Полная версия
Глава 6. Обратного пути нет
Энтони стоял у пианино, вцепившись в край крышки, будто в спасательный круг. Перед ним – новая партитура, аккуратно разложенная, будто её кто-то только что положил. Бумага снова старая, снова покрыта чёрными завитками, похожими на когтистые письмена, но теперь они словно дышали.
Слова мерцали, будто написаны на глазу.
Он не прикасался к ней. Даже не шевелился. Только смотрел – как на взведённую бомбу, чей тиканье слышно только изнутри.
Позади, в углу, Тревор нервно шагал из стороны в сторону и лихорадочно лепетал, словно пытаясь убедить сам себя:
– Чувак… ну серьёзно… просто сожжём их. Всё. Просто… в камин. Бумага же. Обычная чёртова бумага. Сгорит и всё. И… и забудем. Как дурной сон. Ладно?
Энтони медленно повернул голову. И впервые за последние часы ему показалось, что это – рационально. Так, как должен был поступить любой нормальный человек. Просто избавиться от зла. Обрезать корень. Выбросить ключ, чтобы никто больше не смог открыть эти адские двери.
Он взял партитуру, словно держал не листы, а ящик Пандоры. Бумага была тёплая. Слишком тёплая. Будто хранила температуру чьей-то кожи.
Подошёл к камину. Щёлкнул зажигалкой.
Огонь вспыхнул охотно, языки пламени взметнулись вверх. Всё шло по плану.
Он бросил ноты в пламя.
И в тот же миг огонь замер.
Пламя застыло, как будто кто-то нажал на паузу. Оно больше не горело. Оно стояло в неподвижной форме, словно превратилось в стекло. Энтони не мог поверить своим глазам. Он наклонился ближе… и отшатнулся: листы не тлели, не чернели, они… светились.
Тонкий, пугающий зелёный свет начал струиться от бумаги, как испарения. Он был… неестественным, холодным, как мёртвое северное сияние.
– Офигеть… – выдохнул Тревор, попятившись к стене. В его голосе впервые не было ни иронии, ни бравады. Только голый, инстинктивный страх.
И тогда – дом ожил.
Где-то внутри стен раздался низкий гул, как будто у него завёлся мотор. Пол слегка задрожал. Потолок затрещал. Воздух стал тяжелее, гуще – как будто его пропитали смолой.
Энтони обернулся, и в этот момент они вернулись.
Тени.
На этот раз – не просто призрачные силуэты. Это были люди, точнее – их образы, искажённые, вытянутые, будто погружённые в жидкое зеркало. Десятки. Может, сотни. Они заполняли комнату, выстраиваясь в полукруг, как зрители на странном концерте, ждущие первого аккорда.
И в центре – она.
Женщина из зеркала.
Только теперь она была чёткой. В её облике исчезла размытость, остались лишь жуткие детали. Кожа – белая, как гипс. Волосы – вьющиеся, густые, будто мокрые. Платье – в стиле давно ушедшей эпохи, с кружевами, с оборками, как на портретах XVIII века. И глаза…
Чёрные. Бездонные.
Она смотрела прямо на Энтони. И сказала низким голосом:
– Начинай.
Слова эхом отразились от стен.
Не было сомнений. Это – приказ.
Энтони отступил. Он хотел сказать «нет». Он должен был сказать «нет». Но голос не выходил. Только дыхание.
Рядом Тревор рванулся вперёд, схватил его за плечо:
– Энтони, пошли! Валим отсюда! Ну их к чёрту, слышишь?! Просто уйдём! Сейчас!
Но когда они подбежали к двери – та не открылась.
Ручка не двигалась. Как будто зацементирована. Окно – глухо, как стена. Ни щели, ни люфта. Будто дом закрылся изнутри.
Тени начали двигаться. Они шевелились, будто волны, словно дышали в унисон. Всё ближе. Всё ближе.
