Выстрел через время

Януш и путь на Восток

Януш появился спустя полчаса. Он шагал неторопливо, чуть пошатываясь, с папиросой в уголке рта. Ростом выше среднего, крепкий, с покрасневшим носом и острым взглядом под низким козырьком выцветшей фуражки. На нём была помятая рубаха с закатанными рукавами, кожаный жилет и потрёпанные сапоги. Пахло от него дешёвым вином и табаком, но в голосе сквозил опыт и уверенность.

Он подошёл к Якову и, не здороваясь, сразу спросил вполголоса:

– Всё с собой? – и, кивнув на саквояж, добавил: – Давид пишет, что вы надёжные.

Яков достал из кармана подготовленный свёрток. Януш ухмыльнулся.

– Ну, значит, добро пожаловать в серую зону. Пошли. Только не оборачивайтесь.

Семья двинулась следом, лавируя через людской поток. Януш вёл их узкими улицами к окраине, где стоял старенький дом, фасад которого видывал виды за все время своего существования. Дверь им открыла сухопарая женщина лет пятидесяти с суровым лицом и глазами, в которых жила усталость.

– Пани Елена, – представил Януш. – А это друзья из Варшавы. На пару ночей.

– За мной, – коротко кивнула женщина и повела их на чердак, превращённый в временное жильё.

– Януш, – немного смущенно остановил мужчину Яков, – Вы уже знаете, как нас перебросите через границу?

Мужчина остановился, и затянулся сигаретой, прислонившись к стене дома.

– Это так важно для тебя? – его взгляд буравил Якова насквозь.

– Нет, – вернее да, – он не мог подобрать слова. – Я переживаю за девочек и Анну.

– Есть два пути, Яков, – ответил Януш с прищуром. – Делаем документы, по которым вы превращаетесь в «польских католиков», выехавших в отпуск в Восточную Польшу – в село близ Сарн поездом. Потом – переброска в пограничное село, где ночью через тайную тропу мой человек проводит вас на советскую сторону – через Болдуры по лесным тропам. Но путь опасный. НКВД и польский патруль дышат в спину, зная, что тысячи евреев и поляков бегут через этот район.

Яков вздохнул, поправляя очки:

– А второй вариант?

– Второй надежней, но дороже. Придумываем легенду, что бы ни один НКВД-шник не пробил и поездом через Пидволочиск.

– То есть, вопрос в деньгах и документах?

– Ну, да, – ответил Януш, – хорошие документы и стоят дороже. Я сотрудничаю с одним местным чиновником, сочувствующим социалистам. Там все будет в порядке. На советской стороне отдадите связному вторую половину денег. А через Житомир и Киев двинетесь дальше на юг – в Одессу, используя систему еврейской помощи через подпольные организации и мои связи. По легенде, вы едете к родственникам на переселение, в том числе, как «приглашённые специалисты-ремесленники».

– Януш, я доплачу, сколько надо. Давайте вторым вариантом, я боюсь, что через Болдуры мои девочки не дойдут.

– Сделаем в лучшем виде, – ухмыльнулся Януш и, насвистывая блатную мелодию пошел прочь от дома пани Елены.

В этот момент в глазах Якова уже не тлел, а горел огонь действия.

В ту ночь, лёжа рядом с детьми на скрипучем полу под глиняной крышей, он тихо сказал Анне, держа ее за руку:

– Осталось совсем немного. Потом мы будем дома. Пусть в другом доме. Но вместе.

Новые имена

Януш, хоть и казался простым пьяницей, но по сути был человеком с руками по локоть в делах, о которых лучше не говорить громко. Его связи тянулись в самые разные стороны – от железнодорожников до мелких чиновников, от таверн до канцелярий. Паспорта, нужные Якову, были делом непростым – особенно если требовались с подписями, печатями и с легендой, которую нельзя было легко пробить.

