Жатва Тихих Богов

Он схватил уголек. Пальцы дрогнули в первый раз за всю ночь.

Рядом с вопросительными метками, означающими Лешего и Водяного, он нацарапал новые слова, свое собственное пророчество, основанное не на магии, а на холодной логике.

"Позвоночник".

"Желчь".

И еще он понял кое-что. Самое страшное. Убийца не просто убивал.

Он освящал землю. Освящал кровью. Он готовил огромное ритуальное поле для своей финальной жатвы. И полем этим был весь Киев.

Глава 15. Ночной Визит

Тьма была его союзником. Плотная, безлунная, пропахшая сыростью речной поймы и дымом от далеких, догорающих пожарищ. Ратибор двигался, как призрак, тень среди теней. Он давно оставил за спиной последние дома Киева и сейчас скользил по заросшему камышом берегу Лыбеди. Вода лениво хлюпала у его ног. Он был одет во все черное, его лицо было измазано грязью, а секира, укутанная в тряпицу, чтобы не блестела, висела за спиной.

Переправившись через мелкую речку вброд, он почувствовал, как изменилась земля. Мягкая, лесная почва сменилась сухой, твердой, почти каменной поверхностью выжженной степи. Изменился и запах. Вместо привычного аромата прелых листьев и влажного дерева в нос ударил чужой, терпкий дух – смесь полыни, конского пота и едкого дыма от кизяков.

Он поднялся на невысокий холм, заросший чахлым кустарником, и залег, превратившись в еще один камень на склоне. Отсюда открывался вид на логово врага.

Печенежский стан раскинулся в низине, как россыпь гигантских, уродливых грибов. Сотни конусообразных юрт из серого и бурого войлока, сгрудившихся без всякого порядка. В центре, над самым большим шатром из белой кожи, развевался на ветру бунчук – длинное древко, увенчанное конским хвостом. Знамя хана Арслана.

В стане горели костры. Десятки костров. Их беспокойные языки пламени выхватывали из мрака отрывочные, тревожные картины. Вот группа воинов сидит на корточках кружком, что-то гортанно обсуждая и передавая друг другу чашу с кумысом. Вот женщина в грубой одежде свежует тушу барана, ее нож быстро и умело мелькает в свете огня. Вот скачут по стану полуголые, крикливые дети, играя в свои жестокие игры.

На первый взгляд, это был обычный быт кочевого народа. Ничего подозрительного. Но Ратибор смотрел не на то, что было на виду. Он вслушивался, всматривался, впитывал саму атмосферу этого места. И она была ядовитой.

Напряжение. Оно висело в воздухе, густое, как смола. Он чувствовал его в том, как резко оборачивались воины на малейший шорох. В том, как они держали руки на рукоятях своих сабель, даже сидя у костра. В том, как их собаки – поджарые, злобные степные волкодавы – не лаяли, а лишь глухо рычали, водя носами по ветру. Они были начеку. Словно ждали нападения. Или, наоборот, готовились к нему.

Не было слышно ни песен, ни смеха. Только приглушенный, монотонный гул голосов, похожий на жужжание встревоженного осиного гнезда. А над всем этим доминировал другой звук. Глухой, ритмичный бой большого бубна, доносившийся откуда-то из глубины стана, и протяжное, тоскливое пение шамана. Это была не праздничная мелодия. Это был камлание. Ритуал. Призыв к богам или духам.

Ратибор медленно повел взглядом по стану, пытаясь вычленить из сотен юрт ту, что принадлежала молодому убийце, «княжичу с серьгой в ухе», как описал его торговец Вавила. Но отсюда, с холма, все юрты были похожи одна на другую, как капли грязной воды.

Его внимание привлекло движение у центрального, ханского шатра. Из него вышел высокий, сутулый старик в странном одеянии из шкур и перьев, с посохом, увенчанным черепом барана. Шаман. Тот самый, чей бубен и голос разносились по всему стану. Он подошел к одному из костров, где сидели самые рослые, важные на вид воины. Они почтительно встали при его появлении. Шаман что-то сказал им, указывая посохом в сторону Киева. Воины мрачно кивнули. Один из них плюнул в огонь, и тот злобно зашипел.

Ненависть. Ратибор мог почти физически ощутить ее. Холодная, концентрированная ненависть, направленная на город, который виднелся темным силуэтом на фоне зарева догорающих пожаров. Они не были друзьями. Они были врагами, заключившими временное перемирие. И это перемирие трещало по швам.

