Мало кто знает, но не секрет

– Получается, Сталин вернул городу его народное название?

– Да. А потом пришел Хрущев и снова переименовал его в Орджоникидзе.

– А что означает это название?

– Село Дзауга. Это в честь Дзауга Бугулова – основателя первого поселения в этих местах, – Вадим показал пальцем на другой берег. – Вон там памятник ему.

– Это только на поверхностном уровне, – вмешался я. – На самом деле это название имеет более глубокий смысл.

Маир посмотрел на меня со значением – явно понял, к чему я веду. А Вадим слегка недоумевал.

– Дзауг Бугулов скорее легендарный основатель. Символ города.

– Персонификация, – подсказал Маир.

– Именно. Мы не знаем, кто был его прототипом. Но мы можем точно перевести имя Дзауг. Оно означает «идущий» или «паломник». Село паломника – вот что такое Дзауджикау.

– А куда держали путь паломники? – Коромыслов положил себе в тарелку по куску шашлыка и картофджына.

– В Южную Осетию. А именно к святилищу Джеры Дзуар.

– О, я сейчас расскажу про Джер. – Маир встал. – Но пока третий куывд[17].

Третий раз положено выпить за тот повод, по которому собрались. Поэтому Маир сказал за гостя, а я перевел это в общих чертах: чтобы он избегал горя и болезни, чтобы дороги его были прямыми и чтобы он находился под крыльями небесных покровителей. Коромыслов поблагодарил нас и тоже выпил.

Стало жарко. Мы с Вадимом сняли пиджаки.

– Триксель Славы. – Коромыслов смотрел на вышивки на наших хæдонах. – Очень древний символ.

– Для нас он родной, – сказал я и подумал, что надо бы ему подарить такой хæдон.

– Так вот, про Джер, – вспомнил Маир. – У Виссариона и Екатерины Джугашвили два первых ребенка умерли младенцами. Третий ребенок, Сосо, тоже был болезненным, и они за него очень боялись. Кто-то из родственников сказал Виссариону, что это фамильное проклятие, и посоветовал им отправиться в Джер, чтобы снять его. Джер не так уж далеко от Гори, десять часов пешком. Правда, идти нужно в гору. И вот Джугашвили взяли ребенка и черного барана и отправились туда. Там у святилища они принесли барана в жертву и попросили у духа этого места исцеления. После этого Сосо перестал болеть, и до самого конца кроме травмированной руки его ничего не беспокоило.

– Потрясающая история, – Коромыслов всплеснул руками, и кусок шашлыка упал у него с вилки на пол.

– Помянутый дает о себе знать, – сказал Маир. – Не поднимайте. Пусть будет ему посвящено.

– Хæлар[18], – сказали мы с Вадимом. И тут на веранду запрыгнул большой черный кот с мощными усами. Он схватил упавший кусок и убежал.

– Как вы, Маир Валерьевич, сказали, называется то святилище?

– Джеры Дзуар.

Коромыслов вытащил из кармана телефон и сделал заметку.

Мы съели еще по паре кусков шашлыка и пирога, а затем встали четвертый раз.

На четвертый раз положено помянуть усопших. Маир даже голос понизил. Никакого «Оммен, Хуыцау!», разумеется, не было. Я вспомнил тех, кто у меня умер. Это оба деда и бабушка по пахану. Другая бабушка здоровая и живет в селе с дяханом. Еще я подумал о пахане и сразу подумал, что зря подумал о нем в такой момент, он ведь живой. Все помолчали – каждый кого-то вспомнил.

Подул ветер и унес несколько салфеток в реку. Вадим поставил на другие салфетки солонку. Стало прохладно, и мы снова надели пиджаки. Маир заговорил:

– У осетин нет представления о спасении души. Нет ада и рая. Есть только страна мертвых, куда попадают все. Осетин не стремится туда попасть. Недаром Сослан, когда спускался в страну мертвых, перековал подковы своей лошади задом-наперед, чтобы мертвые не вышли по его следам. При этом осетин, который живет по обычаям своего народа, не боится попасть в страну мертвых. Положение человека там зависит от жизни здесь. Если он совершал при жизни то, что у нас называется словом худинаг[19], то в стране мертвых ему будет не очень уютно. Ведь там он встретит тех, перед кем испортил репутацию, да и на земле его не помянут добрым словом.

– В этом что-то есть. – Коромыслов заточил зеленый лук. – Ад – это другие.

Я спросил у Маира разрешения выйти из‑за стола.

