Комплимент

В едва проклёвывающихся сумерках, когда ещё не успели окончательно спрятаться в слегка посветлевшем небе бледнеющие звёзды, вы наконец видите неподалёку высокие заросли камышей и за ними реку с древним названием Аа.

Всезнающая Википедия уверяет, что на европейском пространстве существует немалое количество рек, упорно, однотипно и бесфантазийно называемых местным населением словом Аа. Похоже, что носители разных языков не слишком утруждали себя, величая всё, что течёт, коротким дифтонгом. Больше всего этих потоков в Нидерландах, где в наличии имеются целых 44 реки Аа. Они протекают и во Франции, и в Германии, и в наших краях – тоже не в единственном числе. Старинные карты хранят названия Курдяндской и Лифляндской Аа.

Источник утверждает, что топоним восходит к древнегерманскому aha, называвшему так воду, упоминает он и о славянском «а», обозначавшем поток воды.

Но оставим вопросы гидронимики. В данном случае всё познаётся эмпирическим путём. Ведь только войдя в эту реку в хорошую погоду, улёгшись на воду, широко раскинув руки и покачавшись в мягких объятиях волн, можно понять истинный смысл названия: река качает – вправо-влево или вверх-вниз – всех и всё, что погружено в неё. Именно так назвал её древний человек, ещё толком не умевший говорить и не имевший для этого ни слов, ни языка, а выражавший свои ощущения короткими звуками. Но смысл можно понять и почувствовать, оказавшись во власти этого мягкого колыхания – Аа-Аа-Аа. И только так передать свой восторг перед её силой и мощью.

Но опять же – вернёмся в ночь. Сначала вам предстоит встречать рассвет в поле у реки.

Едва только вы выходите из машины, как на вас набрасывается целая стая голодных комаров.

Комары в этих местах, хоть и назойливы, но не слишком агрессивны и кровожадны. Вы вспомнаете неудачные пикники на обочинах, например, невдалеке от поворота на деревню Печёнки или возле Старой Торопы в России. Автор не может не оставить в памяти потомков упоминание о них, ибо это были крупнокалиберные гигантские звери! Кажется, они набрались патриотического опыта ещё в эпоху изгнания незваных пришельцев в лице поляков, французов и немцев. Ген наполеононенавистничества и неприятия чужаков, а также коллективный порыв к атаке и изгнанию посторонних укоренился и процветает в этом кровососущем сообществе.

В отличие от тех назабываемых монстров, комары на ласковой реке Аа спокойны и незлобливы. Насекомые, конечно, организованно набросятся на вас всей стаей, но с ними вполне можно мириться – они какие-то не слишком активные и к тому же мелкие и мягкие. Впрочем, иногда их тоже бывает слишком много.

Совсем необязательно, что выйдя из машины, вы сразу отправитесь со своим спутником на мостки со всеми наживками и снастями. В конце концов, рыболовство – не женское дело. Но места в виде двух самодельных деревянных кресел на помосте достаточно много. И вы останетесь сидеть над водой в тихой праздной беседе.

Хотя вы приехали сюда отнюдь не ловить рыбу, а просто составить компанию и полюбоваться природой. В конце концов, вы можете даже незаметно уснуть в машине, потому что подъём в четыре часа утра не способствует бодрствованию. Если только вы не одержимы рыбацким азартом. А вы не одержимы.

Но совсем необязательно вы уснёте в такой момент – сейчас перед вами стоит задача снять восход солнца.

Когда-то вы поняли, что этот сюжет будет несчётное количество раз повторяться на ваших снимках.

Вы готовы фиксировать его и в телефоне, и фотоаппаратом – каждое мгновение траектории выползающего из-за деревьев светила.

Казалось бы, процесс это медленный и солнце должно быть неторопливым. Однако на самом деле оно стремительно меняет своё местоположение, перемещаясь вверх слева направо – буквально выпрыгивая и взлетая – от нижних ветвей до верхушек дальних деревьев. Порой кажется, что вам не угнаться взглядом за каждым новым мгновением этого бурного и ничем не остановимого восхождения ввысь. По мере подъёма диск из едва светло-жёлтого становится ярко-алым, растёт и со сногсшибательной скоростью увеличивается в размерах. И если сначала вы могли легко смотреть за его методично выверенным взлётом, то вскоре отмечаете, что не в состоянии даже взглянуть на огнедыщащий шар. Здесь вы явственно ощущаете, с какой космически бешеной скоростью вращается всё во Вселенной. И ещё боитесь упустить каждое мгновение этого форсированного подъёма.

