Двойное дно

– Хотите искупаться? – спрашиваю я, подливая Кеву шампанского. И не могу удержаться от замечания: – Если честно, я порядком замерзла.

– Думаю, я бы окунулась, – подает голос Элоиза с табурета.

Она елозит голой задницей по алюминию; видимо, именно от этого у нее вся кожа в мурашках. Ей холодно. Надела бы рубашку. Беру руку Кева и оборачиваю вокруг себя, откидываюсь спиной ему на грудь. Как же мне с ним повезло.

– Возьми Коко, – бросает Скотт Элоизе, даже не глядя на нее. И он не просит: приказывает. Кев никогда не говорит со мной таким тоном.

– Дай ей хотя бы допить, – в шутку отчитываю Скотта.

У нас с ним всегда такие отношения. Близкие и дружеские. К жене Скотт обращается как к чужой. А мне улыбается.

Слышу, как Бретт и Сэл зовут нас, и встаю, чтобы встретить их. Больше не могу оставаться на балконе с Элоизой, хотя не удивлюсь, если с Сэл она подружится. Они обе блондинки, обе загорелые, обе думают лишь про губки и реснички. Единственная разница в том, что Сэл двадцать. Ей не нужно стараться, чтобы выглядеть молодо и привлекательно. Обнимаю ее стройную фигурку и чувствую себя старшей сестрой. От нее пахнет кофейней и парфюмерным магазином. Говорю ей, чтобы налила себе шампанского.

На кухне я достаю фрикадельки из духовки и краем глаза слежу за реакцией Элоизы на Сэл. Интересно, она будет улыбаться и неуверенно рассматривать девушку с головы до ног? Или станет следить, как Скотт глазеет на Сэл? На Сэл тесные рваные шорты и топ из струящейся ткани в цветочек. Волосы собраны в пучок, и видно, что верх ее розового купальника развязан. Она пожимает руку Скотту и наливает себе шампанского, для чего ей приходится наклониться прямо перед Скоттом. Элоиза это замечает и смотрит на мужа. Я не могу сдержать смех и прикрываюсь кухонным полотенцем. Есть что‑то забавное в неуверенных женщинах. Едва на горизонте появляется симпатичная девушка, они начинают дрожать, как хрустальные бокалы на подносе, готовые вот-вот разбиться.

Невероятно красивые, прозрачные и пустые. Надеюсь только, что Рози не вернется, пока гости не уйдут.

* * *

Дочь меня ненавидит. Разумеется, она имеет на это право. Но в прошлом году, когда у Кева был ужин с коллегами, куда пришли Скотт с Элоизой, Рози бросилась к Элоизе на шею, как к родственнице, хотя по факту они едва знали друг друга, и начала нахваливать накладные волосы, маникюр, кольцо с бриллиантом, дизайнерские туфли, а та с готовностью демонстрировала все это, словно нуждалась в еще большем одобрении шестнадцатилетней Рози, и тогда мне ужасно хотелось, чтобы они держались друг от друга подальше. С тех пор ничего не изменилось.

Она фальшивая мать, а я настоящая, но Рози не видит разницы.

Одержимость Элоизой – способ дочери наказать меня за свое детство, и, должна признать, он работает. Хоть медаль выдавай за прицельное наказание.

Поэтому, когда Рози с ведерком картошки фри и сливочным мороженым входит в дом и сразу бросается к Элоизе, я едва сдерживаюсь, чтобы не сделать ей замечание. Швырнув рулет на колени Эдмунда, Рози в приступе гнева уехала на велосипеде, и я пытаюсь понять, где она была три часа. Скорее всего, в универмаге. Сидела в телефоне. Ела всякую гадость. Но восторженная реакция на Элоизу выводит меня из себя, и я хватаю дочку за руку.

– Хорошо покаталась? – спрашиваю я и приглаживаю ей волосы.