На следующее утро, чуть свет, Януш снова пришёл к дому пани Елены. Без предупреждения, не постучав. На нём была та же рубаха, но уже глаженая. Волосы зачесаны назад. Вид у него был собранный, решительный.

– Сегодня сделаем фото, – сказал он, не глядя на Якова. – Имена мы уже придумали. Варианты без «-штерн» и «-блюм», чтоб не резали слух.

Януш отвёл Якова и Анну в небольшую мастерскую, расположенную на заднем дворе аптекарского дома, недалеко от развалины пани Елены где, молодой паренёк с нервной дрожью в руках, сделал снимки на пожелтевшей фотобумаге. Мирьям и Лейку сняли позже, в доме у Елены, при дневном свете на фоне простыни.

Анкеты заполнил сам Януш, аккуратным чиновничьим почерком. Он знал, какие фамилии и адреса не вызывают вопросов. Ян Стержицкий, Анна Стержицкая, Мария Стержицкая и Леся Стержицкая.

Подделка паспортов происходила в подвале библиотеки, куда Януш носил документы на ночь. Там работал человек по имени Стефан Муха, бывший писарь в воеводской канцелярии. У него были настоящие бланки, краденые печати, даже чернила нужного состава. За два дня он изготовил четыре «настоящих» паспорта, которые Януш показал своему знакомому на вокзале – кондуктору с двадцатилетним стажем. Тот подтвердил: "Сойдут. Вы такие через день возите."

Дни, проведенные у пани Елены тянулись медленно. Она была женщиной суровой. Дом был прост: скрипучие полы, низкие потолки, старая печка, пара икон в углу и вечный запах укропа, петрушки и сырости.

Семье Якова отвели небольшое чердачное помещение. На полу лежали два тюфяка, лавка, пара кружек, медный таз для умывания и кувшин. Мирьям старалась не подавать виду, но скучала по своему фортепиано. Лейка много молчала, наблюдая за взрослыми. Анна мыла полы, чтоб помочь хозяйке, стирала бельё вручную, штопала одежду. Яков всё время что-то записывал в своём блокноте – маршруты, контакты, цены, условные знаки.

На третий день Яков встретился с Янушем.

– Ну что?

Януш кивнул.

– Завтра утром заберу вас на вокзал. Все документы готовы. Ещё один шаг – и вы никому не интересны.

Анна впервые за неделю заплакала. Но не от страха, а от облегчения.

Проверка

Раннее утро во Львове было тихим и сдержанным, как затянутое небо перед грозой. Часы на ратуше едва пробили шесть, когда семья Якова, собравшись у выхода из дома пани Елены, стояла в напряжённой тишине.

Анна держала Лейку за руку. Та, хоть и была сорванцом, прижималась к матери, будто снова стала малышкой. Мирьям в светлом платье и скромной шляпке сжимала в руках кожаную потрепанную папку с нотами, будто они могли защитить от беды. Яков, в сером плаще и с потёртым саквояжем в руках, выглядел напряжённо, но собранно. Он всё продумал. Почти всё.

– Паспорта у меня, – сказал Януш, подходя быстрым шагом, в мокрых от росы ботинках. Он держал в руках потрёпанную газету и завернутый в неё сверток. – Держи, – передал он сверток с серыми хрустящими рублями Якову.

Днем раньше Яков передал ему мешочек с последними золотыми монетами – австрийскими дукатами, монетами Российской империи и даже английскими соверенами.

– Вчера за твои чужие империи в обменнике на Зиморовича мне дали шесть тысяч рублей. Этого хватит до Одессы и чуть на жильё. Но берегите. Второго шанса не будет.

Мирьям показалось, что путь на вокзал был короче, чем до пани Елены. На вокзале людей было много, но атмосфера была странной – какой-то напряжённо-вежливой. Здесь не шумели, не спорили. Многие держали сумки у груди, дети не бегали. Пахло железом, потом и надеждой. Вдалеке свистел состав, пар закручивался над рельсами, как воронка из сна.