Неожиданно высоко в небе прочёркивает свой тонкий белый инверсионный след пролетающий куда-то на запад самолёт. Вы представляете себе предутренний вылет невыспавшихся пассажиров из рижского аэропорта, наполовину выкуренные и затушенные перед взлётом сигареты, которые пилоты, спустя несколько часов, докурят после посадки где-нибудь в Гётеборге или Лондоне – традиция!

Но вот окончательно рассеивается лёгкая дымка или туман (в зависимости от сегодняшней погоды). Бесследно исчезают местные либерального нрава комары.

На траве начинают посверкивать бриллинтовые капли росы. А целое, до кажой травинки, насквозь мокрое поле превращается из сизовато-влажного в сверкающе-алмазное, наслаждается и блестит в щедрых тёплых лучах, которые становятся всё горячее и горячее. И весь пропитанный обильним утренним конденсатом зелёный ковёр с розовыми цветками сочного мясистого клевера греется и постепенно высыхает, обласканный солнцем.

Хочется верить, что автор ещё не утомил читателя восторгами и видами на небо и гектар поля в перспективе.

Посреди поля растёт красивый молодой невысокий крепкий дуб. Когда вы в первый раз приехали сюда в жаркий июньский полдень, то не могли оторвать от него глаз – настолько живописной была картина. Широко и степенно раскинув многочисленные симметричные ветви, он одиноко стоит под голубыми, в белых облаках, небесами, поднимаясь из скошенной травы. Поле, усыпанное скрученным в продолговатые брекеты-рулоны июньским сеном, напоминает о сюжете из «Ну, погоди!» Иногда сюда прилетает аист и начинает бродить между сенными тюками в поисках лягушек. Вид чарует вас, и вы начинаете щёлкать фотоаппаратом, приближая и удаляя изображение, ищёте красивые ракурсы, переходите на разные режимы. Даёте себе слово снимать этот дуб всякий раз, когда будете приезжать сюда.

Вы и делаете это, восхищаясь его красотой и жизнеутвердающей статью. Дерево с раскидистыми ветвями всегда дарит эстетическое наслаждение.

Вам всякий раз вспоминается толстовский дуб, всколыхнувший размышления и надежды Андрея Болконского. Но ваш дуб, в отличие от того классического, проснувшегося по весне старика, молод, здоров и силён, прекрасен и подаёт большие надежды. Ваш знакомец ещё слишком не по-толстовски юн, но вы предвосхищаете и видите его грядущее могущественное величие, пока не проявившуюся державность, задорную юношескую самонадеянность и богатырское будущее. Ему вольготно живётся и растётся под огромным июньским небом, посреди широкого поля, недалеко от реки с колыбельным именем Аа.

Между тем закон утренней зорьки вступает в действие и река тихо и щедро дарит вашему спутнику пару двухкилограмовых лещей.

На берегах реки Аа замечательно поётся – только надо отойти подальше от места рыбодобычи. Так, глядя на спокойные воды можно негромко, неторопливо, легко и весело взбираться голосом по нотному стану – «Из-да-ле-ка дол-го течёт ре-ка Вол-га». И утраченный от последствий ковида голос медленно возвращается к вам.

Сидя на раскладном стуле и глядя на реку, вы вспоминаете статьи из вашего журнала, рассказывающие о событиях, происходивших в этих местах в прошлом. Вы смотрите на спокойное течение, слушаете плеск крупных и не очень рыб и недоумеваете: когда-то лет сто назад в этих мирных водах – обиталище сомов, угрей, жереха и судаков – ходили воинственные флотилии захватчиков. Вам вспоминаются имена авторов статей, номера журналов и чёрно-белые иллюстрации. Каждая статья внимательно вычитывалась вами по несколько раз – на уровнях решения о печати, пару раз на предмет корректировки и редактирования и пару раз в макете. Так что исторические факты о реке глубоко сидят в вашей памяти. Однако реальность совершенно не вяжется с минувшими катаклизмами, так они далеки. Всё осталось в давнем прошлом. И ретроснимки начала минувшего века совершенно не компануются с тем, что находится перед вами. Например, с большим зелёным трактором, скашивающим траву на противоположном берегу. Не увязываются они и с бесшумно появившейся на зеркале воды лодкой незнакомого словоохотливого рыболова, который, проплывая мимо, интересуется уловом и сообщает о полуторакилограммовой щуке, которую буксирует за собой. Не совмещаются они и с легкомоторным самолётиком, тихо рокочущим под белыми ватными кучевыми облаками. Или со стаями белых чаек, целеутремлённо летящих в сторону моря.

