Двойное дно

Я оглядываю женщин вокруг нас, и каждая из них стреляет голодными глазами в сторону моего мужа. Как и мне раньше, им интересно, каков он. Как целуется. Как трахается.

Делаю глубокий вдох и плавно опускаю руку по бедру под стол, теперь она касается шорт Скотта. И этого достаточно. Близости его тела достаточно, чтобы сердце начало тяжело биться. Одна секунда, две секунды, три. Я уже готова положить руку ему на бедро, но тут он приглашает Сэл сесть рядом, отодвигается, освобождая ей место, и плюхается задницей прямо мне на кисть, отчего я громко вскрикиваю.

– Что? – хмурится муж.

– Ты сел мне на руку.

– Расслабься, – ухмыляется он и продолжает свой разговор.

Я до боли прикусываю язык. Если Скотту нужно, чтобы я расслабилась, значит, придется найти то, что меня расслабит.

Когда Кев с пивом подходит к столу и подмигивает мне, пальцем подзываю его. Он именно тот, кто поможет ослабить нервное напряжение. Спокойный, беззаботный, милый Кев, при виде которого люди улыбаются. Он обходит вокруг стола и смотрит на меня с интересом и любопытством. Снова облизываю верхнюю губу. Запускаю руку в сумочку и на ладошке показываю плотно забитый косяк. Киваю в сторону дюн. Он хохочет, запрокинув голову, а я встаю и ухожу подальше от мужа, от всех этих людей, подальше от Пенни с ее вечеринкой.

Дюны похожи на мягкие шелковые простыни. Я сбрасываю сандалии и погружаю пальцы в еще теплый песок. Оглядываюсь и вижу Кева. Он идет за мной.

* * *

Ходят слухи о трагедии, случившейся с Пенни. Еще до Кева и Эдмунда. Тогда она была замужем то ли за банкиром, то ли за бандитом, не помню. Но произошел какой‑то инцидент, в котором участвовала Рози. Видимо, даже Рози вынуждена хранить тайну. Это в духе Пенни: она не любит распространяться о себе.

Кто знает, была ли вообще трагедия. Интересно, если спросить Кева, он ответит? Раньше я пробовала узнать у Скотта об отношениях Кева и Пенни, но он пробурчал что‑то невразумительное и пожал плечами. К тому же сложно обсуждать чужие отношения, любовь и брак, когда собственные летят к чертям.

Думаю, слухи распространяют специально, чтобы запятнать репутацию Пенни, а то слишком уж она безупречная. Никто не любит выскочек. Всем приятно найти трещинку в идеальной вазе. Полить грязью счастливого человека. Для людей невыносимо совершенство Пенни. Потому что мы такими никогда не будем.

Элоиза, 18:45

Мы уже поговорили о его дне рождения, о детях, о работе, но меня интересует то, что делает их счастливыми. Передаю косяк, ерзаю на пятой точке и пытаюсь зубами вытащить острую травинку, которая воткнулась в ладонь. Мне хочется знать, давно ли длится их счастье. Или это просто ширма, спектакль? Нет, вряд ли. Существуют же пары, которые по-настоящему довольны жизнью.

– Нам лучше вернуться, – говорит Кев, выдыхая дым в темное небо. Он передает мне толстый бумажный кокон, я затягиваюсь и погружаюсь в спокойствие и туман. Все замечательно, я раскуриваю косяк с мужем Пенни, а она не знает. Ветер разносит детский смех. Песок струится меж пальцев ног, бриз поглаживает бедра. Теперь мне нравится это место, этот остров, эта ночь.

– Подожди, – говорю я. – Давай докурим.

Он смотрит на сигарету. От нее идет дымок.

– А знаешь, ты плохая.

Звучит не обидно, скорее виновато. Он еще раз затягивается, и ему нравится, хотя, видимо, не должно.

– Что скажет Пенни, если узнает?

Он смеется, а потом, поперхнувшись дымом, кашляет.

