Полная версия
Гольфистка. Последний удар
Папа вдруг посмотрел прямо на меня – и, чёрт возьми, улыбнулся. Настояще, с искренней теплотой.
– Кажется, Влада, я снова влюбился в твою мать.
Я моргнула.
– Что?.. – выдохнула я, будто у меня на секунду отключился разум.
Я повернулась к нему, мы встретились взглядами – и я поняла, что в этом бурлящем, совершенно безумном моменте… мы оба просто не знали, смеяться нам или кричать.
Алекс всё это время сидел на полу у стены, руки на коленях, взгляд опущен – будто пытался не просто отдышаться, а удержать себя от разрыва внутри. Он был похож не на парня, который спас жизнь, а на того, кто только что пережил что-то большее, чем бой.
Когда мама врезала Виктору пощёчину, он вздрогнул, но не встал.
Когда она схватила его за галстук и вдавила в стену – только сильнее сжал кулаки.
Когда отец вдруг сказал, что снова влюбился в маму – Алекс поднял голову. Медленно.
Я увидела, как его брови поползли вверх, потом слегка нахмурились, а потом он повернулся ко мне с выражением такого живого, почти отчаянного недоумения, что я чуть не рассмеялась – впервые за всё это время.
– Это… – он покачал головой. – Это что сейчас было?
Он смотрел на моих родителей, как будто пытался вычислить, настоящие они или галлюцинация от стресса. Я опустилась на корточки рядом, чтобы быть с ним на одном уровне, и тихо прошептала:
– Добро пожаловать в мою семейную драму. Версия без купюр.
Он слабо усмехнулся, провёл рукой по волосам, выдохнул.
– Слушай, я видел аварии, драки, угрозы, чуть не столкнул машину с обрыва… но вот это – это – сломало мой мозг.
Я слегка коснулась его руки.
– Алекс… ты всё ещё на полу.
Он хмыкнул.
– На полу хотя бы понятно, где вверх и где низ. А рядом с вами – я уже не уверен.
Мы оба рассмеялись. Слабо, по-настоящему, с хрипотцой.
Алекс тихо прошептал:
– Она всегда была такой?..
Я только покачала головой.
– Нет. Она была… тише. Мягче. И далека от ударов пощёчин. Но сейчас…
Я сглотнула.
– Сейчас она – как будто тоже впервые настоящая.
Алекс выдохнул.
– Тогда я понимаю, на кого ты похожа. Вы все… Вы умеете рвать тишину.
Я кивнула. Горло сдавило. Но в груди вдруг стало теплее.
Мама стояла так близко к Виктору, что, казалось, ещё одно слово – и воздух между ними воспламенится. Её пальцы медленно разжались, отпуская галстук, а глаза по-прежнему не отпускали взгляд. Но больше она ничего не сказала.
Она просто выпрямилась, провела рукой по волосам, словно возвращая себе самообладание, и подошла ко мне.
– Будь рядом с ней, – тихо сказала она Алексу, мельком взглянув на него.
Он только кивнул – без слов, с уважением.
Потом мама посмотрела на меня. И в её взгляде не было гнева. Только усталость. И что-то нежное – совсем на дне, почти неуловимое.
– Я люблю тебя, Влада.
– Я знаю, – прошептала я.
Папа молчал. Он подошёл к ней, поддержал за локоть, и они вместе направились к выходу. Но вдруг он замер, словно вспомнил что-то, резко развернулся и вернулся ко мне.
– Чуть не забыл, – пробормотал он, вытаскивая из внутреннего кармана пиджака небольшую коробку, обёрнутую плотной бархатной бумагой.
– Это тебе. Небольшой подарок. Открой дома. Обязательно. Не здесь.
Он протянул её и, едва заметно сжав мою руку, добавил:
– Иногда я всё-таки не совсем дурак. Пусть и ошибаюсь чаще, чем хотел бы.
Я кивнула, сжав коробку в ладонях. Он развернулся и ушёл вслед за мамой, не оборачиваясь.