Женщина подняла руку, и партитура взмыла в воздух и мягко опустилась на пианино.
– Играй… – прошептала она. Её губы почти не шевелились, но голос звучал прямо внутри черепа.
Энтони попытался отступить, но ноги не двигались. Они словно приросли к полу. Каждая мышца сковалась страхом и чужой волей.
Пальцы дрожали. Но медленно… потянулись к клавишам.
– Энтони, нет! – закричал Тревор, – Не делай этого!
Но было поздно.
Клавиши опустились под его пальцами.
Музыка зазвучала.
Сразу. Без паузы. Без вступления. Сразу – буря.
Мелодия рвалась вперёд, как вихрь, как вихрь теней, что поднимался вокруг.
Ноты были быстрые, резкие, как шёпоты, превращённые в звуки. Стены дрожали. Свет мигал, словно пытаясь сбежать из ламп.
Тени закружились.
Они образовали круг, как мрачный вальс смерти. Они двигались под музыку, подчиняясь ей, как марионетки.
Голос Тревора звучал уже глухо, как из-под воды.
Женщина приблизилась. Волосы её развевались, лицо пульсировало. Она подошла к Энтони вплотную. Склонилась. И прошептала ему в ухо слова, от которых кровь застыла в венах.
Он не понял ни одного. Но всё тело знало – это древний язык, язык до звука, до плоти. Он чувствовал каждое слово как резьбу на кости.
И вдруг – резкий обрыв.
Окружающий мир словно лопнул. Свет погас. Музыка оборвалась.
Темнота. Абсолютная.
И… тишина.
Но в этой тишине что-то дышало. Что-то открывалось.
Глава 7. Концерт начинается
Энтони открыл глаза.
Сначала он подумал, что очнулся в своей комнате. Всё казалось почти на месте: пианино, книжные полки, серые обои, знакомая лампа с жёлтым абажуром. Но ощущение реальности было… неправильным. Будто кто-то попытался воссоздать его мир по памяти, но забыл важные детали.
Света почти не было – будто яркость мира выкрутили до минимума. Цвета поблекли, звуки исчезли. Даже воздух казался застоявшимся, как в мёртвой воде.
И самое главное – тени.
Они всё ещё были здесь. Только теперь не просто стояли.
Они улыбались.
Их лица, прежде размытые и пустые, теперь обрели рты. Но эти рты были неестественными, широкими, натянутыми, как у манекенов или у безумцев, у которых улыбка застывает не от радости, а от ломки рассудка. Зубы – слишком ровные, слишком белые. И вся эта армия безмолвных, разлагающихся лиц улыбалась ему.
Энтони понял, что сидит за пианино. Его руки лежали на клавишах. Пальцы слегка дрожали, как будто сами помнили, что делать. Он хотел встать – но мышцы будто одеревенели. Тело не слушалось, как во сне.
И тогда он почувствовал прикосновение.
Холодные руки легли ему на плечи. Медленно. С нежностью палача. Он не повернул головы – он знал, кто за его спиной.
Женщина из зеркала.
Её голос не прозвучал – он запульсировал в его голове, как тихий органный аккорд, уходящий в череп:
– Ты почти готов…
– Остался один акт…
– И они будут свободны.
Энтони судорожно выдохнул. Его голос сорвался в шёпот:
– Кто "они"?! Что это значит?!
Он почувствовал, как пальцы женщины сжали его плечи чуть сильнее. Её дыхание скользнуло вдоль шеи, ледяное, как зимний ветер.
– Они – те, кто давно ждали.
– Те, кто остались в тени.
– Их голоса были забыты.
– Но ты – ты услышал их.
– Ты открыл дверь.
Он вскочил, стул с грохотом отлетел назад. Партитура соскользнула с подставки, закружилась в воздухе и упала на пол, как раненая птица.
– Я не буду заканчивать это! – закричал он, голос хрипел от напряжения. – Я не хочу! Я не должен! Это безумие!
