Лешего Сын и Княжна

Никифор Славин

Лешего Сын и Княжна

Сказ первый

Постоялый двор

Базарный день в Стольном граде был сродни празднику Комоедицы. К нему готовились загодя. Купцы тарили караваны мехами с Севера, шелками из-за Моря, мясом, птицей всякой, и живой и ошкуренной. Селяне забивали телеги излишком урожая, творога, масла, квасу да медовухи Промысловый люд под завязку завален рыбой речной, дичью лесной, да грибами-ягодами.

К торговому делу готовились и на постоялом дворе. Хозяин, не великого роста, круглый, лысый, с редкой бородой, прикидывал излишки, что оставить, что на прилавок разложить. Заодно и глядел, чего в погребах не хватает, каким товаром забить закрома. Конюх, молодой, белобрысый, на подмоге хозяину, смотрел телеги, прихорашивал лошадей.

Хозяйка, статная чернобровая красавица легко справлялась на кухне. Торговля шла вяло, редкий купец заглядывал горло промочить, да жевануть что. Торопились в Град, лучшие места занять на площади. Да поближе к терему княжескому, чтоб Великий Князь с дочкою с них начал свой базарный день.

Три дочки-погодки, которые, «Слава Богам, в породу матери пошли», как говорил сам хозяин, помогали и во дворе и на кухне. Скучно было им, но без дела девки не привыкли сидеть. Без указок знали, где нужны в подмогу.

Нежданно, негаданно, в солнечный вечер налетели вдруг тучи черные, густые, тяжёлые. Купцы да селяне, чуя грозу, неспешно, по началу, потянулись с тракта на постоялый двор. Хозяин, глядя в небо, широко улыбнулся. Поблагодарил Богов и за грозу и за торговую удачу, предчуя, что ночь будет прибыльной. Без сна, конечно, но пускай.

С первым громом, от которого уши прижались у лошадей, торговцы ринулись на постой. Телеги с товарами заторили ворота, весь двор. Купцы, селяне, промысловые кричали, толкались, то и дело за топоры да мечи хваталась. Торопились спрятать товар под крышу, до дождя, который уж начинался мелкими каплями, разгоняясь. Ещё и скотинка хрюкала, крякала, кудахтала! Такой гвалт поднялся, что грома не слышно. Хозяин с конюхом кинулись в помощь гостям, пока свара не началась. Телеги по сараям, лошадей в конюшню, людей в залу.

Хозяйка с дочками, тож забегали. Начали жарить, варить, бочата с пивом да квасом из погребов таскать.

Управились во дворе быстро. Успели! Дождь ливанул так, что земля вздрогнула.

Хозяин конюха оставил лошадей гостевых в порядок привести, а сам в подмогу хозяйке и дочкам, кому мяса, кому рыбы, кому каши, кому пива, квасу.

К началу ночи мясо и рыба закончились. А торговый люд спать не собирался. Когда по амбарам телеги прятали, хозяин подглядывал да примечал, кто, что везет на базарный день. Авось пригодиться. Пригодилось. А еще углядел, кто из гостей больше пива пьёт. Два селянина, одинаковые с лица, полную телегу мяса домашнего везли. Спорили уж меж собой, глаза красные, слюни брызжут. К ним и пошёл хозяин за мясом, сколько монет им не отсыпь, а всё равно спустят их тут же, на пиво. За рыбой к промысловым. Трое рыбаков, хорошо уж хмельные, продали знатных осетров.

Пока договаривался с торговцами, старый знакомец пожаловал, мокрый насквозь. Кивнул и бочком, бочком, вдоль стены, на второй этаж ушёл.

К середине ночи замотался сильно хозяин, да и домашние с ног валились, а торговый люд всё ещё угомониться не мог. Но доволен был, давно так мошна не наполнялась монетами.

Только лишь к рассвету утихомирилось. Кто из гостей по комнатам разбрёлся, кто так и остался за столами, сопели-храпели. И гроза стихла, и тучи рассеялись.

Хозяин выдохнул.