– Только третьим классом, – сказал Януш, ведя их к дальнему концу платформы. – Там никто не будет задавать лишних вопросов.

Вагон был деревянный, с узкими скамьями вдоль стен и ржавыми крючьями для багажа. Люди уже садились – старики, женщины, несколько солдат в шинелях. Кто-то молча кивал, кто-то просто смотрел в окно, будто надеялся там увидеть ответ на главный вопрос.

Януш оглядел вагон и тихо шепнул:

– Через пятнадцать минут проводник подойдёт. Его зовут Павел. Скажете пароль: «Заря над Бугом». Он проверит документы и, если всё будет нормально – поставит штамп.

Мирьям дрожала, хотя пыталась держаться. Анна, нервничая, шепотом спросила у Якова:

– А если он поймёт, что паспорта фальшивые?

– Тогда мы не едем. – ответил Яков спокойно, но губы его дрожали. – Но он не поймёт.

Через несколько минут в вагон зашёл проводник – мужчина лет сорока, с усталым лицом и синими глазами, чуть похожими на глаза Якова. Он остановился, посмотрел в сторону семьи.

– Документы.

Яков выпрямился и с нажимом произнёс:

– Заря над Бугом.

Мужчина взглянул на него, чуть кивнул и взял паспорта. Листал медленно, будто нарочно. Поднёс один к лицу Якова, потом Анны, Мирьям, Леи. Вскоре щёлкнула печать. Он молча отдал документы, посмотрел на Лейку с доброй улыбкой и ушёл.

Анна выдохнула. У неё тряслись руки. Мирьям закрыла глаза, прижимая ноты к груди. Лейка спросила:

– Папа… мы теперь – другие?

Яков взял её за руку.

– Мы – семья. А новое имя не меняет сердце.

Поезд дёрнулся. Скрипнули колёса, и вагон медленно покатился вперёд – в сторону границы, в сторону СССР, в сторону надежды. Позади остался Львов, осталась прежняя жизнь, и впереди было только неизвестное.

Переход через границу

Поезд мчался на восток, гулкий стук колёс будто отсчитывал шаги к новой судьбе. За окнами мелькали деревни, рощи, одинокие станции, где солдаты в шинелях смотрели на вагон с подозрением. Но в третьем классе мало кого интересовали: тут ехали бедняки, торговцы, случайные пассажиры… и те, кто хотел стать кем-то другим.

Анна сидела молча, крепко прижав Лейку к себе. Девочка уже не задавала вопросов. Она смотрела в окно и будто чувствовала, что всё, что они знали – осталось позади. Мирьям читала потрёпанную книгу, но взгляд её быстро скользил по строчкам, не задерживаясь – мысли были не здесь. Яков смотрел на своих девочек. Он знал: если бы он мог, он бы стал каменной стеной перед ними. Но теперь он – просто человек в чужом поезде, с чужим именем, с чужим паспортом.

Когда поезд приблизился к границе, в вагоне стало тише. Кто-то перекрестился, кто-то опустил голову. Проводник прошёл снова – проверил документы, мельком посмотрел в глаза. Ничего не сказал.

В Пидволочиске поезд остановился. Дальше – советская территория. На перроне появились двое в форме НКВД, с красными звёздами на пилотках. На груди – кобуры. Рядом с ними стояли двое пограничников с собаками. Наступила мёртвая тишина.

Один из офицеров медленно прошёл вдоль вагона, заглядывая в окна. Люди отводили глаза. Мирьям сжалась, а Лейка пряталась в маминых руках. Анна держалась, но губы её побелели.

Дверь в вагон открыли и военные вошли.

– Документы, – резко сказал пограничник с украинским акцентом.

Проводник молча передал пачку. Офицер листал паспорта. Дошёл до документов семьи Якова. Посмотрел на фото, потом в лицо Якову. Их взгляды встретились. Мгновение длилось вечность.