Вам вспоминается и Михаил Клодт, живописавший эту реку ещё в XIX веке.

Не утомил ли вас, о, читатель, словоохотливый автор? Вам ещё хочется читать дальше?

«Дык вот!», как говаривала наша незабвенная преподавательница синтаксиса и обладательница профессорского звания, подводя итог сказанному и переходя к новой порции лингвистической информации.

Совершенно упоительно пребывание на берегах реки в проливной дождь, когда, оставив попытки переждать поначалу невинную мелкую морось, вы, осознав свои легкомысленность и наивность, впопыхах собираете вещи и бежите с ними к машине под толстыми, в верёвку, струями и ждёте окончания ливня. Ваше пристанище похоже на батискаф, погружённый в водную пучину. В какой-то момент становится ясно, что дождь зарядил надолго и не собирается прекращаться, а вам надо сматывать удочки во всех смыслах этого фразеологизма и уезжать из чудесных мест, пока всё не затопило. Высунуть нос из машины под потоки грандиозного и беспощадного небесного водопада нет никакой возможности. По стёклам текут обильные мощные ручьи, и ничего нельзя разглядеть снаружи. Перед собой вы можете видеть только пару жёлтых стаканчиков от термоса, стоящих на передней панели перед запотевшим стеклом. Прячась в спасительном прибежище, вы получаете удовольствие от приключения и неожиданно возникших препятствий в ожидании момента, когда станет окончательно понятно, что скорого конца катаклизму не предвидится и пора покинуть дивные сказочные берега реки Аа.

Но чаще вы попадаете сюда в хорошую погоду. Тогда, оставив мужа рыбачить, вы можете гулять по полю или устроиться на самой макушке горки, на площадке с огороженнным местом для костра, с заготовленными аккуратно сложенными жёлтыми осиновыми поленьями для следующего пикника. Рядом стоит вкопанный в землю широкий, рассчитанный на большие компании, дощатый стол со скамьями, где хозяин со своими гостями любит устраивать посиделки. Иногда друзья приезжают сюда порыбачить на выходные. Они ставят палатку, ловят рыбу, варят уху и жарят шашлыки. В ветвях дуба над столом иногда можно увидеть забытый привязанный электрический фонарик. Плато окружено заборчиком, искусно сплетённым из гибких веток. Отсюда открывается магнетический вид на окрестности, на реку, на противоположный берег, на пойменные луга.

За этим роскошным, ставшим серебристым от солнца и дождей, столом вы тоже устраиваете завтраки и обеды, которые проходят довольно быстро, потому что снизу с мостков всё время раздаётся призывно-назойливый звон колокольчика, извещающего об очередной поклёвке. А вы в душный солнечный день, находясь под защитой дубовых веток, можете не торопиться и почитать книгу или поразгадывать кроссворды. Как автору вам кажется, что это то место, которое способно подарить вам вдохновение. Так и представлялось вам дома, как хорошо будет писаться от руки в тетради, лежащей на дубовом столе. Но нет! В картинном уголке, вопреки всем мечтаниям и планам, совершенно не пишется – окрестности завораживают настолько, что нет сил и желания оторваться от них.

К тому же в этом дивном сказочном месте по совершенно необъяснимым причинам на вас может обрушиться град телефонных звонков, когда все друзья неожиданно вспоминают о вас и звонят поинтересоваться вашими делами. И любуясь панорамными видами, вы с удовольствием болтаете по телефону, например, с подружкой Наташкой – ни о чём. И посылаете ей фотографию того – практически толстовского – молодого дуба.

Вы можете пересказать утренний инцидент, когда вас угораздило попасть в ночной туман и проскочить нужный поворот с шоссе. И это на дороге, по которой вы всё лето ездите, как рейсовый автобус, и где вам знакомо всё до мелочей! Но ошибку вы замечаете очень скоро, потому что даже в темноте лесной пейзаж у обочины смотрит на вас чужим и незнакомым взглядом. И вскоре вы понимаете, что едете не туда. Вы разворачиваетесь, отправляетесь обратно и находите нужный вам поворот.

