Счастливы вместе

– Марго! Я тебе поражаюсь. Ты взрослая умная женщина! Веришь шлюхе какой-то, а мужу родному не веришь? – распинается он.

Так вошёл в эту роль, что не видит, как у него за спиной застыла та самая шлюха…

Зоя стоит, прижимая ладони ко рту. Дрожит, как осиновый лист. Я сейчас даже чувство вины ощущаю. Так непривычно, щекотно в груди!

– Это… я… шлюха? – говорит по слогам.

Окунев кашляет, будто слюной подавился. Волосы он забирает назад пятернёй, набирает в грудь воздуха.

– Зоя? – отчётливо слышу, когда обернувшись, он видит её.

Зоя молчит, а глаза стекленеют от слёз. Она моментально, как кролик, бросается в угол. Бежит, спотыкаясь. Хватает свой длинный пуховик. Шарф остаётся лежать на полу, соскользнул… И выбегает наружу! А там застывает у входа. И, судя по дрожи, рыдает взахлёб.

– Ну что же ты? Иди, догоняй! – напутствую мужа.

Он даже привстал, как будто именно это и было в его планах. Только услышав мой голос, садится обратно на стул. Тяжело, обречённо. И дышит так, словно уже попытался догнать и не смог.

– И что это было? Твой обещанный сюрприз? – глядит на меня, распинает глазами.

– В детективной среде, дорогой, это называется очная ставка, – кончиком пальца я поправляю помаду. Запала во мне ещё хватит надолго. Если Окунев хочет поговорить.

Вот только он хочет иного. Встаёт. Над столом нависает, как туча. Кулаки упираются, взгляд пригвождает меня к деревянному стулу.

– Детективщица хренова! – не разжимая зубов, цедит он. А после срывается с места.

Он раздеваться не стал. Ему проще. Минуя гардероб, он скользит мимо ширмы. Но решает нагнуться, прихватить с собой шарф. Его вязаный белый комок бахромы – это последнее, что я вижу внутри.

Дальше мой взгляд плавно перетекает к окну. Там длится то, что мне видеть не следует! Но я не могу не смотреть…

На фоне глубокой и пасмурной осени эта внезапная сцена, как взрыв. И вся серость в момент отступает. И Зоя стоит, пуховик нараспашку. И плечи её непритворно дрожат. Окунев медленно к ней приближается. Шарф, наброшенный им, продолжает висеть неподвижно. Он как-то неловко его поправляет на ней, заправляет края под одежду. Я вижу, как личико Зои к нему поднимается. Оба они словно видят друг друга впервые. Только тело, увы, не обманешь! И руки обоих уже сплетены. И она льнёт к нему, как любовница. А он обнимает её, как жену.

Я застыла. Замёрзла. Уже умерла? Ах, нет! До сих пор продолжаю гнать воздух сквозь лёгкие. Слышно только, как бьётся мой пульс в голове, и в груди. Дело в том, что я долго готовилась к этому. Каждый раз полагала, что это – конец. Представляла себе, как однажды, одна из любовниц придёт и заявит права на него. И вот! Наконец-то свершилось. Свобода. Он даст мне развод? Будет с ней. Дети взрослые. Можно! И я не люблю. А точнее, люблю не его. Но тогда… Почему? Почему мне так больно?

Глава 3

В этот день принимаю других пациенток. Теперь в каждой чудится Зоя! Её глазки «оленьи», наивные, скромные. Её личико, где нет ни одной, даже самой крохотной морщинки. Её губы, совсем без помады…

Стираю свою.

В кабинет осторожно стучат. Стук знакомый до боли. Кричу:

– Приём окончен!

– Разве? – внедряется голос Левона в измученный мыслями мозг, – Как жаль, – он заходит.

И я даже сейчас, спустя столько лет нашей близости с ним, трепещу, предвкушаю…

С Мамедовым мы познакомились, когда я вышла из декрета. После рождения Сонечки. К тому времени он уже полтора года у нас отработал. И был на хорошем счету! Помню, задел меня локтем. Я торопилась, а он изучал чью-то карту.

– Простите! – отвлёкся.

– Ничего, – я потёрла плечо.