– Гостя ночного накормить надо,– сказал хозяйке. Только он собрался отнести еду знакомцу, как в дом вошли два опричника. Огляделись.

– С толком, видать, грозу переждали,– гоготнул один, перешагивая спящего промысловика.

– Не буде нынче базарного дня,– сказал второй,– квасу налей, Хозяйка.

– Што так?– спросил хозяин.

– Беда в Стольном граде.

Тать

Осмомысл не спал толком, пол ночи хмельной треп купцов, да торгашей слушал. Задремал на рассвете.

В дверь постучали. Тихо, словно, боялись разбудить гостя. Лежа он потянулся до хруста, соскочил с кровати, открыл. На этом постоялом дворе, только одна дверь запиралась на засов. Маленькая комната, с одной кроватью, без окон, но зато с пуховой периной и тайным лазом на чердак. Комната для особых, лихих, гостей.

Круглый, усталый хозяин, с разносом в руках, вкатился в комнату. Осмомысл запер дверь и шумно втянул запах жареной телятины, свежего хлеба и квасу.…Аж в животе заурчало. Хозяин откинул перину и поставил разнос на доски кровати.

– Слыхал? Княжну умыкнули, – буднично сообщил хозяин, Шаришка, как называл его Осмомысл за одинаковый размер и в рост и ширь.

– Кхе,– усмехнулся лихой человек, – Кто дерзнул?– пропажа дочери Князя, конечно, меняла его планы, но виду не подал.

– Змий многоглавый, с Гор Нескладных, люди молвят.– Осмомысл поперхнулся куском телятины. Посмотрел на хозяина. Серые глаза лихого человека неожиданно налились зеленью, да яркой такой, что у Шаришки сердце бахнуло сильно, к горлу прыгнуло, задолбило молотом. Тревога нахлынула страшная, ужас неведомый. Дышать занемог, в глазах затемнело, струйка пота побежала меж лопаток.

– Чего ещё молвят?– спросил Осмомысл с набитым ртом.

Отпустило. Мож почудилось?

Слыхал Шаришка, что удачлив тать шибко, в ремесле своём, хоть и молодой годами. «Неспроста так!», говорят. Будто и не человек он вовсе, а дух лесной. И седой весь, ярко рыжий клочок в бороде только, на подбородке. И глаза цветом меняются. Да и живёт то тать в лесу, в народ редко выходит. Не брешут то, люди, видать. Лешего родня, не иначе.

Тут опять, мясо уплетает за обе щёки, как взаправдашний голодный. Не ведомо как то… Мож и брешут. А ещё молва шла, что опричники, ежели совались в лес, в загон, за Осмомыслом, обратно не выходили.

Великий Князь аж целых двадцать золотых обещал и вечную благодарность, за голову татя лихого. Была как то мысль не добрая, но… хозяйство, двор постоялый, жена-красавица да три дочери-погодки. Старшую нынче замуж выдавать. Так ведь народ лихой, которого немало в округе, спросит за ябеду, да сожжёт все хозяйство. С хозяевами вместе.

Да что там люд лихой? Тут, насупротив двора, через тракт, Ельник Безкрайний. Позади, за полем конопляным, дубрава древняя. Лесной Дух в спросе за дурное дело, пострашней будет лихого народа. Не важный обмен на двадцать золотых.

–В ночь прилетел, туч с ураганом нагнал, пока все в хоромах блажили да спотыкалися, Змий и умыкнул девку.

Тать отхлебнул квасу, задумчиво пригладил бороду. Не ко времени Змий умык свой затеял. Тяготы, только, лишние принёс. Обдумать надобно.

– Ну лады. Благодарю за кров.– Осмомысл встал, Шаришка кивнул.

–Надо чего ещё? – спросил. Тать мотнул головой. Доел, допил квасу.

–Хозяйке поклон за обед сытный. Пойду.– Сдвинул крышку лаза на чердак. Собрался уж, но вспомнил чего.

– А надо, друже. Лапти бы твои, конопляные. Уж больно приглянулись мне тот раз.