– Скорее всего, не станет возражать. У меня все‑таки день рождения.

– Вы, кажется, счастливы вместе. – Собственный голос кажется чужим, фальшивым.

Кев смотрит на ямку, которую проковырял в песке большим пальцем, и несколько раз кивает:

– Так и есть.

– Как? – Облизываю губы в ожидании сокровенных знаний.

Кев хмурится, видимо сообразив, насколько личные вопросы я задаю:

– Что «как»?

– Как она делает тебя счастливым?

Смешок.

– Даже не знаю, о чем ты.

Он действительно не знает. Потому что счастливые люди не задаются такими вопросами. Они просто счастливы.

– Вы ссоритесь?

– Да вроде нет.

Я ожидала не такого ответа. Скорее чего‑то в духе «иногда», «раз в месяц, когда у нее эти дни», «все ругаются».

Я сильно затягиваюсь, бумага потрескивает и вспыхивает красным.

– А как у вас со Скотти? – спрашивает он и смотрит на меня.

Не люблю, когда на меня смотрят. Вспоминаются времена, когда мама приводила меня к психотерапевту и сажала напротив него. Если меня тщательно изучают, анализируют, пытаются направлять, тревога только усиливается. Я делаю глубокую затяжку. Легкие наполняются плотным дымом, но голова остается светлой.

– Мы в заднице, – признаюсь я, пожимая плечами.

Не верится, что я это сказала. Так и начинаются интрижки. Женщина делится семейными проблемами, мужчина утешает: поглаживает плечи, запускает пальцы в волосы, придвигается ближе; так из боли рождается связь. Но мне не нужна связь с Кевом. Не нужны его привязанность и внимание. Мне нужен Скотт. Я даже не осознаю, что у меня текут слезы. Боже, я обкурилась.

– Он меня ненавидит.

– Эл, да ладно тебе. Зачем ты так говоришь? Это неправда.

И происходит то, чего я и опасалась. Кев подается ко мне и обнимает, а я чувствую себя голодным младенцем, который умирает без еды.

И руки Кева утоляют мой голод. Их тяжесть, теплота, волоски, покалывающие мне кожу. Шепот в ухе: «Тише, тише». Я позволяю Кеву обнимать меня, пока догорает окурок. Представляю, что это Скотт и что он любит меня, как раньше.

Пенни, 19:00

Посасываю горький апельсин и взглядом провожаю Кева до столика с мужчинами.

Он думает, я не заметила. Но я видела, как он пришел со стороны дюн, как вытряхивал песок из сандалий, прежде чем вернуться к своей компании. Глаза красные и счастливые. Но не из-за алкоголя или общения. Готова поспорить, если всмотреться в дюны, я разгляжу ее светлые волосы, похожие на пучок травы посреди песка. Ее нет рядом ни со Скоттом, ни с подпевалой Джули, с которой Элоизе удалось найти общий язык сегодня вечером. Коко в летнем платьице и в грязном вонючем подгузнике бегает по пляжу сама по себе. Я приглядывала за ней и за Эдмундом, который махал голубой лопаткой, закапываясь в песок. Потом к нашей компании присоединились остальные дети, и она стала похожа на группу продленки, в которой всего один воспитатель. Я.

Я сижу с подругами, у нас на столе креветки, сливочный соус и кувшины с коктейлем «Апероль спритц». Встаю и уверенно направляюсь к Кеву. С силой сжимаю его плечо.

Он поворачивается ко мне и расплывается в улыбке, от него исходит незнакомый земляной, мускусный запах.

– Веселишься? – спрашиваю я.

– Конечно.

– Пойдем со мной. – Я улыбаюсь и тяну его за полу рубашки.

Выхожу из паба, Кев идет следом, мы останавливаемся под эвкалиптами. Он упирает руки в бедра и то ли хмурится, то ли улыбается.

– В чем дело? – интересуется муж.

