В главной роли Адель Астер

– В этом и заключается моя удача. – Вайолет улыбнулась, показывая Адель, что была права. – И я вам очень признательна. Правда.

Адель схватила Вайолет за обе руки, поставила на ноги.

– Тогда поехали со мной танцевать; будет буйственно. – Она наклонилась поближе, с заговорщицким видом. – Покажем всем Бриджет лондонского света, что вас ничто не остановит.

Вайолет все бы отдала за возможность послать мистера Каудена куда подальше и провести остаток вечера в компании звезд. Но несколько часов удовольствий не стоят тех неприятностей, которые свалятся на нее, если она прогуляет работу.

– В другой раз.

Адель вздохнула.

– Похоже, ваш босс такой же старый пердун, как и мой братец.

Вайолет опешила – и фыркнула про себя – не только из-за крепкого словца, которое употребила Адель, но из-за той легкости, с которой звезда поделилась с нею своими невзгодами. Похоже, между ними зарождалась малопредставимая дружба. Обычно у Вайолет просто не находилось времени на дружеские отношения: она либо работала, либо танцевала. Кроме того, высокие устремления отгородили ее от большинства обитательниц их дома и их квартала – многие девушки считали ее заносчивой, а ее амбиции непостижимыми.

Но, кажется, на сей раз, с Адель – женщиной, которой понятны эти ее устремления, – можно слегка раскрыться.

– Вуд! – зов долетел из зрительного зала.

Вайолет вздохнула.

– Мне нужно идти. Старый пердун зовет. – Слова эти скатились у нее с языка куда легче, чем она сама думала.

Адель шумно, преувеличенно вздохнула – скорее с юмором, чем с досадой.

– Ладно, идите, а то его кондрашка хватит.

– Еще раз большое вам спасибо… за все.

Адель пожала ей руку.

– Не за что. Спектакль ждет успех, я это чувствую.

Вайолет оправдалась перед мистером Кауденом тем, что якобы забыла чулки, и, не обращая внимания на его воркотню, взялась за дело. Зрители уже начали съезжаться на вечерний спектакль, заказывали напитки, щеголяли дорогими нарядами, сшитыми в модных домах на заказ. Женщины в нарядах от Скиапарелли, Шанель, Ланвен и Вионне казались каким-то радужным морем, обрамленным брильянтами и черными фраками.

– И че там? – поинтересовался уборщик через несколько часов, когда они убирали со стола в одной из абонированных лож.

– Божественно. – Другого слова для описания своего дня она подобрать не смогла. Хотя ступни и ныли.

Он подмигнул ей и поспешил к выходу с охапкой мусора, бросив через плечо:

– Ну и славно.

А вот дома ничего славного ее не ждало. Мать сидела у стола, перед ней стояла чашка чая, на лбу залегла горестная складка.

– Мам, я получила танцевальный ангажемент. – Вайолет встала на носочки. Она пыталась сдерживать восторг, но он вырвался наружу так, как вырывался всегда, – в танце. Будто бы стоя на сцене, она опустила пятки в первую позицию.

У мать издала громкий стон и со стуком поставила чашку на стол.

– Ты ума решилась, что ли? Бед не оберешься. Не выйдет из этого ничего хорошего. Не позволю. У нас же Прис.

Вайолет будто хлестнули по лицу.

– Не позволишь? – Внутри всплеснулось недоумение. Ну почему мать хотя бы раз не может за нее порадоваться?

Мама старалась не встречаться с нею глазами, глядя на матрасик, на котором притворялась спящей Прис.

– Не желаю глядеть, как ты себя губишь. Хочешь танцевать – уходи отсюда.

– Уходить? – Вайолет отшатнулась: да что же это такое?

Мама долгие годы смотрела, как она упражняется в танце, знала, что у Вайолет есть такая страсть; говорила, что это пустая трата времени, но таких требований никогда не предъявляла. Адель Астер выделила ее из целой толпы, пригласила в спектакль, а мама… гонит ее за дверь? У нее сегодня лучший день в жизни. Есть что отпраздновать.

На глаза навернулись слезы.

– Но почему? – Голос надломился. – Я буду больше зарабатывать, нам всем это кстати.

Мама смотрела на нее, нахмурив лоб, в глазах ее читалась обида, а потом она опустила взгляд на чашку.

– Меня в твоем возрасте обрюхатили. А ты лезешь, куда нас не звали, то же с тобой станется. – Она покачала головой. – Не будет такого при Прис.

– И куда мне деваться?