Шаришка довольно улыбнулся и скрылся за дверью. Лапти его, сам плёл, в почёте были в округе. В удовольствие работал, даже монеты за них не брал, прибытку с хозяйства хватало, а доброе людям сделать, за радость.

Принёс. Тать сунул их в сумку перемётную, протянул Шаришке пару монет золотых.

– Платы не надо. За лапти, ведаешь ведь, не беру. А за кров, обед, с особово гостя тож не возьму.

– А то не тебе. Слыхивал, сваты приходили за старшей. Ей.– Осмомысл сунул монеты в руку.

– Извеняй, ежели напугал. Теперя всё. Пора. Будь здрав.

Тать, ловко подтянувшись, скрылся в пыльном мраке чердака. Шаришка следом полез на кровать, задвигая крышку лаза обратно, сказал.

– И тебе добра. Князь награду обещал,– он знал, что тать его слышит,– чего захочешь, да злата и камней красивых, по мешку. Ежели девка жива- здорова буде сердце старое, княжье, радовать в хоромах. Опричники всюду ещё.

С тыльной стороны двора постоялого, на углу, где особая комната была, рос тополь высокий, размашистый, ветками скрывал угол дома. По нему то и слез с чердака Осмомысл. Присел в высокой траве и огляделся по сторонам. Никого. До дубравы Древней было с пол- версты, сквозь поле конопляное, которое Шаришка растил для трудов своих. Кроме лаптей, ещё пеньку выделывал на верёвки прочные. Обувку он дарил, а за волокно конопляное, не малые монеты выручал.

Дабы не попасть на свидание с опричниками, бегом махнул. Будто ящерица, протиснулся меж дубов. Поклонился в землю. Прижался спиной к древнему дубу. Вдохнул насыщенный, плотный воздух. Лес приносил покой, очищал голову, гнал тревоги. Лес сберегал, кормил. Лес помогал. И Осмомысл с глубоким уважением относился к нему, к Живому Лесу. Они были так сродни, что ни Зазовка, ни Аука, да и никакой другой лесной дух не морочил ему голову. Из лесу выходил, иль по делам своим лихим, иль, как в этот ночлег, послушать о чем люди молвят. Слухи собрать перед визитом в Стольный град.

Затея там была у него, вот только Змий всё подпортил. Дело то не хитрое было. До полудня б управился. Базарный день, суета да мельтешение. Тихо пришёл, взял что надо, тихо ушёл. Обратно, в лес. Ежели б не Змий. Голов много, а разума, ни в одной. Но недаром ж тать имя носил своё, за восьмерых мыслил, шустро ответ находил. Новая затея ещё в гостях у Шаришки зародилась. Здесь, дома, уже додумана была. Собрался уж топать в Стольный Град, и тут, уухнув на плечо уселась неясыть, вывернула голову, растопорщила крылья.

–Ууух, ууух.

–Чего тебе, птица?– неясыть еще круче вывихнула голову, яркие желтые глаза цепко оглядели лицо, повела огромным крылом вглубь дубравы и взлетела.

– Ну айда,– Осмомысл пожал плечами и пошел следом за птицей. Шел уверено между древними дубами, не глядя под ноги. Неясыть вела его тайной тропой, без кустов, буреломов, неведомой обычным промысловым да охотникам. Осмомысл уже знал, куда они путь держат, оно и к лучшему. Проведя всю свою жизнь в лесах, тать, желая встретиться с Лешим, и сам нашёл бы такую тропу. Не сразу, конечно. Поплутал бы малясь, поиграли б духи лесные, но привели бы в гости.

Упёрлись в плотно, зайцу не пролезть, стоящие дубы. Неясыть резко взмыла вверх, в густую листву. Пришли, стало быть. Осмомысл обернулся. На пне, поджав ноги под себя, восседал седой длиннобородый, длинноволосый дед, с густыми бровями.

– Будь здрав, Хозяин леса, тишина и покой дому твоему – Осмомысл поклонился до земли.

– И тебе не хворать да не плутать, лихой человек,– проскрипел Леший, – слыхал про девку то?

– Слыхал.

– Молода, хороша. Думаешь, погубит Змий?

