Двойное дно

Элоиза, 14:10

Он ругается на меня по пустякам: «Зачем ты отпустила Коко? Тут толпа!», «Скажи Леви, чтобы вылез из телефона и помог нести сумки!», «Чего ты туда напихала? Все свои баночки?». Я улыбаюсь и не придаю его словам значения, стараясь совладать с тревожными мыслями. Когда у тебя паранойя, сложно на чем‑то сосредоточиться, поэтому исходящие от Скотта унизительные обвинения размываются и воспринимаются как радиопомехи.

Скотт забирает у меня чемодан и увозит по бетонной дорожке, а я хватаюсь за воздух. Вот бы он взял меня за руку, а я положила голову ему на плечо, совсем как парень с девушкой позади. Потому что здесь, на острове, их ждет любовь, потому что песок слепит глаза, а солнце поджаривает голые руки, и все вокруг только и думают о первом глотке холодного горьковатого пива. У Коко потные ладошки, она постоянно хнычет, жалуясь на муху, что кружит у ее лица. Леви помогает нести сестренку, но девочка извивается, ведь в ее возрасте хочется идти до виллы бесконечно, останавливаясь на каждом шагу, исследуя пухлым пальчиком шишку, ракушку или птичий помет.

– Фу! – Скотта передергивает. – Элоиза, не разрешай ей трогать эту гадость.

– Всего лишь птичье дерьмо.

– Не выражайся при детях.

Скотт тащит чемодан дальше по гравийной дорожке, и тот ужасно гремит, нам приходится кричать, чтобы услышать друг друга, и люди начинают оборачиваться на наше семейство. Знаю я, о чем они думают. Я бы и сама так думала. Ох, бедняжки. Слишком много ответственности, слишком мало времени, слишком мало любви. Их брак рассыпается, совсем как скалы в заливе, и никакая романтика этого острова не спасет их.

* * *

Терракотовые виллы прячутся в соснах, истекающих смолой. По ночам шишки опадают и грохочут по жестяным крышам, как гранаты. Странно, что от деревьев еще не избавились. Меня бесит это место. Бесит, что все выглядит как раньше и сама атмосфера пробуждает воспоминания. Роттнест пахнет смолистой кровью сосен. Для кого‑то он пахнет морем, выпечкой, пивом, которое испаряется и дымкой висит над островом. Для меня – сосновыми шишками и смолой; напоминает марихуану, от этой мысли рот наполняется слюной. Маленький тайный порок помогает бороться со стрессом. Когда мне тревожно, хочется курить снова и снова, а то и принять что‑нибудь посильнее, вроде кокаина или болеутоляющих. Но сегодня я чувствую себя защищенной, потому что в чемодане, что подскакивает по дорожке вслед за Скоттом, в аптечке спрятан запас кучерявой зеленой травки, и сегодня вечером мои легкие наполнятся ее дымом. Коко поднимает шишку, я забираю ее и глубоко вдыхаю аромат.

– Эту, – говорит Коко и тянется за следующей.

Скотт подгоняет нас.

Посмотрим, не захочет ли Кев присоединиться ко мне. Он всегда был не прочь затянуться.

* * *

По старой крутой лестнице мы спускаемся к оранжевой вилле под номером 212, где остановились Бретт и его девушка. Вилла напротив, под номером 211, – наша. С нее не самый красивый вид, но мне без разницы. Зато можно представить, что мы на Корфу: ослепительно-голубое небо над белым песком и колючими кронами сосен. Я фотографирую это буйство цвета и вспоминаю время, когда пожить в одной из таких вилл было пределом мечтаний.

Попробуй забыть, попробуй не вглядываться в каждое лицо. Громко топая, по лестнице поднимаются Рози и Эдмунд, в руках у них совки, шлепанцы и желтые ведерки.

– Эй! – кричит Леви девушке.

Рози с улыбкой рассматривает нас из-под ладони и машет. Мой юный сын не сводит глаз с ее стройного тела.