– Вы… из Варшавы?

– Так точно, – ответил Яков. – Едем к родственникам в Одессу. По вызову. Моя жена – полька. Я – часовых дел мастер.

Офицер кивнул. Звук штампа был громким, как выстрел. Он вернул документы, постоял немного и сказал:

– Добро пожаловать в Советский Союз.

Дверь захлопнулась. Через минуту – гудок, и поезд дёрнулся вперёд.

Анна не смогла сдержать слёз. Она отвернулась к окну и молча плакала. Мирьям положила ей руку на плечо. Лейка впервые за всё путешествие улыбнулась – детской, наивной, спасительной улыбкой.

– Мы теперь в другой стране? – спросила она.

– Да, солнышко, – ответил Яков и поцеловал её в волосы. – Мы теперь точно будем жить. Только помни, что с этого момента меня зовут Ян, сестру Мария, тебя Леся, а маму – по-прежнему Аня.

Молдаванка. Возвращение домой

Ян Стержицкий быстро сошёл с платформы одесского вокзала, держа за руку Лесю, тогда как Анна и Мария осторожно ступали по пыльной брусчатке, озираясь вокруг. Одесса была жаркой, пахнущей морем и камнем, и чем-то щемяще знакомым. Всё в этом городе казалось Яну одновременно чужим и до боли родным. Прошло почти тридцать лет с того дня, как он уехал мальчишкой, с тётей Хеленой, с мечтой о тонких серебряных цепочках и блестящем деле мастера.

Теперь он возвращался – не мастером, не победителем, а беглецом. С семьёй и свёртком, в котором было всё их настоящее.

До Мельничной добрались на извозчике – утомительно, но терпимо. Улица, где жил Нотан, почти не изменилась: те же облупленные фасады, крики соседей, запах жареного лука и огурцов с уксусом из открытых окон.

Одноэтажный приземистый дом из пористого ракушечника, давно потерявшего первоначальный желтоватый цвет под слоями побелки и городской копоти, встретил Яна, как добрый пес, свернувшийся калачиком. Невеликие окна с тяжелыми ставнями, способными выдержать и ливень, и чересчур любопытного соседа Фиму, сияли гостеприимством. Ян отворил калитку с вечно скрипящей петлей и бросил испуганный взгляд на бакалею тети Сони – главного информационного центра квартала. Квадратный двор, кое как вымощенный, был начисто выметен. В центре стояла постоянно подтекающая колонка, где обсуждались все свежие сплетни. Слева стоял сарай, где хранились дрова и «таинственные нужные» вещи, которые когда-нибудь пригодятся. Из дальнего угла выглядывала скромная будочка для удобства, которая зимой была настоящим испытанием характера. И все та же единственная грядка с луком, укропом и тремя кустами помидоров, которые каждый год давали урожай, несмотря на дворовых котов и пыль с Мельничной. Ян постучал в знакомую дверь. Сердце билось где-то в горле. Спустя минуту дверь открыл Нотан. Он стоял в холщёвой рубахе, босиком. На лице щетина. Несколько секунд он просто смотрел на Яна.

– Яша?!

– Нотан…

Братья обнялись. Глухо, крепко. Без слов. Леся прижалась к Анне – она впервые видела отца таким. Мария стояла чуть поодаль, сдерживая слёзы.

Нотан отступил, разглядывая гостей.

– А ну, входите! Чего ж вы на улице? – он засуетился, отворяя дверь шире. – Сара! Сара, иди скорей!

Из комнаты вышла жена брата лет сорока на вид, с густыми вьющимися волосами, завязанными платком, и внимательным взглядом.

– Это Анна, моя жена. Мария и Леся – наши дочери.

Сара улыбнулась, не скрывая слёз.

– Проходите, родные. Здесь тесно, но с любовью.

Нотан вопросительно посмотрел на брата.