Я вижу, как он нервничает, и мне это нравится. Нервозность означает, что он мной очень дорожит.

– Где Элоиза?

Он сопит, как всегда делает, если не хочет отвечать, опасаясь моей реакции. И вдруг начинает смеяться, хоть и пытается сдерживаться, как подросток перед классом, а я, точно учитель, складываю руки на груди и вопросительно смотрю на него.

– Мы просто вместе выкурили косяк, – выпаливает Кев. – Только не злись.

– Почему я должна злиться? – Хотя меня злит, что он мог про меня такое подумать.

– Я знаю, ты ее не переносишь.

– Неправда.

– Мы всего лишь пару раз пыхнули. Здесь, среди твоих друзей, она явно чувствует себя чужой.

– Что ты имеешь в виду?

Он снова смеется и медленно показывает на компанию моих подруг за столиком: струящиеся платья разных цветов, кувшины с аперолем и устрицы, блестящие, как взмокшие вульвы. От смеха мужа лицо у меня вспыхивает. Он смеется над ними, он смеется надо мной. Это оскорбление. Он выбрал общество Элоизы. Но не это меня сейчас расстраивает.

– Элоиза – самая безответственная мать, с какой я только сталкивалась. Она принимает наркотики и бросает своего маленького ребенка без присмотра ковыряться в окурках.

– Успокойся…

– Иди к черту, не собираюсь я успокаиваться.

Да уже и не могу. Чуть ли не пар из ушей идет. Понятия не имею, как мне собраться и вернуться за стол веселой и счастливой, чего от меня и ждут.

Я отворачиваюсь от Кева, который меня очень разочаровал, и обхожу вокруг дерева, отковыривая кусочки коры.

Такому браку, как у нас, люди обычно завидуют. Завидуют всей нашей семье в целом.

В воскресенье утром – блинчики и газеты в постель. Во вторник ночью – романтика. За Эдмундом присматривают родители Кева, Джорджия и Уильям, а мы вольны жить и любить. Можем поужинать в местном итальянском ресторане, где подают огромные порции спагетти с чесночным соусом и вино шираз. Можем пойти на пляж, в кафе с черно-белыми зонтиками. Иногда мы повторяем наше первое свидание в старомодном винном баре, где флиртуем, соприкасаясь ногами под столом.

А в пятницу вечером – семейный просмотр фильмов с попкорном, шоколадом и вином.

Пока мы с Эдмундом раскладываем подушки и пледы, чтобы валяться втроем, Кев, изредка вместе с Рози, делает попкорн. Каждый раз, когда дочка присоединяется к нам, в это верится с трудом, но в такие редкие случаи я стараюсь сделать побольше фотографий, чтобы напомнить себе, как прекрасна наша семейная жизнь.

Дом на берегу моря – наш храм, убежище от людей и зданий, тихий уголок, где можно погрузиться в пейзаж и освободить разум. Но временами он становится публичным местом, пристанищем для ненасытных гостей, которые остаются у нас слишком долго и ожидают от нас слишком много. Французский сыр, «Моэт», дети, которых нужно накормить домашней пиццей. В нашем доме не хватает личного пространства, потому что мы пускаем туда слишком много чужаков. Малышня, подростки, коллеги, мамочки из школьных групп.

Только киновечера могут по-прежнему собрать нас вместе.

Мы с Кевом знаем, что эти встречи не только про кино. Мы семья, мы укрепляем узы, созданные после потери, которую я с трудом перенесла и которая угрожает самой сути этого слова – семья.

Эдмунд появился в нашем доме, чтобы сделать меня лучше. Чтобы высушить слезы, пролитые мной, исцелить синяки и раны, что я получила. Он вписался в нашу семью три года назад как кусочек пазла, встал рядом со своей новой старшей сестрой, с которой они ели попкорн и смотрели мультики. Он как щенок, новая машина или запланированный отпуск. Символ, что дает нам надежду на большие перспективы и заполняет собой зияющую дыру. А поскольку он еще слишком мал и не понимает этого, мне легче оправдать себя и справиться с чувством вины. Я вроде как и не совсем лгунья.