– Привет, Элоиза. – Рози чуть ли не подпрыгивает при виде меня, забыв про Леви. Я тоже машу ей.

Затем появляется Эдмунд, мрачный, несчастный ребенок с вечно печальным лицом; он как будто сошел с черно-белого снимка. Коко хлопает в ладоши, прыгает, визжит, то есть ведет себя как обычный ребенок при виде другого, Эдмунд же стоит на месте, безвольно опустив руки и поглядывая из-под челки. Жуткий мальчик. Под стать своему имени.

Моя малышка бегом направляется к Эдмунду, тело не поспевает за пухлыми ножками.

– Коко! – кричу я. – Давай сначала распакуем вещи, а потом вы поиграете.

Переваливаясь с ноги на ногу, как пушистый утенок, она возвращается ко мне. Прижимаю ее к животу и наблюдаю за Эдмундом, который медленно разворачивается и удаляется. Рози смотрит на меня, многозначительно улыбаясь и накручивая мокрый локон на палец. Затем тоже уходит, а Леви остается только таращиться ей вслед. Рози вечно смотрит мне в рот и до смешного восхищается, ставя лайки под каждым моим постом в социальных сетях. Не знаю почему, но ее привязанность рождает во мне мстительное удовлетворение, в котором даже стыдно признаться.

* * *

Скотт настаивает, чтобы именно я взяла у Кева ключи от виллы. Но это же его друг. Причем лучший. Они даже работают вместе. Клянусь, муж меня проверяет, хочет понять, как я реагирую на его приятелей и на мужчин вообще. Это же очевидно: порой он не к месту, например когда я загружаю посудомоечную машину, завариваю чай или натягиваю колготки, произносит какое‑нибудь мужское имя и внимательно следит, не покраснею ли я. Он либо хочет меня в чем‑то уличить, либо ревнует. Оба варианта бредовые, но пусть бы лучше ревновал.

Поэтому, пока Скотт устраивает багаж у двери, а я сажаю Коко рядом с Леви, я улыбаюсь. Непринужденно. Мне просто надо взять ключи. Скотт складывает руки на груди и наблюдает, но ему не в чем меня упрекнуть. Я не волнуюсь и не смущаюсь. Разве только испытываю неловкость оттого, что он меня проверяет.

– Вставай, малышка, – обращаюсь я к Коко. – Пойдем найдем Эдмунда.

Выйдя за небесно-голубые ворота с номером 211, мы шагаем к вилле 213. К стене прислонены доски для серфа, капельки соленой воды испаряются на полуденном солнце. Ящик с рыболовными снастями, сандалии в песке и самокат возле входа придают вилле обжитой вид. Как будто она в собственности, а не арендована на время.

Слышу на кухне голоса. Смех. Она смеется. Он подхватывает. Счастливы вместе. Поджаривают тосты. Я стискиваю зубы, сжимаю руку Коко, и малышка вырывается.

– Привет! – кричу, и создается ощущение, что я не просто вошла в дом с заднего двора, а вторглась в чужую жизнь и любовь.

Скотт все еще наблюдает за мной с крыльца нашей виллы, будто ждет, что я сейчас наброшусь на Кева с поцелуями. Пусть хоть что‑то чувствует ко мне, даже если это ревность.

Резко отдернув москитную сетку на двери, ко мне выходит Кев, в руках он держит поджаренный тост.

– Ага, Уолтеры прибыли.

Он улыбается и обнимает меня за плечи своими огромными руками. Блестящая капля арахисового масла с его губ перекочевывает мне на щеку, и очень хочется уткнуться ему в грудь и еще немного побыть в его объятиях. Хочется закрыть глаза и прижаться к нему сильнее. Не потому, что он мне нравится, а потому, что меня уже давно не обнимал мужчина. К нам присоединяется Пенни с бутылкой французского шампанского, и я вижу по глазам, что она сравнивает меня с собой.

Я стираю крошки тоста со щеки и думаю о странной комбинации шампанского и арахисового масла.

