждым забором мог звенеть тот самый колокольчик и пахнуть парным молоком.

Расследование превратилось в лихорадочную, отчаянную гонку. Дни слились с ночами. Ратибор вытряс всю душу из своей сети осведомителей – нищих, портовых шлюх, мелких воришек, – заставляя их слушать, смотреть, запоминать. Всеслав, отбросив всякую тонкость, как бесполезную шелуху, просто ходил по задворкам Подола. Огромный, мрачный, как грозовая туча, он заглядывал через заборы, пугая баб и вызывая лай собак. Его могучая фигура внушала страх, но именно страх сейчас и был нужен – он развязывал языки. Зоряна же почти не спала, сидя в их подвале-убежище, и пыталась уловить в ментальном шуме города ту самую, нужную ноту ужаса.

Два дня поиски не давали ничего. Десятки дворов с козами, сотни детей, несколько колокольчиков, но все не то. Чутье Зоряны молчало. Отчаяние начало затапливать их, как холодная болотная вода. Они ищут иголку в стоге сена, который вот-вот подожгут.

На исходе третьей ночи, когда Ратибор уже был готов признать поражение, к нему прибежал один из его ищеек – беззубый, хромой попрошайка, которого все звали Червем. Задыхаясь от бега и страха, он выпалил то, что они так боялись и ждали услышать. Меланья-козопаска. Вдова-одиночка, что живет на самом краю города, на отшибе, у глубокого Лыбедьского яра. Ее все считают немного тронутой после смерти мужа. Держит несколько коз. И у ее любимицы, белой козы по кличке Беляна, на шее висит маленький серебряный колокольчик – последний подарок покойного супруга.

Холод.

Это было не ощущение от ночного воздуха. Это был ледяной кол, вонзившийся в солнечное сплетение Ратибора. Не сговариваясь, они втроем бросились к лошадям. Они неслись по пустым, темным улицам Киева, и стук копыт отдавался в ушах похоронным боем. Их гнал не просто долг. Их подгонял первобытный, животный ужас опоздать.

Но они опоздали.

Дом Меланьи, маленький и убогий, стоял в полной темноте. Но одна деталь кричала об ужасе громче любого вопля – дверь была распахнута настежь, как разинутый в безмолвном крике рот.

Внутри царила та же мертвая, противоестественная тишина, что и в доме купца Любомира. Но здесь она была гуще, страшнее. Они нашли тело Меланьи на земляном полу посреди единственной комнаты. Она была такой же высушенной мумией, как и предыдущие жертвы. Но ее лицо… Оно не было умиротворенным. Оно было искажено такой гримасой предсмертного, запредельного ужаса, какой Ратибор не видел даже у людей, насаженных на кол. Широко открытые, пустые глазницы, казалось, все еще видели тот кошмар, что убил ее. Рот был застывшим в неслышном вопле, который, казалось, до сих пор висел в воздухе.

Рядом, на полу, валялась та самая деревянная лошадка из видения Зоряны. Одна ножка у нее была сломана. В углу комнаты стояла пустая детская колыбель, и она покачивалась. Медленно. Скрип-скрип. Скрип-скрип. Будто ее только что толкнули.

Но самое жуткое ждало их в пристроенном к дому хлеву. Вонь здесь стояла невыносимая – едкий запах страха, свежей крови и той самой гнили, что была в видении Зоряны. Пять коз были живы, они забились в дальний угол и тряслись, обезумев от ужаса. Шестая, белая, с остатками серебряного колокольчика на шее, лежала в центре. Ей перерезали горло, и ее еще теплая кровь была использована, чтобы нарисовать на земляном полу сложный, отвратительный, пульсирующий тьмой узор из переплетенных знаков.

Тела маленького, четырехлетнего сына Меланьи нигде не было. Не было и следов его духа-хранителя, дворового, что должен был обитать в хлеву. Их забрали.

– Они не убили его здесь, – прошептала Зоряна, подойдя к пустой, все еще качающейся колыбели. Она коснулась ее кончиками пальцев. – Им нужна его жизнь. Его чистота. Его страх. Все это нужно им для чего-то другого. Для более сильного, более мерзкого ритуала.

Она посмотрела на Ратибора, и в ее глазах стояла не только скорбь, но и стальной блеск. – Они создают отравленное подношение своему Хозяину.

Ратибор посмотрел на изувеченное ужасом тело матери, на кровавый узор на полу, на пустую колыбель. Ставки выросли до небес. Теперь они не просто расследуют череду жутких убийств. Теперь они охотятся за похитителями, чтобы спасти жизнь невинного ребенка, прежде чем его крик станет последней нотой в симфонии, открывающей врата в ад.

Глава 17: Ночная Охота

Похищение ребенка сместило фокус их поисков. Они больше не ждали. Они охотились. Зоряна, используя свои чувства, определила направление, куда унесли мальчика, – на север, к киевским кручам, к сплетению оврагов и старых, заброшенных пещер. Место, овеянное дурной славой. Говорили, там собирались волхвы-чернокнижники еще до того, как Рюрик пришел в эти земли. Идеальное логово.

Они провели весь день и вечер, прочесывая холодные, сырые катакомбы, выдолбленные в лессовых холмах. Но кроме гнилой соломы, костей животных и следов бродяг, они не нашли ничего. Ни следа ритуала. Ни намека на присутствие ребенка. Казалось, след оборвался, растворился.

Измотанные и злые, они возвращались в город глубокой ночью. Луны не было. Киев погрузился в тревожный, параноидальный сон. Их путь лежал через самые грязные и темные переулки Подола – лабиринт узких проходов между покосившимися домами, где вонь от помойных ям и нечистот стояла так густо, что, казалось, ее можно потрогать.

Улица была пуста и мертвенно-тиха. Лишь их шаги глухо отдавались от стен. Но тишина была неправильной. Напряженной. Ратибор почувствовал это первым. Знакомое, неприятное ощущение на затылке – чей-то пристальный, нечеловеческий взгляд. Он остановился, вглядываясь в густую, почти осязаемую тьму впереди. Всеслав замер рядом, его рука легла на рукоять секиры. Зоряна застыла, ее лицо стало бледным и сосредоточенным.

И в этот момент из бокового, абсолютно черного проулка раздался звук. Короткий, булькающий, полузадушенный вскрик. Он оборвался так резко, словно человеку заткнули рот. А затем – влажный, шаркающий звук волочения тяжелого, безвольного тела по грязи.

Не сговариваясь, они рванулись вперед. Выскочив из-за угла, они увидели сцену, сошедшую со страниц самого лихорадочного кошмара.

Из тени переулка выползало нечто. Оно не было похоже ни на зверя, ни на человека, а скорее на уродливую пародию на них обоих. Существо было высоким, но болезненно тощим, с длинными, неестественно вытянутыми, многосуставчатыми конечностями, которые изгибались под невозможными углами. Оно двигалось прерывистыми, резкими, дергаными рывками, как сломанная марионетка. Его кожа была натянута на кости, голая, безволосая, и имела мертвенно-бледный, сизый оттенок, лоснясь во влажном полумраке, как кожа давно утонувшего человека.