В столовой он сел за стол, вместе с Володькой. Я после спросила у брата:

– Кто такой этот новый брюнет?

А Леон был брюнетом. Таким жгучим, горячим! Что женщины таяли, словно пломбир, стоило взгляду глубоких, пронзительных глаз, задержаться на ком-то из них. А они задержались на мне… Так надолго! Что я ощутила, как низ живота горячеет, слабеет, зудит.

– Что, понравился? – хмыкнул Володька. Он тогда ещё не был главой нашей клиники. Так, рядовым врачом. Но уже проявлял инициативу, – Левон про тебя тоже спрашивал.

– Серьёзно? – смутилась.

– Женат! – спешно добавил Володька, – Впрочем, – взглянул на мой безымянный, – О чём это я?

Я потёрла кольцо и подумала: «Чёрт с ним! Ещё не хватало ославить себя на всю клинику. Водить шашни с женатым. Ведь я не распутная баба?». Оказалось, распутная…

Как-то раз мне пришлось задержаться. Но не потому, что работы было много. Просто… Поссорились с мужем! Не хотела идти домой. Решила, пускай он побудет один, поревнует.

«Вот только к кому?», – промелькнула печальная мысль. И стоило ей появиться, как в мою дверь постучали. Вот также, настойчиво, но осторожно. Словно с опаской, боясь быть отвергнутым мною, вошёл он… Мамедов Левон. Темноглазый, высокий, с глазами, которые смотрят не на тебя, а в тебя. Просто внутрь! И как бы ты не заслонялась, от них не уйти.

– Простите, Маргарита, я вам помешал? Проходил мимо, вижу, свет горит в кабинете. Решил, что вы здесь, – низкий бархатный голос, под стать, произнёс моё имя, как ласку.

Я одёрнула кофточку. Халатик уже был повешен в мой шкаф.

– А я здесь… Заработалась! – бросила взгляд на свой стол, где лежал мой смартфон. На экране которого стыдно горела страничка соцсети.

– За вами приедут? – спросил он.

– Что? – удивилась я, – Нет! Я сама. На машине.

– Вы водите? – застыл он у двери.

– Вожу, – усмехнулась, – Правда, не слишком люблю это делать! Сегодня, к примеру, хотела оставить машину, пройтись.

К слову, тогда было лето. Но в августе ночи уже не такие горячие, как в июле. А та ночь была горяча! И даже дома, лёжа в постели, я вспоминала горячие руки Левона. То, как он жадно сомкнул свои губы вокруг ореолы соска. То, как трогал меня под одеждой.

Мы переспали в тот вечер. Мне было так стыдно потом! Но, однажды войдя в мою жизнь и… в меня, он повторял это снова и снова. И с каждым разом наш секс становился всё более близким, понятным. Как само собой разумеющееся! Как потребность в еде, мы нуждались друг в друге. Несмотря ни на что. На жену, которую он привёз в Петербург из Батуми. На его семилетнего сына, Артурке тогда было семь. На мою Сонечку, всего лишь на год его младше. И уж тем более, на Окунева, чьё мнение на тот момент тревожило меньше всего…

– Я разве вам позволяла войти? – изображаю саму неприступность. Встаю, оправив халатик и вздёрнув лицо.

Левон приближается, на ходу избавляя себя от халата. Неспешно, зазывно снимая его. Я испуганно пячусь.

– Левон! Ты закрыл кабинет? – позади меня стол.

Он, опомнившись, быстро идёт, закрывает замочек:

– Так соскучился сильно, забыл обо всём!

И опять… Его руки на теле. Щетина царапает кожу, дыхание жаром горит на щеке.

– Моя дорогая, скучал! Я безумно скучал, – шепчет он, раздевая, сжимая попутно всё то, что пока недоступно ему в голом виде.

– Левонушка, Лёва, ммм, да, – раздвигаю я ноги, давая ему всю возможную власть над собой.

Он вторгается! Крик гаснет в страстном объятии. В сладком, влажном цветке наших губ. Он внутри. Я – его. И плевать на другое. Пускай Окунев трахает шлюх! Пусть рожает детей. Мне плевать! Я уйду от него. Я уйду, чтобы стать Маргаритой Мамедовой.