– Я просто пришла за ключами, – улыбаюсь я. – Как дела, Пенни?

– Мы слышали, как причалил паром, – говорит она. – Выпьешь?

– Для меня рановато, – киваю я на бутылку, в этот момент в дверь заглядывает Коко. Эдмунд и Рози обедают на балконе.

– Мы же на отдыхе, – кривится Пенни. – Какая разница, когда начинать?

– Принесу ключи, – говорит Кев и, протискиваясь в дом, придерживает жену за локоть.

Еще раз вытираю щеку и чувствую, как липнет к пальцам арахисовое масло.

– Я бы с удовольствием выпила, но нужно сначала устроить детей. Придете к нам на виллу?

Пенни оглядывается внутрь дома.

– С нашей вид лучше. Как устроитесь, сразу приходите.

– Обязательно.

Разговор вежливый, но отрывистый и немногословный с вкраплениями улыбок. Бесит. Бесит эта натянутость. Мы не подруги. Всего лишь жены друзей. Хотелось бы мне чего‑то большего? Да. Считаю ли я, что Пенни этого хочет? Нет. Не знаю, что она имеет против меня, но между нами словно бетонная стена, и вряд ли Пенни перебросит мне веревку.

Кев выносит ключ на голубой цепочке и впечатывает его мне в ладонь, хрустя тостом и улыбаясь. Ничего не могу с собой поделать и улыбаюсь в ответ. Кев всегда так действует на людей. К тому же я знаю: она смотрит.

– Провожу вас и заодно повидаю Скотти.

– Как насчет шампанского? – предлагает ему вслед Пенни.

Кев направляется к воротам.

– Принеси с собой, когда придешь.

* * *

Очень увлекательно наблюдать за Пенни; не знаю, испытывают ли другие женщины то же самое. Я уже несколько лет слежу за ней в соцсетях, и немного странно видеть ее рядом в отпуске. Как будто случайно встретил знаменитость на заправке. Нас не связывает дружба, мы не учились вместе в школе или колледже, не ходили в одну группу для беременных, поэтому на вечеринках и деловых ужинах наших мужей я слежу за Пенни издалека. Молодое подтянутое тело без намека на пластику. Вот она поправляет Кеву галстук, целует и шутливо дергает за мочку уха. Вот на семейном вечере сервирует фрукты для детей. Можно сказать, наблюдение за Пенни стало моей зависимостью. Мы далеко не подруги, однако я знаю о ней всё.

Ни разу не видела так близко ее рот, когда она ест или смеется. Не могу представить, чтобы Пенни стряхивала перхоть с пальто. Для меня она всегда была нереальным существом. Не такой, как обычные матери.

И все‑таки я наблюдаю за ней и гадаю, наблюдает ли и она за мной. Вот бы узнать ее мнение о цвете моего платья. Изумрудно-зеленый символизирует мать-природу и подчеркивает глаза. Но Пенни старается не смотреть на меня, будто устала от постоянных толп почитателей. В ее поле зрения есть только один человек, и это Кев.

Я бы никогда не стала соревноваться с другой женщиной, да и по отношению к Пенни я скорее наблюдатель, который пытается понять, что делает ее такой сильной, уверенной и не нуждающейся ни в ком, кроме своей семьи. У нее нет помощников на подхвате, нет даже няни, и при этом она справляется блестяще. Благодаря Пенни брак у них крепкий и надежный. Благодаря ей есть круг близких друзей. И ужины во дворе тоже происходят благодаря ей: уверена, она всегда готовит сама. Идеальная мать. Я такой только притворяюсь. Даже не представляю, как нам стать ближе. В любом случае она меня к себе не подпускает.

После тридцати заводить подруг становится сложнее, ведь вы не проходили вместе процесс взросления. Не были вместе молодыми мамочками и не жили по изнурительному расписанию новорожденного: сон – кормление, сон – кормление. У вас не было общих бывших. С Пенни мы ограничиваемся формальными «привет» и «как дети?», но связи нет или она фальшивая, вынужденная, по необходимости. Как цитологический тест или маммография: болезненно, но нужно нашим мужьям.

