Полная версия
Лилиан Марлоу
Шёпот за спиной. Сборник
«Истории не заканчиваются. Они просто выбирают нового читателя…»
Симфония для безмолвных теней
Глава 1. Обычный день
Это должен был быть самый обычный день. Без изъяна – в своей скуке. Вторник. Даже слово звучало утомлённо. Не конец недели, не середина. Вторник – как забытая нота на полях партитуры.
За окном мелко моросило, дождь барабанил по подоконникам, как будто кому-то хотелось наиграть угрюмый, бесконечный ритм уныния. Небо затянуло тусклой, свинцовой пеленой – ни просвета, ни тени солнца. Воздух казался тяжёлым, вязким, будто его кто-то пропитал тоской. Люди на улицах прятались под зонтами, сутулились и спешили, как будто за их плечами сидело что-то холодное и тяжёлое, приказывая не оборачиваться.
Энтони Хилл вглядывался в своё отражение в оконном стекле автобуса. Он казался себе совершенно обычным. Ни выдающейся внешности, ни бешеной харизмы. Парень в очках, чуть взъерошенные тёмные волосы, мешковатый свитер, который давно потерял форму, и шарф, вечно сползающий с плеч. Обычный школьник. Разве что… немного не отсюда.
Он и сам это чувствовал. Пока одноклассники слушали рэп и играли в приставки, он листал книги о Шопене, Берлиозе, Малере. Коллекционировал винил, как другие собирают карты. Спал под шум старого граммофона. Его комната больше напоминала странный, запылённый музей, где времени будто не существовало.
На стенах – пожелтевшие афиши старинных концертов, портреты композиторов с серьёзными, усталыми лицами. У окна – пианино с потёртыми клавишами и чуть расстроенным звучанием. На полу – стопки нотных листов, некоторые – с каракулями прошлого века.
– Энтон, ты снова пропустил остановку, – буркнул водитель, глядя в зеркало.
– Простите… – Энтони спешно собрался и вышел на тротуар, вдыхая запах дождя и мокрого асфальта.
Библиотекабыла его убежищем. Тихое, прохладное место, где время замедлялось, как будто каждая страница в книге служила якорем для реальности. Здание, построенное ещё в конце XIX века, скрипело под собственным весом, а лестницы всё ещё хранили следы тысяч ног, прошедших по ним за десятилетия.
Внутри пахло пылью, старой бумагой и… ментолом. Это был фирменный запах миссис Грейсон – пожилой библиотекарши, с тугими седыми кудрями и глазами, в которых всегда мерцало что-то мудрое и чуть насмешливое. Она знала не только, где лежит нужная книга, но и когда ты на самом деле хочешь найти что-то совсем другое.
– Энтони, – сказала она, как только он вошёл. – Ты по школьному проекту, да?
– Да. Нам дали тему – малоизвестные композиторы девятнадцатого века. Я думал начать с…
– Нет-нет, – перебила она, медленно повернувшись к нему. Её голос стал вдруг тише, глуше, будто сквозь вуаль. – Попробуй заглянуть в архив. Там есть… кое-что интересное.
Она сделала ударение на последнем слове, будто знала, что именно он найдёт. И в её взгляде мелькнуло нечто странное – почти тревожное.
Энтони удивлённо моргнул, но кивнул. Он привык, что с миссис Грейсон порой происходило что-то… необъяснимое. Как будто она жила не только в библиотеке, но и за её пределами – в каком-то другом, полускрытом измерении, доступ к которому был только через старинные книги и взгляды, полные недосказанности.
Архив находился в подвале. Спускаясь по узкой лестнице, Энтони почувствовал, как температура меняется. С каждым шагом вниз становилось всё прохладнее. Влажный запах плесени вперемешку с чем-то ещё… как если бы воздух сам хранил воспоминания, забытые звуками и тенями.
Флуоресцентные лампы едва мерцали, как будто им не нравилось находиться здесь. В дальнем углу помещения стояли высокие металлические стеллажи, покосившиеся от времени. Табличка на одном из них была написана от руки: «НЕ ТРОГАТЬ. АРХИВ». Её, похоже, никто не обновлял лет тридцать.
Энтони замер. Он знал, что не трогать – значит обязательно посмотреть.
Он встал на цыпочки и вытянул руку, ухватившись за пыльную верхнюю полку. Кончиками пальцев он нащупал тонкую папку, обёрнутую в плотную, шероховатую обложку. На ней, сквозь слой пыли и паутину времени, проступали едва различимые слова:
«Symphony for the Silent Shadows»
Симфония для безмолвных теней.