Но Рози смотрит на брата по-другому. Она видит в нем угрозу.

Для меня же Эдмунд – исцеляющий бальзам.

При необходимости людьми можно и попользоваться в своих целях.

Элоиза, 19:28

Пенни и ее курицы порхают вокруг стола, глотают шампанское, как перевозбужденные подростки, упиваясь свободой, которую якобы дает это место. У мужчин в пабе свой уголок, там пиво из бочонков хлещет пинтами, собутыльники хлопают друг друга по плечам, смеются басом над чисто мужскими шутками и налаживают связи.

Я под кайфом, и мне нужно поправить макияж.

Сонная Коко сидит на коленях у Скотта и сосет большой палец. Перед ней тарелка с картошкой фри. Время от времени она выхватывает кусочек из кучки и кладет в рот. Дочка счастлива, довольна, и ее абсолютно не беспокоит, где я. А я понятия не имею, где Леви: скорее всего, сидит в наушниках с телефоном и смотрит ролики на ютьюбе. Вероятно, нужно его поискать. Но сначала макияж. Уверена, тушь у меня потекла.

Я рассматриваю выгоревшие волосы и бронзовые тела, потные и пропитанные атмосферой паба. Здесь светится гирлянда, играет легкая фоновая музыка и соленый запах моря смешивается с запахом солярки. Краем глаза я замечаю мужчину, который днем предложил мне помощь, когда я поранилась, и разговаривал с Эдмундом на пляже. Пенни слишком занята, чтобы обратить на него внимание. Наплевать. Я расслабленная и сонная, почти как Коко. А еще у меня абсолютно нет сил. Очень сложно притворяться, что вписываешься в компанию, и при этом чувствовать неотрывные чужие взгляды. Да еще Кев позволил мне показать собственную уязвимость.

Я сглатываю, во рту привкус травы. Нужно найти мятную жвачку или чего‑нибудь выпить, пока никто не учуял запах. Иду вдоль стены к туалету, оттуда выходит мама с дочками, стряхивая капли с рук; подмечаю, что центральная кабинка занята. Внутри кто‑то шуршит пакетом. Затем скребущие звуки: проводят ребром пластика по крышке унитаза. Постукивают. Резко втягивают носом воздух, после чего следует долгий выдох. Довольно нагло, ведь две маленькие девочки только что пи́сали в соседней кабинке.

В зеркале вижу свои обгоревшие плечи и размазанную под глазами тушь. Брызгаю на лицо холодной водой и пальцами стираю черные потеки. Я в ужасном состоянии. Но, по крайней мере, не похожа на себя прежнюю. Те, кто был на острове двадцать лет назад, не узна́ют меня. «Сейчас я блондинка, и грудь у меня стала больше», – мысленно твержу я. Пью воду из горсти и вытираю лицо бумажным полотенцем.

А теперь заберу Коко домой, точнее, на виллу. Мы можем спать с ней на второй двуспальной кровати. Пожалуй, не стоило брать детскую кроватку: ночью Коко все равно втискивается между мной и Скоттом. Из-за ее пухленького тельца секс и даже любые прикосновения сошли на нет, без всякого шанса на воскрешение. Большинство мамочек используют детей как возможность избежать интима с мужьями. А я так хочу Скотта, что занялась бы с ним сексом даже рядом с Коко.

Бросаю взгляд на кабинку. Там продолжают фыркать и шмыгать носом. Вот черт, кто же это? Теперь мне даже интересно, кто оттуда выйдет. Как будто мы связаны с этой незнакомкой: обе застряли на райском острове, обе в туалете, подальше от прочих отдыхающих, и обе под кайфом. Копаясь в сумке, ищу помаду и консилер, но тут открывается дверь и из кабинки выходит Рози.