Тени зашевелились.
Их тела дрожали, как дым в безветрии. Они начали вытягиваться, будто реагируя на его отказ. И всё же они продолжали улыбаться, их рты стали шире, злее. Улыбка – как наказание.
Из толпы медленно вышел один из них – мужчина в цилиндре. Его лицо было серым, глаза пустыми, а руки слишком длинными. Он протянул ладонь вперёд.
– Мы уже внутри тебя… – произнёс он беззвучно. Но Энтони слышал. Внутри. Не ушами – костями.
Музыка снова начала звучать.
Но не в комнате. В голове.
Каждая нота вспыхивала перед глазами – как удар молота.
Каждый аккорд бил по нервам.
Звуки были острыми, как лезвия, как будто они прорезали ткань реальности. Он видел вспышки – белые, алые, зелёные – за веками. Видел, как мир рвётся под напором звука.
Он прижал руки к голове.
– Заткнитесь! – кричал он. – Прекратите! Это не моя музыка! Я не хочу вас слушать!
Но музыка только усиливалась. Симфония нарастала. Её ритм ускорялся, превращаясь в торнадо. Тени начали кружиться. Всё вокруг – стены, потолок, пол – растворялось в этом танце.
И тут, сквозь вихрь, кто-то схватил его за руку.
– Энтони! – голос. Настоящий. Живой. – Стой! Брат! Слышишь?! Это не ты! Очнись!
Тревор.
Он был здесь. Бледный, испуганный, весь в поту. Он тащил его прочь от пианино, от партитуры, от всех этих чудовищ.
– Ты не должен играть! Это не ты! Они используют тебя! Хватит!
Но Энтони уже не слышал.
Или не мог слышать.
Музыка… она не позволяла.
Она заполнила всё: воздух, стены, кровь, разум. Он чувствовал, как его тело растворяется в звуке, как его личность распадается, как язык, забывший слова. Он стал не человеком – инструментом. Пальцы снова лежали на клавишах. Глаза смотрели в пустоту. Его разум тонул в бездне, из которой доносился хор голосов.
Сотни.
Тысячи.
Они уже пели.
Они уже шли.
И концерт только начинался.
Глава 8. Внутри симфонии
Энтони не чувствовал своего тела.
Он был где-то между звуком и тишиной. Между собой и чем-то другим. Его разум плыл в темноте, а вместо крови по венам пульсировали ноты. Каждая мелодия – как команда. Каждый аккорд – как приказ. Он больше не управлял собой. Он был подключён. Как провод. Как инструмент. Как… часть симфонии.
Снаружи – или, может быть, в другой плоскости – кто-то звал его. Кричал. Дёргал. Бил по лицу. Он чувствовал это где-то далеко, как будто крик доносился из старой пластинки, запущенной слишком медленно.
Глухо. Искажённо. Безжизненно.
– Энтони! Чёрт, проснись! Это не ты! Ты сильнее этого!
Голос Тревора.
Голос, который пробивался сквозь толщу звука. Сквозь ритмы, что били в виски, как молот. Сквозь музыку, что больше не была просто музыкой. Она стала живой, дышащей, хищной.
Он хотел закричать, но его рот был заперт, как будто заклеен невидимыми руками. Он не мог двинуться. Только сидеть – за пианино, с руками, что сами молотили по клавишам, как бешеные.
Он чувствовал, как пальцы отбивают партию, которую он никогда не учил, но которую знал наизусть. Знал каждой клеткой. Это была не музыка – это было вторжение. Код, запущенный в его мозг.
И вдруг – удар.
Как если бы что-то дернуло его назад. Резко. Без предупреждения. Он выпал из себя – словно тело осталось сидеть, а он сам оторвался от него, стал невесомым, парящим над полом.
И он увидел себя со стороны.
Как в кино, снятом в замедленной съёмке:
Энтони сидит за пианино. Глаза закатились под лоб. Губы шепчут что-то беззвучное. Пальцы пляшут по клавишам, как пауки. А вокруг – вихрь.