– Не должон, желал бы, сгубил враз. Не волок бы девку в логово своё.

– Твоя правда. – Леший задумчиво посмотрел в глаза Осмомысла.– Пойдешь?

– Пойду.

– Добро.– Леший, кряхтя, подошел и протянул свисток дубовый,

–Бери. Сгодитца. Свиснешь, всё живое и неживое столбом встанет. Один раз. Помни.

–Благодарю,– Осмомысл взял свисток. Наклонился, чтобы сунуть за голенище, самое надежное место. А когда поднял глаза, Лешего уже не было. Вот и все гостевания. Хозяин Леса много не говорил. Дел много, не до болтовни пустой.

Осмомысл несколько раз обошёл пень, на котором сидел леший. После в обратный круг. Огляделся, увидал тропинку и смело пошёл. Знал, что дорожка выведет его прямиком к воротам Стольного града.

Солнце приблизилось к полудню, когда в просвет меж деревьев тать увидел княжью засаду. Осмомысл ловко взобрался на древний дуб, привязал бичевой к широкой ветке оружие, топор да кистень. Подумав, снял жилет из толстой кожи тура. Мошну с золотишком тож пришлось подвязать к ветке. Засаду лучше пройти, селянином- бобылём, не обращая на себя внимания. Хотел было слезть, но забыл сапоги снять, слишком уж нарядные они для селянина. Тут то и сгодились лапти конопляные. Сумку перемётную решил оставить, с таким всякий люд ходит.

– Эх…– Нож сунул рядом с топором. На границы Державы, кажись, никто не посягал, значит в засаде не больше пяти-шести опричников. Хан с Князем уговор учинили, в мире и покое жить решили нынче. Опричники то и разговели без дела, зажирели. Если что и голыми руками можно сподобиться с лентяями.

Скучающие вои особого внимания не обратили на топающего по дороге селянина. Больше для порядка, лениво, спросил один:

– Куды? Што в сумке?

– Хлебец дорожный. Братец, конюхом при купце Офсентии, работка, говорит есть. Вот иду. Наймусь можа.

– Проходь,– махнул рукой опричник.

– А што, добрый молодец, вести какие в…

– Ходи отсель, ходи!– опричник грубо подпихнул болтливого бобыля в спину.

Гридня

Обычно в княжьем тереме бывало шумно, весело. Особенно в базарный день. Дочка, няньки, кумовки бегали взад-вперед, наряды разные, да бирюльки самоцветные примеряя. Князь любил смотреть за суетой. Девки до того счастливы казались, что сердце теплом кутало. Даже каменное лицо Воеводы и то лыбой давилось, светлело как то. Суровые гриди-дружинники, подхватывали, видать болезнь суетную. Кольчуги начищены, до блеску, бороды расчесаны по парадному, грудь колесом, всё в помощники набивались девкам. Про службу и не вспоминали…

В это утро в хоромах жизнь замерла будто. Тишина стояла такая, что ее можно было пощупать. Только лишь в гридне натужно скрипели полы под широкими шагами Князя Веромира. Заложив руки за спину, он расхаживалкругами, замирая на мгновенье перед развешенными на стенах доспехами Предков. Будто искал ответа.

Воевода Белогор, огромного роста, словно Волот, с длиннющими, ниже бороды, усами, старался не дышать. Когда Князь, не видя наступал на него, мягко,словно кошка уходил в сторону. Так Воевода уже закончил третий круг по гридне.

Худосочный отрок-писецОтий, вжавшись в угол, в одной руке держал гусиное перо, в другой склянку с чернилами. От шагов Князя вздрагивала вся массивная дубовая мебель, и Отий шибко боялся, что склянка с чернилами упадет и разольётся. Можно и без головы остаться.

– Собирай дружину, Белогор!– в который раз громыхнул Князь

– Так не велено волхвами, Князь-батюшка,…– в который раз ответил Воевода, уже зная, что Князь прикажет их сжечь, передумает, и вновь будет мерять шагами гридню.

– На костер их!

– Велес осерчает, Князь-батюшка.

– Да…– отстраненно согласился Князь.