Дочь Пенни.

Пенни, 19:32

С меня хватит, устала от вечеринки, паба и детей Элоизы, я им не мамочка. Хочу вернуться на виллу, принять душ и заварить чай. Люди уже разговаривают невнятно, напитки льются мимо, на тарелках только корки от пиццы, пустые устричные раковины и размокшие чипсы. Роб, владелец булочной, ставит велосипед у входа. Наверняка заметит меня и захочет к нам присоединиться. Прячусь за колонной и жду, пока он пройдет мимо и смешается с толпой. Не желаю, чтобы Роб завел дружбу с Кевом, а потом расспрашивал его про наши отношения и про детей. В предыдущие наши посещения острова Роб, к счастью, не работал здесь, поэтому не мог прицепиться к нам, освоиться в нашей компании и начать сплетничать о былых временах. Я давно его не видела и решила, что он уехал с острова навсегда. Но теперь Роб здесь, и он знает о бывшем муже, о прошлом, о моей травме, в тайну которой посвящены только мы с Рози.

В любом случае сейчас самое время уйти. Мы обещали Рози встретить ее в половине восьмого. Завтра предстоит долгий день, на праздник к Кеву приедут остальные гости. Эдмунд играет с другими детьми, они лазают по деревьям прямо у входа. Сын, должно быть, тоже устал.

Я смотрю на часы, целую на прощание подруг и вытаскиваю Кева из-за стола. У него все еще красные глаза, и он еле ворочает языком. Слишком обкурен. Безответственный, как подросток. Его вид меня раздражает, и, думаю, муж это понимает. Он подходит ко мне сзади и поглаживает по шее в надежде искупить вину. И он добьется своего. Я его прощу. Но по-прежнему не понимаю, как он мог пойти с этой женщиной.

Мы встречаемся взглядом со Скоттом, на коленях у него сидит Коко и сосет грязный сморщенный палец. Бедному парню приходится справляться самому, пока женушка курит травку в дюнах. Так и подмывает наябедничать, но тогда пришлось бы втянуть Кева. Если она еще раз вытворит что‑то подобное, Скотт узнает первым. Он много значит для Элоизы. Но с его стороны взаимности недостает. Вряд ли Элоиза захочет, чтобы Скотт еще больше осуждал ее.

Коко липкая и чумазая, ее не мешало бы помыть. Мне хочется взять ее и поставить под душ. Возможно, так и нужно сделать. Возможно, я так и сделаю. Да, сделаю.

– Давай я ее заберу, – предлагаю Скотту. – Ты посиди здесь еще, а я помою Коко и переодену их с Эдмундом в пижамы.

– Ты не обязана, – улыбается он. – Элоиза заберет ее домой.

Он красив как Супермен. Не мой тип. Но она ему тоже не подходит. Я бы все‑таки лучше смотрелась рядом с ним. Скотт оглядывается в поисках пропавшей жены.

– Я видела, как она уходила, довольно давно. – Беру Коко с его колен и пристраиваю пухлое потное тельце себе на бедро. – Можно посадить Коко в седло перед Эдмундом. У тебя есть ключи от виллы?

Скотт засовывает руку в карман и вытаскивает ключ.

– Ты просто суперженщина, ты в курсе?

– Наши дети слишком маленькие и слишком устали. Им нужны душ и сон. Так поступила бы любая мать на моем месте.

Любая, кроме матери Коко. Скотт часто-часто хлопает ресницами, и меня распирает от гордости за то, что я готова забрать его дочку и позаботиться о ней. Люди знают, что я всегда помогу, за это меня и любят. К тому же так удобнее скрывать правду, скрывать, какая я мать на самом деле. Это знает только Рози. И больше никто не должен догадаться.

* * *

Что происходит, если долго подавляешь воспоминания? Они все равно просачиваются наружу, словно подсвечивая тебя изнутри. Можешь с ног до головы намазаться косметикой, автозагаром, блестками, можешь даже сделать пластику, но рано или поздно воспоминания вылезают на всеобщее обозрение.