После туалета я подошел на кассу и расплатился за всех, чтобы опередить Маира и Вадима. Еще Дзере в карман на фартуке пятьсот рублей засунул.

Когда я вернулся, за столом шла речь о скифо-сарматских истоках русской государственности.

– Так значит, призвание варягов – неправда? – спросил Вадим у Коромыслова.

– Не совсем так. Призвание варягов – локальное событие Новгорода и Ладоги. Западники уже задним числом придали ему всероссийское значение и возвели родословную русских князей к Рюрику. При этом еще до всяких скандинавских влияний на Руси была государственность, и государственность именно скифо-сарматского типа. Важно донести это до широких масс. Варяжская гипотеза не только несостоятельна, она вредна. Скандинавы – последние, с кого нам стоит брать пример. Посмотрите, что у них происходит. Они разрушили семью ювенальной юстицией, разрушили церковь женским священством. И так далее.

Я хотел вставить, что разрушение церкви – не самая большая беда, но не посмел перебить. А Коромыслов, будто прочитал мои мысли:

– Церковь, значит, разрушили, а к древним своим верованиям не вернулись. То есть ни туда ни сюда. Они кричат о глобальном потеплении, будто других проблем не осталось. А сами между тем перестали размножаться. Зато активно размножаются приезжие, которые вытесняют местную культуру.

– Вот этого мы у себя точно не допустим, – сказал Вадим. – К нам может приехать любой. Мы всем рады. Но, приезжая, он должен уважать наши законы и обычаи. Вести себя тихо.

– Осетины, – Коромыслов вытер салфеткой пот на лбу, – могут вернуть Россию на имперский путь.

Я воспользовался возникшей паузой:

– Тем более два генсека, которые правили самой железной рукой, были осетины.

Коромыслов закрыл рот, в который хотел положить редиску, опустил руку и посмотрел на меня:

– А кто второй?

– Андропов.

– Бекойты! – поправил меня Маир.

И мы рассказали, что отец Юрия Андропова – Алексей Бекойты родился в селе Цир Южной Осетии. Он уехал на Ставрополье, где встретил казачку, которая родила ему двух сыновей и одну дочь. Потом, во время Гражданской войны, он тяжело заболел и скончался. А его вдова вышла замуж за человека по фамилии Андропов. Родственники генсека и по сей день живут в Северной Осетии в селении Ногир.

Эта история произвела на Коромыслова большое впечатление. Он процитировал Рериха:

– Счастливы должны быть осетины, измеряя славные корни свои! – А потом добавил еще от себя: – Но не только корни, но и ветви.

Когда на столе остались только два куска картофджына и один помидор, мы встали в пятый раз – выпили за бæркад[20] и перевели это понятие для Коромыслова.

– А где наша официантка? – Маир застегнул пиджак и огляделся.

– Все уже, – сказал я. – Уплачено.

– Вот зачем ты так?

– Нормально. Я угощаю.

Вадим ничего не сказал. Он знал, что у него еще будет много возможностей заплатить за меня где-нибудь.

Мы вышли из ресторана, я заметил, что у Коромыслова дзыкка в бороде (или борода в дзыкке, не знаю, как правильно). Я ничего ему не сказал – постеснялся. Другие, наверно, тоже постеснялись. Мы проводили его до гостиницы «Владикавказ», где он остановился. Это совсем рядом.

На прощанье Коромыслов с нами всеми обнялся и сказал:

– Большое спасибо за этот пир. Теперь я начинаю понимать значение осетинской трапезы.

Мы улыбнулись, и Коромыслов зашел в гостиницу с букетом.

– Такси вызвать? – предложил Маир.

А я ответил:

– Я всех доброшу.

– А если остановят?

– Не тыхсуй[21]. Мы же депутаты.

***

Состоялось мое первое в текущем квартале свидание с Альдой. Все никак у нас не получалось. То у нее эфиры и съемки, то у меня чтения, рабочие группы, семья, наконец. И вот выдался хороший день – посреди недели, у меня без депутатских мероприятий и у Альды без ее дел. Альда забронировала люкс в спа-отеле «Донбеттыр» в Фиагдоне. За мой счет, само собой. Мы приехали по отдельности. Альда на такси, а я за рулем. Нужно быть осторожными. В Осетии все друг друга знают, а тем более таких публичных людей, как мы.