Мать судорожно вздохнула, будто надеялась на то, что в ответ на ее ультиматум Вайолет бросит танцы.

Вайолет проглотила слова, которые хотела выкрикнуть во весь голос. Слова, которые причинят маме ту же боль, которую та причинила Вайолет. Но вместо этого проглотила обиду и разочарование, скопившиеся за долгие годы.

– Я так надеялась, что ты одумаешься. За ум возьмешься. А ты все такая же упрямая и неблагодарная. – Мать взяла чашку, встала. – Можешь переночевать, а потом уходи. На одно надеюсь, что ноги раскидывать не станешь.

Вайолет смотрела вслед уходящей матери, раскрыв рот, потеряв дар речи – голос спрятался где-то в глубинах горла. Да, это случилось. Ошалев от горя, она спряталась в своей комнате – закутке за занавеской.

Вайолет свернулась калачиком на тощем бугристом матрасе, натянула на себя побитое молью одеяло. И куда ей теперь деваться?

За занавеску нырнула шестилетняя Прис, пристроилась рядом с сестрой на матрасе. Темные, собранные в пучок волосы щекотали Вайолет под носом.

– А я знаю, что ты прославишься, – еле слышно шепнула Прис.

– Спасибо, – откликнулась Вайолет. Вот только сестренка уже успела уснуть.

Глава пятая

Адель

«Рампа»

О вы, несчастные, живущие за пределами блистательного города Лондон, – вам улыбнулась удача! Американский сценический дуэт Фред и Адель Астер перед премьерой в Вест-Энде отправляется со своим спектаклем на гастроли. Ливерпульский театр «Роял-Корт» станет местом премьеры «Хватит флиртовать», и труппа выйдет на сцену в полном составе. Не пропустите первое представление и первую возможность посмотреть на костюмы работы прославленного французского ателье «Идар и Си»!

30 апреля 1923 года

Театр «Роял-Корт», Ливерпуль

Занавес поднят, свет прожекторов ослепляет, приглушенный шепот зрителей ласкает нам слух, через несколько секунд заиграет оркестр. Мы плавными движениями занимаем свои места, мягкий белый шелк платьев шуршит у колен, перестук каблуков танцевальных туфель на опасном уклоне деревянного пола дополняет картину.

Наклонная плоскость сцены обеспечивает зрителям лучший обзор и акустику, но для исполнителей это беда. В некоторых театрах с наклоном переборщили – например, в этом.

Зазвучала музыка первого танца, представление началось. Мы с Фредди произнесли первые из комических реплик, сопровождая их лукавыми взглядами – в надежде, что зрителя они зацепят. И понеслось – шафл на сцену, шафл за сцену. Танец, песня, изображение переплетающихся романтических историй со всеми их томлениями, ухаживаниями, уловками. Прямо такое «Кто там и что там и как» – так называлась одна из самых зажигательных песен.

Несмотря на наклонную сцену, спектакль прошел без сучка без задоринки. Стены театра звенели от смеха, зрители постоянно нас подзуживали. Когда опустили занавес, до нас донеслось: «Бис! Бис!» – сквозь шквал оглушительных долгожданных аплодисментов.

Мы восторженно взвизгнули, скрытые занавесом, вышли на последний поклон и напомнили зрителям, что если они хотят что-то на бис, мы советуем им прийти на спектакль снова, да еще и вместе с друзьями.

Тело мое лоснилось от пота и все еще гудело от возбуждения; я рухнула в кресло рядом с гримировальным столиком. Фредди, проходя мимо, сжал мне плечи.

– Обалденно, сестричка, – сказал он.

– Ты выступил безупречно, – крикнула я ему вслед.

Фредди ухмыльнулся.

– А ты покорила их сердца, Делли. Мне не терпится узнать, что утром напишут газеты.

Уголком глаза я смотрела, как Вайолет вышагивает за кулисами. Стоило мистеру Эдвардсу пообещать мистеру Каудену заполнить театр жаждущими посетителями – и он отпустил Вайолет с нами в турне. Щеки ее горели, лоб блестел от пота. Голову она держала высоко, темные волосы были убраны под цветистую шелковую повязку, лишь чуть-чуть более гротескную, чем моя. В отличие от большинства хористок, она не принадлежала ни к одной клике. Она до сих пор с трудом заводила дружбы, исключением стала Кэти, с которой она делила квартиру, зато уверенности в себе у нее прибавилось. Это было видно по лицу.

