Счастливы вместе

Гошар возвращает смартфон. Я от смеха едва не роняю его. Алёнка ржёт в голос:

– Люблю тебя, коть!

– Надеюсь, за дело хоть? – хмыкает Гоша, – Мне бы кто такое сказал, я бы по стенке размазал.

– Любовника? Или супружницу? – уточняет подруга.

– Обоих! – он тычет кулак ей в лицо. Та целует его волосатые пальцы. Затем, вскинув брови, бросает в мой адрес, – Ритуль! А и, правда! Может, тебе домой не ходить?

– В смысле? – хмурю я брови.

– Ну, у нас заночуешь. А то… мало чего, – косит подруга на мужа.

Впрочем, мы обе уже окосели слегка. Я бросаю ответное:

– Тцс! Скажешь мне тоже! Думаешь, Ромка задушит меня от ревности? Да плевать он хотел, с кем я сплю.

На смартфоне письмо от него:

«Это который по счёту? У тебя что, гарем?».

«Домой можешь не приходить!», – прилетает вдогонку, – «Постыдилась бы хоть! А если бы дочь позвонила? Или Севка набрал тебя?».

Подождав ещё, пишет:

«Я упустил тот момент, когда моя жена стала шлюхой».

– Ладно, ребята! Пойду я, – вздыхаю.

– Уверена? – требует Лёнька.

Я зеваю:

– Ночёвки – это святое. У нас договорённость – где бы мы ни гуляли, но каждый приходит домой ночевать.

Алёнка встаёт, провожать:

– Бузыкина, если ты не ответишь мне на звонок, я вызываю полицию! Так и знай! – говорит она в спину.

Пытаюсь понять, как надеть кардиган. Гогошарик приходит на помощь. Галантно его распахнув, держит так, чтобы мне было проще нырнуть в рукава.

– Лёнечка, ты переоцениваешь Окунева. Не льсти ему! Он не такой.

– Дай-то Бог! – восклицает подруга.

– Он же не Гоша. Это Гоша тебя, если что, не моргнув глазом, придушит, – я поднимаю глаза на Гошару.

Тот ухмыляется:

– Да, я такой.

– Ты такой, моя котя, – прижимается к мужу Алёнка.

Этой парочке я умиляюсь! Столько лет вместе, а пыл не угас. И двое детей не умерили тягу друг к другу. Просто, наверно, есть люди, которым достаточно раз полюбить. Не то, что мы с Ромиком! Любим других, а нервы портим друг другу.

Уже в такси, по дороге домой, я читаю в Вотсап переписку с Левоном. Последнее, что он писал, было: «Скучаю по нежным местам. Хочу твоё тело». Любопытно, его телефон запаролен? Скорее всего! Ведь порой он такое писал, что одних сообщений хватало, чтобы разжечь во мне жар, как сейчас.

Я кусаю губу, слёзы снова туманят картину. Нет, всё! Это всё. Даже если придёт, я скажу ему: «Прочь».

Глава 5

Нашу квартиру купили родители. Это был их совместный подарок на свадьбу. Жильём они нас обеспечили, а ремонт уже делали сами. Так что, я всё обустроила здесь на свой вкус! В гостиной огромный диван, для семейных застолий. Стол-трансформер, который мы превращали то в шахматный, то в обеденный, то в пеленальный, в зависимости от периода жизни семьи.

А было время, и мы собирали на нём большой яркий пазл. Картина изображала табун вороных, скачущих по берегу моря. Я помню, как Севка выкладывал самого мелкого из лошадей. А отец приговаривал:

– Это все мы. Это мама, а вот он и я! А это – наш мелкий.

– А это? – тыкал пальчиком маленький Сева в ещё одну лошадь, что была даже мельче его.

– А это, – Окунев-старший смотрел на меня из-под тёмных бровей, – А это твоя сестрёнка.

– Сестра? – удивлялся сынуля.

– Окунев, что ты несёшь! – толкала я мужа.

– Ну, ты же родишь мне дочурку? – шептал он мне на ухо.

– Никого я тебе не рожу, – отвечала я сдержано.