Полагаю, с первого дня Пенни поставили условие: принять меня. Двое красивых мужчин, оба врачи и будущие партнеры. Я появилась позже и знала Скотта меньше, поэтому всегда была на шаг позади Пенни. С тех пор я постоянно играю в догонялки. Но Пенни слишком нравится меня уделывать.

Пенни, 14:40

Я не собираюсь открывать марочное шампанское, пока они там устраиваются. Ни за что. Кев уже подходит к их воротам, Элоиза идет за ним, а я в раздумьях стою на пороге и чувствую, как внутри закипает ярость.

Знаете что? У меня и свои дела есть. На барной стойке лежит список, где еще не все пункты отмечены галочками. Многое можно сделать и завтра, но почему бы не заняться этим сейчас, пока не все гости собрались. Для сегодняшнего вечера мне нужен лед, еще веганский сыр для Рози, а в ресторане «Бэй» ждут оплату за организацию праздника.

Возвращаю шампанское в холодильник к копченому лососю и сливочному сыру. На улице плачет Эдмунд, которого Рози опять обидела, и я вздыхаю. Пожалуйста, пожалуйста, не испорти выходные. Я думаю о дочери, эти мысли ранят и пытаются захватить меня целиком. Встряхиваю головой и отбрасываю их подальше.

На террасе Рози встает из-за стола, оставляя грязную тарелку и младшего брата с рулетом на коленях. Так вот в чем дело: она вывернула на него содержимое тарелки. Дочка становится агрессивной, как морской ветер. Минута спокойствия, и вот уже побежала рябь, и вся та благодать, что я наблюдала на пляже, тут же испаряется.

– Что ты натворила? – спрашиваю Рози, когда она заходит.

Плечи у нее успели сгореть. На коже проступают новые веснушки. Я же говорила намазаться кремом. Обещала сама ее намазать.

Дочка останавливается и в упор смотрит на меня.

– Я? Что я натворила? Спроси у своего золотого ребенка.

Когда она проходит мимо, я со злостью хватаю ее за запястье.

– Не говори так о нем.

Но дело в том, что Рози нравится мой гнев. В глазах у нее танцуют насмешливые огоньки, а меня пронзает боль. Наше противостояние, мои ногти, впившиеся в тонкое запястье, лишь доказывают дочери мою вину. В голове стучит: «Ты плохая мать. Забыла?»

– Мам, а что я не так сказала? Разве он не золотой?

Эту фразу можно понять по-разному.

Отпускаю запястье дочери.

– Иди ко мне. – Я собираюсь обнять ее.

Она ухмыляется и посылает мне воздушный поцелуй. Я продолжаю стоять, пока моя умная и почти взрослая дочь шагает к выходу. Эдмунд подбирает рулет с коленей и жует его, шмыгая носом. Меня пробирает озноб. Нужно надеть свитер.

* * *

Мы мчимся вниз по дороге, которую никогда не ремонтировали. Эдмунд звонит в велосипедный звонок, распугивая вальяжных чаек. Мы едем. Из тени на солнце, с солнца в тень. Черные волосы сына развеваются на ветру, как крылья ворона. Он едет передо мной и первым ныряет в тень. Еще звонок, и ноздри снова наполняются запахом битума. Облизываю губы и чувствую соль, а еще – неистребимый привкус, который липнет ко всему, разъедает и отравляет.

Высказывание Рози никак не выходит у меня из головы. Эдмунд яростно крутит педали.

– Осторожнее! – кричу ему.

Сын считает себя умнее всех, ведь он едет, виляя из стороны в сторону, как змея. Но всего одна выбоина, одна сосновая шишка, один велосипедист, выезжающий с виллы, – и самоуверенный мальчишка вылетит из седла и обдерет все колени.

– Сынок, притормози.