Странное название. Странное и пугающее. Оно звучало… как предупреждение. Или как приглашение.
Папка оказалась удивительно холодной на ощупь, будто пролежала во льду. Когда Энтони взял её в руки, ему на миг показалось, что вокруг стало тише. Даже капли дождя на трубах и шорох вентиляции – всё будто замерло.
Он посмотрел на корешок. Бумаги внутри были старые, пожелтевшие. Какие-то ноты, страницы с неразборчивыми пометками чернилами. Местами – фразы на латыни, куски текста, написанные почерком, который будто бы спешил, боясь быть прочитанным.
В его голове неожиданно зазвучала мелодия. Тихая. Почти неразличимая. Она не исходила из папки – она была где-то внутри него. Как будто кто-то осторожно касался клавиш пианино прямо у него в сознании.
Энтони не знал, почему, но по его позвоночнику пробежал холодок. Он понял – этот вторник уже не будет обычным.
И он только начал.
Глава 2. Эти ноты не должны звучать
Дождь не прекращался до самого вечера. Он словно сговорился с небом и стекал по стеклу длинными струями, будто кто-то медленно царапал оконное стекло когтями. Энтони сидел в своей комнате – в том самом пространстве между временем, в котором уживались пианино с облупившимися клавишами, граммофон с ржавой ручкой и портреты композиторов, уставившихся на него с укором.
Он разложил перед собой то, что принёс из подвала библиотеки. Папку. Странную, почти ледяную на ощупь. Внутри – ноты и листы с символами, которые не поддавались пониманию.
Бумага была не просто старая. Она выглядела так, будто пережила пожар, наводнение и чью-то злобу. Пожелтевшие края, следы гари, надорванные углы. Почерк – неразборчивый, будто бы написан не рукой, а когтями, с нажимом, с неестественным напряжением, как если бы сама бумага сопротивлялась тому, что на неё наносят.
Энтони склонился ближе. Слова были… чужими. Они не принадлежали ни одному из известных ему языков – не английский, не французский, не немецкий и даже не латынь. Буквы сплетались в завитки, словно тянулись друг к другу, образуя нечто большее, чем текст. Как будто сами строки дышали – изгибались, покачивались, жили своей тенью.
– Просто ноты, – пробормотал он, отмахнувшись от нелепого чувства, будто за ним кто-то наблюдает. – Всего лишь музыка…
Он положил ноты на подставку пианино. На миг его рука дрогнула. Что-то в глубине души кричало, не делай этого. Но желание услышать мелодию пересилило. Музыка всегда была его способом почувствовать контроль над хаосом. До сегодняшнего дня.
Он сел. Закрыл глаза. Глубоко вдохнул. И ударил по первым клавишам.
Звук получился глухим, нестройным. Пианино, как будто от неожиданности, «закашлялось» – дребезжащий аккорд, с провалом на одной из клавиш. Энтони поморщился. Он привык к его капризам, но на этот раз звук был… не таким. Как будто инструмент что-то чувствовал.
Он продолжил.
И вдруг – будто кто-то сжал его грудную клетку изнутри. Воздух стал плотным, как перед грозой. Комната изменилась. Почти незаметно, но ощутимо. Звук… он стал меняться.
Казалось, он больше не принадлежал пианино. Он стал объёмным. Гулким. Тяжёлым. Будто исполнялся не здесь, а где-то в подземном, мраморном зале, где стены поглощают свет и отдают только эхо.
По спине Энтони побежали мурашки. Волна холода прошлась по его плечам. Он почувствовал… присутствие. Что-то изменилось за ним. Не рядом. Не в комнате. За спиной.
Он резко повернул голову.
Никого.
Но – зеркало.
В зеркале – его отражение. Пианино. Комната. Всё так, как и должно быть… почти.
На первый взгляд – ничего особенного. Но сердце Энтони ухнуло в живот, когда он заметил её.
В углу зеркала, как будто проявляясь из водяного пятна, расплывалась фигура. Женская. Высокая. Тонкая, как пересохшее дерево. Волосы – длинные, спутанные, свисали тяжёлыми прядями, напоминая морские водоросли, облепившие её лицо. Лицо…
Его не было. Там, где должны быть глаза, нос, губы – только гладкая, светлая поверхность. Пустая маска. Без эмоций. Без глаз. Но он чувствовал – она смотрит прямо на него.