Альда – дикторша на Ир ТВ и признанная на всю республику красавица. За ней многие ухаживали – и олимпийские чемпионы, и крупные бизнесмены. Но она отдала предпочтение мне. Хотя, как выяснилось, не первому, но кто прошлое помянет…

Мы познакомились полгода назад, когда я пришел на ток-шоу «Открытым текстом». Раньше я ее только по телевизору видел и думал: «Ах, какая женщина, мне б такую». Как только я ее за кулисами встретил, сразу предложил вечером куда-нибудь сходить. Она ноль внимания и даже телефон не дала. Я потом целый месяц раз в три дня ей цветы присылал на работу. Анонимно, конечно. А через месяц прислал новый айфон, который только вышел и которого ни у кого в Осетии пока не было. Я подгадал это под следующий визит на Ир ТВ. Тогда я ее поймал в коридоре и сказал, что все подарки от меня были. С тех пор у нас все гармонично: зажигаем, отношения не выясняем, мозги друг другу не делаем. Только конспирация напрягает. Мы стараемся по возможности выехать с ночевкой в Кабарду или Ставрополье, если у меня есть убедительная легенда для Дианы. Но в этот раз у нас даже ночи не было в распоряжении.

Я припарковался в самом неприметном месте и вылез из машины в войлочной шляпе и солнечных очках. Знакомых не увидел. Вокруг были сплошные туристы. Их легко узнать по шортам. Мужские шорты – предмет моей отдельной законотворческой озабоченности. Я хочу их запретить, но мои инициативы блокирует оппозиция, которая считает, что это уменьшит туристический и, следовательно, денежный поток в республику.

Альда открыла мне в отельном халате и тапочках.

– Как раз собиралась залезть в джакузи, – сказала она, впуская меня.

Тут я должен признаться. Пусть внешне Альда само совершенство, трогать ее не очень приятно. Она вся холодная – руки, ноги, грудь и так далее. Я это заметил, когда мы первый раз в постели оказались. Тогда я подумал, что она просто замерзла или разволновалась. Но во второй и третий раз было то же самое. С тех пор я устраиваю свидания там, где есть сауна или джакузи с подогревом, чтобы она как следует прогрелась. Тогда все по кайфу. Ей я не объяснял, почему такие места выбираю. Зачем? Она очень любит греться, не вылезала бы из всяких саун, если бы могла.

– Тебя признали? – я закрыл за собой дверь.

– Конечно. Девочки на ресепшене даже паспорт не спросили.

– Телевизор смотрят?

– Они молодые совсем. Какой телевизор? На инстаграм[22] мой подписаны.

Я сел в кресло и бросил шляпу на кофейный столик. Вода в джакузи была спокойная, от нее поднимался пар.

– Расслабься, – Альда села в другое кресло и закинула ногу на ногу. – Никто не подозревает. Многие женщины приезжают сюда в одиночку. Баня, грязевые маски, пилинг…

– Может быть, у них тоже любовники?

– Если я их не заметила, то…

В дверь постучали. Я пересел на кровать – ее не видно со входа. Альда открыла. Молодой женский голос сказал:

– Ваши коктейли.

Альда ответила:

– Спасибо. Закроете сами?

Хлопнула дверь, и Альда вернулась с двумя бокалами чего-то оранжевого.

– Я заказала нам апероль шприц.

Я вернулся в кресло, взял бокал и посмотрел через него на солнце.

– Ты что, никогда не пробовал?

Я осторожно втянул через трубочку.

– На фанту похоже.

Альда улыбнулась и выдула полбокала. Я отпил еще раз, снял очки и развалился в кресле. Эта газировка нехило ударила в ноги. Альда включила музыку через блютуз-колонку. Пела Лана Дель Рей с каким-то мужиком. Альда подошла к окну с бокалом в руке и посмотрела на башни вдали.

– Какой вид!

– Даже не думай фотки выкладывать.

– Я, по-твоему, совсем дура? Кстати, что за проект по древностям у тебя в работе?

– Тебе-то зачем?

– Во-первых, мне интересно, чем занимается мой любовник. Во-вторых, я журналистка как-никак.

– Ты диктор. Читаешь чужой текст.

– А до этого была репортером, – она повернулась от окна ко мне. – Как именно ты намерен охранять наследие предков?

– А вдруг ты засланный казачок.

– Чей?

– Шваб, Сорос, Ватикан, – бросил я шутливо. Ну или не совсем шутливо.

– Последнее – не вариант. Я убежденная ассианка.

Это точно. У нее даже Триксель Славы на спине вытатуирован.

– Тогда ты засланный казачок от строительного бизнеса.