Даже сейчас этот пазл продолжает висеть в коридоре. Как нарисованный нами самими, семейный портрет…

Я вхожу. Окунев в зале. Сидит на излюбленном месте. Большое, обитое серым велюром, за столько лет, это кресло уже приняло форму его крепкой задницы. Он включает звук громче, когда я вхожу.

Муся шевелит ушами. Её место силы – диван. Наша кошка, по меркам семейства кошачьих, уже старше нас. Ей семь лет. А это – умножить на семь, на секундочку! Муся у нас, несмотря ни на что, хороша. Ясноглазая. Шёрстка на зависть! А полосочки так расположены, словно кисточкой кто-то провёл.

– Ну, и где ты была? – вопрошает супруг, резко выбрав режим mute среди кнопок на пульте.

Я опираюсь на дверь. Нет желания с ним говорить, а придётся. Алкоголь развязал мне язык:

– А с каких это пор я должна объясняться?

– С таких, – цедит он, вырастает из кресла.

Ромке всегда говорили, что он похож на Александра Домогарова. Просто вылитый киноактёр! Ага. Только я не актриса. Не ту он себе выбрал в жёны. Не ту…

– Я задал вопрос, – говорит, бросив пульт рядом с Мусей. Та от такой фамильярности в шоке. Она у нас – дама серьёзная. Спуску не даст никому!

Когда мы купили собаку, то Муся мгновенно дала осознать новобранцу, кто главный. Первые дни удивлённо взирала с дивана на эту диковинку. Бублик мотался по залу, гонял свой любимый резиновый мяч. А когда он решил привлечь Мусю, она зашипела на пса, как змея. Тот сбежал за диван. Просидел там весь вечер. Пока Муся сама не толкнула к дивану излюбленный Бубликом мячик.

Я опираюсь спиной о косяк:

– Отвали, моя черешня! Я спатки, – оттолкнувшись, иду в направлении спальни.

Но Окунев сзади шипит:

– Проститутка.

Я замираю, как будто хлыстом по спине получила.

– Что, скажешь, не прав? – яростно требует он, – Сколько их у тебя, любовников?

Усмехаюсь болезненно:

– Любовницы у тебя! Это ты, мой дражайший супруг, ебёшь всё, что шевелится. А у меня нет любовников. У меня есть любимый. Он только один. Много лет.

Сзади звучит его смех.

– Докторишка? – с презрением фыркает Окунев.

Он в курсе про доктора. Знает Левона в лицо. Помню, когда он узнал, что я сплю с ним. Не знаю уж, кто «подсобил»! Может, даже из клиники кто-то шепнул ему на ухо? Только Окунев вместо того, чтобы «рвать и метать», пригласил моего кавалера на ужин.

Я тряслась, ожидая услышать, что он пригрозил ему разоблачением. Ведь Мамедов женат! Но, напрасно. Левон позвонил, изложив мне беседу с супругом.

– И всё? – уточнила я, – Даже как-то обидно.

Окунев выяснил, всё ли в порядке у Левона со здоровьем, нет ли каких-нибудь отклонений интимного плана. Попросил предоставить анализы, если он будет и дальше «общаться» со мной. А ещё уточнил, насколько Левон любвеобилен. Да, так и спросил:

– Есть ли другие любовницы? Или только одна?

Левон же сказал ему – я не любовница.

– Ты любимая, – так он меня называл.

Но теперь это слово «любимая» звучит у меня в голове как издёвка. Ведь кроме всего, он меня убеждал, что давно нет интима с женой. Что он любит меня, ожидая, когда его сын подрастёт. И что, кроме меня, в этом мире ему не нужна ни одна из огромного множества женщин. Уж если одно оказалось враньём, почему должно быть правдой всё остальное?

– Не смей его так называть, – бросаю я через плечо. Даже смотреть на него не хочу, так противен!

Окунев хмыкает. Я продолжаю:

– Левон – заслуженный доктор наук. Да он столько людей излечил, что тебе и не снилось!