Энтони отшатнулся, стукнувшись плечом о пианино. Пальцы соскользнули с клавиш, но музыка не прекратилась. Она продолжала звучать. И чем дальше – тем громче. Всё более чужая, всё менее похожая на то, что он играл.
– Кто ты?.. – прошептал он, не сводя глаз с зеркала.
Женщина в отражении двинулась. Плавно, неестественно. Она приоткрыла рот. Но из её уст не вырвалось ни слова. Только… тишина. Глубокая. Режущая. Как если бы она говорила на языке, который не может быть услышан.
Энтони попытался оторвать руки от клавиш – не смог. Его пальцы двигались сами. Словно по ним текла невидимая сила, управлявшая каждым нажатием. Он будто стал инструментом. Пианино играло им.
С каждой новой нотой что-то в комнате начинало искажаться. Портреты на стенах потемнели. Лица композиторов исказились, как будто кто-то размазал краску. Из граммофона послышался шорох, словно старая пластинка вращалась сама.
– Хватит… – выдохнул Энтони, в глазах у него проступили слёзы.
Он не знал, молится ли он, или просто зовёт на помощь. В груди нарастал ужас – не паника, а что-то глубже. Первобытный страх. Как будто он нащупал стену реальности и понял, что за ней – нечто гораздохуже пустоты.
И тут – всё прекратилось. Внезапно. В одно мгновение. Музыка оборвалась, словно кто-то перерезал нить. Тишина – но теперь не спокойная, а нагнетающая.
В зеркале – пусто. Только он. Один. Но ощущение… не ушло. Оно осталось.
Энтони медленно опустил руки. Они дрожали. Пот заливал лоб. Всё внутри него вопило: сожги эти ноты. Сейчас же.
Но он только сидел. Смотрел в зеркало. И знал: что бы он ни сделал… эта мелодия уже прозвучала.
И она не должна была звучать.
Глава 3. Они возвращаются
На следующий день мир словно продолжал играть в ту же тональность.
Дождь всё так же стучал по крыше, как метроном, отсчитывающий что-то тревожное. С каждым ударом капель по стеклу Энтони чувствовал, что время здесь стало другим – не линейным, а зацикленным, как проигрываемая по кругу пластинка, застрявшая на одной жуткой мелодии.
Он проснулся резко, будто кто-то толкнул его изнутри.
Тело покрылось липким потом. В ушах – отголоски той самой мелодии. Он не мог вспомнить, что ему снилось, но внутри – стойкое чувство: он не был один.
Комната встретила его тишиной. Глухой и вязкой, как воздух в склепе. Пахло… чем-то странным. Старой бумагой. Гарью. И металлом. Он сел на постели и сразу увидел это.
На письменном столе лежала партитура. Новая. Но – старая.
Очень старая.
Та же жёлтая, пересушенная временем бумага. Та же обожжённая окантовка. Те же нечеловеческие символы, что и на первой. Завитки, сплетения, странные изгибы букв – будто язык, созданный не для глаз, а для памяти теней.
Он замер.
Он не приносил её домой. Он был уверен. Он оставил ту папку в ящике. Он даже запер её. Закрыл, как страшную сказку, которую больше не хочешь перечитывать.
Но ноты – были здесь.
Как будто они сами нашли его.
Энтони встал, будто под чьим-то незримым взглядом. Он чувствовал: его действия больше не подчиняются воле. Его тянуло вперёд. К пианино.
Он сел. Не сопротивляясь. Как будто в нём больше не было силы сказать «нет».
И начал играть.
Он даже не взглянул на ноты. Музыка уже звучала в его голове. Как будто она всегда там была – просто спала. Его пальцы двигались легко, механически. Каждое нажатие клавиши – словно команда. Приказ. Открыть. Разбудить. Позвать.
Мелодия была… искажённой. Тревожной. Сначала тихой, как дыхание, а потом – нарастающей, будто из глубин поднимается что-то, чему слишком долго не позволяли говорить.
И тогда началось.
Из углов комнаты – самых тёмных, самых неприметных – начали шевелиться тени. Сначала плавно. Колеблющиеся, как дым. Но с каждой секундой они становились плотнее. Осязаемее. И холод заполнил комнату. Он струился от пола, леденил позвоночник. Воздух стал тяжёлым, как будто каждое дыхание – это чья-то отдушина.
Энтони играл. Не мог остановиться.