Ратибор пролежал в своей засаде несколько часов, пока не начало светать. Он вмерз в землю, его тело затекло, но он не шевелился. Он впитывал каждую деталь: смену караула, маршруты патрулей, расположение постов. Он составлял карту этого логова в своей голове.

Ничего конкретного он не увидел. Ни одного прямого доказательства. Но его инстинкты, отточенные годами войны и охоты, кричали ему, что он на правильном пути. Зло было здесь. Оно пряталось за войлочными стенами этих юрт, за гостеприимной чашей кумыса, за гортанными песнями у костра. Оно было частью этой культуры, частью этого народа, для которого жизнь человека, особенно чужака, не стоила и подковы с копыта их коня.

Когда первый робкий луч солнца коснулся верхушек деревьев, Ратибор начал отползать назад, так же бесшумно, как и пришел. Он не нашел убийцу этой ночью.

Но он нашел его дом.

И он понял, что вернуться сюда придется уже не в качестве наблюдателя. В следующий раз ему нужно будет проникнуть внутрь. Прямо в сердце змеиного гнезда. И это будет уже не разведка. Это будет смертельный риск.

Глава 16. Совет Дружины

Гридница князя Владимира пропахла потом, тревогой и застарелым вином. За огромным дубовым столом, темным от времени и пролитых напитков, сидела вся верхушка киевской дружины. Старшие гридни. Бородатые, покрытые шрамами волки, чьи имена гремели от Карпат до самого Царьграда. Путята, могучий, как медведь, воевода, потерявший глаз в битве под Доростолом. Блуд, хитрый и язвительный, как лис, мастер засад и интриг. И, конечно, сам Добрыня, дядя князя, чье слово было весомее золота.

Воздух был тяжелым. Ночь пожаров вымотала всех. Глаза у воинов были красными, лица – серыми от усталости и копоти. Они обсуждали ситуацию, и их голоса были похожи на рычание псов, дерущихся за кость.

– Это упыри! Говорю вам! – басил Путята, ударив по столу своим огромным кулаком так, что подпрыгнули серебряные кубки. – Кровь чуют! Город ослаб от страха, вот они и полезли из своих могил на Щекавице! Нужно послать сотню молодцов с осиновыми кольями и серебром, выжечь их гнездо, и все закончится!

– Глупости, – скрипуче возразил Блуд, поглаживая свою редкую бороденку. – Упыри рвут глотки и пьют кровь. Они не потрошат духов и не раскладывают их легкие, как крылья. Это работа колдуна. Лесного. Какого-то волхва-отступника, что якшается с Лихом. Он мстит князю за новую веру. Искать надо в лесах, трясти всех ведунов и знахарок!

Князь Владимир сидел во главе стола и молча слушал, его лицо было непроницаемым, как камень. Он переводил взгляд с одного воеводы на другого, позволяя им выпустить пар.

В этот момент в гридницу вошел Ратибор. Он был грязным, заросшим щетиной, от него несло речной тиной и тревогой. Он не поклонился, лишь кивнул князю и замер у стены, в тени, сливаясь с ней.

– А вот и наш главный знаток нечисти, – криво усмехнулся Блуд. – Ну что, Молчун? Нашел своего лесного демона? Или, может, это русалки от скуки людей потрошат?

Ратибор проигнорировал его. Он смотрел только на князя.

– Это не упыри и не лесные колдуны.

Все разговоры стихли. Гридни уставились на него. На его фоне – огромные, шумные, пышущие силой – Ратибор казался тенью, но в его тихом голосе была такая ледяная уверенность, что даже Путята нахмурился.

– Это печенеги, – ровно произнес он.

В гриднице на секунду повисла тишина. А затем она взорвалась. Хохотом. Громким, раскатистым, оскорбительным хохотом закаленных в боях мужиков, которые решили, что услышали самую смешную шутку в своей жизни.

– ПЕЧЕНЕГИ?! – взревел Путята, стуча кулаком по столу. – Ты в своем уме, Ратибор?! Печенеги – воины! Они нападают с гиком, грабят, убивают! Они не будут, как крысы, потрошить в банях каких-то духов! Это бабьи дела!

– Они сожгли наши амбары! Это была диверсия! – поддержал его другой гридень.