Вихрь теней.
Они крутились, извивались, переплетались между собой. Каждая нота издавалась не только пианино – тени отзывались на неё. Они были частью музыки. Словно звук обретал форму, и этой формой были они. Они сливались с пространством, с воздухом, с ним.
И в центре всего этого кошмара – она.
Женщина в старинном платье.
Её лицо было бледным, почти фарфоровым, с тонкими губами и глазами, наполненными вечностью. Она наклонилась к Энтони, стоящему вне тела, и прошептала – губами, ушами, кожей:
– Играй… Играй… Играй…
Слово повторялось, превращаясь в заклинание. В приказ. В удушье.
И тут – что-то щёлкнуло. Где-то внутри. Как выключатель.
Музыка оборвалась.
Внезапно. Резко. Как будто обрубили провод.
Гул стих.
Связь прервалась.
И в эту пустоту ворвался его собственный крик:
– НЕТ!!!
Он заорал – изнутри, из горла, из живота, из самых глубин страха.
Словно вынырнув из-под воды, он вернулся в тело. Сильнее, чем когда-либо. И в этот же миг вскочил, сбивая табуретку, сбивая клавиши, сбивая партитуру.
Листы взлетели в воздухе, как чёрные птицы, и начали оседать, падая на пол: один за другим, мягко, почти беззвучно – но каждая нота, каждая строка теперь горела в его памяти, как ожог.
Тени взревели.
Их рты раскрылись. Их улыбки исчезли. Их тела задрожали, словно их начало ломать. Воздух стал вязким, электрическим. Пахло гарью. Пылью. Влажной могильной землёй.
Женщина вытянула руку. Её пальцы были длинными, костлявыми. Из них струилась чёрная энергия, как дым из трещины в земле.
– Ты не можешь уйти… – прошептала она.
Но Энтони рванул.
Схватил Тревора за руку, сжал так, что тот вскрикнул.
– Валим! – заорал он. – БЫСТРЕЕ!!!
Они бросились к двери. Тени шипели. Комната дрожала. Ноты всё ещё кружились в воздухе. Пол в нескольких местах начал трещать, как будто из-под него что-то хотело выползти.
Энтони дёрнул ручку – с силой, с отчаянием.
И… дверь открылась.
С глухим скрипом, словно с сожалением.
Холодный ветер ударил в лицо. Настоящий. Уличный. Он пах реальностью. Пах свободой.
Они выскочили наружу, и в тот же миг дверь захлопнулась за их спинами сама. Со звуком, который был слишком похож на вздох.
Тревор рухнул на крыльцо, задыхаясь. Энтони стоял, едва держась на ногах. Он чувствовал, как дрожит всё тело.
Но главное – музыка прекратилась.
По крайней мере, пока.
И всё же… в затылке у него всё ещё звучала последняя нота.
Она не хотела уходить.
И в глубине души он знал:
Это ещё не конец.
Это только антракт.
А настоящий концерт – впереди.
Глава 9. Выход? Нет.
Они вылетели на улицу, как будто дом сам выплюнул их.
Тело Энтони скользнуло по ступенькам, он едва удержался на ногах. Тревор, споткнувшись, схватился за перила, тяжело дыша, будто только что вынырнул из чёрной воды.
Дождь лупил по лицу с такой яростью, будто хотел смыть с них сам воздух изнутри. Капли были ледяными, как битое стекло. За считанные секунды одежда промокла до нитки, и холод впился в кости.
Воздух был неестественно ледяным, как в морозильной камере. Даже в самый промозглый день осени не бывает такого холода. Энтони ощутил, как кожа на пальцах теряет чувствительность, но это казалось мелочью на фоне того, что творилось у него в голове.
Он стоял, пошатываясь, как будто его выкинули из движущегося грузовика. Сердце бешено колотилось, в ушах всё ещё звенело, мышцы дрожали, а мысли скакали, как сбежавшие ноты по обрыву партитуры.