Одна из теней вытянулась, как будто сделала шаг вперёд. И из её нутра, словно из глубин забвения, вышел человек.
Высокий. Одетый в старинный костюм, почти истлевший. Лицо обмотано бинтами, будто после пожара. Там, где должны быть глаза, зияли две тёмные дыры, из которых не исходило света. Только пустота.
Он наклонился ближе, будто обнюхивая Энтони.
– Ты должен закончить симфонию, – прохрипел он. Его голос звучал, как скрежет старых дверей в подземелье.
Энтони вскочил, отшатнулся, сбивая ноты на пол.
– Что? Зачем?! – закричал он, в панике отползая к стене.
Но музыка не прекратилась.
Пальцы… они всё ещё двигались. По клавишам. Без его воли. Как если бы руки больше не принадлежали ему. Он смотрел на них с ужасом, как на отдельные сущности, которые знали, что делать. Знали лучше его.
И тогда – в комнате появились голоса.
Не громкие. Тихие. Но тысячи. Они шептали. Говорили разом. На разных языках, в разных ритмах. Молитвы. Угрозы. Песни. Плач. Слова, которые нельзя было разобрать, но которые чувствовались.
Энтони закрыл уши. Бесполезно. Шёпот был внутри. В голове. В позвоночнике.
И тогда зеркало снова затуманилось.
Как в первый вечер.
И из тумана вышла она.
Та самая женщина. Волосы – спутанные, как тина. Лицо – по-прежнему без черт, как маска. Только теперь глаза были. Или что-то, что могло быть глазами. Чёрные, как масляные пятна, без блика, без зрачков. Без дна.
Она смотрела на него – сквозь.
– Они хотят выйти, – прошептала она. Её голос звучал как скрип. Как старая плёнка, перемотанная до дыр.
– Помоги им…
Всё стало ясно. Ужасно, кристально ясно.
Эти ноты – это ключ.
Каждая мелодия –код.
Каждый аккорд – вызов.
Он играет не просто музыку. Он открывает. Он освобождает.
Он играет Симфонию для безмолвных теней.
И они ждут финала.
Глава 4. Запертый в музыке
Энтони захлопнул крышку пианино с такой силой, что та едва не прищемила ему пальцы. Щелчок крышки прозвучал, как выстрел в тишине, и будто отозвался глухим эхом по комнате. Он тяжело дышал, словно вынырнул из глубины, где слишком долго задерживал дыхание.
Сердце колотилось в груди, как будто стремилось вырваться наружу. Он сделал шаг назад, глядя на инструмент так, как смотрят на дикого зверя, сжавшегося перед прыжком. Пианино – его любимый, знакомый с детства друг – теперь стало чем-то чужим. Оно дышало. Оно ждало.
И как назло, именно в этот момент клавиши чуть дрогнули. Легко, почти незаметно, как если бы чья-то невидимая рука провела по ним от края до края. Как будто намекнула – «ты не закончил».
Энтони вытер ладонью лоб – ладонь была влажной и ледяной. Холодный пот пропитал ворот футболки, а волосы прилипли ко лбу. Он чувствовал, как его разум трещит, как старая плёнка, перемотанная слишком много раз.
Он заставил себя посмотреть на партитуру, всё ещё лежащую на подставке.
Что-то в ней изменилось. Не только её содержание, но и восприятие. Те самые странные знаки, которые ещё вчера казались бессмысленными каракулями, теперь вдруг стали… понятными. Он понимал их. Неосознанно. Интуитивно. Как будто не читал, а вспоминал. Каждая закорючка будто светилась в его голове, как вспышка лампы в темноте. Словно музыка говорила с ним напрямую.
– Что за… чертовщина… – пробормотал он и отступил к книжной полке.
И тут – шорох.
Он вздрогнул. Протёр глаза. На полке, между томами биографий композиторов, что-то шевельнулось. Через мгновение одна из книг – потрёпанная биография Моцарта – сама соскользнула вниз и шлёпнулась на пол с глухим звуком. Обложка приоткрылась, как будто раскрылась сама по себе.
На ней, неровными, будто выцарапанными ногтем буквами, было написано:
«Продолжай».
Энтони замер. В горле пересохло. Он сглотнул и машинально прикусил губу до крови. Нет. Этого не может быть. Это уже слишком.
Он сорвался с места и, почти не думая, схватил телефон. Пальцы дрожали, набирая номер. Он знал только одно: ему нужен Тревор.