Она сбрасывает мою ладонь, игнорируя вопрос, и тут в поле ее зрения попадает Леви, который сидит на диване в наушниках. Рози закидывает в рот кусочек картофеля и облизывает палец, будто леденец, и я невольно отвожу взгляд, вспомнив, что нужно переложить фрикадельки на блюдо.

– Прокатимся? – спрашивает она Леви.

– Что?

Рози смеется:

– Вытащи наушники.

– Что? – переспрашивает Леви.

Голос у него ломается. Мальчик то басит, как взрослый мужчина, то срывается на фальцет. Это отбивает у Рози интерес, хотя она старательно продолжает игнорировать меня. Но с ней я давно научилась делать вид, будто мне безразлично.

– Поехали к заливу поплаваем, – предлагает Рози.

Леви собирается встать, но тут его младшая сестренка Коко вырывает у Эдмунда из рук планшет. Эдди начинает плакать.

Бросаю фрикадельки, подхожу к нему и присаживаюсь рядом.

– Солнышко, ты в порядке? – Потом сердито смотрю на Коко и твердо говорю: – Нет.

Девочка даже ухом не ведет.

– Она вечно дерется! – кричит Эдди; кулаки у него сжаты, зубы оскалены.

Я не знаю таких эмоций, такого гнева, хотя у сына подобные вспышки уже становятся привычными и пугают. Ненавижу в нем то, что досталось не от меня. Торчащие уши. Черные как смоль волосы. Эдмунд смахивает с кофейного столика стопку журналов, а Коко смотрит на него и моргает. Хочется дать ей пощечину. Она таращится на моего сына, как на идиота.

– Коко, ты обидела Эдмунда? – тихо спрашиваю.

– Мам, мы кататься, – сообщает Рози, но я не обращаю внимания.

Малышка постоянно расстраивает Эдмунда, и мне это начинает надоедать. Не хочу, чтобы он огорчался.

– Нет, – отвечает Коко и отворачивается. Она меня совсем не боится. Девочка развита не по годам.

Эдди убегает с громким плачем. Элоиза заглядывает в комнату и спрашивает, все ли нормально. Вполне в ее духе спихнуть на меня своих детей.

– Коко нужно поменять подгузник. – Когда ребенок наклоняется собрать журналы, мне в ноздри бьет ужасный запах. – Ты учишь ее ходить на горшок?

– Ну… – тянет Элоиза.

– Коко, может, отдашь планшет Эдмунда? – улыбаюсь я, наклонившись к маленькой девочке, которая заставила моего сына плакать. – Я сделаю вкусные гренки с чесноком, и вы с Эдмундом посмотрите кино.

Элоиза подхватывает Коко и ничего не говорит, но щеки у нее краснеют, а губа закушена. Стринги врезаются ей в задницу, а над ними машет крыльями татуировка бабочки, когда Элоиза, виляя бедрами, направляется к двери. Мне удалось ее смутить. Замечательно.

Элоиза, 16:30

Деревья над головой дают тень и образуют прохладный оазис. К моему велосипеду прикреплена подпрыгивающая на кочках детская коляска, в которой молча сидит Коко и пристально смотрит на залив. Прокат уже закрывался, но я успела взять велосипед и коляску до того, как парень запер дверь. Возможно, подействовала моя приветливая улыбка. Обычно мужчины легко идут мне навстречу. Но в такие моменты внутри, прямо под кожей, просыпается стыд. Похожее чувство возникает, когда видишь маленькие шрамики на лице и жалеешь, что в детстве сковыривал прыщи. Так и я каждый раз, когда мужчина на меня смотрит, подмигивает мне или свистит вслед, вспоминаю этот остров.

Единственный мужчина, который не поддается моему обаянию, – Скотт. Нога соскальзывает с педали и чуть не попадает в цепь. Когда‑то я, обычно без шлема и обуви, болталась по острову на таком же велосипеде. На скорости пролетала повороты, спускалась к бухточкам, загорала голой. И частенько ранила ноги о цепь. Вот и сейчас содрала кожу до крови.

Я останавливаюсь.