Когда вы в медитативном созерцании сидите на горке, ваше внимание всегда привлекает растущий среди поля дуб. Это центральная точка пейзажа. Вы привыкли к нему и, кажется, знаете каждую его ветку.

Он хорош в любое время суток. И особенно привлекателен вечером, когда снизу его ствол обволакивает озеро густого молочного тумана, а дуб стоит погружённым «по колено» в мягкий белый дым.

Но вот однажды в начале тёплого сентября вы замечаете, что листья на его ветвях начали желтеть – красиво и симметрично.

Вас удивляет ранняя седина молодого дерева, особенно с учётом того, что другая поросль ни в этих местах, ни в окрестностях даже не сделала намёка на смену «оперения». Однако на ветках молодого крепкого дерева издалека явственно видны жёлтоватые вкрапления – пожелтевшие листья.

Находясь в предчувствии загадки, в какой-то момент вы решаетесь направиться к дубу и посмотреть на него вблизи. Вы спускаетесь с горки и с беспокойными предчувствиями идёте к дереву по тропинке вдоль реки, потом сворачиваете на поле и пробираетесь по стерне. А когда приближаетесь и видите его в нескольких десятках метров от себя, то понимаете, что перед вами вовсе не жёлтые листья, а целые россыпи молодых крепеньких и ровненьких …жёлтеньких яблочек!

Метаморфоза повергает вас в шок.

Вы целое лето фотографировали дуб, лелеяли мечту поставить фотографию на обложку следующего номера журнала или к концу года использовать снимок в календаре. Или построить календарь на снимках одного и того же дерева – а-ля Клод Моне с его многовариантными стогами, мостиком, кувшинками, морским берегом или Руанским собором.

А дуб оказался яблоней!

Растерянно и разочарованно приговаривая нечто вроде «Какая неожиданность!» и, как вариант, «На осинке не растут апельсинки», вы смотрите на это чудо и огорошенно констатируете свою ошибку.

Вам остаётся только ошарашенно дополнить монолог хрестоматийным «Здравствуй, дерево!» и объективно отметить, что как яблоня оно тоже хорошо́ и невероятно красиво.

Дерево пристально смотрит на вас и красноречиво улыбается всеми россыпями медового цвета плодов, хитро и задорно выглядывающих из-под листьев.

А вы, сделав неожиданное открытие, отчасти чувствуете себя тем самым Ньютоном, неожиданно и коварно ушибленным спелым яблоком.

Хотя идея двенадцати снимков одного и того же объекта не покидает вас. Вы разочарованно вспоминаете о целой папке накопившихся за лето фотографий в компьютере и думаете, что пусть зритель тоже сначала обманется, а потом сделает поразительное открытие и расхохочется от сюрприза. Но вскоре вы критично осекаете себя мыслью, что в мае волей-неволей придётся запечатлеть и показать дерево в бело-розовых цветочках, и эффект неожиданности сразу пропадёт. Мыслительный процесс логически развивается, и вы понимаете, что проехать сюда по заснеженному декабрьскому полю, чтобы сделать чёрно-белую фотографию, вообще, невозможно.

Но какова красавица-яблоня!

Да и какая разница – «что это было?» – растение подарило вам вполне приличный, с некоторой долей анекдотичности, практически апологичный сюжет.

И почему бы не закончить цитатой?

«Да, он прав, тысячу раз прав этот дуб, – думал князь Андрей, – пускай другие, молодые, вновь поддаются на этот обман.»

Серость. Мурлость. Полосатость

Пришла и села. Счастлив и тревожен…

Афанасий Афанасьевич Фет

«Музе»

На столе старшеклассника Миши лежала открытая на белом чистом развороте толстая тетрадь для сочинений.

В бесплодном ожидании она провела в таком положении уже целую неделю. Но сегодня, в воскресенье, ждала очень сильно, томилась, переживала, исходила нетерпением и всем своим видом говорила, взывала, практически стонала и ныла о том, что завтра работа должна быть сдана. Иначе… Ну что может быть, если сочинение не сдано? Ничего хорошего.

То есть сегодня Миша должен был сесть за стол и от руки, а никак не в компьютере, написать 5—6 страниц размышлений о «дубине народной войны» в романе Льва Толстого «Война и мир».