– Пожары были отвлекающим маневром, – спокойно возразил Ратибор. – Пока вы смотрели на огонь, убийца вернулся в город по реке. Я нашел следы их лошадей у поля, где убили Полевика. Подковы в форме полумесяца. В корчме торговцы болтают, что они скупают черную соль и ведьмины травы. Карта убийств указывает на то, что…

– КАРТА?! – перебил его Блуд с издевательским смешком. – О, боги! Он еще и карты рисует! Ратибор, ты пересидел в своей каморке! Твой разум помутился от этих сказок! Какие к черту полумесяцы? Может, тебе это приснилось?! Мы говорим о войне, а ты нам про следы и бабьи сплетни в кабаке!

– Ты стал параноиком, Молчун, – сурово добавил Добрыня. – Ты ненавидишь степняков с тех пор, как они вырезали твою деревню. И теперь ты видишь их руку в каждом темном углу. Это месть застилает тебе глаза. Мы не можем рисковать миром с ханом Арсланом из-за твоих… призраков.

Ратибор сжал кулаки. Ярость, холодная и острая, поднялась изнутри. Они не слышали. Они не хотели слышать. Они были воинами, они понимали язык меча и огня. Но язык тайных ритуалов, подков, черной соли и хитрого плана был им чужд. Для них это были глупости.

– Они подбираются к Детинцу. По спирали, – упрямо произнес он, глядя на князя.

– Хватит! – голос Владимира был негромким, но он мгновенно оборвал весь шум. Все замолчали и уставились на него. – Ратибор. У тебя есть что-то, кроме следов, слухов и твоих… карт? У тебя есть имя? У тебя есть свидетель, который под присягой скажет: "Я видел, как печенег убивал духа"?

Ратибор молчал. Имя у него было лишь гипотетическим – "молодой степняк с серьгой". Свидетели – пьяница-торговец и два перепуганных мужика, которые не видели ничего конкретного.

– Нет, – наконец выдавил он.

– Тогда молчи, – отрезал князь. – Я ценю твое рвение. Но я не пошлю свою дружину на смерть из-за теней и шепота. Мы усилим дозоры. Прочешем лес в поисках отшельников. Допросим всех знахарок. Сделаем то, что должно. А ты… – он посмотрел на Ратибора долгим, тяжелым взглядом, – …остынь. Выпей. И прекрати гоняться за призраками своего прошлого.

Это был приговор. Ему не верили. Его сочли сумасшедшим, одержимым местью параноиком. Его расследование, его ночные вылазки, его логические построения – все это было выброшено на помойку, как бесполезный хлам.

Ратибор ничего не ответил. Он просто развернулся и молча вышел из гридницы, провожаемый насмешливыми взглядами и презрительным молчанием. Он снова был один. Со своей правдой, в которую никто не верил.

Он понял, что больше не может рассчитывать на помощь дружины. Если он хочет остановить убийцу, ему придется действовать в одиночку. Против всех. Против воли князя.

И это делало его не просто следователем. Это делало его преступником.

Глава 17. Новая Цель

Оскорбление и недоверие оставили во рту Ратибора вкус желчи. Он сидел в своей каморке, один, в полной тишине, нарушаемой лишь потрескиванием угольев в жаровне. Совет дружины стал для него клеймом. Параноик. Одержимый. Он видел, как они смотрят на него – не как на Волка Князя, а как на бешеного пса, которого пора бы пристрелить, чтобы не натворил бед. Князь, его хозяин, фактически приказал ему отступить, заткнуться, утопить свою правоту в вине.

В груди Ратибора не было обиды. Была лишь ледяная, звенящая пустота. Они были слепы. Их мечи и доспехи были бесполезны против врага, который воевал не сталью, а ужасом. Они готовились отражать штурм, не понимая, что крепость уже гниет изнутри.

Он думал о том, что делать дальше. Плюнуть на все? Покориться воле князя и ждать, пока на улицах не начнут находить уже человеческие трупы? Или пойти против всех? Стать волком-одиночкой, преступником, действующим на свой страх и риск, зная, что если его поймают в стане печенегов, никто за него не заступится. Его просто бросят на съедение собакам, как нарушителя мира.

От размышлений его отвлек резкий, короткий стук в ставень.

Ратибор замер. Стук не был человеческим. Он был слишком сухим, слишком резким. Как будто кто-то стучал костью по дереву.

Он медленно подошел к окну и отодвинул тяжелый засов. На подоконнике сидел ворон. Огромный, черный, как сгусток ночи, с умными, блестящими, как бусины из обсидиана, глазами. Он не улетел. Он просто склонил голову набок, разглядывая Ратибора. Это был не обычный городской падальщик. Это был один из воронов Милады.