– Черт. – Облизываю палец и прикладываю к ссадине.

– Мама, лодка, – негромко пищит сзади Коко.

Хочется ее расцеловать. Полный подгузник стал хорошим предлогом, чтобы сбежать из дома Пенни и Кева. У меня тряслись руки и ноги, когда я несла вонючку к нам на виллу. Может, это глупо и даже по-детски, но присутствие Пенни меня подавляет, выводит из себя.

Сейчас у меня ощущение, что я освободилась от нее и сбросила груз с плеч.

– Нужна помощь? – раздается голос позади. Поднимаю голову и рядом с коляской вижу высокого мужчину, полностью одетого в черное. – Похоже, вы сильно поранились.

Глаз его не видно за очками, но он очень худой и такой бледный, будто никогда не был на солнце.

– Все хорошо. Обойдусь пластырем.

Слизываю кровь, у нее привкус меди. Наблюдаю, как незнакомец кивает, снова и снова. Смотрит пристально. Затем театрально, не вынимая рук из карманов, разворачивается на каблуках и удаляется в сторону поселка. Выглядит парень нелепо, но весьма эксцентрично. Самодовольной манерой держаться он напоминает иллюзиониста.

– Мама, лодка, – снова произносит Коко. Она показывает на пляж, где в полуденном солнце поблескивают белые яхты.

У меня до сих пор продолжает течь кровь, придется и правда купить пластырь.

– Да, лодка, – улыбаюсь я Коко и снова сажусь на велосипед.

Мы с дочуркой едем по дороге, волосы растрепались, губы потрескались на ветру, и мне хочется, чтобы мы с Коко остались здесь одни. Леви по большей части ведет себя точь-в‑точь как отец: равнодушный и отстраненный, погруженный в мир сенсорных технологий. Он почти не говорит и почти не слушает. Кажется, даже Скотт уже устал повторять, чтобы Леви оторвался от телефона.

Коко в том возрасте, когда она еще любит меня, стремится ко мне, нуждается во мне и полагается на меня. Телесные контакты у меня только с ней, крепкие объятия и нежные поцелуи. Оборачиваюсь к дочке и улыбаюсь. Она сидит тихо и держится за ремень безопасности. Моя крошка. Такая легкая, светловолосая, улыбчивая и беззаботная. И такая непохожая на Эдмунда. Он угрюмый и капризный, у него широкое лицо, по которому сразу можно понять, как он будет выглядеть, когда вырастет, будто он появился на свет уже стариком. Никогда не улыбнется. Никогда не порадуется. Вечно хнычет и скулит. Интересно, Пенни жалеет, что усыновила его?

* * *

Залив заполняется, катера теснятся, некоторые швартуются чуть ли не вплотную. Над водой разносится громкая музыка, которая сопровождается радостными голосами и хлопками вылетающих пробок. В выходные здесь царит атмосфера праздника. Ее праздника. Люди всегда устраивали вечеринки на острове. Поверьте, я знаю. Но у меня нет желания что‑то отмечать, я даже находиться здесь не хочу.

Зато у меня есть огромное желание улизнуть в бар, подальше от всех, заказать Коко фри, а себе коктейль с джином. Стоит ли? Будет Скотт волноваться или даже не заметит? Мне просто необходимо избавиться от гнетущей атмосферы. Коко липнет к Эдмунду, а Пенни с момента появления Бретта и Сэл вообще меня не замечает.

Направляюсь в центр поселка, где еще кипит жизнь, решаю купить пластырь и чего‑нибудь на ужин. Я по-прежнему стараюсь не встречаться взглядами с людьми, особенно с теми, кто здесь работает. Стараюсь не замечать, как мало изменился пейзаж. Те же цвета: оранжевый, золотисто-коричневый, белый и голубой. Те же звуки: смех и дребезжание велосипедного звонка. Разве можно ненавидеть такое прекрасное место?