Я не хочу, чтобы он поранился или ему причинили вред. В первые три года жизни у него было достаточно боли, но мозг предусмотрительно заморозил воспоминания о раннем детстве. Теперь в его мире есть только я, любовь, поцелуи на ночь, книжки с картинками и яблочные дольки. Чистые простыни, взбитые подушки и молоко, когда захочет, а не когда уже устал плакать.

Но я знаю. Знаю, что он сейчас чувствует. Пик детства, у тебя захватывает дух, ты несешься под деревьями, усыпанными ягодами, ловишь лучики, пробивающиеся сквозь листву, и жмуришься. Поэтому я и разрешаю ему ехать с таким глупым безрассудством.

Мы добираемся до поселка, и Эдмунд заправски тормозит с пробуксовкой, ставит велосипед в ряд с другими, щурясь, снимает шлем и вешает на руль, после чего сует руки в карманы в поисках мелочи на конфеты.

– Куплю леденец для Коко. – Он выуживает монетку, и та блестит на солнце. – Сделана в том году, когда я родился.

Мы не обсуждаем те времена. Говорим только о событиях последних трех лет. Эдмунд не понимает почему. Он не знает о Перл и ее страстном желании вернуть его. Чтобы сменить тему, показываю на поперхнувшуюся картошкой чайку и говорю:

– Сынок, побереги деньги.

Целую его в макушку и расстегиваю шлем. На игровой площадке у сосны сидит, скрестив ноги, мужчина. В одной руке у него яблоко, другая рука в кармане, он смотрит прямо на меня. И хотя он в темных очках, я замечаю, как его голова поворачивается по мере нашего движения. Мужчина весь в черном: черные кроссовки, джинсы, худи и кепка. Это странно, потому что на улице тепло и на Роттнесте так никто не одевается. Это странно, но я ничего не говорю, и он продолжает таращиться на нас.

Элоиза, 14:45

Удивительно: у меня уже плечи болят от напряжения, а Кев расслабленно стоит у стены. Я перекладываю в холодильник привезенные припасы. Молоко, пиво, масло, сыр. Скотт дает Коко совочки и ведерко, а Леви уже сходил за мясным пирогом и соусом, это радует. Как хочется, чтобы он взял в прокат велосипед и снова стал ребенком. Выдавливал бы на пирог кетчуп и запихивал в рот большими кусками, любуясь морем. И чтобы у него были невинные, как у всех детей, глаза.

Кев рассказывает о том, что на другой стороне острова волны так себе, я раз за разом ныряю в холодильник и поглядываю на дверь – жду Пенни с шампанским. Ее до сих пор нет. Я подготовила четыре бокала. Вертя их в руках, Кев жалуется на слабую волну. Скотт достает из холодильника пиво и предлагает другу, но тот отказывается. Ему нужно вернуться и помочь Пенни подготовить напитки к вечеру.

Вообще‑то я видела, как Пенни с Эдмундом уехали на велосипедах. Она даже не посмотрела в нашу сторону, даже не позвонила, чтобы объяснить, почему не собирается пить с нами шампанское. У меня тяжело бьется сердце.

– Что надо принести вечером? – спрашиваю у Кева.

– Ничего не нужно. – Он встает, чтобы идти домой. – Пенни не потерпит, чтобы посторонние портили ее сырную тарелку.

– Да уж, она такая. – И я действительно знаю. Пенни из тех людей, которые любят, чтобы было так и никак иначе.

– Во сколько сбор? – спрашивает Скотт, глотая пиво.

Кев смотрит на часы.

– Приходите, как будете готовы. Бретт и Сэл наверняка задержатся, если решат перепихнуться. Не видел их еще, но, думаю, так и получится.

Мы все смеемся, но при упоминании секса плечи у меня сводит еще сильнее. Я не могу поднять глаза на Скотта и Кева. Отвлекаюсь тем, что складываю сельдерей, морковку и шпинат в овощной отсек. Кев говорит о сексе легко и со знанием дела: так солдат рассказывает о войне, а полицейский – о преступлениях.