Сзади раздался голос – сломанный, захлёбывающийся:
– Энтони… ты видел это? – прохрипел Тревор, глядя на дом. Его зрачки были расширены, лицо – бледнее, чем луна.
Энтони кивнул.
– Да. Видел.
Он посмотрел туда же – на их дом. На внешне обычный, двухэтажный коттедж, окна которого теперь были абсолютно чёрными, как нарисованные. Никаких отражений, никакого стекла. Только темнота, как будто за ними нет ни комнаты, ни света – только пустота.
И тут он почувствовал. Ужасающее, ползучее ощущение в пальцах.
Он опустил взгляд на руку – и застыл.
У него в ладони остался лист партитуры.
Тот самый. Он не помнил, как он попал туда. Возможно, он сжал его машинально, вырвав из вихря, возможно – он сам прилип, будто хотел выбраться вместе с ним.
Он дрожащей рукой уронил лист на землю. Бумага с тихим шлёпаньем упала на мокрый асфальт.
И тут – шипение.
Как будто бумага была не бумагой, а чем-то живым.
Она задымила, хотя огня рядом не было. Поверхность листа начала темнеть, морщиться. И прямо на глазах проступила надпись. Медленно. Будто чернила сочились изнутри, пробивая слои бумаги.
«Не закончено.»
Дождь не смывал её. Она будто была выжжена.
– Назад! – выпал Энтони, сделав неуверенный шаг.
В ту же секунду – громкий визг тормозов.
Сзади, из темноты, на них едва не наехала машина. Фары ослепили, брызги грязной воды ударили в ноги. Из окна высунулся разъярённый водитель, крича:
– Вы что, с ума сошли?! Посреди дороги, в чёртову бурю!
Но Энтони не услышал его. Он не чувствовал страха – только онемение. Как будто мир вокруг стал второстепенным, как декорация в плохом спектакле.
Тревор схватил его за плечо и сдавленно прошептал:
– Энтони, чувак, послушай. Мы должны разобраться. Это нельзя оставить. Надо… сжечь эти ноты, все до последней! И выяснить, откуда они. Кто этот Элридж? Этот композитор? Может, есть ещё кто-то, кто знает правду. Есть же архивы, записи, газеты – хоть что-то! Мы найдём это! Мы остановим это!
Энтони медленно повернулся к нему.
Его губы дрожали. Голос был тихим.
– Это… не просто музыка, Трев. Это что-то другое. Это что-то… что ждёт.
Он хотел сказать больше, но в этот момент за их спинами вспыхнул свет.
Они одновременно обернулись.
Окна дома загорелись.
Но не жёлтым, не тёплым.
Красным.
Глубокий, тревожный, как сигнал воздушной тревоги. Окна светились, будто горели изнутри, но не пламенем, а каким-то нечеловеческим пульсирующим светом. Как глаз.
И тогда она вернулась.
Музыка.
Без пианино.
Без клавиш.
Без нот.
Без дирижёра.
Она шла изнутри стен. Сквозь кирпич, бетон, стекло и плоть. Она заполняла пространство, как вода заполняет раковину. Она не игралась – она жила. Дышала.
И снова звучали те же ноты. Извращённые, искажённые, но узнаваемые. Пульсирующие. Они несли в себе призыв.
Энтони шагнул назад, стиснув голову руками.
Он слышал в этой музыке слова.
Они не закончатся…
…пока я не закончу.
Глава 10. Последняя нота
На следующий день они проснулись ещё до рассвета. Если это вообще можно было назвать сном.
Энтони лежал, уставившись в потолок.
Тревор сидел в углу комнаты, завернувшись в одеяло, будто оно могло спасти от того, что они пережили. На его лице – пустота. Та, что бывает у солдат после боя. Он молчал. Ни одной шутки. Ни одной фразы. Даже взгляд был другим – не внешне, а в самой сути. Он больше не мог делать вид, что это «просто жуткая история». Всё стало реальным.