Дверь за ними закрылась. И только тогда я почувствовала, как выдохнула по-настоящему. Как будто до этого – дышала через стекло.
А за спиной остался Виктор.
Я повернулась к нему. Он всё ещё стоял у стены. Один. Рубашка помята, галстук сбился, на щеке – отпечаток руки моей матери, не физический – эмоциональный, прожигающий. Он не смотрел на меня. Впервые – не сразу. Как будто не знал, может ли. Имеет ли право.
Я смотрела на него, и в голове звучала тишина. Та, в которой хочется сказать многое. Но слова – слишком громкие. А чувства – слишком хрупкие.
Он прошёл через суд. Молчаливый, женский, беспощадный. Сначала – от меня. Потом – от матери. И сейчас стоял, будто искупал всё это телом. Без оправданий. Без бегства.
Он не выглядел слабым. Нет. Он выглядел… обнажённым. По-настоящему. Без брони. И, может быть, впервые – настоящим.
Я всё ещё держала коробку в руках. В ней что-то лежало. Что-то, что мой отец выбрал для меня – не по договору, не по деловому интересу. Что-то личное.
Я сжала её крепче. Потом посмотрела на Виктора и, тихо, почти шёпотом, сказала:
– Тебе тоже нужно время. Не только мне.
Он поднял взгляд. И впервые за всё это время просто кивнул. Без слов. Без гордости. С пониманием.
Я повернулась к Алексу. Он поднялся с пола, тяжело дыша, будто сам прошёл через всю эту бурю. Мы не сказали друг другу ничего. Просто пошли – вместе. Навстречу ли ночи, тишине или началу – я не знала. Но точно не в прошлое.
2 глава
ОнКогда мы вышли из больницы, воздух показался на мгновение свежим. Свободным. Почти живым. Но щеку всё ещё жгло. Не от удара – нет. От истины, врезавшейся в меня ладонью её матери.
Я прошёл через многое. Я держался в огне, в крови, в переговорах, где каждое слово – как шаг по минному полю. Но ничто, ничто не горело так, как этот шлёпок, нанесённый женщиной, которая любила свою дочь бескомпромиссно. И я это видел. Я это принял. Я не стал защищаться.
Мои пальцы невольно коснулись лица – кожа горела, как после ожога. Но внутри было горячее. Не от пощёчины. От её слов. Влады.
"Это не твой выбор. Это мой."
Её голос – не сорвавшийся, не крик – а чистый, уверенный разрез. И этим он бил больнее.
"Ты не доверил мне не информацию. Ты не доверил мне себя."
Эта фраза застыла в груди, словно игла, которую не вытащить. Она не кричала. Она не умоляла. Она просто ушла – и это было хуже любых упрёков.
Я дошёл до парковки и тогда я увидел свою машину.
Чёрный Aston Martin. Раньше безупречный. Стальной. Сильный. Теперь – вмятый, с треснутыми стёклами, словно прошёл через ураган. Один бок изуродован, капот – с провалом, будто чья-то ярость врезалась туда с отчаянием. Машина была почти неузнаваемой.
Я медленно провёл пальцами по капоту. Металл был тёплым, будто до сих пор дышал. Потрёпанный. Почти мёртвый. Но он всё ещё стоял. Он доехал.
И только тогда эта мысль ударила в голову – отчётливо, чётко, как пощёчина матери Влады.
Как… он вообще доехал в таком состоянии?
Это невозможно. С такими повреждениями… Он не должен был. Ни одна машина не выдержала бы. Тем более после лобового тарана. После обрыва. После удара.
А он – доехал. На грани. На последних каплях бензина. На злости.
На страхе потерять. На желании успеть.
Я прищурился. Теперь я видел всё иначе. Эта машина была не просто искорёжена. Она была метафорой. Олицетворением того, что сделал Алекс. Он сел за руль, когда руки дрожали. Он мчал, когда глаза застилала паника. Он выбрал путь, на котором каждая секунда могла стать последней.