– Боже, это было изумительно! А ты, душечка, превзошла саму себя! – Мими уселась со мной рядом и, широко раскрыв голубые глаза, уставилась в зеркало. Стянула перчатки, в которых выступала в последнем номере, бросила их на заваленный косметикой столик.

– И ты выступила великолепно, – сказала я, проводя рукой по волосам, чтобы пригладить выбившиеся прядки – некоторые завитки пришлось подколоть заново. – У нас просто изумительная труппа. А я думала…

Тут я осеклась, плохо представляя, что еще сказать. Я, честно говоря, раньше думала, что английские степперы окажутся скованнее наших американских. А еще я знала, что здешней публике угодить трудно. За последние несколько месяцев я посетила пару-тройку представлений и своими глазами видела, как лондонцы своим улюлюканьем изгоняют актеров со сцены. Какое облегчение, что с нами этого не случилось: нас не вытурили из города.

Мими вытащила шпильки, удерживавшие на голове ее сценическую шляпку, провела пальцами по гладко уложенным светлым прядям.

– Представление прошло блестяще. Вы с Фредди будто вернули радость на сцену, а заодно напомнили зрителям, что к жизни не следует относиться слишком серьезно.

Я наклонила голову набок, пытаясь сообразить, что именно она имеет в виду. Сказать же ничего не успела, потому что Фредди как бы между делом обронил:

– Уж поверь мне, Мими, моя сестра ни к чему серьезно не относится. – Он со смехом потрепал меня по подбородку.

Я в ответ преувеличенно нахмурилась.

– Фредди у всех пытается создать впечатление, что ни дня в жизни не посвятил развлечениям, вернее, что единственное его развлечение – это работа; вот только уж поверь мне, я видела, как он расслабляется. – Я выдержала паузу, прежде чем выдать концовку: – По крайней мере, однажды. – Я задумчиво постучала пальцем по губе. – Ну, кажется, один раз все-таки видела. А может, это было и в другой раз.

Фредди застонал и отвесил гротескный поклон.

– Ба! Танец, актерская игра – какие тебе еще нужны развлечения, кроме как радовать зрителей?

Мими фыркнула:

– Лично я могу предъявить целый список.

– А, вот вы где! – Из-за угла вышел Ноэл Кауард – в удлиненном фраке и начищенных ботинках он выглядел настоящим щеголем. Улюлюкнув, он притянул Фредди к себе, хлопнул по спине. – Пойдемте праздновать.

– Все пойдем? – уточнила я, обводя гримерную взглядом, который невольно остановился на Вайолет за угловым столиком.

– А почему нет? Ужин в отеле «Адельфи», устраивает его неизменно щедрый лорд Лэтом.

Фредди приподнял бровь, уголок его рта красноречиво пополз вниз: сейчас откажется и от своего, и от моего имени.

– Прием, который устраивает лорд, вот как?

– Да. – Ноэл кивнул мне, улыбаясь от уха до уха и демонстрируя все зубы. – Дабы поздравить вас обоих с успехом. Уверяю, что вас всех очень там ждут. – Он глянул на Мими, подмигнул. Она сделала вид, будто смутилась, захлопала ресницами, жеманно закусила губу.

Кокетничает. И зря. Она, похоже, еще не подметила того, что уже угадала я: мой брат интересует Ноэля куда сильнее, чем все юбки за кулисами.

– Я не в той форме, чтобы идти на прием, – начал было Фредди, но я со своего места ткнула его кулаком в бедро – и ответить твердым отказом он не успел.

– Мы с удовольствием придем, – сказала я. – И если вы уверены, я позову и хористок.

– Чем больше, тем веселее. – Ноэл расплылся в довольной улыбке, в глазах блеснуло озорство.

Тут появилась мама. Не слишком кстати, на мой взгляд.

– Вы оба выступили блестяще. Как жаль, что отец этого не видел. – Гордость ее была очевидной.

Я взяла Фредди под руку, сжала его ладонь.

– Утром напишем папе и все ему расскажем.

– Вы куда-то собираетесь? – спросила мама.

Ноэл поднес мамину руку к губам.

– Вы с каждым днем все молодеете, миссис Астер. Пожалуйста, скажите, что поедете с нами на ужин к милорду.

Мама рассмеялась, шуганула его.

– Вы, англичане, только и знаете, что флиртовать!

– То есть вы мне говорите: «Хватит флиртовать»? – осведомился Ноэл, усмехаясь собственному каламбуру.