Энтони встал. Медленно. Без эмоций. Как человек, который принял приговор.
Он знал, что делать.
Завершить симфонию.
Он не знал, станет ли от этого лучше. Не знал, спасёт ли это хоть кого-то. Он знал только одно: музыка не отпустит его, пока не будет сыграна до конца.
И чем дольше она звучит в недрах его разума – тем меньше от него остаётся.
Они вернулись в библиотеку. Здание казалось другим. Тише. Пустым.
Мисс Грейсон не было.
Тревор постучал по двери её кабинета. Никто не ответил. Энтони толкнул дверь. Она открылась с тихим скрипом. На столе лежала одна-единственная папка. Пыльная. Словно её никто не трогал много лет. Хотя они были здесь вчера.
На обложке – знакомая надпись. Только теперь – с добавлением:
"Symphony for the Silent Shadows"
Завершить— ключ к свободе.
Тревор наклонился, прочёл вслух и пробормотал:
– Ключ к свободе?.. Может… если её доиграть, они уйдут? Освободятся?..
Энтони стоял молча. Потом сказал тихо:
– Или… выпустятся.
Слова повисли в воздухе, как лезвие.
Но другого выбора не было.
Он взял папку. Почувствовал, как его пальцы обожгло, будто бумага была накалена изнутри. Но он не отдёрнул руку.
Теперь это его музыка. Его путь. Его конец.
Они вернулись домой. Внутри всё было настолько спокойно, что это казалось ненормальным. Как перед бурей. Как перед смертью.
Тревор остался с ним.
Он не говорил, что это глупо. Не пытался остановить. Он просто был рядом. Смотрел. Молча. Тяжело дыша.
Энтони сел за пианино. Пальцы дрожали, когда он раскладывал страницы.
Ноты были другими. Глубже. Темнее.
Каждая строчка словно жила, как если бы бумага дышала – издавала еле слышный треск, как кожа при ожоге.
Тени уже были здесь.
Они ждали. Молчали. Шевелились. Некоторые сидели на полу, как публика в зале. Некоторые стояли у стен. Некоторые прятались в углах. Но все смотрели на него.
Их рты шептали – без звука, но он слышал:
– Играй…
…играй…
…играй…
Он сделал глубокий вдох.
И начал.
Сначала – медленно. Как будто рука вонзалась в лед. Каждый аккорд отнимал часть силы. Каждая нота – как выдох.
Звук был неестественным. Громкий, гулкий, как в соборе. Хотя он сидел в гостиной.
Затем – быстрее. Резче. Мощнее.
Симфония вырывалась наружу.
Живая. Дикая. Чудовищная.
Дом затрясся. Потолок застонал. Стекла дрожали. Предметы на полках начали падать. Книги разлетались, как птицы.
Музыка заполнила всё.
Тени закружились. Смеялись. Визжали. Простирали руки к нему, словно хотели слиться с ним. Поглотить. Поблагодарить.
Женщина стояла рядом.
Касалась его плеча.
В её глазах – бесконечность.
В её пальцах – ледяная смерть.
Он играл. Не замечая слёз. Не чувствуя пальцев. Он был не человеком.
Он был музыкой.
И вот – финал.
Последний аккорд.
Он ударил по клавишам всем весом.
Бум.
И… тишина.
Мир застыл.
Всё прекратилось.
Тени остановились.
Ни звука. Ни движения.
Женщина подошла ближе. Опустилась перед ним на колени. Улыбнулась.
– Спасибо… теперь ты – один из нас.
Она коснулась его лица.
Тонко. Мягко. Как прощание.
И он почувствовал, как тело стало лёгким. Как дым. Как тень.
Он исчезал.
Руки стали прозрачными. Кожа – воздухом. Голос – эхом.