И всё равно – он доехал.
Я выдохнул, отступая от машины, будто отпуская боль, уважение, и что-то большее – то, что рождалось во мне к нему. Потому что если такая машина в таком состоянии способна добраться до цели, то, возможно, и я – в своём разбитом, молчаливом, вечно контролирующем состоянии – тоже ещё могу… доехать. Если по-настоящему захочу.
Я застыл. Рядом стоял Алекс. С поцарапанными руками. С исцарапанной душой. Уставший. Сгоревший. Но живой. Живой. Он стоял, как будто хотел что-то сказать, извиниться, оправдаться. Но я лишь посмотрел на него. Долго. Словно впервые по-настоящему увидел. И тогда… я положил ладонь на разбитое стекло. Провёл пальцами по царапинам.
И тихо сказал:
– Я могу купить новый Aston. Но тебя… тебя, Владу, Карин и Максима я не смогу заменить.
Он выдохнул. Я не смотрел – но знал, что он это слышал. И понял. Я сделал шаг назад. Щека всё ещё горела. Но боль ушла вглубь. Потому что я понял кое-что важное:
В этой жизни можно потерять всё. Даже тех, кого любишь. Но если ты всё ещё способен выбрать человека – вместо гордости, молчания, железа – ты ещё жив. И у тебя есть шанс всё исправить.
3 глава
ОнаМы ехали в тишине. Машина скользила по пустынной дороге, унося нас прочь от больницы, прочь от вспышек боли и громких слов.
Я сидела на заднем сиденье, всё ещё в вечернем платье, которое теперь казалось чужим – слишком ярким, слишком спокойным для той, что возвращалась из этой ночи. Ткань холодила кожу, как будто напоминала: ты ещё здесь, ты цела, дыши.
На плечах всё ещё было пальто Виктора – его тяжёлый, тёплый запах – мята, дым и упрямство. Я не сняла его. Не потому что замёрзла. А потому что не смогла. Не сейчас.
Рядом со мной сидел Алекс, чуть развернувшись, чтобы видеть меня. Он молчал, не спрашивал. Только изредка косился – будто проверял: не исчезла ли я. Не растворилась, как всё, что он боялся потерять.
Впереди, рядом с водителем, сидел Виктор. Прямой, как струна. Лицо каменное. Но я знала – под этой тишиной всё бурлит. Он не смотрел назад. Но я чувствовала – он знал каждый мой вдох. Я тоже не могла смотреть на него слишком долго. Не сейчас. Потому что всё ещё горели слова, как раны под кожей:
«Это был не твой выбор. Это был мой.»
Воздух в салоне был плотным, как после грозы. У каждого из нас внутри была своя буря, и мы не касались друг друга словами, но ощущали. Движение. Пульс. Голову, склонённую к окну. Нервы, натянутые, как струны.
Я чувствовала, как эмоции внутри меня пытаются прорваться. Боль, гнев, благодарность, страх, нежность, усталость. Они мешались, как вода и пепел. Я не знала, что из этого – настоящее. А что – отголосок ночи.
Пальцы Алекса лежали рядом. Я коснулась их едва заметно. Он не посмотрел. Просто сжал мою руку. Не крепко. А так, будто говорил: "Я в порядке."
Когда машина свернула с трассы и покатила по узкой дороге, ведущей к дому у моря, внутри меня вновь что-то сжалось. Этот дом – небольшой, но дорогой, с панорамными окнами и запахом соли в каждой доске – принадлежал Максиму.
Он всегда был там. Всегда встречал. С кофе, с иронией, с тем спокойствием, которое сбивало внутренние шторма.
Но сейчас… Дом тонул в темноте. Фары осветили пустую веранду. Ни одного огонька. Ни теней за окнами. Тишина. И во мне вспыхнуло острое, ледяное чувство – паника.
– Света нет… – прошептала я, склонившись вперёд.
Мои пальцы сжали край сиденья.
– Может… может, и с ним что-то?..