Остальные застонали. Впрочем, я наградила его улыбкой. Он сумел переубедить маму и, похоже, спас мой вечер.

Мы вышли из театра во главе внушительной компании, мама следовала за нами. Фредди шагал впереди, рядом с ним Ноэл и несколько актеров из труппы. Я взяла под руку Вайолет, сзади мама болтала с Мими. Довольно многие актеры решили к нам не присоединяться. Слишком вымотались – еще бы. А вот я хотя и чувствовала сильнейшую усталость, когда опустили занавес, но она куда-то пропала вместе со зрителями. Я была готова развлекаться.

В Нью-Йорке мы пользовались значительной популярностью, но там никто, даже нью-йоркская аристократия, не закатывал таких пиршеств, какие закатывала британская знать. Когда мы вошли в ресторан «Адельфи», все разразились аплодисментами, даже оркестр смолк, приветствуя нас. И мужчины, и женщины поднялись с мест, хлопали в ладоши, чокались.

Сердце мое так и билось о ребра, пока меня водили по ресторану, знакомили с тем и с этим – имена и лица сливались в поток гласных и силуэтов. Если сравнить желудки с резиновыми мячиками-прыгунками, то мой как раз сейчас пинала вниз по склону Копперас-Хилл за стенами отеля толпа разбуянившихся хулиганов. Я лучезарно улыбалась, старательно играя свою роль для всех, кто от меня этого ждал.

Брат постучал по своему бокалу колечком на мизинце.

– Благодарим за то, что вы нас пригласили. Словами не выразить, как нам приятно с вами познакомиться, – обратился он ко всем сразу. – Мы с Адель давно уже лелеяли мечту перепрыгнуть через океан.

– Причем вот так! – Я отбила короткий тэп в пять шагов, завершив его грациозным реверансом, чтобы подчеркнуть, как мы тронуты.

Все члены труппы повторили за мной, в ответ зрители захихикали и зааплодировали. Я увидела в ряду актеров Вайолет – повыше других, на губах такая же, как у меня, улыбка. На публике эта пугливая девочка преображалась. Я же поражалась тому, что, глядя на нее, будто смотрю в зеркало.

Фредди был на седьмом небе от счастья; впрочем, заметив, что улыбается, он каждый раз делал серьезное лицо – считал, что так выглядит внушительнее. Мама вовсю болтала с дамой, которая, судя по виду, была в родстве с королевой – об этом свидетельствовали бриллианты, свисавшие с мочек ушей и сливавшиеся с самоцветным ожерельем, весившим примерно столько же, сколько я. Платье у нее было из божественного золотого крепа, на голове – золотая тиара с бриллиантами, сдвинутая на самый затылок.

Вайолет вела себя молодцом, тщательно скрывала свои истинные чувства, но когда мы оказались вдвоем в дамской комнате, она разрыдалась. Я прекрасно ее понимала. Может, я и не из Ист-Энда, но тоже не из высшего света. На то, чтобы к нему приспособиться, у меня ушли годы.

Мой бокал с шампанским не пустел больше, чем наполовину, и меня это устраивало. А когда голова слегка поплыла, я стала только пригубливать. Мне удалось подать лакею бессловесный сигнал – я провела вдоль края бокала рукой, – и он перестал мне наливать. Тем не менее контраст между американским Запретом и реками спиртного в Англии продолжал меня поражать.

Вот только если я переберу, завтра у меня будет совершенно адский день. А уж чего мне совсем не хочется, так это разочаровать Фредди и маму – да еще и папу вдали. Ради этого момента мы, уж простите, рвали попу всю жизнь (и где там моя попа?). Так что не стоит портить свой триумф избытком выпивки.

На этой неделе нам предстояло выступать каждый день, причем дважды, дальше в программе Королевский театр в Глазго, на пару недель. И никакого роздыха усталым ногам, потому что после Глазго нас ждет «Королевский лицеум» в Эдинбурге. И только тогда, когда спектакль уже будет отработан до автоматизма, мы вернемся поездом обратно в Лондон, для тамошнего нашего дебюта. Этот дебют – если нам улыбнется удача – может означать начало нового витка карьеры. Мы долго взбирались на гору, и вот до сияющего пика уже рукой подать. Скоро мы окажемся у самого края пропасти, и либо крепко ухватимся за этот пик, либо сорвемся вниз.