Так продолжалось всё утро.

Князь остановился напротив пробитого топором щита и двух скрещенных мечей Князя Святослава. Основателя Стольного града, первопредка Веромира. Закрыл лицо руками

– Вызвался кто ещё?– спросил, не отнимая рук от лица

– Офсентия сынок только, – обреченно ответил Воевода

Князь тяжело вздохнул.

– Пустой он. Сгинет.

– Сгинет, не обучен он ратному делу, – подтвердил Белогор.Печалился и тревожился он не меньше Князя. Любава ведь и ему как дочка. С малых лет в огромных ручищах засыпала. Если беспокоилась, ни няньки, ни ведьмы не могли угомонить, Воеводу звали. А теперь что? Дружину не велено на Змия многоголового собирать. Волхвы запрет дали, погубит, вещают, дружина княжну. Или Змий погубит, учуяв. Не велика разница. Охочие люди только и смогут из полона вызволить Любаву-дочку. А охочих то… Сынок купца Офсентия, телом худ, умом телёнок. Картинки рисовать, да свиристелки вырезать, не то чтоб меч в руках держать, отцовское купеческое ремесло постичь не может.

В дверь тихонько поскребли. Воевода приоткрыл. Гридь Ермолка прошептал:

– Охочий ещё. На дворе стоит, в хоромы не пускам.

– Кто таков?– так же, шёпотом, спросил Воевода.

– Гордый такой, крепкий, хоть и в селянском платье. Болтат, знашь его. И Князь знат. Жёлудем кличете его, болтат.

– Жёлудь? Вот срамец, как посмел!– еле удержал тихий шёпот Воевода,– Веди. Да поскорей. У окошек людей поставь, побежит-хватайте. Можно и удавить ненароком.

Гридь скрылся в недоумении, но вопросы задавать он не привык. Сказал Воевода, значит так надо.

– Что там?– спросил Князь

– Ещё охочий, – мрачно ответил Белогор, Князь же, напротив, оживился. На рохлю Бажена, сынка Офсентия, надежи ни какой.

– Так кажи его!

В дверь вновь тихо поскребли. Воевода широко распахнул, увидел гостя, грубо, за грудки, втащил его в гридню.

– Вот, любуйся Князь-батюшка, человек какой знатный пожаловал. Сам Желудь!

– Как смел?– тихо спросил Князь, глаза кровью налились, лицо его в камень натянулось. Вот ведь принесла нелегкая такого подсобника, негодней некуда. Отвернулись, видать, Боги от княжества…Чем разгневил?

– Пусти,– недовольно буркнул Жёлудь,– сам ведь пришёл. Не сбегу.

Князь кивнул, Белогор отпустил. Гость шумно встал на пол, ноги подогнулись в коленях маленько. На локоть ниже стал, когда Воевода ослабил хватку.

– Свою охоту говорю, Великий Князь, идти желаю за Нескладные Горы, Любаву-княжну из черных лап Змия вызволить,– сказал Осмомысл. Жёлудем прозвали его за умение в лесу хорониться. Словно жёлудь на древнем дубе – был, и нету его, все одним цветом и запахом.

– Лукавишь, тать! – Воевода наклонился над гостем. Осмомысл хоть и был не маленького роста, но против Белогора, казался мышью в соколиных лапах.

– А што лукавить мне? Пришел сам, голый. Золота, камней не прошу.

– А чего просишь?– спросил Князь, не думал он, что случай выйдет так вот встретить разбойника Жёлудя, за которого двадцать золотых обещал. В темницу бы его, да поутру голову с плеч… И золото в казне останеться… Ну ежели волхвы молвили про охочих, значит и быть тому.

– Прощенья. Бегать и хорониться умаялся. Верну Княжну, сам на землю пойду. В миру да покое яблони растить.

– Ишь ты!– Белогор недоверчиво усмехнулся,– тать в потомках, и яблони растить! Лукавишь.

– Добро. Будь по – твоему,– обреченно пожал плечами Князь,– Иди. Надо чего еще?

– Ярлык дай, дабы от каждова опричника не бегать дорогой. И коня доброго.