Нет. Нет, только не снова. Не ещё один. Не после Карин. Не после всего, что я сегодня видела.
– Влада, – тихо сказал Алекс, сразу наклоняясь ко мне ближе, – не накручивай. Возможно, просто…
– Я позвоню, – перебил его Виктор.
Его голос был твёрдым, без лишней суеты. Но я слышала в нём то же напряжение, что стучало у меня в висках. Он уже доставал телефон, листал список контактов. Я слышала, как включилась громкая связь.
Два гудка. Три.
– Возьми трубку… – прошептала я.
Пальцы дрожали. На плечах всё ещё было его пальто, и оно больше не грело. Оно давило. Как груз воспоминаний.
– Да? – раздался наконец сонный, чуть раздражённый голос.
Максим.
– Ты где? – коротко спросил Виктор.
– На работе. Задержался. У меня ночное совещание с Лондоном, всё затянулось. Решил остаться в своей квартире, не тащиться в дом. А что?..
– Всё в порядке, – отозвался Виктор и, бросив на меня быстрый взгляд, добавил тише, – просто были уверены, что ты уже здесь.
– Нет, меня не будет до утра. Пользуйтесь домом, как всегда, – пробормотал Максим. – И, Виктор, ты там… хотя, не важно.
– Спокойной ночи, – коротко ответил Виктор.
Связь оборвалась.
Я выдохнула так резко, как будто только что вышла из воды, в которой держалась слишком долго.
– Он в порядке, – сказал Алекс, тихо, с облегчением.
Я кивнула. Но внутри всё ещё дрожало.
– Прости, – прошептала я, – я просто…
– Это нормально, – ответил он. – После всего – это чертовски нормально.
Виктор вышел первым, чтобы открыть дверь. А я осталась на секунду в машине. Одна.
И поняла: всё теперь будет иначе. Даже тишина в доме. Даже знакомые стены. Даже пальто, которое висело на плечах.
Потому что теперь… я слышала каждое движение тени за своей спиной. И училась не бояться её. А быть сильнее.
Я вышла из машины последней.
Море шумело где-то за домом – глухо, низко, как чужое дыхание в темноте. Воздух был прохладным, пахнул солью и сырой древесиной, и пальто Виктора, всё ещё лежащее на моих плечах, казалось чужим. Слишком тяжёлым. Слишком его.
Виктор уже стоял у открытой двери, придерживая её для меня. Я подошла. Он хотел что-то сказать – это было видно. Он даже чуть приподнял руку, как будто собирался коснуться моего плеча, как раньше – чтобы остановить, успокоить, вернуть меня в его мир.
Мы поднялись на второй этаж. Шаги глухо отдавались по лестнице, как будто даже дом понимал, что в эту ночь тишина важнее слов. Алекс остался внизу, на кухне, обещав заварить чай. Я шла впереди, всё ещё в вечернем платье, с пальто Виктора на плечах – тяжёлым, пропитанным его запахом: мята, дым, холодная решимость.
Виктор шёл за мной. Не торопясь. Я слышала его дыхание. Слишком ровное. Слишком контролируемое, чтобы быть настоящим.
Я подошла к двери своей комнаты. Остановилась. Он тоже остановился.
– Влада… – тихо произнёс он.
Я не обернулась. Не двинулась. Только стояла, глядя вглубь тёмной комнаты, будто там, за порогом, пряталась хоть какая-то опора.
Он хотел продолжить. Я чувствовала – вот-вот скажет. Что-то важное. Что-то, что может сдвинуть глыбу между нами. Но я резко захлопнула дверь. Прямо перед его лицом. Без слов. Без взгляда. Без разрешения на “ещё хотя бы одно”.
Он остался снаружи. А я – внутри. С гулкой пустотой в груди и ладонью, всё ещё сжимающей ручку двери. По ту сторону – тишина. Он не постучал. Не позвал. Не уговаривал. И я поняла: он услышал. Понял, что всё сказанное за вечер – это не просто ссора. Это граница. Он больше не моя тень. А я не его молчание.