Следующие несколько недель слились в лихорадочный круговорот выступлений. Мой гостиничный номер заполнился подарками – бутылки шампанского, конфеты, открытки, кремы, духи, запонки для Фредди, жемчужное ожерелье для меня. Вот только у меня почти не было времени всем этим наслаждаться. В один из дней в номер мне натащили столько цветов, что мы с мамой понарошку потеряли друг друга. Я пошутила, что нам стоит открыть цветочный магазин и на вырученные деньги купить туфли, а потом отдала половину цветов Вайолет, своей любимице.

Мы либо услаждали публику, либо репетировали, а когда не репетировали, якшались с представителями элиты, которые на какое-то время объявили нас своими ручными зверушками.

А у зверушек есть одно занятное свойство: они видят мир совсем не так, как их хозяева-люди. Леди Такая-то наверняка считала меня своей милой маленькой танцовщицей, а на деле это она тешила мое самолюбие – заискивала передо мной, наполняла мой фужер с шампанским с той же поспешностью, с какой заполняла мой график светских визитов. И все это было в радость. Собственно говоря, я ничего не хотела бы менять, вот разве что репетировала бы поменьше. Настал момент, когда спектакль стал таким, что лучше уж некуда. Однако Фредди, в отличие от меня, никогда не умел увидеть эту переломную точку и продолжал требовать, чтобы мы часами отрабатывали давно заученные реплики и танцы.

Мне и спать-то удавалось урывками, а времени на себя не было совсем. Утром, в спокойные моменты – до того, как проснутся мама и Фредди, пока солнце еще висит оранжевой долькой у горизонта, – я просыпалась и давала мыслям побродить. Каково было бы лежать в той же постели и ощущать рядом чье-то теплое сильное тело? Или просыпаться от крика ребенка, которого нужно укачать? Делать обычные вещи – ходить на рыночек на углу, выгуливать собаку…

Мне хотелось собаку.

Хотелось ребенка.

Хотелось мужа.

Хотелось…

Но все свои желания, за исключением тяги к достижениям и успеху, я считала проявлениями неблагодарности. И примерно в тот миг, когда укол вины разбивал тонкий ледок моих фантазий и размышлений, просыпалась мама или Фредди стучал мне в дверь.

Наконец предварительное турне завершилось. И в тот же самый субботний вечер, 26 мая, мы, после того как опустился занавес, сели в спальный поезд до Лондона.

Лучше бы они его назвали неспальным поездом! У нас с мамой было купе на двоих, Фредди ехал в соседнем. Но несмотря на мягкое покачиванье и умиротворяющий перестук колес по рельсам, я лежала, разглядывала бордовый ковер с золотыми медальонами и делала все, чтобы не начать их пересчитывать.

Фредди ходил снаружи по коридору, и возле нашего купе тень его каждый раз отражалась от окна. В конце концов я не выдержала. Натянула халатик и открыла дверь.

– Да что ты там такое делаешь, Фредди? Нужно поспать. Ты что, не устал?

Фредди встал как вкопанный. На вопрос он мог и не отвечать: одинаковые темные круги под глазами говорили сами за себя.

– Ты что, не знаешь, что случится завтра? – Он запустил пятерню в спутанные волосы – от обычной аккуратной прически не осталось и следа.

О чем это он? Мы что-то решили сделать, а я забыла? Я, совершенно измотанная, окинула коридор взглядом, но ничего не увидела. Посмотрела в окно – снаружи темнота, лишь отражения мелькают на стекле. За зеркальными поверхностями мимо проносилась, едва видимая, сельская глубинка.

– Сейчас должно случиться вот что: нам нужно поспать. Только оно не случается, потому что ты все бродишь. Давай-ка ты ляжешь, и мы немного подремлем, а то потом рассветет и мы приедем в Лондон. Это уж точно случится: поезд придет на вокзал, успеем мы поспать или нет.

– Вот именно. – Фредди воздел руки. – В Лондон.

Я нахмурилась, протянула руку, прижала ему ко лбу. На ощупь прохладный, чуть влажный после блужданий по вагону.

– Ты в порядке?

Фредди отмахнулся – нет у него никакой лихорадки – и прижался лбом к окну. Я подошла, встала рядом, спиной к внешнему миру, полностью сосредоточившись на расстроенном брате.

– Нет, Делли, я не в порядке. У нас на носу премьера в Лондоне. В Лондоне, чтоб его.

Я безмятежно сложила руки на груди и стала смотреть на его профиль, а заодно и на оконное стекло, затуманенное его дыханием.

– Фредди, мы этот мюзикл играем уже месяц. Всё довели до ума, зрителям нравится. Лондон просто очередная площадка. Чего ты нервничаешь?