К лапке птицы была привязана тонкой бечевкой крохотная, туго свернутая трубочка из бересты.

Ратибор осторожно отвязал ее. Его грубые, мозолистые пальцы казались неуклюжими рядом с хрупким посланием. Ворон каркнул – хрипло, коротко, словно отдавая приказ, – и, взмахнув крыльями, растворился в сером рассветном небе.

Ратибор развернул бересту. На ней не было длинных объяснений. Лишь четыре слова, нацарапанные острым угольком корявым, почти детским почерком ведьмы:

Он идет за кровью леса.

Четыре слова. Но для Ратибора они прозвучали громче набата. Громче хохота в княжеской гриднице. Это не было предположением. Это было знание. Пророчество. Приговор.

Кровь леса.

Ратибор снова посмотрел на свою карту, разложенную на столе. На зловещую спираль. Убийца уже взял душу дома, нутро очищения и дыхание земли. Что было сутью леса? Его сердцем? Его скелетом?

Леший.

Древний дух, хозяин чащи. Невидимый, могущественный, тот, кого боялись даже самые смелые охотники.

"Позвоночник," – всплыло в его памяти слово, которое он сам нацарапал на карте. Скелет, основа. Позвоночник леса.

И Ратибор понял все.

Он понял, что совет дружины, их неверие, их насмешки – все это не имеет значения. Убийца не будет ждать, пока они прочешут леса и допросят знахарок. Он уже действует. Он уже на охоте. Прямо сейчас, в эту самую минуту, он, возможно, уже выслеживает свою следующую жертву в вековом бору на Щекавицком холме.

Холод в его груди сменился ледяным огнем. Выбор был сделан за него. Он не мог сидеть здесь и ждать. Даже если ему придется пойти против воли князя. Даже если это будет его последняя охота.

Он поднялся, больше не колеблясь. Сбросил грязную рубаху, начал облачаться в свои кожаные доспехи, проверять крепления, ремни. Он не брал с собой многого. Только секиру. Верную, тяжелую, голодную. И нож. И еще он взял длинный моток крепкой веревки.

Милада дала ему не просто предупреждение. Она дала ему цель. И она дала ему шанс. Шанс опередить убийцу. Возможно, даже поймать его на месте преступления.

Он больше не был Волком Князя.

С этой минуты он был просто волком. И он шел в лес. Не спасать Лешего. Спасти духа было уже, скорее всего, невозможно.

Он шел забирать свою добычу у другого хищника.

Глава 18. Предостережение

Прежде чем уйти в лес, Ратибор сделал последнюю, почти безнадежную попытку. Он не мог спасти Лешего в одиночку, но, возможно, он мог спасти людей. У подножия Щекавицкого холма, там, где городские окраины упирались в густой подлесок, ютились несколько покосившихся избушек. Здесь жили те, чей мир был лесом: охотники, дровосеки, собиратели грибов и ягод.

Он нашел их у общего колодца. Четверо мужиков, жилистых, обветренных, с лицами, похожими на потрескавшуюся кору дерева. Они чинили силки и проверяли тетивы на луках, негромко переговариваясь. При виде Ратибора, идущего к ним из города – в полном доспехе, с секирой на плече, – они замолчали и настороженно выпрямились. Он был для них чужаком. Человек князя. Человек каменных стен, а не лесных троп.

– В лес сегодня не ходите, – сказал Ратибор без предисловий. Его голос прозвучал в утренней тишине резко и неуместно.

Мужики переглянулись. Самый старый из них, седобородый дед по имени Фалелей, сплюнул на землю.

– А то что? Князь новую пошлину на белку ввел? Или грибы теперь тоже его?

В глазах других мелькнули смешки.

– В лесу тот, кто убивает духов, – ровно произнес Ратибор. – Домового. Банника. Полевика. Вы слышали. Сегодня он придет за Хозяином. За Лешим.

На этот раз смешков не было. Лица охотников стали серьезными, почти враждебными. Они жили по законам леса, и в этих законах Леший был не просто духом. Он был силой. Незыблемой, как смена времен года.

– Ты, княжий, умом тронулся, что ли? – пробасил один из них, здоровенный дровосек с топором, заткнутым за пояс. – Кто ж Лешего убьет? Его и увидеть-то не всякий сможет! Он тебя по лесу кругами водить будет, пока не сдохнешь с голоду, или в болото заведет. Леший – это сам лес! Как можно лес убить?