– Хорошо он устроился, у тебя между ног, – усмехается муж, – Он хотя бы руки моет перед тем, как залезть к тебе в трусики?

– Какой же ты гадкий! – не разжимая зубов, говорю.

– А ты просто ангел, моя дорогая! – глумится Ромулик, – Я-то хоть трахаюсь без любви. А ты умудрилась влюбиться! Ну, что ж? Поздравляю! Взаимно?

– Представь себе, да, – отвечаю с нажимом.

Хотя… Теперь уж не знаю, насколько взаимно. Да и влюбилась ли? А может быть, то была страсть?

– Ну, смотри, мой цветочек, моя Маргаритка, – он подходит, желая коснуться, – Будет больно, когда он отвергнет тебя.

Я сжимаю кулак. Так бы врезала ему по физиономии! Вот только и он в долгу не останется. Знаю ведь, может ударить. Хотя и, ни разу не бил…

Ускользнув, уцепившись рукой о косяк, я иду до супружеской спальни. Думаю, Ромик отстал. Ведь сказал уже всё, что хотел? Нет, едва ли отстанет! Плетётся за мной, продолжая под нос напевать что-то, вроде романса:

– Я вас любииил, любовь ещё быть мооожет, в моей душеее угасла не совсееем…

Я открываю дверь спальни, включаю ночник. Оказавшись внутри, собираюсь закрыться.

– Маргоша, так кто это был? Кто-то трубочку взял и назвался твоим любовником, слышишь? – появляется Окунев.

– Это муж подруги был. Я попросила его подыграть, – говорю. Подобно цапле стою, задрав ногу. Алкоголь уже рассосался по венам. Но лёгкий дурман в голове не даёт удержать равновесие.

Даже зимой я всегда ношу платья. Просто люблю их! Ещё, даже в холодное время года, под платье всегда надеваю чулки. Просто Левон очень любит чулки. Любит трусики с кружевом. Любит поднять подол платья, добраться до мест, где его уже ждут. Так настойчиво, так нестерпимо…

Вот только зимой мне приходится вечно носить поверх всей этой прелести что-то тёплое, вроде рейтуз. Они и сейчас на мне. Только я без трусов. Уже как-то свыклась! И даже забыла об этом. О том, что трусы лежат в сумочке. Надо бы их постирать? Мы с Левончиком знатно по ним потоптались…

Задираю подол, ощущаю прохладу, стянув с бёдер тёплую ткань.

– Это что? – удивляется Окунев.

«Как? Он разве ещё не ушёл?», – обернувшись, я вижу, как муж удивлённо уставился на мою голую задницу. Опускаю подол. Только это уже ни к чему.

– Что «что»? – пожимаю плечами.

– Ты без трусиков, – шепчет он вкрадчиво.

Я пожимаю плечом:

– Ну, и что?

– Ну и что? – повторяет за мной, – Ну и что? – приближается резко.

В два шага оказавшись ко мне тык впритык, он толкает меня на постель.

Я борюсь:

– Отвали!

Ощущаю, как задрана юбка. Как бедро упирается мне между ног.

– Ну и что? – шепчет он, разводя мои руки, – Муж подруги? Ты спишь с её мужем? С кем ещё спит моя дорогая жена?

Я толкаюсь под ним, только больше его распаляя. Дыхание с привкусом виски даёт осознать – тоже пил! Только, скорее всего, он не пьян. Не настолько, чтобы не отдавать себе отчёта, что делает.

– Отпусти меня, Ром, – я шепчу, – Ну, пожалуйста!

– Почему? – он звереет, – Не хочешь меня? Ты не хочешь?

Отпустив мою руку, он ладонью ныряет меж сомкнутых тел. Продолжая меня прижимать своей тяжестью к нашей постели.

– Пусти, отпусти. Ну, не надо так! Нет! Не хочу, – вырываюсь я. Только напрасно.

Он сильнее меня, выше, крепче. Был бы он посторонним, и я бы могла заорать, что есть мочи. Но разве кто-нибудь из соседей поверит, что меня насилует собственный муж?