– Значит, твой проект мешает застройщикам?

– Не так сильно, как это преподносят мои оппоненты. – Я не хотел говорить о делах. – Нет, ты точно засланный казачок.

Альда поставила бокал на бортик джакузи.

– Пожалуй, вернусь к тому, на чем остановилась.

Она сбросила халат, залезла в воду и включила пузыри.

Я медленно допивал коктейль. Альда погрузилась в воду по самые глаза и где-то минуту смотрела на меня, не моргая как крокодил. Вынырнув, она вздохнула во всю грудь и прикрикнула:

– Долго мне тебя ждать?

Я поставил на столик пустой бокал, разделся и полез в джакузи.

***

Мы с Дианой закинули детей к каисам[23], чтобы спокойно поискать кæлæнтæ.

Сначала заехали к пахану на работу. Там была только охрана. Я показал удостоверение, сказал, что пахан меня прислал, и нас пропустили.

Мы посмотрели ящики в столе, перелистали папки и не нашли ничего подозрительного. Проверили всякие предметы на столе и в шкафу: рог, кинжал, песочные часы, фигурку коня из кристаллов Сваровски. Тоже ничего. Я заглянул за настенный аланский календарь. Диана залезла под стол, потом попросила меня шкаф отодвинуть, чтобы посмотреть за ним. Ничего. Ни булавок, ни ниток, ни мешочков с кладбищенской землей.

Дома мы приподняли ковер в спальне родителей, сняли и снова повесили гобелен с барсом, перетрясли подушки, наволочки и одеяла, отодвинули трюмо. Я вывернул все карманы пахановских пиджаков и брюк и пролистал его книги. Мы обшарили зал, кухню – проклятые предметы ведь можно и не в личных вещах оставить, а там, где человек проводит много времени. Ничего.

Через полтора часа мы уже не знали, где еще искать, и сели на кухне уставшие. Диана была красная и тяжело дышала.

– Скорее всего, ничего нет, – я облокотился о стол. – Если на работе не нашли, то здесь точно не будет. Нужно признать, что иногда инфаркт – это просто инфаркт.

– Наверно, ты прав.

Диана встала, налила себе «Урсхох» в стакан, сделала глоток и тут же выплюнула брызгами, как пульверизатор. Я подскочил, чтобы похлопать ее по спине, но она выставила ладонь, мол, не надо.

– Я в порядке. Смотри!

– Куда?

– На картину.

Я посмотрел на картину над столом. На ней три аланских воина в кольчугах сидят за традиционным круглым столом с пирогами. Ее пахану кто-то на шестьдесят пять лет подарил. Он весной отмечал в «Массагете».

– Смотрю. И что?

– Внимательно посмотри.

Я напряг зрение и внимание.

– Не понимаю. Скажи уже.

Диана вытерла воду с подбородка:

– У них на столе два пирога.

Я чуть мимо стула не сел. Действительно на столе было два пирога. Это не пир, а поминки. И главное, цвета такие яркие, вокруг зелень, горы, солнечный свет – типа праздничное настроение. Я лично эту картину вешал, гвоздь для нее забивал, и не обратил внимания.

– Кто ее подарил? – Диана снова налила себе воду.

– Не помню. Пахан должен знать.

– Что будем делать?

– Я разберусь. Пока снимем.

Я отнес картину в гараж и поставил лицом к стене.

***

Я не люблю коммунистов. Коммунизм размывает социальную иерархию, а общество без иерархии не устоит. Коммунизм отрицает значение национальности, а это уничтожает культуру и лишает человеческую личность ее оснований.

Однако искусство политика – в том, чтобы консолидироваться с кем угодно ради важного дела. Для меня такое дело – установка памятников Сталину. Ради этого я готов на время забыть об идеологических разногласиях и работать даже с коммунистами. Вадим солидарен со мной.

Вот уже два года мы совместно с коммунистами реализуем межфракционную инициативу «Сталин в каждое село». В ее рамках мы ставим памятники Сталину там, где их по каким-то причинам нет. Мой вклад состоит в том, что я нахожу спонсоров, поскольку у меня есть связи в бизнесе. А Вадим отвечает за Правобережный район, где он может зайти без стука к главе любого поселения. Нам важно также присутствовать на открытиях, чтобы коммунисты не присвоили инициативу.