Рядом с универмагом тусуются Леви и Рози. Девушка прислонилась к стене в вызывающей позе, выставив бедро, провоцируя моего невинного сына. Из-за спины у нее тянется дымок. Рози подносит сигарету к губам, а затем протягивает Леви. Но он мотает головой и отталкивает ее руку, отчего меня накрывает волна любви и гордости.

Он отказал ей. Она ему не нужна. Как не нужны наркотики и никотин. Закусываю нижнюю губу и заезжаю передним колесом в стойку для велосипедов. Мое пристрастие не отразилось на Леви. Это как брань: если родители сквернословят, дети не обязательно последуют их примеру. Никто не знает, что я курю. Это помогает унять дрожащие руки и лихорадочные мысли, наполняет тело сочащейся сквозь поры легкостью. А иначе я не была бы хорошей матерью. Некоторым мамам нужны пробежки, йога, медитация. Некоторым – зеленый чай. А мне – иногда покурить травку.

– Элоиза! – восклицает Рози.

Она щелчком выбрасывает окурок, втягивает дым и неспешно идет в мою сторону. Ее, кажется, нисколько не смутило, что я видела, как она курит, и у меня от гордости расправляются плечи. Ведь я посвящена в эту тайну, а Пенни – нет.

– Чем вы тут занимаетесь? – Я улыбаюсь, когда Леви отводит взгляд: он боится, что его застукали. – Нужно достать Коко из коляски.

Отстегиваю накидку, и Коко тянется к Леви, сжимая и разжимая пухлые кулачки. Солнце слепит ей глаза, и она жмурится.

– Мы собирались сходить на Лиман поплавать, – говорит Рози, пытаясь отстегнуть Коко.

Неприятно слышать это название, которое мимоходом слетает с ее губ. Лиман – это залив, где вода переливается разными цветами, почти как на Средиземноморье. При упоминании Лимана меня, как солдата с ПТСР, засасывает в воронку воспоминаний: я немного старше Рози, еду на Лиман, ныряю с головой и мечтаю уехать с острова, но знаю, что нельзя.

От волос девушки пахнет никотином, и Леви отходит подальше. Надо показать ему, что я не злюсь. Он не взял сигарету, и я горжусь им. В боковом кармане коляски пытаюсь найти двадцатидолларовую банкноту, и ворох стодолларовых бумажек выпадает на тротуар. Рози присаживается, чтобы помочь мне собрать их и засунуть обратно в карман.

Я даю двадцать долларов Леви и двадцать Рози:

– А потом можете взять в прокате сапборды.

Даже если мне неуютно на острове, Леви и Скотт не должны видеть мой страх.

Сын широко улыбается и чмокает меня в щеку:

– Спасибо, мам.

– Ух ты, Эл, обалденные часы. – Рози держит Коко на бедре и улыбается. Могу поспорить, малышка провоняет сигаретным дымом.

Повертев запястьем, поясняю:

– «Картье».

Вижу, как она удивленно поднимает брови. Рози под впечатлением от меня, от моих вещей, и, честно говоря, мне нравится, когда люди замечают эти часы. Первая моя крупная покупка на деньги, заработанные в социальных сетях.

Рози заходит мне за спину и без спроса проверяет ярлычок на плавках.

– У тебя классная фигура. Откуда такой купальник?

Каждый раз при встрече она ведет себя очень открыто. С наглой самоуверенностью и грубоватыми манерами, свойственными возрасту.

– Самый клевый бренд, – объявляет она. – Столько знаменитостей его носит.

Как ни странно, от ее комплиментов я закусываю губу. А когда она роняет:

– Вот бы моя мама была такой же классной, как твоя, Леви, – я готова разрыдаться и еле сдерживаюсь, чтобы не обнять ее.

Пенни, 17:00

Поселок гудит от туристов, которые собираются покинуть остров на пароме в пять тридцать. Одни закупаются пончиками с джемом в булочной, другие – сувенирами в универмаге; к загорелым лицам намертво приклеился хмурый взгляд. Туристы едут домой. Прощай, свобода идиллического отпуска; их снова ждут оковы городской рутины. Солнце клонится к закату, и я невольно пыжусь от гордости, оставив велосипед под смоковницей у залива Мортон и медленно проходя мимо отъезжающих. Я-то остаюсь.