Тревор приехал через пятнадцать минут. Вечно шутящий, вечно скептически настроенный, с капюшоном на голове и рюкзаком за спиной. Он ввалился в комнату с фразой:
– Бро, ты чего такой бледный, как привидение? Ты что, с тенью подрался?
Энтони даже не улыбнулся. Он только указал на пианино и папку на столе.
– Мне срочно нужна помощь. Слушай… Я нашёл эти ноты. И они… управляют мной. Я не знаю, как объяснить. Когда я играю – появляются тени. Настоящие. Они говорят со мной. Говорят, что я должен закончить какую-то симфонию.
Тревор присвистнул и покачал головой.
– Ага. Симфония теней. Ты что, пересмотрел хорроров? Или ты просто решил опробовать новый сорт кофе?
– Трев! – Энтони подался вперёд, хватая друга за рукав. – Я не шучу. У меня есть доказательство.
Он включил диктофон на телефоне. Тот самый, который случайно записал ночь, когда он впервые сыграл «симфонию». Сквозь тишину на записи прорезался голос. Глухой, шепчущий, как дыхание в ухо:
– Заверши симфонию…
Голос был в записи. Не эффект, не подложка. Прямо в динамик, прямо в комнату.
Улыбка Тревора потухла. Он замер. Лицо его изменилось: из насмешливого стало встревоженным. Он сглотнул.
– Ладно… Что за фигня?.. Может, это какая-то мистика? Типа аудиотрюк? Реверсивная запись? Кто-то стебётся?
Энтони медленно повернул голову к партитуре.
– Сыграй сам. Если не веришь.
Тревор, хотя и колебался, всё же подошёл. Сел за пианино. Положил руки на клавиши. Посмотрел на ноты. Они его… манили. Он и сам не понял, как поддался.
И в тот момент, когда пальцы коснулись клавиш… началась музыка. Но не он играл. Инструмент вёл его руки сам. Как марионетку. Как будто кто-то другой, невидимый, использует его тело как проводник.
– Что за… мать твою?! – выругался Тревор, дёргая руки прочь. Но было поздно.
Комната потемнела. Воздух стал гуще, плотнее, и из стен начали вытекать тени. Больше, чем раньше. Больше, чем можно было сосчитать. Они клубились, вытягивались, ползли по полу, как чёрный дым.
Из них выступили силуэты.
Женщина в старинном чёрном платье с кружевами, которые будто шевелились сами. Мальчик лет десяти, лицо которого было бледным, а глаза – пустыми, как у марионетки. И – старик. Его кожа потрескалась, как высохший фарфор. Лицо напоминало разбитую куклу. Он шагнул ближе.
– Энтони… – прохрипел он. – Концерт должен быть завершён. Время… скоро истечёт.
Энтони отступал назад, прижимая спину к стене.
– Какой концерт?! Что вы хотите от меня?!
Но никто не ответил. Тени медленно растворились. Как будто никогда и не существовали.
И в тишине, на столе… появился новый лист.
Партитура. Ещё один фрагмент. Новая мелодия. Бумага – такая же старая. Символы – такие же чужие, но уже почти знакомые. Почерк – всё такой же когтистый, как если бы писал не человек, а что-то, что когда-то было человеком.
Тревор смотрел на лист, будто на бомбу с тиканьем.
– Что, чёрт возьми, происходит?.. – прошептал он.
Энтони не знал, что ответить. Он только чувствовал:
Это не сон.
Это – сцена.
И концерт только начинается.
Глава 5. Зловещая правда
Утро было таким же серым, как и предыдущие. Дождь продолжал свою бесконечную симфонию, на этот раз в тревожной минорной тональности. Каждая капля, ударяющаяся о стекло, звучала как тик-так – как отсчёт до чего-то… окончательного.
Энтони не спал почти всю ночь. Он сидел на кровати, вглядываясь в новую партитуру, которая, как и прежде, появилась сама собой. Он не помнил, как она оказалась на столе. Он даже не был уверен, что ложился спать. Всё происходящее теперь было похоже на долгий кошмар, где ночь и день перепутались, а музыка звучала даже в тишине.
Он чувствовал, что время идёт. Что что-то ждёт. И если он не узнает правду, то проиграет партию, в которой даже не знает, как называется его инструмент.
Поэтому, не раздумывая, он натянул куртку, сунул злополучную папку под мышку и выбежал из дома, оставив Тревора ошарашенным и молчащим на кухне.