Сталина я коммунистом не считаю. Пусть он формально и возглавлял КПСС, по факту он восстанавливал социальную иерархию. Не ту, что была при царе, а более древнюю. Об этом подробно рассказывает Коромыслов. Сталин ликвидировал Троцкого и положил конец ленинскому бардаку, когда в трамваях ездили голышом. Так что я, Вадим и некоторые другие депутаты – не-коммунисты выступаем за решительное очищение образа Вождя от красных наслоений.

Когда мы начали нашу инициативу, в Северной Осетии было всего восемнадцать памятников Сталину. За два года мы довели их число до двадцати шести. Теперь мы установили двадцать седьмой в селе Хампалта Дигорского района. Это высокогорное село с населением двести четырнадцать человек.

Мы приехали к полудню. Я с Вадимом на его БМВ. Коммунисты – человек шесть или семь – на партийном минивэне. Заур Дзгоев – пивовар и депутат от зеленых – поехал на «гелике», а Сергей Кибизов – режиссер и депутат от «Развития» – на старом «пассате».

Перед зданием местной администрации уже собралась небольшая толпа – в основном мужчины за шестьдесят в кепках или шляпах. Был один в военной форме с наградами. Еще была девушка с фотоаппаратом. Перед зданием белело полотно, которым накрыли памятник. Он маленький, потому что бюст. Памятники в полный рост нам пока ставить не удается. Если бы не это полотно и толпа, и не поняли бы, что перед нами администрация, потому что на вывеске написано: «Лексан, профнастил, черепица».

Мы подошли всей делегацией. Впереди старший – коммунист Алибек Фатанов. Навстречу ему вышел старший из местных и поприветствовал нас:

– Æгас нæм цотæ. Иуазæг Хуцауи иуазæг æй[24].

Наша делегация встала с одной стороны от памятника, а местные с другой. И тут только я разглядел табличку «Администрация местного самоуправления села Хампалта». По ходу, лексан, профнастил и черепица были на первом этаже, а администрация на втором.

На крыльцо вышла полная женщина и придержала дверь для парня в белой рубашке, который выволок колонку и микрофонную стойку. Из окна на первом этаже кто-то высунул удлинитель. Парень включил колонку, и она засвистела, так что многие схватились за уши. Женщина дала парню подзатыльник. Парень отодвинул стойку, и свист прекратился.

Появился глава администрации – Царай Николаевич. Он пожилой, но бодрый. На нем был серый с отливом костюм. Заметив нас, Царай Николаевич спустился с крыльца и поздоровался с каждым за руку.

– Кто будет говорить от вас?

– Я, – вызвался Алибек.

Кто бы сомневался.

– И я, – добавил я.

Алибек недовольно зыркнул, но спорить не стал.

– Как вас зовут? – спросил Царай Николаевич.

– Реваз Батразов.

– Коммунист?

– Беспартийный.

Царай Николаевич пару раз пробормотал мое имя, чтобы запомнить.

– Кто еще?

Желающих больше не было.

– Тогда после вас, Батразов, откроем памятник.

Я не возражал.

Царай Николаевич поднялся на крыльцо и постучал по микрофону. Все посмотрели на него.

– Дни мои сочтены, а полномочия тем более, – начал он. – Поэтому я особенно рад, что застал сегодняшнее знаменательное событие. Сегодня мы открываем памятник генералиссимусу Советского Союза, товарищу Сталину. Наше село тоже причастно жизни и деятельности этого великого человека. Доподлинно известно, что шестого февраля тысяча девятьсот восемнадцатого года Иосиф Сталин, тогда еще народный комиссар по делам национальностей, держа путь из Владикавказа в Дигору, проезжал наше село, и его экипаж даже остановился у нас, чтобы напоить лошадей. Так что мы тоже нанесены на карту сталинографии. Перед тем как открыть памятник, я с удовольствием предоставляю слово лидеру фракции коммунистов в нашем парламенте Алибеку Дзибоевичу Фатанову.

Все захлопали, кроме нас с Вадимом. Алибек поднялся к микрофону. Коммунисты развернули красный флаг с серпом и молотом, Заур Дзгоев – флаг зеленых с елкой, Сергей Кибизов – флаг «Развития» с синей стрелой.

– Товарищи, соотечественники! – начал Алибек. – Мы как преемники КПСС всегда с особой радостью посещаем Дигорский район. Именно в Дигоре возникла партия «Кермен», позже влившаяся в РКП(б). И нет причин сомневаться, что в Хампалта была ее ячейка. Так что здесь для Осетии началась советская власть. Сегодня мы не просто открываем памятник, мы открываем новую главу…

– Вадим, – шепнул я. – Все с флагами, а мы без. Непорядок.