– Да, да, это их новые имена, – вздохнул Ян, – так надо, все потом. Да, и я уже не Яков.

Дом был скромный: две комнаты и большая кухня, где пахло луковым супом, гренками, керосином от примуса и вечной жизнью. В глаза сразу бросалась могучая беленая русская печь, на которой дремал кот Васька – главный по теплу, и массивный дубовый, потертый локтями и тарелками до блеска стол. У стены притулился громадный темный буфет с семейным серебром на шесть персон, праздничным сервизом, с трещинкой, банками с абрикосовым вареньем и секретной полкой с «бутылочкой для гостей и сердечных приступов». Ну, и конечно, ключевой элемент интерьера – раковина с единственным краном для холодной воды (чудом цивилизации) и ведром под ней. Лесю усадили за стол, накормили варениками и сладким компотом. Сара гладила её по волосам.

– Ты ангел! И теперь ты у нас, моя птичка.

Легализация

Позже вечером, за чашкой чая, Ян и Нотан сели говорить по-настоящему. Тихо, напряжённо.

– Ты хоть понимаешь, Нотан, через что мы прошли? – мужчина вытащил из внутреннего кармана конверт с документами. – Вот. Всё настоящее: польские паспорта, визы, документы на имя Яна и Анны Стержицких с дочерями.

Нотан поднял брови.

– Стержицкие?

– Да. Польская семья из Варшавы, якобы бежали от фашистов. Мы родственники твоей жены, вернее ее двоюродного брата. Мы теперь твои, но польские.

– Умно… А, прописка?

– Завтра встану на учёт как беженец. Через профсоюз. Я ведь ювелир – могу стать часовых дел мастером в артелях. Наверняка, у тебя есть знакомства. Только нужна трудовая.

– Поможем. У меня сосед – старший по райсовету, из местных. Он любит Сару, она ему помогла, когда жена сильно болела. Он нам выпишет всё, как надо. Но потратить золото придётся.

Яков кивнул.

– Золото есть. И рублей Януш выменял. Вышло немного, но хватит, если жить скромно. Главное – паспорта настоящие. Старые уничтожим. Зато у нас теперь есть шанс.

Сара, входя в комнату, тихо спросила:

– А дети? Школа?

– Я займусь, – пообещал Нотан. – Лесю примем в школу, как внучку местного жителя. Марию можно устроить в музыкальное училище. Если дать взятку, её примут. Говорят, у них преподаватели из Харькова приехали. Ей туда дорога.

Анна, сидя в углу, впервые за вечер улыбнулась. В этом скромном доме, где пахло капустой и кошками, снова звучала надежда.

Гордость Нотана

На следующее утро после прибытия, когда в доме ещё пахло недопитым чаем и свежеиспеченными булочками, Ян вместе с Нотаном направился в портняжную мастерскую. Ателье находилось буквально через три дома по Мельничной! В том же ряду, где бакалея тети Сони и мастерская сапожника Фимы "Дыра в Сапоге". Идеально – утром вышел из дома, через пять минут уже за машинкой. Обедать домой сбегать – раз плюнуть. А если клиент срочный пришел, Сара с крыльца крикнет: "Нотан, клиент пришел! Брось шмонцес, иди работай!" Вывеска скромная, но гордая: "Артель 'Прогресс' – Индивидуальный пошив. Портновская мастерская Нотана Штерна." Вывеску красил сосед-маляр Моня, да так, что буквы слегка "плыли", но душа была вложена!

Ателье это существовало с начала тридцатых. Постоянный поток клиентов: от старушек с порванными платьями до щеголей, желающих "как у американской кинозвезды". Нотан всех выслушивал, мог посочувствовать "Ой, какой кризис!", дать совет "Вам, Сара Исааковна, не синий, вам бирюзовый – молодит!" и обязательно шутил "Шить будем? Или просто поговорим за жизнь?". В ателье всегда царил гомон, запах ткани и парафина, стук машинок и смех. Фима-сапожник частенько забегал "на огонек" и чай. Тетя Соня приносила свежих сплетен, пока была жива.