Мы давно так решили с Левоном. Что разведёмся вдвоём. Он с Тамарой давно не живёт и не спит. Мы с Ромуликом тоже живём как соседи. Дети? Мой старший подрос. А у Сони сейчас на уме одни шмотки, косметика и пресловутая женская дружба. В идеале, конечно, хотела дождаться ещё, пока дочь подрастёт. Всего-то пять лет до её совершеннолетия. Мы с Левоном ждём дольше! Уже семь лет нашей тайной любви.

Но раз так получилось. Раз Окунев решил «сострогать» себе новых детей, то пусть катится к той, кто дороже меня. Пусть берёт её в жёны! А я? Наконец-то начну всё с нуля…

– Русалочка, ты чем-то расстроена? – трётся Левон о мою покрасневшую щёку.

Я у него и Русалочка, и Ариэль, и Незабудка, потому, что «забыть не могу». Вот только Марго, Маргаритка называть себя запрещаю! Так называл меня Окунев. Так можно только ему.

– Да так, пациентки тяжёлые. Все норовят сделать аборт, – отвечаю, ища свои трусики. Нахожу на полу. Зацепились за ножку стола. И решаю засунуть их в сумочку. Не надевать же теперь!

– Ты не сможешь их всех убедить, моё солнце, – Левон благодарно целует меня, – Но попробовать стоит.

– Одну убедила не делать, – вздыхаю. Конечно, опять вспоминаю про Зою. Вот именно ей стоит сделать аборт. Хотя… Зачем уж теперь? Пусть рожает.

– Вот видишь! – смеётся Левон, поправляет одежду.

Я ныряю ладонью под полу рубашки. Мешая её застегнуть. Поросшая волосом грудь, как ковёр, шерстяная и мягкая. Так охота заснуть у него на груди. И проспать там всю ночь. А наутро проснуться, увидеть его, ещё сонного, тёплого. Прижаться неистово, дать ему повод себя отлюбить…

– А у тебя что нового? – я поправляю ворот его рубашки, убираю свои волоски.

Левон усмехается. Он переоденется, знаю! Перед тем, как домой идти, всегда надевает другую одежду. Ведь у жены волос тёмный. Не хочет расстраивать. Не то, что мой Окунев. Вообще не стыдится домой приносить. Ни чужие волосья, ни запах…

– У меня, – отвечает Левон и вздыхает.

– День тяжёлый? – пытаюсь понять.

– Можно и так сказать, – ласкает он взглядом. Глаза неторопливо скользят по лицу, а пальцы затем повторяют маршрут, – Рит? – произносит.

Мне чудится далее, что-то подобное: «Рит, выходи за меня?». Я уже готова ответить ему. Заблаговременно дать положительный ответ. Я готова! Я так долго жду…

– А? – улыбаюсь. Дышу его терпкостью, горечью, страстью пропитанных близостью тел.

Левон опускает глаза:

– Тамара беременна, – и мир обрывается в тот же момент.

– Что? – губы шепчут беззвучно. А мозг не способен принять эту новость всерьёз.

– Я недавно узнал. У неё уже два с половиной, – вздыхает Левон.

– Месяца? Два с половиной месяца? – сама не замечаю, как рука под рубашкой, недавно ласкавшая, крепко вцепляется в гущу волос на груди у Левона.

Он болезненно кривится:

– Рита, прости! Я не знал.

– Ты не знал? – я пытаюсь его оттолкнуть. Только он неподвижен.

– Рита, родная! Прости! Ну, прости. Просто… Так получилось, – настойчиво шепчет мне в губы, пытается снова приникнуть к ним.

– Нет! – как могу, я противлюсь. Сумев оттолкнуть, выползаю, встаю в полный рост. Правда, в моём случае быть вровень с ним всё равно не получится, – Ты же сказал, что не спал с ней? Как получилось?

– Не спал, – отвечает Мамедов и трёт переносицу.

– Так значит…, – во мне брезжит лучик надежды, – Значит, ребёнок не твой?