Я опустилась на кровать, сбросив с плеч пальто. Оно соскользнуло, как оболочка, которую я наконец решилась снять. И осталась одна. В своей комнате. В своей боли. В своей свободе.
Когда Виктор ушел, тишина внутри дома стала звенящей. Такая, от которой устают даже стены. Я слышала, как Алекс поднялся наверх – медленно, не как обычно, без лёгких реплик и коротких фраз. Он прошёл мимо моей двери…
Остановился на секунду. Я знала – он чувствовал, что происходит за этой стеной. Но он не постучал. Он уважал моё молчание.
Я прижалась лбом к двери, и сквозь неё, как через тонкое стекло, услышала, как в соседней комнате щёлкнула ручка. Алекс ушёл к себе.
Он тоже молчал. Но я чувствовала: ему сейчас не легче, чем мне.
Там, в своей комнате, он, наверное, всё ещё держался. Привычка. Сила. Молчание – как броня. Но я знала: внутри у него тоже всё болит.
Он спас Карин. Он рисковал. Он ехал – не думая о себе. А теперь… Он остался наедине с мыслями, которые жгут сильнее любых ран.
Это была такая же тишина, как у меня. Только мужская. Глубокая. Одинокая.
Я представила, как он сидит на краю кровати, не включая свет, с локтями на коленях и опущенной головой. Как молча смотрит в пол, прокручивая всё, что было – и то, что не успел сказать. Карин. Сломанная машина. Кровь. Виктор. Я. И этот дом – слишком тихий для того, кто спасал жизнь. И теперь не знает, что делать со своей.
Я переоделась в простую мягкую пижаму и накинула сверху тёплый кардиган. Всё ещё дрожало внутри – не от холода, а от того, что не отпускает изнутри. Я долго смотрела на себя в зеркало, стараясь найти в отражении хоть какое-то спокойствие.
Не нашла.
На тумбочке лежала аптечка. Маленькая, чёрная, с потёртыми уголками. Взяла её – и вышла в коридор, не включая свет. Тихо. Почти неслышно. Только пол скрипел под босыми ногами.
Я остановилась у двери Алекса.
Пару секунд постояла в нерешительности – рука зависла над деревом. Но потом постучала. Один раз. Чётко.
– Да? – раздался его голос. Хриплый, усталый.
– Это я, – сказала я. – Влада.
Пауза. Потом щелчок замка. Дверь открылась на несколько сантиметров, а затем он впустил меня.
В комнате было полумрачно. Небольшая лампа на прикроватной тумбе отбрасывала мягкий оранжевый свет. Алекс был в футболке, помятой, с закатанными рукавами. На руках – ссадины, порезы, синяки. Локти сбиты, пальцы поцарапаны. Щека слегка отекла.
– Можно? – я подняла аптечку.
Он ничего не ответил. Только сел на край кровати и протянул руки.
Я опустилась рядом. Открыла аптечку. Хлопнула крышка. Легкий запах антисептика. Он молчал, но я чувствовала, как напряжены его плечи. Я осторожно взяла его ладонь и начала обрабатывать раны. Он вздрогнул, когда ватка коснулась кожи, но не отдёрнул руки.
– Прости, щипет, – шепнула я.
– Бывало хуже, – буркнул он.
Но голос был не дерзкий. А уставший. Сломанный. Настоящий. Я продолжала. Молча. Аккуратно. Ладонь за ладонью. Пальцы. Костяшки. Локти. Каждое прикосновение – не просто забота. Прощение. Благодарность. Признание.
Алекс сидел на краю кровати, немного склонившись вперёд, пока я аккуратно обрабатывала порез на его плече. Рана была неглубокая, но я всё делала медленно – не из-за страха причинить боль, а потому что в этом прикосновении было что-то большее, чем просто забота. Мы оба это знали, но молчали.
Он наблюдал за мной, за движениями моих пальцев, за тем, как я ловко бинтую его руку.