– Так же, как убили домового в запертой избе. И банника в его бане, – отрезал Ратибор. – Тот, кто охотится, не человек. Или не совсем человек. Он знает, как их убивать. Он придет в Щикавицкую рощу. И всякий, кто окажется у него на пути, умрет.

Мужики снова переглянулись. В их глазах было не недоверие солдата, а глубокое, укоренившееся суеверие простого человека. Их мир делился на понятные категории. Есть люди. Есть духи. Люди не убивают духов. Это было таким же незыблемым правилом, как то, что солнце встает на востоке. Нарушить его было невозможно. Мысль Ратибора была для них святотатством.

– Брехня, – упрямо сказал старый Фалелей. – Это все городские ваши страхи. У нас в лесу свои порядки. Хозяин нас не тронет, и мы его не тронем. А чужака, что с дурными мыслями придет, он сам накажет. Превратит в трухлявый пень или волкам скормит. Ты, княжий, лучше б упырей на кладбищах искал, а в наши дела не лез.

Ратибор посмотрел в их упрямые, уверенные лица. Он пытался достучаться до них логикой, но они мыслили мифами. Они верили в силу Лешего больше, чем в жестокость человека. Их вера была их щитом, и они не понимали, что этот щит – всего лишь солома против стального клинка нового времени.

– Я вас предупредил, – глухо сказал он, понимая тщетность своих попыток. – Если цените свои жизни, держитесь сегодня подальше от старого дуба на Громовой поляне.

При упоминании Громовой поляны, тайного сердца леса, где, по поверьям, и обитала самая суть Лешего, охотники нахмурились еще больше. Откуда этот чужак знал про их сокровенные места? Его знание делало его еще более подозрительным в их глазах.

Ратибор повернулся и пошел прочь, к темной стене леса.

– Сам-то куда намылился, храбрец? – крикнул ему в спину дровосек с издевкой. – С Хозяином побрататься?

Ратибор не обернулся.

– Забрать долг, – бросил он через плечо.

Он оставил их позади, со своим недоверием и своей наивной верой. Он понял, что они ему не помогут. Более того, встретив его в лесу, они, скорее всего, примут его за того самого "чужака с дурными мыслями" и могут попытаться остановить.

Он снова был один. Но теперь его одиночество усугублялось знанием того, что люди, которых он пытался защитить, сами могут стать для него угрозой. Он шел в лес, где его ждал сверхъестественный убийца и где каждый встречный мог оказаться врагом. Стена отчуждения вокруг него становилась все выше и толще.

Глава 19. Безмолвный Лес

Ратибор шагнул под сень деревьев, и мир изменился. Теплый утренний свет и звуки окраины мгновенно отсеклись, словно он прошел через невидимую завесу. Здесь, в Щикавицкой роще, царил вечный полумрак. Могучие, в три обхвата, стволы сосен и дубов стояли так плотно, что их кроны сплетались в сплошной, темный купол, сквозь который лишь изредка пробивались косые, пыльные лучи солнца.

Воздух был густым, холодным и неподвижным. Он пах прелой листвой, влажной землей, грибницей и чем-то еще… тревогой.

Первое, что он заметил, была тишина.

Это была не просто тишина. Это было отсутствие звука. Ратибор вырос в лесу, он знал его музыку. Лес всегда живет, всегда дышит. Летом он полон стрекота кузнечиков, жужжания насекомых, криков соек, стука дятла, шороха мыши в траве, хруста ветки под лапой оленя. Лес – это непрекращающийся концерт.

Но сегодня Щикавицкая роща была мертва.

Птицы не пели. Ни одна. Их не было видно на ветках, их голоса не разносились под зеленым сводом. Белки не скакали по стволам. Не было слышно даже назойливого гудения комаров. Лес затаился. Он замер, затаив дыхание, как замирает жертва, увидевшая хищника. Все живое либо ушло отсюда, либо спряталось так глубоко в свои норы и гнезда, что, казалось, перестало существовать.

Единственными звуками были его собственные. Хруст сухой ветки под его сапогом звучал оглушительно, как выстрел. Шорох его кожаных доспехов казался неуместным и громким. Даже звук его собственного дыхания, вырывавшегося белесым парком в холодном воздухе, казался святотатством в этой звенящей пустоте.