Он больше не сидел. Он висел в пространстве. Его не было – но он был.
Он был отражением. Был звуком. Был последней нотой.
– Энтони! – закричал Тревор, вбегая вперёд, – Нет!!! Не исчезай!
Но Энтони уже не слышал.
Он был тенью.
Тенью в комнате.
Тенью в зеркале.
Тенью… в симфонии.
Комната под домом
Глава 1. Дом, который не стоило покупать
Лиза сидела на табуретке в кухне, похожей на забытый чулан времени. Свет, пробивавшийся через мутное окно, был тусклым, как будто сам день не хотел заглядывать внутрь. Пыль висела в воздухе лёгкой взвесью, и каждый её вдох казался чуть тяжелее, чем предыдущий.
На стенах когда-то, очевидно, висели фотографии – следы от рамок темнели, будто ожоги. Они не просто обесцветились – они будто вросли в штукатурку, оставив фантомы чужого прошлого. В одной из них угадывался прямоугольник, внутри которого, возможно, раньше была улыбающаяся семья. Теперь – пустота и пятна, словно кто-то сдирал их с яростью.
Лиза сжала пальцами чашку с уже холодным кофе. Жидкость внутри давно утратила тепло, но Лиза не замечала. Её взгляд то и дело скользил по потолку, где между старыми балками ползли трещины, похожие на сосудистую сетку умирающего организма. Дом будто болел.
Они купили его всего неделю назад.
И каждый день в нём становился всё… гуще. Воздух – плотнее. Тишина – громче. Тени – длиннее.
Она слышала, как под ногами будто скребётся что-то – не крысы, не дерево. А как будто кто-то дышит.
Том ворвался в кухню, нарушив вязкую тишину, и с размаху шлёпнул на стол увесистую папку. Его лицо светилось таким энтузиазмом, что на миг комната стала казаться ярче.
– Ты представляешь, Лиза? – сказал он почти с благоговейным трепетом. – Если всё подсчитать – мы вложим не так уж много, а потом продадим этот дом раза в два дороже. Отличный бизнес!
Он раскрыл папку, заговорил о смете, о перекрытиях, о прибыли. Бумаги шуршали, как сухие листья, но Лиза их не слышала. Она смотрела сквозь мужа, будто его голос не достигал её.
Дом… Он слушал. Она чувствовала это.
– Том, – она заговорила тихо, почти шёпотом. – А тебе не кажется, что дом… странный?
Он усмехнулся, как человек, который уже устал от её "впечатлений".
– Ну, он старый, – сказал он, пожимая плечами. – Пахнет сыростью и кошками. Типичный деревенский срач. Но ты не переживай – со временем всё станет как из журнала. Просто нужно немного фантазии. И шпатлёвки.
Лиза кивнула, но с трудом.
Она не могла объяснить: это не просто старость. Это память. Дом будто хранил в себе что-то – не историю, а… намерение. Как будто он ждал.
Запах. Сначала он был просто затхлым, но теперь Лиза различала под ним что-то металлическое – запах железа, крови, пыли, и чего-то… живого, как у зверя.
Позже, когда они легли в спальне, Лиза долго лежала с открытыми глазами. Комната была холодной, несмотря на закрытые окна. Под одеялом было тепло, но кожа всё равно покрывалась мурашками.
Том уснул мгновенно. Он храпел, как всегда, ровно и безмятежно. А Лиза лежала, прижимая одеяло к подбородку, и смотрела в потолок.
Ветер стучал в окна. Но стук был… ритмичным. Почти осмысленным. А внизу – в подвале – доски пола будто кто-то тихо касался. Сначала – скрип. Потом – как шаг. Потом – снова тишина.
Внутри неё что-то щёлкнуло. Она вспомнила, как агент по недвижимости избегал разговоров о прошлом этого дома, как быстро оформили сделку, как соседка шептала "ну, только бы вам там было хорошо", не уточнив – почему может быть плохо.