И он же просто предположил, что Бретт и Сэл занимаются сексом.

А вот моя суета вокруг холодильника, куда я укладываю кабачки, которые никогда не стану готовить на пару́, лишний раз доказывает, что мы с мужем как раз им не занимаемся.

* * *

Молодость кончилась в мгновение ока, мне тридцать пять, и я больше не сексуальна. Мало кто захочет признавать, что это приносит не меньше боли, чем подтяжка лица или увеличение губ. Чтобы казаться привлекательной, я испробовала все возможности пластической хирургии.

И не сработало. Скотт откровенно пожирает глазами других женщин, точно лакомые кусочки, мечтает раздвинуть им ноги и трахнуть как следует. При этом совсем не замечает моих приглашающе раздвинутых ног.

Мы относимся к старению с юмором. Обсуждения пигментных пятен, седых лобковых волос или отвисшей до пупка груди часто вызывает смех у женщин.

Но как быть, если самооценка основывается только на внешности? Я словно хрупкая оболочка, пустой кокон. Превратилась ли я по мере созревания в бабочку? Нет. По мне просто пошли трещины.

Я наблюдаю, как женщины вроде Пенни живут себе и не придают значения возрасту. Они в принципе цельные. Цельные женщины. Их разнообразные качества складываются в многомерную личность.

Эти женщины настроены на карьеру и учатся на физиотерапевта. Они тусовщицы, которые постоянно устраивают вечеринки и бранчи для друзей. Они женщины со своими увлечениями и устремлениями, организующие приюты для бездомных беременных. Они хранительницы очага, которые поддерживают и своих, и мужниных родителей, приглашая их в гости на каникулах и устраивая пикники на клетчатых пледах. Они дизайнеры, которым хватает денег на обустройство новомодных кухонь. Они спортсменки, которые готовятся пробежать полумарафон.

Это вам не просто длинные ноги и светлые волосы. Не просто напомаженные губки и накрашенные реснички. Это истинные женщины. Настоящие. Они не боятся стареть. Им не нужны тысячи подписчиков, чтобы чувствовать себя значимыми.

Такие женщины пугают меня. А Пенни именно такая.

Элоиза, 16:14

Скотта и Коко нет с тех пор, как они ушли с Кевом. Я сама убедила мужа пойти, вызвавшись распаковать вещи. На самом деле я нуждалась в маленькой передышке, в тишине и покое. Открыть окно и вместе с криками чаек впустить горячий ветер, чтобы он унес пыльный мускусный запах виллы. Постоять у зеркала, повторяя, как заклинание: «Ты в безопасности. Никто тебя не знает. Никто не догадается, чем ты раньше здесь занималась». Запах птичьего помета и шелест прибоя создают болезненное ощущение, что я вернулась назад во времени. Даже когда я раскладываю косметику и туалетные принадлежности в ванной, пытаюсь втиснуть кроватку Коко рядом с нашей, рассаживаю плюшевых мишек, боль никуда не девается. Потому что на острове ничего не меняется. Например, у нас за виллой по-прежнему есть две улицы с жильем подешевле и с видом похуже. И я невольно гадаю: а вдруг то, что происходило тогда, продолжается там и сейчас?

Приходится налить себе большую порцию джина, добавить туда побольше льда с каплей содовой и выпить залпом. Пока джин растворяется в крови и разносится по телу, я рассматриваю себя в новом бикини, выпячивая бедра и приподнимая грудь. Надо еще успеть примерить парочку вещей – надеюсь, Пенни обратит на них внимание, когда мы встретимся.

Я мажусь кокосовым маслом, и его запах постепенно заполняет пространство. Отдаваясь приятному алкогольному туману в голове, я настраиваюсь на душевный вечер в доме через дорогу.

Теперь я готова к общению.

Пока я иду к Пенни и Кеву, сырная тарелка – три вида сыра, оливки в масле, хрустящие крекеры, три клубничины – дрожит у меня в руках. Без Фредди, моей няни, я как без рук. Она умеет красиво сервировать еду, а у меня вышла откровенная фигня. Но я не хочу идти в гости с пустыми руками, и мне все равно, куда Пенни денет эту несуразную кучку закусок.