– Где ты научилась это делать так… – пробормотал он, – уверенно. Не дрожишь, не морщишься. Как будто… привычка.
Я чуть усмехнулась, не поднимая на него глаз.
– Опыт, – сказала я с иронией. – Так сказать, домашняя практика. Бесплатно, без сертификатов.
Он застыл. Тишина повисла между нами на пару ударов сердца. Я знала, что он понял. Не сразу. Но понял.
– Антон?.. – тихо спросил он, почти не веря, что произнёс это вслух.
Я кивнула. Легко, как будто речь шла не о годах страха. О годах боли, спрятанной под дорогими тканями, под улыбками, под тихим "всё хорошо".
– Первое время просто училась делать это быстро, – сказала я. – Чтобы синяки не бросались в глаза. Чтобы не осталось следов. Чтобы никто не видел.
Я посмотрела на него. Он отвёл взгляд. Его челюсть сжалась, пальцы нервно сжались в кулак.
– Если бы я тогда был рядом… – прошептал он.
– Ты бы не смог ничего изменить, Алекс, – перебила я мягко. – Антон делал всё медленно. Точно. Под кожу. Так, чтобы ты начинаешь и сам в это верить. Я и поверила.
Он покачал головой, словно пытался вытряхнуть из себя невозможное – то, что он узнал обо мне сейчас.
– А теперь? – спросил он после паузы. – Ты всё ещё веришь в это?
Я задержала взгляд на его лице. Уставшем. Изрезанном. Настоящем.
– Нет, – сказала я. – Теперь я верю в себя. И, может быть… немного – в тебя.
Он усмехнулся, горько, но с теплом.
– Это уже больше, чем я когда-либо заслуживал.
Мы замолчали. Но теперь между нами не было тишины. Была – связь. Сквозь боль. Сквозь тьму. Сквозь всё, что оставили за дверью.
Я закрыла аптечку, аккуратно протёрла руки и положила ладонь на плечо Алекса.
– Отдыхай, – прошептала я. – Я рядом. Если что – просто позови.
Он кивнул, сжав губы. Плечи его были по-прежнему напряжены, но теперь – чуть меньше. Не потому что стало легко. А потому что кто-то остался рядом, когда темно.
Я вышла из его комнаты и мягко прикрыла за собой дверь.
На полу в своей комнате, у тумбочки, я заметила коробку. Подарок отца. Бархатная, тёмно-красная. Прочная. Закрытая. Молчаливая.
Я остановилась, глядя на неё. Он сунул её мне в руку на прощание, с той редкой, растерянной теплотой, которую я привыкла от него не ждать.
"Открой дома", – сказал он. И в тот момент в его голосе было что-то… настоящее. Я села на кровать, взяла коробку в руки. Пальцы сами скользнули к краю крышки – но… я остановилась.
Не сегодня.
Слишком много боли. Слишком много слов. И я боялась, что даже подарок сейчас превратится в ещё одну воронку воспоминаний. Я аккуратно отложила коробку на прикроватную тумбу, рядом с телефоном. Пусть подождёт. Пусть утро сначала научится быть тише.
Завтра я открою её. Завтра я решу, готова ли я принять то, что он вложил в неё.
Сегодня – я просто жива. И этого достаточно.
4 глава
Палата реанимации была тускло освещена. Глухой гул аппаратов, ровный ритм кислородной подачи, лёгкое мигание мониторов. Здесь всё было остановлено, как будто сама жизнь затаила дыхание, не решаясь двигаться дальше.
Мужчина вошёл тихо. Без лишнего звука, как будто не хотел тревожить даже стены. Он был в длинном пальто, тень от капюшона скрывала половину лица, но по походке, по медленным, выверенным движениям было ясно:
Он чувствовал себя хозяином в этой тишине.
В кровати – девушка. Юная. Худощавая. С коротким каре, тёмными волосами, в которых запутались следы боли. На лице – ссадины, губы слегка опухли, щёка в бинтах, ключица зафиксирована. Руки – безжизненно лежат вдоль тела. Она дышала только потому, что машина рядом разрешала ей это делать.