– Не треснет от коня?– спросил Воевода, насупив брови.

– Пусть. -Князь кивнул.

Все посмотрели в угол, на Отия, который так и стоял тенью, с открытым ртом.

– Захлопни. Начертил што надобно? – спросил Воевода. Отий кивнул, мотнул, тряхнул головой, рванул за стол и начал быстро строчить по бумаге.

– Пиши ярлык ему охранный,– приказал Князь. Отий, не отрываясь, снова кивнул.

Осмомысл уселся на скамью, под кольчугой княжьего Предка. Воевода недобро посмотрел на него, Князь, заложив руки за спину, подошел к окну.

– Не ошибёмся Князь-батюшка,– спросил Белогор,– татю лихому доверивши?

– Ведуны так вещают,– не поворачиваясь, отрешённо ответил Веромир,– пусто в граде…Тихо…Пошто?

– Печаль у люда, Князь, любят они Княжну-дочку. Тревожно им.

– Пошто сын Офсентия не в дороге всё?

– Ермолка!– гаркнул Воевода, в дверь сунулась голова гридя,– Поди до Офсентия, Князь ведать желает, пошто сын евоный в хоромах все ещё?

Гридь кивнул. Исчез. Воевода встал рядом с Князем. Увидел как Ермолка, придерживая одной рукой меч, бежит до купца Офсентия, крупного дядьки с густой бородой и большим круглым животом. С интересом подошёл и Осмомысл. Его позабавило, когда гордо-надменное лицо купца вытягивалось, слушая Ермолку. Тот махал руками, показывая на княжий терем. Офсентий закивал часто-часто, гавкнул на сынка, который вяло топтался у нагруженного коня. Тот вскочил верхом и рванул из града. Только пыль столбом. Осмомысл рассмеялся

–Чего ржешь? – грозно спросил Воевода и уже Отию, -Написал?

Тот кивнул, поднес Князю ярлык и перо гусиное. Веромир размашисто черкнул, не глядя. Отий подул на роспись и протянул бумагу татю.

– Не вызволишь княжну, сам голову сниму,– пригрозил Белогор

– Вызволю.– Осмомысл бегло прочитал ярлык, свернул и сунул за пазуху.

– В добрый путь,– напутствовал Князь, пристально глядя в глаза разбойника, решившего сойти с кривой дорожки. – Отий, пойди, проводи гостя до конюшни.

Когда они вышли, Веромир повернулся к Воеводе

– Жёлудь вернёт Дочку, но имеет он лукавство какое-то. Не прощенья ему надобно.

– Я про тоже, Князь-батюшка,– ответил Воевода,– люди молвят с Лешим он водиться. Можа вместе што затеяли? А можа, ярлык выпросил охранный, а сам шалить дальше будет? Под покровом Князя?

– Нет, Воевода. Давно знаю его, и родичей его знал. Слово сдержит, не опозорит. И вызволит дочку, ежели погибель свою не найдет. Но пригляд нужен за ним.

Купец Офсентий

Ещё пыль не улеглась из-под копыт, когда купец Офсентий вошел на двор, где его встретил бабий ор, да причитания:

– На погибель сынку отправил!– Жена

– Заберет его Морена нынче!– Матушка

– Был братец да сгинул!– Старшая дочь

– Не видать Бажена более!– Средняя дочь

Только младшие двойняшки молча занимались своими делами. Дочка обрывала ромашки у крыльца и кушала их, сын пытался оседлать молодого порося.

– А ну цыц!– гаркнул раскатисто Офсентий,– Надо так!

– Ни силы ни разума ж нет у сынки то! Он ведь и молвить толком не могёт!– проревела жена.

– Вот и наберётца, чай, и сил и ума!

– Што ж за надо то такое? Коли родного дитя в погибель отправил?– спросила матушка.

– Древние Роды наши с Князем сойденить пора пришла, во Славу Предкам! Любава летами к свадьбе готова. Скажи мне, Матушка, узрит она суженого в Бажене нашем? В рисовальщике-недотёпе? Да в заике подьюбошном? А вот вызволит княжну, и пиру-свадьбе быть!