Он шел вглубь, ориентируясь по едва заметным приметам – мху на северной стороне стволов, склону земли. Тропинок здесь не было. Леший не любил, когда в его владениях прокладывали дороги. Но Ратибор знал, куда идти. Он двигался к Громовой поляне, сердцу старого бора.

Чем глубже он заходил, тем сильнее становилось гнетущее ощущение. Деревья, казалось, наблюдали за ним. Их стволы, покрытые наростами и морщинами, напоминали лица безмолвных, уродливых стариков. Корявые, переплетенные корни, выступавшие из земли, были похожи на костлявые пальцы, готовые в любой момент схватить его за ногу.

Это было владение Лешего. Обычно, входя сюда, человек чувствовал себя гостем, иногда незваным. Ощущал на себе невидимый, изучающий взгляд Хозяина. Лес мог играть с ним: заставить блуждать кругами, наслать морок, напугать внезапным треском или звериным рыком.

Но сегодня не было и этого. Не было чувства присутствия. Было чувство отсутствия. Как в доме, где хозяин только что был жестоко убит, и воздух еще хранит эхо его последнего крика. Лес не просто молчал. Лес скорбел. И боялся.

Ратибор остановился и прислушался. В этой абсолютной тишине он услышал кое-что еще. Тот самый звук, о котором говорил кузнец Остап. Очень-очень тихий, почти на грани слуха. Металлический, прерывистый стрекот. Чвик… чвик… чвик…

Это был не кузнечик.

Это был звук, который издает точильный камень, когда по нему медленно ведут лезвием. Звук затачиваемого ножа.

Он доносился откуда-то спереди, со стороны поляны.

Холод пробежал по спине Ратибора, не имевший ничего общего с прохладой леса. Он опоздал. Предупреждение Милады было верным, но бесполезным.

Убийца уже был здесь.

Он не прятался. Он сидел где-то там, на священной поляне, и спокойно, методично, готовил свои инструменты к кровавой работе. Или… уже закончил ее и теперь чистил свои клинки.

Ратибор вынул секиру из-за спины, его хватка на древке стала железной. Тишина закончилась.

Это была тишина перед бойней. И теперь бойня либо уже свершилась, либо вот-вот должна была начаться.

Он двинулся вперед, уже не таясь. Каждый его шаг был тяжелым и гулким. Он шел на звук. Шел навстречу хищнику в его собственном, только что завоеванном логове.

Тишина больше не была его врагом. Теперь она была его свидетелем.

Глава 20. Лицом к Лицу с Пустотой

Звук точильного камня оборвался так же внезапно, как и начался. Лес снова погрузился в свою мертвенную, противоестественную тишину. Ратибор замер, напрягая слух, но не услышал ничего. Ни хруста ветки, ни шороха удаляющихся шагов. Будто тот, кто точил нож, просто растворился в воздухе.

Ратибор двинулся вперед, и через десяток шагов деревья расступились. Он вышел на Громовую поляну.

Место было таким, каким он его помнил. Круглая прогалина, в центре которой рос древний, могучий дуб – дерево, которое было здесь еще до того, как на холмах заложили Киев. Его ствол был искорежен и покрыт шрамами, в него несколько раз били молнии, но он выстоял, раскинув свои огромные, корявые ветви, как руки старого бога. Это было капище самой природы. Место силы. Место обитания Лешего.

Но сегодня оно было пустым.

Пустота была неправильной. Она кричала громче любого вопля. Здесь не было трупа. Не было крови. Не было соляного круга или распятой кожи. Ничего. Поляна была девственно чиста, если не считать ковра из опавших листьев и желудей. Казалось, здесь никого не было целую вечность.

Но Ратибор знал, что это не так. Воздух. Он был наэлектризован. Он звенел от напряжения, как натянутая тетива лука перед выстрелом. Здесь только что кто-то был. И этот кто-то был не Лешим.

Он медленно обошел поляну, его взгляд сканировал каждый дюйм пространства. Его сапоги беззвучно ступали по мягкому мху, росшему у корней дуба. И тогда он это увидел.

На могучем стволе дерева, на высоте человеческого роста, был вырезан знак. Свежий, сделанный, очевидно, только что. Щепки еще валялись у подножия дуба, а из порезов на коре сочилась светлая, липкая смола – "кровь" дерева. Это был не тот хищный, зазубренный символ, что он видел на руке Полевика. Это был новый знак.