– Простите.

Протискиваюсь между парочкой, спорящей, где их билеты, и замечаю Элоизу, которая прислоняет велосипед к стене булочной. Черт. Смотрю на часы. Магазин скоро закроется. Мне нужно успеть купить десерт, хотя бы кекс для Кева. Элоиза достает что‑то из сумки на багажнике и идет внутрь. Коко сидит в коляске, и, конечно, Элоиза оставляет девочку без присмотра. Жду минуту и иду следом.

Внутри прохладно, несмотря на летнюю жару. Холодок пробирает босые ступни и обгоревшие плечи. Владелец булочной Роб стоит за кассой и обслуживает очередь из туристов. Он поднимает глаза, видит меня и улыбается, показывая желтые от никотина зубы. Вот зараза. Не думала, что он все еще работает на острове. Давно его здесь не видела.

Никогда не забуду, как он раз пригласил меня и моего первого мужа к себе в дом, ветхую лачугу из рифленого железа и бледно-желтых досок, скорее заляпанных, чем покрашенных. На провисших балках болтались пенопластовые швартовные бочки. У стены притулились три изъеденных солью велосипеда. У нас тогда еще не было детей, мы с мужем выпивали в пабе, там и встретили Роба с упаковкой пива, а чуть позже остановились у входа в его дом. На кофейном столике тянулись шесть дорожек порошка, ровно отмеренные банковской картой. Помню, как отступила назад и потянула Грега за собой. Я всегда была против наркотиков, не хотела даже пробовать. Спустя несколько лет мы с Робом столкнулись снова, он расспрашивал о Рози и о моей прошлой жизни, еще до Кева. О таком обычно рассказывают только очень близким друзьям или членам семьи. Лучше бы Роба здесь не было. Лучше бы он не возвращался.

Вдруг понимаю, что накидка, которую я надела из-за жары, просвечивает насквозь. Липнет к бедрам и обтягивает грудь. Стараюсь не встречаться с Робом взглядом и надеюсь, что меня обслужит другой кассир.

Запах мускусных духов Элоизы шлейфом тянется по булочной, по нему я и определяю ее местоположение. Она наклонилась к холодильнику и изучает мороженое. К хлебному отделу я прохожу мимо нее на цыпочках, надеясь, что она не глянет в мою сторону. Притворяюсь, что читаю ценники, а сама одним глазом слежу за ней, но она слишком поглощена выбором лакомства для Коко или для Леви.

Я быстро вываливаю на прилавок буханку ржаного хлеба и булочки для хот-догов, мне уже не до десерта. За пирожными пришлось бы снова пройти мимо Элоизы. Слишком рискованно. Дети могут поесть конфет. Или фруктовый салат. Или дам им по паре штук печенья. А кекс для Кева куплю завтра. Роб обслуживает последних покупателей, молодую пару, и цокает языком, когда видит меня. Никотин окрасил его пальцы в горчичный цвет.

– Ты смотри, какие люди! – начинает он, точно волокита из кабака. – Мисс Пенни, давно не виделись. – Он бросает взгляд на булочки для хот-догов и быстро улыбается. – Какими судьбами? Семейный отпуск? Романтические выходные?

– День рождения мужа. Ему сорок.

Роб хмурится.

– У тебя новый мужик?

Не хочу объяснять, что я тринадцать лет как развелась и уже одиннадцать лет замужем за Кевом.

– Да.

– Передай мои поздравления. – Роб чуть улыбается и кладет покупки в пакет. – Он хоть врубается, как ему повезло?

Но я уже не слушаю Роба: за мной в очередь встала Элоиза. Я чувствую насыщенный запах ее духов, похожий на ладан. Сразу двое людей, с которыми я не хочу общаться. Прикладываю карточку к аппарату и выбегаю, опустив голову.