– Зато я хочу, – шепчет он мне в лицо, обжигает горячим дыханием. Плоть его рвётся войти, утыкается твёрдым концом в мои срамные губы. И внизу живота не горит! Там сжимается. Моё тело не хочет его пропускать. Только он не намерен просить разрешения…

– Мммм, – я мычу, ощущая, как вопреки моей сухости, он проникает на всю глубину. Как будто стремится меня наказать за измену.

– Ненавижу тебя, – отзываюсь на первый толчок, – Не хочу! – говорю на второй.

Только Окунев так поглощён этим действом, что уже не расслышит моих унижающих слов. Он рычит, он внедряется! Мне остаётся лишь только расслабиться, ждать. Это как правило, долго не длится. Он выпивши быстро кончает…

Толчки ускоряются, и…

– Да, сука! Да, – его пальцы в моих волосах так сжимаются, что я, застонав, выгибаюсь навстречу, как будто хочу удержать его плоть.

– Дааааа, – выдыхает последний восторг в моё левое ухо. А затем опадает, внутри и снаружи.

Становится слышно, как тикают часики, на тумбочке, возле кровати…

Когда он даёт мне возможность подняться, встаю. Вижу пятно на постели.

– Ну, что? Полегчало? – бросаю устало тому, кто лежит. Он сейчас не мой муж. Он урод! Он насильник. Но я не решусь заявить на него. Я просто забуду сегодняшний вечер, как и множество тех, что уже догорают внутри…

– Прости меня, Рит, – шепчет Окунев.

Уж какое по счёту «прости»?

– Я сегодня у Сони посплю, – я беру свои вещи: ночнушку, халат и трусы, выхожу.

У дверей замираю. Слышу, как сердце стучит. Через пару минут, когда я переоделась в домашнее, домой возвращается сын.

Он, увидев меня, оживляется:

– Мам?

– Ты голодный? – интересуюсь я.

– Неа, поел у Наташки, – отзывается Сева.

– И что ты там ел? – я смотрю на часы. Времени – скоро одиннадцать. А Сонька ещё не писа́ла. Надеюсь, они уже спят?

– Пиццу, – зевает он.

– Снова фаст фуд?

– Обижаешь, Наташка готовила, – Сева высокий, чубатый. И так сильно похож на отца! Нос, глаза, подбородок. Раньше меня это так вдохновляло. Теперь… Вызывает какую-то скрытую боль.

Смартфон дребезжит. Вынимаю его из кармана пальто.

«Мамуля, мы спать. Споки-ноки», – от Сони. Целую её тем же смайлом в ответ.

Вот кого я уж точно люблю. Мои дети. Ради них я готова на всё.

Глава 6

С утра открываю глаза. Вижу розы. Где-то с сотню изящных бутонов как будто глядят на меня, не желая будить. Я трогаю нежный цветок. Сколько время? Ещё даже семи нет! Где он умудрился раздобыть цветы в такой ранний час? Да ещё и положить на постель так, чтобы я не проснулась. Хотя… Окунев может!

Я сладко тянусь, задевая букет. Тот шелестит упаковкой. Он способен на подвиги. Может пригнать Лимузин к окнам дома. Надуть пару сотен шаров. Выложить клумбу в ближайшем к нам сквере моим именем. Там до сих пор расцветают петунии в форме имени Рита.

Все восхищаются! Со стороны это выглядит так, будто он меня любит. А на самом же деле, владеет мной, держит в узде. Хотя, я добровольно дала ему вожжи.

Между ног до сих пор неприятно зудит. Теперь образуются микротрещинки, из-за которых какое-то время я не смогу заниматься любовью нормально. Окунев знает! Потому и устроил подобный «сюрприз». Надеюсь, что член у него тоже теперь не в порядке. Хоть бы он треснул по швам от избытка гормонов!

Я встаю, умываюсь. Из кухни доносятся запахи. Окунев встал спозаранку. Готовит. Когда возвращаюсь в Сонькину спальню, чтобы взять смартфон с тумбочки, он уже там. Сидит на постели, над деревянным подносом. На подносе: кофейная чашка, конфитюр, круассан, шоколад… И шкатулочка. Красного бархата.