– Мы же беспартийные.

– И что? Беспартийный значит безыдейный? У тебя же в машине лежат какие-то флаги.

– Один фанатский, я с ним на футбол хожу. Второй с Трикселем Славы. Для кабинета заказал.

– Неси оба.

– Чего?

– Оба флага сюда, быстро, пока Алибек выступает.

Вадим смотался к машине и вернулся с флагами. Я взял с Трикселем Славы в красно-желто-белом цветах на черном фоне. Вадим растянул фанатский флаг с красным барсом на белом.

– И в заключение хочу отметить, что так называемый большой террор Берийы лæхтæ сты[25]. Сталин за голову схватился, когда узнал, что творил Берия. И присутствующие не дадут соврать, в селе Хампалта никто ни от каких репрессий не пострадал. Вы видели репрессии?

– Нет! – в один голос ответили местные.

– И я не видел. Так что нечего клеветать. Поздравляю вас с установкой памятника.

Снова захлопали все, кроме нас с Вадимом. Алибек спустился с крыльца и занял место среди однопартийцев.

– Слово предоставляется депутату парламента Ревазу Батразову, – объявил Царай Николаевич.

Мне некому было оставить флаг, поэтому я накинул его на плечи как плащ супермена и поднялся на крыльцо. Публика жидковато похлопала. Видимо, пришли в основном коммунисты.

– Приветствую собравшихся, – сказал я. – Мы только что услышали много слов про советскую власть, коллективизацию, индустриализацию и так далее. Все это верно, но давайте уже признаемся, почему мы воздвигли этот и другие памятники Сталину. Не потому, что он продолжатель дела Ленина, и не только потому, что он создал колхозы. Мы чтим его потому, что он наш единоплеменник, величайший из тех, кого рождал осетинский народ.

Толпа громко аплодировала, и мне пришлось подождать, пока она затихнет.

– Будучи осетином, верным сыном своего народа, Сталин был еще и в полной мере русским царем. Последним российским императором. Он противостоял тем, кто хотел сжечь Россию в огне мировой революции. И пока предатели возлагают цветы на могилу Троцкого, мы открываем памятники Сталину. Инициативы, подобные нашей, есть и в других регионах. Однако Россия демократического выбора и демографической катастрофы буквально встречает их в штыки. Здесь и там недобитые структуры Сороса находят рычаги, чтобы помешать активистам восстановить историческую справедливость. Только в Осетии, на исторической родине великого вождя, нам удается воздвигать памятники практически без чиновничьего сопротивления. Мы надеемся еще через три года поставить такие бюсты в каждом населенном пункте Осетии, а торжественным завершением инициативы должно стать открытие памятника в полный рост во Владикавказе.

Мне снова аплодировали, я поднял руку, чтобы навести тишину. Я сказал еще слова благодарности скульптору Виктору Гаглоеву, а также спонсорам и закончил речь так:

– Надеюсь, вновь открытый монумент будет особым почитаемым артефактом среди селян. Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами!

Я снял флаг с плеч и, размахивая им, под бурную овацию спустился с крыльца.

– Какой враг, Реваз? – спросил Вадим.

– Когда дело правое, враг есть всегда, хоть и не всегда видимый.

Место у микрофона снова занял Царай Николаевич.

– Право открыть памятник предоставляется единственному в этому учебном году выпускнику нашей школы Байрагову Володе.

Парень в белой рубашке, который выносил колонку, достал откуда-то палку, обвязанную разноцветными лентами.

– Фарнæ, фарнæ, фарнæ![26] – сказал он и поддел палкой полотно.

Обнажилась грудь бюста с медалями, затем погоны, подбородок, а дальше полотно зацепилось за что-то. Володя резко дернул палку, полотно натянулось, но не слетело. Володя дернул в другую сторону, сквозь полотно проступили усы и уши, но оно все равно осталось на месте. Володя посмотрел на собравшихся, улыбнулся и стал энергично дергать палкой так, что это выглядело как будто он бьет бюст по голове. По толпе прошел ропот. Кто-то из мужчин отвернулся, кто-то закрыл лицо рукой. Девушка с фотоаппаратом пыталась снимать, но ее оттеснили. Володя озирался и настойчиво лупил бюст. Полная женщина, которая открывала дверь, не выдержала и сорвала полотно руками, а Володе отвесила еще один подзатыльник. Раздался вздох облегчения и самые бурные за день аплодисменты.