– А коль сгинет? – возмутилась старшая дочь.

– Не сгинет. – уверено ответил Офсентий,– пригляд за ним будет. У гор Нескладных найдет верного помошника.

– А коли не дойдет до гор, до Нескладных? А коли Ягиня не пустит в Лес тот Поганый? Сердце скрадёт евоное, и буде прислугой у старухи? – спросила средняя дочь

– Дойдет. Сказал же, приглядят за Баженом!

– И с Ягиней поди уж договор счинил?, – недоверчиво спросила жена. Не убедил ее купец.

– Всё!– отрезал Офсентийи, растолкав бабий круг, пошёл по двору, к хоромам.

У крыльца потрепал по голове младшенькую, которая с кривым лицом продолжала жевать ромашки.

– Плюнь, горько же,– совет дал отеческий. Та мотнула головой. Упрямая. Решила ежели съесть все цветочки, значит до талого будет жевать, не отступиться.

– А мне братец чуда принесёт?– спросил младшенький, залепленный грязью. Порося он так и не оседлал, зато извазюкался знатно. Послабже сестренки чуть, но тоже упертый. Гордость отцова.

– Себя бы принёс,– тихо сказал Офсентий, так чтоб бабы не услышали.

У крыльца резко повернул в сторону закромов своих. Там среди полок затареных, да погребов забитых под крышку, думалось легше. Да и в хоромах бабьё не отстанет. А думать было об чём.

Вспомнил утро нынешнее, когда купцы да бояре прознали про беду княжескую. Стоило Князю поведать про запрет на Дружину от волхвов, торговый ум Офсентия прикинул прибытки. Сказал: Бажен пойдёт. Удивил всех конечно.

Здоровье уж не то, а Бажен-недотёпа, погубит все труды отцовы многолетние. Разорит семью. Толку с него в купеческом деле, как с петуха шерсти. А вот зятем быть Великому Князю смогёт. А не смогёт – помогут. И мать, и сёстры.

Как вернулся с терема княжьего, вызвал Баженак себе, в закрома.

– Собирайся, сынка, в путь-дорогу дальнюю. Женитьбы время поспело.

– Не ххх-очу женитьбы

– Я не спрашаю, сынка! Молвю! А ты слухай! Идешь ты к горам Нескладным, за Поганый Лес, княжну из логова Змия вызволять. Ведешь домой её, под светлые очи Князя. После, свадьбу справим!

Увидал как у сынка глаза замокрили, гаркнул:

– Сопли подбери! Нет желания к купеческой науке, может другой прок выйдет! Мужем станешь.

– Есть жжж-эелание…

– Ну, стало быть, когда обернёшься с княжной, будем постигать науку! Иди! Собирайся!Пришла пора, сынка, выташшыть голову у мамки из-под юбки.

– Шш-то брать?– глотая слёзы, спросил.

– Исподнего про запас бери.– Отрезал Офсентий, и Бажен не смог сдержать слёз. Жаль стало сынку, но виду не подал. Смотрел лишь хмуро, как тот носом шмыгает.

– Седлай Росинку. Справишься?

– Ссс-ппп-равлюсь.

– Добро. Мать котомку соберёт.

Хоть и суров Офсентий был к сынку, но бросить на авось не мог. Приглядеть за Баженом отправил, приказав нос не казать. Пускай щетиной сам обрастает, на себя только надеется. Но помочь, когда надобность будет, чтоб не сгинул по неразумности. С Ягиней, путей сквозь Поганый Лес, хранительницей, осталось договор заключить…

Гости

Малый базарный день устроен был на постоялом дворе у Шаришки. Совсем досадно чтоб не было торговому люду, хозяин скупил у них барахла кой-какого на запас себе. Все телеги не смог опустошить, конечно. Без надобности не брал товар. День перевалил за полдень, когда постояльцы разъехались почти все. Трое промысловых только остались. Те у кого рыбу Шаришка ночью выкупил всю. Вольные люди, без хозяйств, рекой живущие. Некуда им спешить было.