Пенни, 17:31

Сэл уходит вздремнуть перед ужином, и на балконе теперь уж точно только взрослые. Забавно наблюдать за жизнью женщины без детей: дневной сон, маникюр-педикюр, никакой ответственности. Помню, и я была такой. Но почувствовала себя счастливой только после рождения Рози.

В отсутствие Сэл мужчины наконец расслабились. При ней они как кобели рядом с сучкой, а без нее успокаиваются, вновь принимаются жевать и болтать. Сейчас Бретт, Скотт и Кев тихо обсуждают преимущества покупки дома.

Теперь мне хорошо и спокойно, я прислушиваюсь к монотонному разговору, и последние лучики солнца греют мне ноги. Рука то и дело тянется к животу. Мне не нужно вино, я и так пьяна от счастья, лежу себе на балконе, ступни на коленях у Кева, лицо прикрыто соломенной шляпой, из-под которой я иногда поглядываю в туманную голубую даль.

Энергичные голоса изнутри дома нарушают царящую на балконе атмосферу легкости.

Через секунду я уже сижу, приподняв шляпу за край, и всматриваюсь в комнату за окном. Рози, Леви и Элоиза со шлемами в руках топают по полу, подходят к комоду и сваливают в кучу ключи от велосипедных замков. Рози улыбается, в кои‑то веки улыбается. Она смотрит Элоизе в рот, будто только что нашла лучшую подругу. Смеется и трогает Элоизу за плечо, а я стискиваю зубы.

– Приходи иногда понянчиться с Коко, – слышу я слова Элоизы. – У нас возле бассейна есть домик, там можно даже поспать.

В зубах у меня застрял кусочек горькой оливки. Выковыриваю его языком и пережевываю, пока эта женщина налаживает отношения с моей дочерью.

Ладно, пора готовить напитки к вечеру. Пусть они все возвращаются на свои виллы. Кое с кем из гостей мы собирались выпить уже сегодня: с коллегами Кева, с несколькими мамочками из нашего клуба. Но почему бы не встретиться в пабе? Живая музыка, неугомонные дети, горячая картошка, пьяные друзья.

– Давай поужинаем в пабе, – говорю я мужу, надеясь, что Скотт поймет намек: пора уходить. Не хочу ее больше видеть у себя в доме. Не хочу слышать, как они весело болтают с Рози.

Кев кивает:

– Пен, я за.

– А разве мы не здесь будем есть? – удивляется Бретт.

Щеки у него раскраснелись и блестят. Я обожаю брата. Его легко порадовать, легко любить. У мамы с папой Бретт был любимчиком. Он как большой ребенок, от которого никто и не ждет взрослых поступков.

– Куда проще принять гостей в пабе, как считаешь? – обращаюсь к нему.

В детстве они с папой неделями жили на Роттнесте, пока мы с мамой торчали дома, позволяя мальчикам отдохнуть. Я заметила, как брат рассказывает об острове Сэл. Авторитетно, гордо, с чувством собственничества.

Скотт приподнимается, допивая пиво.

– Да, нужно проследить, чтобы дети были готовы.

Элоиза выходит на балкон. По крайней мере, теперь она прикрыта: прозрачный кусок ткани висит на ее костлявой фигуре. Даже не буду смотреть на нее. Хорошо хоть, соломенная шляпа позволяет сделать вид, что я случайно не заметила Элоизу.

Бретт встает и пристраивает бутылку с пивом на столике рядом с сыром, который уже начал подсыхать.

– Паб – хорошая идея. Сэл там никогда не была.

– Не была в пабе? – подтрунивает Кев. – Не пускают по возрасту?

Бретт шутливо толкает его в плечо:

– Завидуешь?

Муж притягивает меня за волосы, как за поводья, и целует прямо в губы. Запах пива ударяет мне в нос, а Кев обращается к Бретту:

– Ну уж нет, дружище. Я ведь захомутал твою сестру.