– Мое ателье – это не мастерская, это клуб! – рассмеялся Нотан, показывая свои владения.

По центру стоял раскройный стол – главный алтарь. Массивный, деревянный, исчерченный мелом и порезанный ножницами. На нем – святая святых: ножницы Нотана, размером с секатор.

– Этими ножницами, – взял в руки Нотан орудие искусства, – можно не только сукно резать, но и гвозди! Что было проверено в споре с сапожником Фимой! – рассмеялся еврей.

Две верные "Зингерши" – ножные пришлись около единственного большого окна. Нотан работал на них, как органист на органе. "Мои девушки поют лучше Карузо!" – любил хвастаться он перед клиентами.

У стенки стояла гладильная "станция": доска, обтянутая старым одеялом, и два чугунных утюга, которые грелись на маленькой буржуйке, зимним источником тепла.

– Тут у нас два в одном: и брюки отгладишь, и согреешься! – махнул он в сторону гладилки.

Сара встала, едва они вошли.

– Я всё убрала, можно садиться работать.

Нотан обернулся к Яну:

– Смотри, брат. Мы живём здесь не хуже других, потому что всё по закону. Только и в законе нужно уметь выжить.

Новая жизнь

Процесс легализации уже семьи Стержицких был делом тонким, почти ювелирным. Первым делом Ян сжёг старые документы. Он своими руками положил паспорта, свидетельства о рождении, старые фотографии в печь, облил керосином и поджёг. Со слезами на глазах он смотрел, как пламя пожирает прошлое.

Теперь они были родственниками покойного двоюродного брата Сары, Станислава Хмелевского, поляка из Вильно, которые бежали от нацизма. Сосед по улице, Иван Яковлевич Белоус, был заведующим домоуправлением. Нотан пригласил его к себе на ужин, угостил чаем с медом и «случайно» обмолвился о родственниках, приехавших "временно пожить".

– Им бы прописочку временную, Иван Яковлевич. На месяц-два. Пока работу найдут.

– А чего ж не помочь, Нотан Моисеевич, – улыбнулся Белоус, прихлёбывая чай. – Главное – чтоб не тунеядцы.

На следующий день Ян с Анной пошли в домоуправление с «новыми» польскими паспортами. Белоус не задавал лишних вопросов. Через три дня у всех членов семьи были штампы о временной прописке в доме Нотана.

С трудовыми книжками было сложнее. В те времена отсутствие официальной работы приравнивалось к «тунеядству» – за что могли арестовать или выслать. Поэтому следующий шаг был обязательным. Надо было трудоустроить всех взрослых.

Ян записался, как подмастерье в артель при ювелирной мастерской, которая располагалась в одноэтажном доме с массивными воротами на углу Курортного переулка и 3-ей Заводской. Его устроил туда один из клиентов Нотана, любивший золотые запонки ручной работы. Через недельный испытательный срок ему выдали трудовую книжку с записью: «Ювелирный мастер. 4-й разряд. Артель “Искра”».

Анна сначала сидела дома, помогая Саре с готовкой. Но быстро стало ясно, что для получения продовольственных карточек ей тоже нужно быть трудоустроенной. Сара нашла выход:

– Аннушка будет числиться у нас в ателье. Помощницей закройщика. Пусть вручную подшивает, гладит. Работа не пыльная, да и девочки будут рядом.

Через знакомого мастера в районной швейной артели они добились записи в трудовую книжку: «Артель “Прогресс”. Ученик закройщика. Ставка 3-го разряда». Эта формальность открывала доступ к талонам на хлеб, крупу и мыло.