– Прекрати! – осаждает меня. Да так резко, что я почти ощущаю физически боль этих слов, – Это исключено! Этого просто не может быть, ясно?

– Чего? Думаешь, ты можешь ей изменять, а она тебе нет? – то же самое я говорила и мужу. В своё время. Когда он пытался понять, с кем я сплю.

– Прекрати, – уже тише, но оттого только злее звучит это слово в его исполнении. Левон закрывает глаза, – У нас было. Я помню тот раз. Мы пришли из гостей, и…

– Нет! – зажимаю я уши, – Я не хочу это слышать!

Как больно! Ну как же мне больно. Словно он изменил мне с женой.

– Рит, – приближается он, – Это было всего лишь однажды. Вероятно, она подгадала так, чтобы…

– Нет! – повторяю я громче. Левон закрывает мне рот поцелуем. Вцепляется, требует, рвёт на себя.

Я, извернувшись, кусаю его за губу. Раз не могу причинить ему боль равносильную словом, то буду кусать.

– Рита, Риточка, цветочек мой милый, – невзирая на кровь, продолжает шептать, – Ну, прости! Ну, прости, умоляю тебя.

Я слабею и жмусь к нему, словно лишённая всяческой воли тряпичная кукла:

– И что же теперь? Она будет рожать?

– Я не позволю ей сделать аборт, – отвечает Левон. Его голос я слышу сквозь ткань. Он звучит у него в грудной клетке. Отзывается болью во всём моём теле. Вот бы и мне так сказал кто-нибудь…

– Значит, ты её любишь, – подвожу я итог.

– Да не же! С чего ты взяла? – он хватает в ладони лицо, смотрит прямо в глаза, – Я тебя люблю, слышишь, тебя.

– Но она же родит, – отвечаю ослабленным голосом, – Значит, ты никогда… не оставишь её.

– Я уйду! Я оставлю. Но мне нужно время, – пытается он отыскать «тайны лаз». Только его забросало камнями. И в этой пещере теперь я одна…

– Ты никогда не оставишь её, – я беру его руки в свои, подношу их к губам, – Просто я не позволю.

Он мне шепчет какую-то глупость! Про то, как не сможет с ней быть против воли. Как любит меня и мечтает о том, что уйдёт. Когда-нибудь, скоро. Я так думала раньше. Но только не в этот момент нашей жизни. Когда всё устроилось так. Против нас.

Он не сможет уйти. А даже если и сможет, то для меня перестанет быть тем, в кого я влюбилась. Кого я люблю до сих пор! Даже спать с ним теперь не смогу. Просто зная – Тамара беременна. У него скоро будет ещё один сын, или дочь. От жены.

«Он переспал с ней», – и боль неожиданно резкой волной накрывает меня, вынуждая попятиться.

– Знаешь что? Тебе лучше уйти, – говорю, отвергая объятия.

Мамедов машет головой:

– Рита! Прошу, не отталкивай. Я же просто хотел быть откровенным с тобой. Я не мог умолчать.

«Откровенным», – рассерженно думаю я. Если бы ты хотел быть откровенным, ты бы сказал мне, что спишь с ней. А может быть, ты говорил? Просто я не услышала! Я так хотела поверить, что ты с ней не спишь.

– Я просто хочу побыть одна сейчас, – закрываю глаза, – Имею я право на это?

– Ну, конечно, имеешь, – утешительно шепчет Левон, – Я уйду. Только, Рит… Мы не договорили, да?

Я усмехаюсь:

– Конечно. Обсудим потом.

Про себя добавляю: «И пол, и анамнез, и прочее».

Когда он уходит, не с первой попытки. Зажав свою совесть в узде. Я подхожу к умывальнику…

Зеркало смотрит обличием женщины. Вот она, я! Маргарита Бузыкина. Врач-гинеколог, со стажем. Мать двух детей. И жена и любовница. Только что, почему-то решившая, якобы жизнь подарила ей шанс.

– Стареющая, никому ненужная баба, – говорю я себе. И с полочки на пол летит пузырёк с антисептиком, мыло, расчёска, губная помада…

Я же сама оседаю на пол по стене. И скулю, словно раненый зверь.

В кабинет входит кто-то.