Бретт изображает, что его тошнит, а я бросаю взгляд на Элоизу: она смотрит прямо на Скотта с тем неловким напряжением, прочитать которое легче легкого. Оно красноречиво говорит: «Ты меня никогда так не целуешь».

* * *

Я женщина, у которой есть всё сразу. Многие считают, что нельзя уравновесить карьеру, жизнь, заботу о детях, о муже, о себе, секс, спорт и правильное питание. Но они не видели, как это получается у меня. Я прикрепляю листочки с расписанием на холодильник и на дверь офиса. Я женщина-блокнот, женщина-список, женщина-напоминалка, женщина-органайзер, женщина-сортировщик. Если вы не знаете, где лежат длинные белые носки, то они в верхнем ящике комода. Кокосового молока всегда три упаковки, и как только одна уходит на тайский карри, я тут же заказываю новую. У нас никогда не заканчивается туалетная бумага. Вот такая я женщина.

Офисные рубашки накрахмалены, школьная форма вычищена. У меня есть коробки для обуви, шкаф для верхней одежды гостей и любой чай, какой только существует на свете. Вы не застанете меня врасплох, да и никто не застанет: едва гость захочет латте на миндальном молоке, я уже взбиваю миндальную пенку. Этим я и славлюсь. И горжусь. У меня на груди нет бейджа, но все и так понимают, кто перед ними. Я, конечно, делаю вид, будто не слышу, но мне приятно, когда люди за спиной рассуждают: «Это Пенни, та самая Пенни, которая всё умеет? Понятия не имею, как у нее получается».

А она просто берет и делает. Да и как женщина, а тем более мать может чего‑то не уметь? Меня реально раздражает, когда мамочка в школьной группе жалуется, что у нее не получается соус бешамель для лазаньи. Да еще называет его «белый соус». Приходится поправлять.

Мамаши в наши дни совершенно беспомощные и бестолковые, они не знают, как заплести французскую косу, пришить пуговицу, нанести средство от вшей или сделать мужу достойный минет. Они считают, что тут нужны особые обстоятельства вроде дня рождения или годовщины свадьбы. Радуй его через день, и он будет смотреть на тебя с желанием, а во время мастурбации обойдется без порно и без воспоминаний о декольте секретарши.

Женщина, которая всё делает правильно, и получает всё. Это урок номер один. Я выучила его давным-давно и намереваюсь продолжать в том же духе. Вот почему я не люблю Элоизу. Она только изображает правильную женщину. Жульничает на каждом шагу.

Элоиза, 18:20

В пабе полно отдыхающих, и Пенни снова держится на расстоянии, болтая с группкой женщин в одинаковых платьях-матросках и парусиновых туфлях, с одинаковой красной помадой на губах. У нас с Пенни так постоянно. Безопасная дистанция. Короткий разговор. Разные компании для общения. И люди, много людей, за которыми можно спрятаться. Я никогда не была в этом пабе. В тот раз я еще не подходила по возрасту и тусовалась на другой стороне острова, где вечеринки длились всю ночь, а простыни никогда не были чистыми.

Во внутреннем дворике паба висят тусклые лампы, в их свете все кажутся загорелыми. Белый пляж, дымка над морем, катера у берега развернуты как попало, а значит, нет ни ветра, ни течения, которые натягивали бы их швартовые канаты. Идеальная ночь, но паранойя по-прежнему не отпускает. Сегодня вечером я сделала столько снимков, что память телефона почти заполнена. Скотт такой красивый в белой рубашке, воротник расстегнут, и на груди видны завитки. Он принял душ, побрызгался одеколоном, прошелся расческой по густым волосам, а теперь смеется над шутками Бретта. Сегодня он ни разу не напомнил, что я сама согласилась приехать на остров, и я ему благодарна.

Очень велик соблазн взять его за руку под столом. Пристально смотрю на мужа и провожу кончиком языка по губам. Он как приз, который я никогда не получу. Вроде мой, но лишь на расстоянии.