Спустя месяц семья Стержицких (Штерн) выдохнула. У всей семьи были легальные документы, прописка и трудовые. Мария могла готовиться к поступлению в музыкальное училище. Леся пошла во дворовую школу, где подруга Сары подтягивала её в русском языке. Анна ходила в мастерскую утром, а вечером помогала по дому. Жизнь их была скромной, но уже безопасной. И в этом, после Варшавы, было настоящее чудо.

Нотан и Сара объясняли знакомым и властям, что к ним приехали дальние родственники по линии Сары, польские переселенцы – семья Стержицких, бежавшие из-под Лодзи после конфликта с властями, что не вызывало вопросов, особенно учитывая обострившуюся ситуацию между Польшей и Германией. В Одессе к таким историям уже начинали привыкать.

Женские голоса и запах лаванды

В мастерской на Молдаванке пахло глаженым сукном, пылью, крахмалом и чаем с мелиссой. Солнечный свет пробивался сквозь кружевные занавески, ложился на машинки "Зингер" и корзины с лоскутами ткани. На стене висела вышитая картина: «Труд – честь. Чистота – вера.»

Анна аккуратно разглаживала отрез льняного полотна, на коленях лежал мел и сантиметр. Склонившись над столом, она шептала что-то по-польски, пытаясь найти нужные русские слова.

– Аннушка, не бойся, – сказала Сара, обнимая её за плечи. – Наши одесситки всё поймут. Главное – улыбайся!

Анна нервно кивнула. Дверь открылась с тонким скрипом – вошли две клиентки. Обе с сумками и в выцветших платьях, но лица уверенные.

– Сарочка, милая! – воскликнула одна, – это и есть твоя родственница из Польши?

– Она самая. Пани Анна Стержицкая. Работала в Кракове, Варшаве, теперь вот с нами. Помогает. Кстати, обещала сшить пару платьев по польской моде.

Клиентка смерила Анну взглядом – не злобным, но цепким.

– Говорят, оттуда евреи бегут, кто как может…

– Там тревожно, – тихо сказала Анна, натянуто улыбаясь. – Но теперь мы здесь. Вместе с семьей.

– Вот и хорошо, – вторая дама опустилась на табурет. – Сшейте мне платье. Свадьба у племянницы. Главное – чтобы на талии село. А то в последнее время от нервов пухну, как пирог.

Анна засмеялась. Нервы начали отпускать. Сара подмигнула.

– У нашей Аннушки – руки золотые. Смотрите, как строчечку ведёт. Поляки знают, как шить, не хуже нас, одесситов.

В течение часа мастерская наполнилась голосами. Женщины переговаривались, обсуждали курс на хлеб, новую норму мыла и слухи с вокзала.

Анна записывала заказы в старую тетрадь, подчеркивая русские слова, как школьница. Сара сидела за машинкой, а Леся пряталась в углу с тетрадкой и пыталась рисовать новое платье для куклы.

Ян заглянул в мастерскую перед обедом – и впервые за долгое время увидел, как Анна смеётся. Смех её был тихим, но настоящим. А он знал: пока она смеётся – всё ещё можно спасти.

Молдаванка под пристальным взглядом

В мастерской стало чуть тише, когда в дверь постучали. Женщины, как по сигналу, остановились, вытирая руки о передники, взгляды их окаменели – каждая из них знала, что это может быть.

– Сара! – раздался голос за дверью.

Сара подошла к двери, открыла её, и в дверном проёме появился мужчина в дорогом пальто. Он был с бородкой, а его взгляд был таким проницательным, что всем сразу стало ясно: он не просто зашёл поговорить.

– Здравствуйте, товарищ инспектор, – сказал Нотан, пряча беспокойство в голосе. Он знал этого мужчину, хотя и не был с ним знаком лично.

– Ммм, вот и ты. Вижу, ты продолжаешь работать, Сара, – инспектор сказал, бросив взгляд на машинки и столы, покрытые тканями. Он окинул комнату быстрым взглядом, осматривая каждую деталь: ткань, швы, даже уборку на полу. – Химикаты у вас есть? – неожиданно спросил он.