Мы никогда не встречались с Пенни с глазу на глаз, только вчетвером. Пока Скотт будет разговаривать с Кевом, мы с ней вроде как должны общаться. Разве что дети влезут, а они наверняка влезут. Хорошо бы удостовериться, что Коко не бросит меня и не уйдет с Эдмундом. Моя малышка такая энергичная, такая жизнерадостная, такая непохожая на меня. В свои два с половиной года дочка уже умеет общаться лучше меня и с легкостью заводит друзей.

Открываю дверь их виллы и сразу же чувствую себя самозванкой. Мне здесь не место. Тут совсем другая атмосфера, веселая и праздничная. Играет джаз, и сексуальный итальянец поет низким, хриплым голосом, из каждого окна виднеется море, а из кухни доносится аромат фрикаделек и чего‑то чесночного, томящегося в духовке. На столе я вижу вазу, куда Пенни сложила шишки, ракушки и круглые соцветия спинифекса, будто на картинке из журнала по домоводству. Рядом стоит кувшин с ледяной водой и дольками лайма, а вокруг всякие стаканчики и бокалы – дешевые, как позже объяснит Пенни, поэтому не жалко разбить. Она на самом деле ведет ту жизнь, которую я лишь пытаюсь имитировать. Я сдуваю волосы с глаз и выхожу на улицу.

Пенни лежит в кресле, подставив ноги солнышку и прикрыв лицо широкополой соломенной шляпой. На столе охлаждается французское шампанское, сырная доска ломится от закусок: салями, кростини [4], каперсы, медовые соты, паштет и виноград.

Увидев меня, Пенни смеется:

– Господи, не стоило ничего приносить.

Решаю отдать угощение детям, которые играют на планшете и даже не обращают на меня внимания. Эдмунд дуется из-за проигрыша в онлайн-игре, а Коко просто стоит и наблюдает за ним.

Леви сидит напротив и смотрит ролики на ютьюбе. Целую сына в макушку, волосы у него пахнут мясным пирогом.

– Шампусик? – предлагает Пенни, когда я возвращаюсь к ней.

– Да, с удовольствием.

Она наполняет бокал, и шампанское пенится через край. Пенни торопит меня, заставляет скорее отхлебнуть, пока не пролилось. Как будто мне снова пять и меня отчитывают. Наворачиваются слезы, хорошо хоть за очками их не видно.

Пенни садится на колени к Кеву, и он целует ее в шею. Я неловко пристраиваю полуголую попу в стрингах на табурете рядом со Скоттом.

– Как вам вид? – спрашивает мой муж.

– Лучший на острове, – объявляет Пенни и цокает языком. – У нас всегда все самое лучшее.

Пенни, 16:16

Обалдеть. Просто обалдеть. Понятия не имею, что за игру ведет Элоиза, но мне за нее ужасно стыдно. Будто наблюдаешь за человеком, который в первый раз встал на коньки. Меня разбирает смех, и я стараюсь не смотреть в ее сторону: боюсь не сдержаться. Могу поспорить, что Кев чувствует то же самое. Пытаясь отвлечь наше внимание, он показывает на пляж, где рыбак вытаскивает улов. Скотт стискивает челюсти, а горлышко бутылки сжимает так, будто хочет ее задушить. Вот бедняга.

Ладно бы белый полупрозрачный верх купальника, который демонстрирует фальшиво-округлую грудь и торчащие соски, которые, как я предполагаю, тоже сделаны из пластика. Вдобавок над копчиком у нее большая выцветшая татуировка в виде бабочки, и все мы понимаем, что это значит: она любит, когда мужчина сзади. Но вот низ купальника, стринги из одних веревочек, это уже слишком. Мы же не на Ибице, вертится у меня на языке, пробивается сквозь улыбку. На острове предполагается семейный отдых.