Он повернул голову, уставился на меня.

– А вдруг Лондон нас сломает?

Я с вызовом подняла бровь.

– Или полюбит, как и Ливерпуль. Как нас любили в Нью-Йорке, на Бродвее – и нам тогда казалось, что выше уже некуда. Думай про Лондон как про Нью-Йорк.

– Это не одно и то же.

– Так, Плакса-Вакса опять за свое. – Я потерла лицо руками. – А тебе не приходило в голову просто поверить в себя, Фредди? И во всю труппу?

Он нахмурился.

– Просто верить в себя бессмысленно. Нужно работать.

– С этим никто не спорит. Но работу мы уже сделали. И надо сказать, Фредди, ты работаешь больше всех остальных.

– Совершенно верно.

– Отсюда вопрос: почему же ты не веришь в себя? Все будет хорошо.

Он посмотрел на меня в упор, так же, как и я, сложил руки на груди.

– А должно быть не просто хорошо.

– Все будет отлично. – Я сделала этакий демонстративный шафл, пытаясь его подбодрить.

Но только все испортила – он застонал, уронил подбородок на грудь. Я поняла, что на Фредди напал очередной стих, который быстро не пройдет и означает для нас обоих бессонную ночь, если не вытащить его из уныния.

– Знаешь, я в детстве вела дневник. И однажды написала целый рассказ про одного мальчика. Вот если бы еще та девочка тогда не предрекла мою судьбу в последней строке, где объявила, что никогда не выйдет замуж.

Фредди наморщил нос, нахмурился.

– Ты считаешь, мне нужно вести дневник?

– Или делать то, что ты и так делаешь: писать папе. Ему наверняка интересно, как у нас и что, вот и опиши ему свои тревоги. А потом ложись спать. – Я улыбнулась брату со смесью благожелательности и раздражения.

К полному моему восторгу, Фредди кивнул.

– Отличная мысль.

На момент нашего прибытия в Лондон Плакса-Вакса все еще что-то строчил, а я успела поспать всего два часа. Впрочем, два лучше, чем ничего.

– Сегодня генеральная репетиция… – начал было Фредди, но я его прервала:

– Нам нужно отдохнуть, братишка. И это не предложение, а факт.

Он явно хотел возразить, но я указала на отеки у себя под глазами.

– Я пока не видела, какая я сейчас страхолюдина, но уверена, что эти волдыри, похожие на мышиные брюшки, не пройдут, если я толком не отдохну.

Фредди притворно содрогнулся, я двинула его в плечо. Мы выбрались из поезда к остальным. Лишь бы добраться до места – просплю до самого вечера.

– Ты только посмотри, Фредди! – Мы стояли перед театром «Шафтсбери», и я прямо трепетала от восторга. Наверху, над козырьком крыльца, красовались наши портреты, раза в три крупнее, чем в жизни, в знаменитых позах – там, где я резко вскидываю пятку. С нашими огромными телами соседствовала крупная надпись – она как бы выкрикивала наши имена. А между ними было витиевато выведено: «Хватит флиртовать».

– Неплохо для двух детишек из провинциальной американской труппы, – заметила я.

– Прямо как в Нью-Йорке, только постарше, – сострил Фред, имея в виду невысокие здания c замысловатыми орнаментами, явно очень древние. И уж точно по улицам Бродвея не прогуливались королевские особы – по крайней мере, не каждый день.

Я рассмеялась и пихнула его бедром. Потом еще раз вгляделась в наши имена. Долгие часы репетиций, оставлявшие время только на то, чтобы есть, спать и дышать духом танца – и вот наконец лондонская премьера. По телу прокатилась волна азарта, руки задрожали.

– Фред и Адель Астер? – раздался рядом женский голос – его обладательница смотрела на наших гигантских двойников, растянутых на фасаде.

Я повернулась, чтобы ответить, и тут поняла, что она на меня не смотрит.

– «Хватит флиртовать»? – спросила ее подружка, снобистски картавя, как будто само название нашего спектакля говорило о его низменности.

– Явно дешевка какая-то, – отреагировала я, не сдержавшись. – Только американцы любят такую пошлость.

Они уставились на меня, взгляды перелетали на афишу и обратно – дамы явно усекли, что это наши с Фредди портреты. Одной хватило совести покраснеть. Я ухмыльнулась, подмигнула, а потом танцевальным движением порхнула в блестящие двери из стекла и бронзы; за спиною раздался стон Фреда.