Я застываю в дверях:

– Ну, и что?

– Рит, прости! – тянет Окунев.

Мне трудно понять, как он может вести себя так, будто вообще ничего не случилось. Но ведь может! А я не могу.

Отвечаю ему:

– Ты прощён.

Подхожу и беру телефон. Собираюсь уйти. Он хватает меня за запястье:

– Присядь.

Я вздыхаю.

– Присядь, ну прошу, – просит Окунев.

На запястье остались следы его «ласк». Он подносит к губам мою руку, целует:

– Прости, моя радость. Цветочек мой, Рит?

Я привыкла. И сердце не ёкает. Это раньше я плакала, верила. Только с годами ему стало всё проще заслужить моё прощение. Да и прощение ли это, на самом деле? Сказать – не значит, простить.

Он открывает коробочку, там на подложке, браслетик.

– Я решил выбрать россыпь камней. Не знал, какой предпочесть.

Золотая канва обрамляет цветные кристаллы. Как ассорти из конфет, они аппетитно блестят на свету всеми гранями.

– Очень красиво, – шепчу, подставляя ему свою руку.

– Красивая ты, – надевает он, щёлкнув застёжкой, словно браслетом наручников, с нежностью трогает пальцы, – Марго.

Позабыла ли я о разводе? Навряд ли. Заставить меня передумать мог только Левон, с его «радостной новостью». А уж никак не попытка супруга загладить вину.

Я хотела уйти, много раз. Но всегда мне что-то мешало. Помню, когда была маленькой Соня, мы поссорились сильно. Даже разъехались. Окунев три месяца прожил на съёмной, пока я не пустила обратно, в семью. Соня мало что понимала, но очень скучала по папе и плакала. Однажды она заболела, простыла. И теперь уже плакала я! А Окунев как-то собрался, нашёл препарат. Дело в том, что дочка – аллергик. И не каждый подходит! Он сидел с ней всю ночь, обнимал и рассказывал сказки. Откуда только фантазии столько взялось? А наутро болезнь отступила. Но теперь уже он заболел…

Когда мы разъехались, Севка уже ходил в школу. Как-то раз он спросил:

– Мам, а вы с папой расстались?

А я испугалась его перепуганных глаз, и ответила:

– Нет, что ты, милый? Просто взрослым иногда нужно отдыхать друг от друга.

Он потом долго спрашивал нас:

– Вы уже отдохнули? – а Ромка косился в мой адрес. Мол: «Ты что наплела ему?».

После очередной интрижки с одной из своих секретарш, я застукала Рому с поличным. Глупо очень! Он взял телефон, когда я позвонила. А после забыл отключить разговор. Связь длилась, пока он общался с любовницей. Я услышала даже их секс. Точнее, начало процесса. Воркование двух голосов, один из которых был Ромкин.

Мне было так больно тогда, что развод показался единственной видимой мерой. Я собиралась подать документы. Но у приятеля Ромки, случился обширный инфаркт. Он сильно страдал, ездил к другу в больницу! Я тогда не смогла объявить о разводе, решила – потом. А потом всё срослось, отболело. На фоне всего эта тема казалась пустячной.

– Обещай мне, когда я умру, ты не станешь по мне горевать, – выдал Окунев. То, что друг был ровесником, сильно его подкосило. Он стал думать о смерти, следить за здоровьем, даже пить перестал. Но «цугундер» продлился недолго.

– Конечно, буду! – заверила я.

– Ты не должна, – убеждал меня Окунев, – Ты должна выйти замуж повторно. Обещай мне?

– Да, да, – гладила я его голову, а себя убеждала, что с этих пор всё изменится в лучшую сторону. Вот только, увы…

– Севка спит? – я вздыхаю, смотрю на часы.

– Я сам разбужу его, ешь, – опускает глаза на поднос, – А то кофе остынет!

Я наблюдаю, как муж поднимается. В брюках, свободных, в отличие от тех, что он носит обычно. Домашние лучше сидят! В футболке навыпуск, которая тоже идёт ему больше, чем этот «рубашечный стиль». Носки на нём разного цвета. Он вечно бросает их в кучу, а потом достаёт наугад.