– Ритуль? Ты чего, заболела? – подруга Алёнка кидается ко мне и трясёт за плечо.

Я поднимаю лицо от колен. По щекам бегут слёзы:

– Я никому не нужна! Всё пропало! Всё!

– Да что случилось-то? Ты можешь мне объяснить? – вылупляет Алёнка глаза.

Но у меня не хватает сил на объяснения. Я уже вижу исход этой драмы:

– Теперь они все нарожают детей. А я буду принимать у них роды!

– Да кто они все? – непонимающе шепчет подруга.

– Они, – отвечаю я, – Все.

И опять опускаю лицо на сплетённые руки. И опять принимаюсь отчаянно ныть.

Глава 4

Алёнка всё-таки затащила меня к себе в гости. По дороге купили пирожных, сыр и бутылку вина. Ещё одна, с её слов, есть у них дома. Квартира Алёнкина с Гошей, просторная. Кроме родителей, в ней живут дети. Двойняшки – Степан и Семён. Своих крестников я до сих пор не могу отличить друг от друга. Даже стыдно бывает!

Алёнка у нас – баба крупная. Ростом сто семьдесят восемь сэмэ. Мясистая, с формами, как племенная кобыла. Накрывает на стол, режет сыр. Я пока открываю вино механическим штопором.

– Соня у Люськи ночует сегодня, так что могу не спешить, – информирую я.

– Вот и отлично! – кивает Алёнка, – Бери пример с дочери, заночуй у подруги.

– Да ну! – отрицаю я, – Севка вернётся, меня не найдёт. Что подумает?

– Он взрослый уже! – обернувшись, кивает Алёнка. Ставит на стол натюрморт.

Пробка с громким «Чпок!» покидает бутылку:

– Ага, девушка есть, – говорю.

– Приводил? – уточняет Алёна.

– Да нет! Он стеснительный. Сонька видела их во дворе, доложилась.

Мы садимся за стол. Подруга, разлив по бокалам вино, произносит:

– Итак, за что пьём?

Я размышляю недолго:

– За детей! Своих и чужих.

Алёнка хочет возразить мне, но машет рукой:

– За детей!

Её волосы собраны в аккуратную ракушку на затылке. Она даже зимой не носит шапок, предпочитая им капюшон. А моя волосня растрепалась от вязаной шапочки. Голова – моё слабое место! Так что и шапок – набор.

– И что? Ты планируешь с ним развестись? – подпирает она рукой щёку.

По дороге сюда я уже рассказала ей тезисно всё, чем «порадовал» день. О Романе, чья малолетняя шлюшка приходила ко мне на приём. О Левоне, который меня огорошил. Правда, не знаю, какая из двух новостей задела больнее.

– Ой, Алён! Представляешь, сначала обрадовалась даже, когда узнала про это. Ну, про эту Зою его! Думаю: «Господи, вот он и знак долгожданный». Подам на развод, пусть живёт со своей вертихвосткой. А потом…

Вспоминаю Левона, его виноватый, растерянный взгляд. И в этот момент понимаю, что боль от его новостей оказалась сильнее.

– Ты Левону ещё не сказала? – вопрошает подруга.

– Про что?

– Про развод.

– Нет, – усмехаюсь, – Зачем? Для него этот факт уже не имеет значения. Замужем я, или нет. Мы расстались.

– Это ты так решила! – стремится Алёнка меня поддержать, – А он нет! Вот увидишь, придёт.

– Как придёт, так и уйдёт, – говорю, откусив сырный ломтик, – Он с женой переспал!

– Вот скотина! – сокрушённо вздыхает подруга, – Как он мог?

Я бросаю в неё куском сыра:

– Алён, ну ты что, издеваешься? Мне же больно!

– Прости, дорогая, – берёт меня за руку, – Просто звучит так смешно.

Она улыбается.

– Мне не смешно, – я ворчу.

– Так, давай, – наливает вино по бокалам. Бутылка уже опустела на треть, – За что пьём?

– За всё хорошее, что осталось позади, – я, вздыхая, смотрю на вино, – А впереди у меня одинокая старость.