Библиотека встретила его тишиной. Холодной. Настороженной. Как будто здание само узнало его. Шаги по старому полу глухо отзывались под потолком, а книжные стеллажи глядели на него, как свидетели, слишком многое повидавшие и оттого ставшие равнодушными.
Он буквально влетел в кабинет миссис Грейсон, распахнув дверь так резко, что она вздрогнула за своим столом.
– Мисс Грейсон! – голос его дрожал от напряжения. – Вы знали, что это за ноты?!
Он бросил папку на стол. Словно улику. Словно проклятие.
Старушка, ещё секунду назад копавшаяся в бумагах, побледнела. Руки её сжались в кулаки, а губы на миг задрожали. Она смотрела на папку, как на мёртвую птицу с вывернутыми крыльями.
– Энтони… – произнесла она еле слышно. – Ты не должен был их трогать.
– Поздно! – выкрикнул он. – Я уже сыграл! Сыграл не один раз! Я видел их! Они приходят, когда звучит музыка! Кто написал это?! Что это за симфония?! Что происходит?!
Мисс Грейсон медленно сняла очки. Положила их рядом. Лицо её посерело. Было видно, как в ней что-то ломается – словно груз многих лет, слишком тяжёлый, чтобы нести дальше.
– Эта музыка… – начала она. – Называется Symphony for the Silent Shadows. Симфония для безмолвных теней.
Она замолчала. Как будто каждое слово вызывало у неё физическую боль.
– Её сочинил человек… Композитор. По имени Джеймс Элридж. Он жил в конце XIX века. Странный, замкнутый человек, одержимый мыслью, что музыка – это не просто звук. Что она может… открывать. Двери. Переходы. Порталы.
Энтони стиснул пальцы. В голове шумело. Он чувствовал, как холод пробирается внутрь, словно каждое слово пробуждало в нём что-то… древнее.
– Элридж не писал просто ноты, – продолжала Грейсон. – Он создавал ключи. Симфония была его магнум опус, кульминация жизни. Но говорят, он не закончил её. Он погиб… на сцене. Во время исполнения финальной части. Внезапно. Музыка оборвалась, дирижёр упал замертво, а оркестр… говорил потом, что видел тени на сцене. Люди в зале слышали голоса. Тысячи голосов. После этого партитуру запретили. Архивы уничтожили. Почти все. Почти…
– Но… зачем? – выдохнул Энтони. – Зачем он это делал?
Мисс Грейсон сжала руки, будто боялась, что начнёт дрожать.
– Он верил, что музыка – это связь с потусторонним. Что с помощью вибраций, с помощью звучания, можно достучаться до мёртвых. Он хотел открыть врата. Соединить два мира. Но вместо этого… выпустил их. Тех, кто не должен был вернуться.
– И вы… вы всё это знали?! Почему вы дали мне эти ноты?! – Энтони почти закричал.
– Я… не хотела. Я надеялась, что ты не возьмёшь их. Я сказала "архив", не думая, что ты найдёшь именно её. Она находит только тех, кто может её сыграть. Она сама выбирает. Я… – она опустила глаза. – Я видела это раньше. Один мальчик. Десять лет назад. Он тоже… начал играть. А потом… исчез. Осталась только последняя страница партитуры. Кровью исписанная. Он был дирижёром. Как и ты теперь.
Сзади послышался шаг. Это был Тревор. Он стоял у порога, молча, бледный, как бумага.
– Дирижёр?.. – повторил он. – Что это значит?
Мисс Грейсон посмотрела на него и тихо сказала:
– Энтони начал её. Значит, он должен закончить. Эта музыка не терпит тишины. Если её не доиграть – она будет звучать внутри, гнить, разрывать изнутри. Но если закончить… – она замолчала, и в голосе её прозвучал страх. – Тогда… они выйдут. Все.
Энтони отшатнулся. Руки похолодели, как лёд.
– Я не собирался… – прошептал он. – Я просто хотел найти музыку для проекта. Я не знал…
Мисс Грейсон поднялась и подошла к нему. Её голос стал еле слышен, почти шёпотом.
– Они уже рядом, Энтони. Ты слышишь их во сне, чувствуешь в зеркале, видишь, когда не должен видеть. Симфония живёт в тебе. Ты – не слушатель. Ты – инструмент.
Он сглотнул. Горло сжалось. За спиной что-то скрипнуло. В кабинете погас свет. Только лампа на столе мерцала, будто в ней завёлся собственный ритм.
И он знал:
Когда он вернётся домой, следующая партитура уже будет ждать его.