– Приятного аппетита, – желает мне Окунев.

Я уязвлёно молчу. Не прошло! До конца не прошло. Но. Решаю не тратить впустую продукты. Беру с тарелочки булку и мажу её, сперва маслом, потом уже – джемом. Кофе с корицей. Всё как я люблю.

На браслете мерцают цветастые камушки. Левон никогда не дарил мне подарков. По крайней мере, таких! Тот подарок, что он преподнёс, так и лежит в кабинете. Это чайный презент. Чашка с сердцем и надписью «Sweety» и набор шоколадных сердечек, в каждом из них были нежности, вроде: «Любимая», «Сладкая», «Лучшая в мире».

«Ерунда», – скажет кто-то. А я до сих пор не доела их все, и храню этикетки от каждой.

После завтрака, я собираюсь. Севка на кухне ест то, что сумел приготовить отец. Окунев, к слову, неплохо готовит! Он делает это на скорую руку, но всегда получается вкусно. Даже простая яичница выглядит так, будто её приготовил шеф-повар.

– Мам, доброе утро! – приветствует сын.

Он тоже в домашнем, и сходство с отцом так убийственно. Я опускаюсь на стул возле них.

– Ты наелась? Яишенки хочешь? – интересуется Ромка.

Я беру у сынули немного. Бросаю в рот, быстро жую:

– Ты когда познакомишь с Наташкой? – решаю спросить.

– Не спеши, – говорит ему папа.

– Почему? – уточняю, взглянув на него.

– Потому, – отвечает мой муж, – Знакомить с родителями нужно, когда уверен, что это та самая.

– Ну, конечно! Как будто ты знаешь заранее, та она, или не та, – я решаю поддеть.

– Я заранее знал, – он глядит на меня исподлобья.

– Наши родители были знакомы! Забыл? – спешу я напомнить.

– Это сути вещей не меняет, – отвергает теорию Окунев, режет вилкой кусок колбасы.

– Ещё как меняет! А вернее, упрощает, – я продолжаю настаивать, – Были бы мы не знакомы друг с другом с детства, ты бы даже внимания не обратил.

– Рит, ну вот что ты несёшь? – усмехается Ромик, – С чего ты взяла?

– С того, – говорю, – Что родители нас поженили.

– Родители? Разве? Твой папа был против женитьбы, мне помнится, – хмыкает он.

Я кладу в рот кусок огурца:

– Это он притворялся! Чтобы ты ощутил себя завоевателем, – от этой мысли мне даже смешно.

Севка доел, запивает яичницу чаем:

– Наташкин отец говорит, что ей рано встречаться с парнями.

– А она не ровесница разве? – смотрю я на сына.

Тот хмыкает:

– Она классом младше меня.

– Ей пятнадцать? – смеётся отец.

Севка считает в уме:

– Нет, вообще-то шестнадцать.

– Жаль, – сокрушается Окунев, – Лучшая разница – это два года. По себе знаю!

Он адресует мне взгляд, полный смысла. Только вот в чём его смысл, не пойму.

После завтрака, собраны все. Даже Муся выходит в прихожую нас проводить. Севка учится, в том числе и в субботу. У них шестидневка сейчас.

Я работаю, Окунев тоже. Соня у Люси пробудет до вечера. Им весело вместе! И Бублик у них. Так что, садимся в машину. Все трое. Я разрешаю себя подвезти. Машина моя ночевала у клиники. День сокращённый, но всё же приёмный. На мне брюки. Впервые за долгое время. То платье, вчерашнее, бросила в стирку. Скорее всего, не надену уже…

Добросив сына до школы, мы остаёмся в машине вдвоём. Какое-то время звук радио делает тишину между нами выносимой. Но когда Рома тянется, чтобы убавить, я делаю вдох.

– Я записал нас на приём к психотерапевту, – выдаёт он.

– К кому? – усмехаюсь.

– Не важно, это хороший доктор. Его специализация – семейные пары в период кризиса.