Они могут быть такими ужасными, что разум пытается скорректировать их форму, размер, цвет. Можно пригасить воспоминания, размазать, добавить клоуна, чтобы стало немного веселее. Можно изменить время и место, пусть все происходит где и когда угодно, только не в жаркую летнюю ночь в доме, где открыты все двери, приглашая комаров на пир. Можно поменять напиток в стакане: вместо джина – апельсиновый сок, а то и чай с мятой, лишь бы чуть уменьшить вину. Можно придумать множество других причин, обстоятельств, участников.

Слава богу, разум способен защититься от себя самого. Слава богу, я могу спрятаться от большинства своих воспоминаний.

Элоиза, 19:33

Глаза у Рози широко распахнуты, она что‑то мямлит в свое оправдание. Копается в сумке, пытаясь отвлечь меня, поскольку понимает, что ее поймали.

Я не знаю, какую роль выбрать: обеспокоенного родителя или молодую, современную маму. Внутри еще осталось теплое чувство после утренних комплиментов Рози. Впервые за долгое время мной восхищались. Я чувствую признательность и не хочу быть к ней слишком суровой.

– Не знала, что здесь кто‑то есть, – хихикает Рози и снова шмыгает носом.

Я пожимаю плечами.

– Классное платье. – Она трогает легкую золотистую ткань, и меня снова накрывает трепет. Так бывает, когда идешь в узкой юбке и на тебя обращает внимание продавец из палатки. Или когда на твою новую прическу оглядываются в ресторане. Или когда мамочки в школе говорят, как молодо ты выглядишь. Комплимент Рози словно возвращает меня в туалет в старшей школе: я снова подросток, и меня наконец приняли в круг избранных.

– Спасибо.

– Оно ведь дизайнерское? Видела такое в соцсети на супермодели.

Киваю. Я отдала две тысячи долларов за то, что выглядит на две десятки.

– Какая же ты модная, Элоиза.

Отвлекающий маневр. В юности я вела себя так же, когда меня ловили. Ее похвала мне приятна, даже очень. Но у меня есть и чувство ответственности. Увидев, как Леви выходит из кабинки и шмыгает воспаленным от наркотиков носом, я пришла бы в ярость.

– Рози, я знаю, чем ты здесь занималась.

Она смотрит на меня и смеется звонко и задорно. Вытирает покрасневшие ноздри.

– Может, тоже хочешь?

Я отшатываюсь.

– Что?!

– Слыхала, как Кев сказал, что ты та еще тусовщица.

– Он так сказал?

Девушка улыбается и надувает пузырь из жвачки.

– Сказал, ты прикольная.

– Мило с его стороны, но не уверена, что это правда.

Она оборачивается на унитаз, крышка опущена.

– Обещаю, Леви не узнает.

Мне не нравится, что она упоминает моего сына. Девочка всегда была взрослее своих ровесников, умела ввести в заблуждение, тут она в мать. Но Рози всего семнадцать. Она слишком юная для такого. Слишком юная, чтобы разговаривать со мной на равных, а тем более искушать. Но я не отвожу взгляда от кабинки.

– Не обязательно сейчас, но если все‑таки захочешь, то у меня есть. – Она открывает затертую коричневую сумку и показывает два пакетика с белым порошком.

Не знаю уж почему, но меня до жути манит ее предложение. Рози нашла мою слабость. Травка только разбудила во мне чувствительность и неуверенность. Может, от белого порошка поднимется настроение, появится спонтанность, я смогу веселиться наравне с другими и наслаждаться вечером. Или даже стану королевой вечеринки, гостьей, которой все рады. Скотт посмотрит на меня по-другому, увидит, что я могу быть привлекательной и уверенной в себе, совсем как Пенни.