– Так, суп, котлеты, макароны, овощи – в холодильнике, фрукты – в вазе на столе, – проговаривала инструкцию на прощание мама, – пиши и не забудь пообедать!

– Хорошо, мамуль, спасибо, – откликался Миша.

Родители уезжали на дачу, оставляя сына один на один с «чистым листом».

Писать сочинения для Миши не составляло проблемы. Главная трудность заключалась в том, что надо было умудриться поймать вдохновение. Но нужное настроение никак к бедолаге не приходило в течение недели. А без озарения писать сочинения он не мог.

Поэтому мама с папой и решили оставить его на выходной в ожидании музы.

– Компьютер на включай, – не унималась мама. – Иначе зависнешь и ничего не сделаешь.

– И телефон оставь в покое, – добавлял свои пять копеек папа, – будет та же песня.

Миша покорно и обречённо вздыхал и не спорил.

Всё это он прекрасно знал.

Перед ним маячил гигантский айсберг, тяжёлая глыба четырёхтомного романа с его показательной «дубиной».

– Ну, пока, деточка, – чмокнула сына в щёку мама. – Вдохновения тебе и удачи! Пиши! Мусю покормить не забудь!

– Ага, не покормишь её! – отвечал Миша, закрывая за родителями дверь.

Проделав эту простую операцию, он пошёл в свою комнату, отдёрнул штору и выглянул в окно.

Вскоре он увидел родителей, которые шли к стоявшей у подъезда засыпанной снегом машине. Мама остановилась, подняла голову и помахала ему рукой. Миша помахал рукой в ответ.

Он ещё постоял и посмотрел, как отец открыл дверцу, как мама устроилась на переднем сиденье, как папа поставил сумку с продуктами в багажник, как начал счищать с крыши небольшой сугробчик, завёл машину, включил обогрев, как продолжал очищать снег.

К Мише подошла кошка Муся и, легко вспрыгнув на подоконник, тоже стала смотреть в окно. Когда машина уехала, Миша с Мусей ещё некоторое время созерцали заснеженную показательно-ровную поверхность между домами, причудливо покрытые снежными шапками ветви деревьев, прочищенные дворником дорожки с аккуратными снежными отвалами, большого снеговика с оранжевым носом-морковкой в окружении пяти маленьких снеговичков, пару ворон, прыгавших у подъезда и стайку воробышков, прилетевших к висящей на ветке липы кормушке.

Миша с удовольствием смотрел вместе с Мусей её любимый ежедневный сериал.

Муся была всеобщей любимицей. В доме её часто называли понравившимися словами, которые пять лет назад Миша восторженно приговаривал, гладя тогда ещё маленького подаренного на день рождения котёнка: «Серость. Мурлость. Полосатость!»

Сегодня на дачу Мусю не взяли – она не любила дальних автомобильных переездов, боялась скорости, нервничала, пугалась встречных машин, могла от нахлынувших треволнений сделать лужу.

Так что зимой кошку не трогали и только летом вывозили на природу, где Миша, его родители, бабушки и дедушки большим дружным коллективом проводили лето.

Миша погладил Мусю по голове и перевёл глаза на соседний дом, смотревший на него всеми своими окнами.

Напротив, за окном одноклассницы Насти, традиционно восседала пушистая чёрно-белая Принцесса Турандот, замершая в неподвижном созерцании зимних красот.

Чуть правее и парой этажей ниже, за отдёрнутой занавеской, Миша увидел рыже-полосатого Персика, принадлежавшего другому его однокласснику Никите. Персик тоже развлекался разглядыванием зимних пейзажей.

Настя называла этого апельсинового толстяка амбивалентным, и вполне заслуженно, потому что кот любил расслабиться в ласковых руках, гладивших его, разнежиться, размурлыкаться, пустить при этом обильные слюни и полезть целоваться. Однако, пресытившись и дойдя до какой-то одному ему ведомой точки терпения, милейший Персик мог резко вскочить, беспардонно укусить ублажавшую его послушную руку, впиться в неё когтями и резко рвануть подальше с колен, на которых он только что самозабвенно предавался эйфории.

– Ладно, Мусь, наблюдай за обстановкой, – оторвался от панорамных видов Миша, – а я пойду про дубину писать.