– Ой, ну всё! Началось! Прекращай! – возражает Алёна, – Мы тебе мужика найдём, покрасивше Левона. И побогаче Окунева. Ты у нас девушка в самом соку!

– Да, да, да, – отвечаю с унынием, – Разведёнка с прицепом.

– С каким прицепом? – щебечет подруга, – Севка вон твой уже взрослый. Гляди, скоро сам женится. А Сонька! Да такому прицепу кто угодно рад будет. Красотка, вся в мать!

– Да, сейчас очередь выстроится из мужиков, готовых взять меня в жёны, – в отличие от подруги я смотрю на жизнь здраво.

– А знаешь, может и к лучшему, что так всё сложилось, – мы пьём.

– Что именно? – хмыкаю.

– Ну, – продолжает подруга, – Наконец-то ты будешь свободна от всех обязательств. А с Левоном… Я, честно сказать, не верила в то, что вы будете вместе.

– Почему? – хмурю брови.

Алёнка, сняв свитер, оставшись в одной нижней маечке, машет рукой:

– Он поборник традиций! Грузин. Он и жену себе выбрал грузинку. А у них так не принято! Разводиться, брать в жёны другой национальности женщин.

– А! То есть брать в жёны не принято, а спать – это запросто? – поражаюсь я логике.

– Ну, ты видела эту Тамару? – распускает Алёнка ракушку из тёмных волос, пока я, следуя её примеру, снимаю мохеровый кардиган. Бросило в жар от вина, и охота раздеться.

– Нет, а ты? – тороплюсь уточнить.

– Нет, – пожимает плечами подруга, – Но уверена, что она красотою не блещет. Вот он и влюбился без памяти! В русскую. Светловолосую, стройную, яркую.

– Доступную, лучше скажи, – усмехаюсь, отпив из бокала.

– Не доступную, а обделённую! Это разные вещи. Он обделён был любовью, и ты. Ну, вы друг другу восполнили эту нехватку, – философски вещает подруга.

Я вспоминаю, как мы… восполняли друг другу нехватку любви. И внизу живота так предательски ноет! Как хочется, даже сейчас, нарушая зарок, снова отдаться такой первобытной, пылающей страсти. Какая была между нами все эти семь лет. Смогу ли сдержаться? Сдержать обещание больше его не впускать…

– Да, поигрались и хватит, – болтаю в бокале остатки вина, залпом выпив, даю свой бокал Лёньке, чтобы наполнить.

Это одно из Алёнкиных прозвищ. Забавно же? Лёнька – Алёна. Она и не против! Зовёт меня Туся. Ритуся. Мы знаем друг друга давненько. Ещё с института. Отучились, потом пригласила Алёну сюда, на работу, в отцовскую клинику. Она принимала мои роды, я принимала её. Так что, какие секреты? У нас друг от друга их нет!

– Ну, а что тебе дальше мешает с ним спать? – пожимает она плечами.

– Принципы, Лёнь, принципы! – я хватаю бокал, – Как представлю, во-первых, как он спал с женой. Во-вторых, что у них будет общий ребёнок.

Теперь все мечты о совместном разводе рассеялись в дым. Он скоро станет отцом, а я буду любовницей. Увести из семьи многодетного папу? Ну, нет! Чем же я в этом случае, лучше той Зои? Это та – беспринципная дрянь! А я тоже дрянь. Только с принципами.

В голове чуть шумит. И становится легче. Будто винные токи блокируют боль. Алёнка достала вторую бутылку, а я открываю плейлист на смартфоне. Теперь у нашего застолья есть музыкальный фон. И череду тостов сопровождает плаксивая песня Татьяны Булановой о том, что любовь не проходит.

«Проходит! Ещё как проходит», – досадливо думаю я. Вот наша с Окуневым, к примеру, прошла. И я отпускаю его, почти без сожаления. Почти без боли даю ему шанс – уходи…

Алёнкины дети гостят у бабули. Что кстати! Гошарик приходит со смены к восьми. И к этому времени мы вытираем друг другу носы, и в обнимку рыдаем под песни Булановой.