Я уже почти готова согласиться, но тут Рози, опрокидывая все мои аргументы, добавляет:

– Леви я и не собиралась предлагать.

Со вздохом ловлю ее взгляд в зеркале:

– Надеюсь, что нет. Рози, он еще ребенок и ничего такого не знает.

Если я возьму пакетик у Рози и это выплывет наружу, Леви возненавидит меня, а Пенни наверняка потребует меня арестовать за покупку наркотиков у ее дочери.

Я стараюсь не обращать внимания на пристальный взгляд девушки и делаю вид, что ищу помаду в сумке. Затем входит женщина, Рози захлопывает сумку и вешает ее на плечо.

Это одна из разряженных подружек Пенни, она смотрит на меня с осторожностью, извиняется и проскальзывает в кабинку, где на крышке унитаза еще остались следы кокаина.

Мне хочется сорвать сумку с плеча Рози и убежать куда подальше. Но Рози просто уходит. А я остаюсь и наношу новый слой помады на дрожащие губы.

Пенни, 19:58

Я звоню дочери, но вызов переключается на голосовую почту, звучит приветственное сообщение Рози, на фоне которого орут и беснуются подростки. Мне нужно сходить на виллу Скотта и Элоизы, чтобы помыть Коко, поэтому я прошу Кева продолжать звонить, пока дочь не возьмет трубку.

Свет на вилле выключен, но входная дверь открыта. Должно быть, они отправили сына домой одного. Леви сидит в гостиной, уткнувшись в телефон, и держит на коленях тарелку с чипсами; фоном по телевизору идет шоу «Сбежать в деревню». Спрашиваю, где Рози, но он пожимает плечами и говорит, что понятия не имеет. Леви – единственный юноша на острове, и я думала, что он будет бегать за Рози, как собачонка, однако мальчик быстро потерял интерес. Или она потеряла интерес к новой игрушке.

Моя дочь довольно разумна для своего возраста, ведь ей пришлось пройти через такое, в чем даже мне тяжело признаться. Рози из тех, кто тусуется с девочками постарше и без стеснения разговаривает с учителями. Она совсем не похожа на обычных неуклюжих и робких подростков. Недавно я наткнулась у нашего дома на парня, с которым дочь начала встречаться. Он сидел в машине за рулем, поздоровался со мной сквозь зубы и даже не представился, а Рози попросила, чтобы он скорее уезжал. На нем были солнечные очки и капюшон, выглядел он гораздо старше моей дочери. Меня раздражало, что я не могу посмотреть ему в глаза; с другой стороны, мои он тоже видеть не мог: я возвращалась с пробежки и не стала снимать очки. За темными линзами я, прищурясь, оценивала его полноприводную тачку с тонированными окнами. Показуха. Ему, наверное, ближе к тридцати, если только это не машина родителей. Спросила у Рози, как его зовут, но она сказала не лезть не в свое дело. Когда я пригрозила, что больше не разрешу ей встречаться с этим парнем, она пообещала привести его на ужин после поездки на остров.

Одна мамочка из школы уверяет, что только к лучшему, если у девочки-подростка есть парень, он хотя бы отвлечет ее от опасных глупостей: наркотиков, тусовок и поездок в машине с пьяными друзьями.

Не то чтобы я особо волновалась, почему Рози еще не вернулась, все‑таки на острове безопасно, но меня это реально бесит. Она ведь знала, что мы должны встретиться в семь тридцать, и такое откровенное пренебрежение правилами приводит меня к мысли, что связь между нами окончательно прервалась. Я не чувствую к дочери тепла. Просто не могу, как ни больно признавать. Уверена, она ощущает мою холодность, но сейчас лучше отбросить эмоции. Мне ведь нужно помыть детей.

Леви даже не интересуется, где родители; может, все в его возрасте такие. Отстраненные. Хмурые. Дерзкие. Но потом я понимаю, что обманываю себя: Рози всегда была такой. С тех самых пор, как…