Мужчина склонился ближе. Не с жалостью. С интересом. Словно изучал экспонат, тщательно отобранный для чего-то важного. Он достал телефон и сделал снимок. Без вспышки. Без звука. Камера поймала её лицо в полутени. Неживое. Уязвимое. Красивое.
Он посмотрел на экран. Улыбнулся. Почти тепло. Почти.
– Владе… очень понравится твой вид, – прошептал он, убирая телефон в карман.
Он задержал взгляд на мониторе – как будто ждал, что кривая вдруг дрогнет. Но нет. Пульс ровный. Жизнь – едва держится. А значит, всё идёт по плану.
Он обернулся, взглянул через плечо, проверил тишину – и вышел. Так же, как и вошёл: призраком. Позади осталась только слабая вибрация датчиков и одна дышащая тень, которая вскоре может стать чужим козырем в чужой игре.
Он вышел из больницы неторопливо, почти лениво, как будто не был только что в реанимации, где жизнь еле теплилась под трубками и датчиками.
Сигарета медленно тлела в пальцах, пока он шагал через парковку, кутаясь в ворот пальто. Ночь была тёплой, но ему это было не важно. Он и так горел изнутри – от предвкушения, от контроля, от своей любимой роли: кукловода.
В телефоне уже было готово фото. Карин. Беспомощная. Хрупкая. Прекрасная в своей уязвимости. Он остановился у своей машины, сел за руль, открыл окно и прикурил снова, медленно, смакуя момент.
Пальцы коснулись экрана. Он написал под снимком:
Позвони мне, если хочешь знать чуть больше. – Антон.
Нажал “отправить” и даже не успел сделать первую затяжку, как экран снова загорелся – входящий вызов.
Имя: Влада.
Улыбка, едва заметная, но настоящая, скользнула по его лицу. Он ответил, не торопясь.
– Признаться, я думал, ты выдержишь хотя бы минуту тишины, – лениво произнёс он. – Но ты же всегда была импульсивной.
– Что ты с ней сделал?! – Влада почти не дышала, голос был сорван, как обнажённый нерв.
Он прислонился плечом к сиденью, уставившись в тёмное небо за лобовым стеклом.
– А ты не хочешь сначала спросить, как я? – усмехнулся. – Всё-таки, столько времени…
– Что. Ты. Сделал. – повторила она, медленно, жёстко, и в её голосе зазвучал тот металл, который он всегда так… ценил.
– Пока что… ничего. Она отдыхает. Живая. Красивая, даже в крови. И – неподконтрольная тебе. Знаешь, как приятно наблюдать за тем, кого ты не смогла защитить?
Тишина. Даже дыхания не слышно.
– Ты думаешь, я испугаюсь? – спросила она тихо, хрипло.
Он выдохнул дым.
– Нет. Я думаю… ты сломаешься. Потому что на этот раз всё не по твоим правилам, Влада. На этот раз – я первый сделал ход.
Он повесил трубку. Без предупреждения. С удовлетворением. Как человек, знающий: он бросил спичку. И теперь будет ждать, как горит.
Тишина после сброшенного вызова висела в воздухе, как удушливая дымка.
Антон закрыл глаза, выдохнул, позволяя затяжке раствориться в ночи. Он уже ожидал, что на этом всё – что Влада проглотит яд, как всегда, молча, и уйдёт в себя. Он знал её тишину. Но не её решимость.
Через несколько секунд – телефон снова зазвонил. Он оторвал взгляд от неба и посмотрел на экран. Имя снова то же.
Влада.
Бровь чуть дрогнула. Удивление – тихое, хищное, но настоящее.
Он медленно принял звонок.
– Я, признаться, не думал, что ты наберёшь второй раз, – сказал он спокойно, но в голосе уже звучал интерес. – Это… приятно. Ты ведь так редко просишь.