Муж у Алёнки огромный. Под два метра ростом, и в обхвате такой, что рук не сомкнуть. Я называю его Гогошар. Это «Гоша» плюс «шар». Если ласково, то Гогошарик.

– Тааак! – войдя на кухню, он смотрит на это «слияние тел». Поднимает бутылку, где когда-то держали вино, – Что отмечаем?

Я шмыгаю носом:

– Поминки!

– Кто умер? – пугается Гоша.

– Любофь, – подпевает Алёнка ещё не отыгранной песне по радио.

– Ясно! – вздыхает Гошарик, – Пожрать-то чё есть? Или мне тоже с вами, на сыре?

Алёнка, сидевшая с видом таким, будто это её чувства рухнули, тут же встаёт:

– Котечка, там, в холодильничке пловчик вчерашний. Погреть?

Гоша вздыхает, поймав её, чуть не упавшую вместе со стулом:

– Погрею уж сам как-нибудь!

Он начинает возиться с едой. Вынимая кастрюлю, тарелки, извлекая на свет комок плова. Гошарик забавный! Он даже хмурится как-то по-доброму. А ещё эта лысина делает голову Гоши такой уязвимой. И потому, в отличие от жены, он всегда носит шапки.

– Вот мужик у тебя! – говорю с лёгкой завистью, глядя на крепкую спину, одетую в свитер, – И хозяйственный, и понимающий, и работящий.

Алёнка мурчит, наблюдая за мужем:

– Не говори, Тусь. Я сама удивляюсь, как мне повезло.

– И главное, верный! – кидаю вдогонку.

Гошан отзывается, ставя плов греться:

– А то!

– Я ведь даже поругаться с ним не могу. Не за что! – изрекает подруга.

– Совсем-совсем? – недоверчиво хмыкаю я.

– Не, ну, не считая немытых тарелок, носков на полу и храпения. Он знаешь, храпит как громко? Как медведь! – оживляется Лёня.

– А ты ему устройство купи от храпа, – предлагаю, – Я такие видела у Окунева в аптеке. Такая штука, как соска, вставляется в рот и человек прекращает храпеть.

– Да ты что? – удивлённо вздыхает Алёнка, – Надо глянуть!

– Я те гляну! – суровеет Гоша, – Я тебе эту соску потом в одно место засуну.

– Ну, котечка, это ж я для тебя! Чтобы ты спал хорошо, – начинает сюсюкать подруга.

– А я итак хорошо сплю, – изрекает Гошарик.

– Ага, зато я плохо, – шепчет Алёнка.

Услышав её, Гогошар произносит:

– Вот себе и купи.

Их шутливую ссору, если можно назвать таковой это действо, прерывает звонок моего телефона. С экрана глядит физиономия Ромика. Да ладно? С чего бы он вспомнил о том, что у него есть жена?

– Гош, – подзываю я друга, – Ответь, а?

– На фига? – недоумевающее хмурится Гоша.

– Ну, притворись, типа ты мой парень! – напутствую я.

– Хых, парень! – смеётся он.

– Ну, любовник мой типа! – поднимаю глаза к потолку, – Скажи, что я в душе.

Алёнке понравилась эта идея, она смотрит на мужа, сложив руки в молительном жесте. А Гошарик, переведя взгляд с одной на другую, вздыхает:

– Ох, бабцы-бубенцы! Втягиваете меня в какие-то авантюры, – но трубку берёт.

Мы обе глядим с ожиданием. Гоша, напустив серьёзности, хрюкает в трубку:

– Аллё!

Видимо, Окунев в шоке. Видимо, хочет узнать, кто на проводе. Гоша ему отвечает:

– А кто вам нужен? Нет! Её нет. Она в душе. Что? Я? А я её любовник.

Мы с Лёней прыскаем со смеху. Я представляю себе физиономию мужа. Его «пучеглазый облом». Смех рвётся наружу, но я умудряюсь его удержать.

– Такой любовник! Постоянный. Ага. А ты хто? Муж? Ну, надо же! Незадача. Ну, прости, муж. Такое дело, сам понимаешь. Рожу начистишь? Ну, давай! Прямо сейчас? Нет, я сейчас не могу. Давай, завтра? Ага. Ну, договор. Бывай.