Я улыбаюсь, глядя в окно, на пробегающий мимо ноябрьский город:

– Ты думаешь, это поможет нам?

– Уверен, – произносит он твёрдо.

«Мне бы твою уверенность», – думаю я.

Окунев тянет время, как будто нарочно везёт меня так, чтобы дольше.

– Я очень люблю тебя, Рит, – накрывает ладонью мою, когда мы подъезжаем, – Ты единственная женщина, которую я в своей жизни любил. Остальное всё так, шелуха.

Я глотаю слюну, не найдя что ответить. А что я отвечу? Что я его тоже люблю? Я не знаю! Не знаю.

На парковке у клиники не так много машин, как в рабочие дни. Замечаю свою. А ещё… Замечаю Левона! Он выходит из Форда. Без шапки, в пальто. Окунев тоже его замечает. Слышу вздох.

– Хорошего дня, дорогая, – бросает он напоследок.

– Хорошего дня, – говорю, выходя.

Моя жизнь изменилась, когда появился Левон. Да, он был не свободен уже! Но я решила, что так даже проще. У меня есть семья, у него есть семья. И при этом мы есть друг у друга.

Я замедляю шаг, жду, пока он поднимается вверх по ступеням. Не хочу, чтобы он меня видел! Сегодня он вышел вне графика. Сегодняшний день – не его. Остаётся гадать, что могло стать причиной такого «манёвра».

Глава

7

На обеде я успеваю смыться раньше, чем Левон выйдет из кабинета. Однако, он очень хитёр! Он застигает врасплох, когда я собираюсь домой. Просто заходит, закрыв за собой изнутри дверь моего кабинета. И не оставив мне шанса уйти. Только прыгнуть в окно. Но, увы – не вариант! Этажи в нашем здании очень высокие, а у меня – самый верхний.

– Что тебе нужно, Левон? – говорю я, стараясь, чтобы голос звучал убеждённо.

Он приближается:

– Мне нужна ты!

Отступаю назад. Отгородившись столом от его навязчивых рук, я продолжаю настаивать:

– Нет! Я сказала тебе, между нами всё кончено.

– Почему, Маргарит? Почему? – он глядит своим взглядом. Густые и тёмные брови, высокая линия лба. Морщинки на нём, по которым любила водить языком…

«Боже, как трудно», – молюсь про себя, – «Боже, пускай он уйдёт! Не вводи в искушение. Я не смогу, поломаюсь…».

Но Левон не уходит, стоит неподвижно. Лишь стол не даёт ему стать ещё ближе ко мне.

– Ты не понимаешь? Или делаешь вид? – перехожу в оборону.

– Объясни! Может, я и пойму, – говорит, разведя руки в стороны, как для объятия, – Что изменилось? Я тот же. Ты та же. Мы те же с тобой.

– Левон! Нет больше нас. Есть только ты и твоя семья. У вас будет ребёнок. Ты станешь отцом. И я очень рада!

– Неужто? – взрывается он.

– Не кричи! – призываю его вести себя тише.

Хотя, скорее всего, все ушли. Но Володька, наверно, ещё «на посту». И врачи в стационаре дежурят. Опять же, уборщица, может подслушивать. Что она делает часто! Разносчица сплетен, баб Валя. Наверное, даже сейчас стоит, приложив ухо к двери…

Левон шумно дышит, ведёт по лицу своей мягкой, широкой ладонью. Как же много приятных секунд доставляли мне руки Левона. Его длинные, чуткие пальцы. Они знают меня, они были во мне…

– Почему, Маргарит? Объясни, – настойчиво требует он.

Поднимаю глаза:

– Просто я не могу. Теперь, зная это…

– Ты обиделась? Из-за того, что я спал с Тамарой? Поверь, это было всего один раз. Да и то, я тогда лишку выпил…

– Не в том дело, Левон!

– Ну, а в чём?

Мы глядим друг на друга. Не в силах понять. Хотя, он понимает, уверена в этом! И знает, что я не сверну. Но не хочет поверить. А верю ли я? Я боюсь!