Он отошёл от окна и сел за стол. Взял ручку, занёс её над чистым листом бумаги, призванным служить черновиком, и написал название. Потом на минуту задумался, собрался с мыслями и, почувствовав прилив долгожданного настроения, начал писать.

Он увлёкся. Вслед за одной фразой следовала другая, мысль активно и продуктивно работала, а прилетевшая муза щедро и воодушевлённо нашёптывала ему нужные слова.

Текст получался именно таким, каким его предвидел автор. Миша исписал уже целый лист и взял из стопки следующий.

И только он положил его перед собой, в порыве настрочил первое предложение, как почувствовал сбоку тепло приближающегося живого существа, а потом увидел Мусю, которая легко и грациозно вспрыгнула прямо на только что родившуюся задокументированную фразу и мягко улеглась на неё.

– Муся! – с укором воскликнул Миша и тихонько сдвинул кошку с рабочего поля.

Но едва он опять занёс над бумагой ручку, чтобы продолжить писать, как Муся подвинулась и улеглась точно на то место, где должны были появиться новые слова.

– Ну Муся! – опять упрекнул любимицу Миша и осторожно вытащил из-под кошки белый лист.

Но Муся бесцеремонно устроилась как раз на том пространстве, где Миша намеревался продолжать рассказ о партизанском движении в суровые годы Отечественной войны 1812 года.

– Муся, не мешай, пожалуйста, – подчёркнуто вежливым тоном попросил кошку Миша, полностью вытащил лист из-под тёплого пушистого серо-полосатого бока и попытался писать дальше.

Но кто может противостоять своенравной кошке, поставившей перед собой цель? Вскоре непоколебимая Муся опять беззастенчиво аннексировала сводобное пространство.

Миша решительно встал и аккуратно переложил Мусю на диван, прямо на её любимую шерстяную мохнатую зелёную подушку.

Муся, конечно, обиделась и демонстративно села, показывая, что до глубины души оскорблена и лежать здесь не намерена.

А Миша, стремясь захватить освободившуюся бумажную территорию, поспешно уселся за стол, в полёте писательского азарта схватил ручку и поднял её над частично заполненным листом. Он даже написал первую пришедшую ему на ум фразу.

И вскоре почувствовал когтистые лапы вспрыгнувшей ему на спину кошки.

Он привык к подобным выходкам, слегка вскрикнул, съёжился, смиренно пригнулся, выпрямил спину, создав таким образом удобный аэродром для приземления, но творить не прекратил.

Муся немного полежала на узурпированном пятачке. Однако что такое неширокая юношеская спина с торчащими лопатками и проступающими позвонками и рёбрами под тонкой футболкой, с которой любая вещь начинает сползать? Особенно «шерстяная». Лежать Мусе было неудобно. Она встала на все четыре лапы на отвоёванном плацдарме и потянулась носом к Мишиному левому уху. Не прекращая писательского труда, Миша послушно подставил ухо – он ловил момент, пока интервентка не перекрыла место для письма, и увлечённо заполнял его ровными аккуратными буквами.

Муся потёрлась довольной мордочкой о Мишино левое ухо и располагающе примурлыкнула что-то ласковое.

Мише было щекотно от лёгких прикосновениий мягкой шерсти к своим шее и уху. Но теперь у него гостила совсем другая любовь – снизошедшая муза, благородно прилетевшая помочь в сочинительстве. Поэтому он не позволил себе разнюниться, как его настойчиво призывала Муся, и, оставаясь в сжатом положении, втянул голову в плечи и не прекратил литераторствования.

Муся переменила дислокацию и зашла с другой стороны. Она перевернулась и начала с повышенной громкостью петь свои самые изысканные песни теперь уже в правое Мишино ухо.

Но герой наш держался, хотя иногда отвлекался, привычно на ходу автоматически отпуская расхожее короткое «мрр» в адрес жаждавшей общения наугомонной кошки.

Увидев, что её поползновения не действуют на непробиваемого хозяина, Муся улеглась на Мишину шею, свесив голову с левого плеча, а хвост – с правого.

Лежать в качестве шарфа боа ей тоже не понравилось.

Муся уселась на верхнюю часть пригнутой Мишиной спины и изобретательно принялась вылизывать дорожку на его затылке. Она точно знала, что никто в доме не мог устоять перед таким мощным приливом нежности, а потому увлечённо работала шершавым розовым языком, оставляя мокрую тропинку из слипшихся волос.