В главной роли Адель Астер

Когда под конец мы рухнули на пол, слишком низко поклонившись зрителям, раздались оглушительные аплодисменты.

Фредди помог мне встать, мы отвесили еще один поклон под громкие крики: «Бис! Бис!», но бисировать мы не стали, только рассмеялись и убежали за кулисы.

Алекс Аронс прокричал:

– Следующее представление будет в Англии. Ищите на афишах «Хватит флиртовать»!

– Я обязательно приду, со всеми друзьями, – сказал один джентльмен, пожимая Фредди руку. – Отличное выступление. Вы будете звездами.

– Спасибо. – Фредди слегка поклонился. А я только улыбнулась – приятно, что хоть раз брат говорит вместо меня.

– А вы научите меня танцевать? – На Фредди снизу вверх смотрела какая-то женщина, поднеся руку к украшенному драгоценностями горлу. Она торопливо моргала, глаза нежные, как у оленихи.

Я ткнула брата кулаком в ребра.

– Оставляю тебя разбираться.

– Не смей, Делли, – воззвал он, чуть шевеля краешками губ. Но я-то знала, что он любит внимание и часто обижается, если оно достается мне.

Оставив Фредди в окружении стайки дам, я направилась к матери, ухмыляясь на ходу.

– Зря ты его бросила, – упрекнула меня мама, протягивая стакан воды.

Ее придирка тут же погасила всю мою радость. Я схватилась за стул, когда судно снова качнулось, по ходу дела заметив, что сразу три дамы упали Фредди на грудь. Другие мужчины хватали женщин в объятия, на щеках разгорался романтический румянец. А я никогда еще не чувствовала себя такой одинокой – только стул и мама, вот моя опора.

– Ах, мам, он сейчас на седьмом небе!

– Полагаю, ты тоже. Такие аплодисменты!

– Это просто божественно. – Я залпом выпила стакан воды, главным образом затем, чтобы не встречаться с мамой взглядом, потому что сказала ложь. Помимо неожиданно нахлынувшей неприкаянности, у меня болели колени, причем не от падения, а от непрекращающейся пульсации в самой сердцевине костей: она началась несколько лет назад и никогда не стихала. Я боялась, что рано или поздно тело все-таки откажется мне служить и я истерзанной грудой рухну прямо на сцене.

– Да уж, любите вы зрительское внимание. – Мама слегка сдвинула брови, заново наполняя мой стакан, – выражение ее лица плохо вязалось со словами.

Трудно было сказать, что заставило ее нахмуриться – я или какое-то давнее воспоминание. Спрашивать не имело смысла. Выставлять напоказ сокровенные чувства она не любила; наверное, именно поэтому я с такой готовностью делилась своими с каждым встречным.

– Ты, наверное, в свое время его тоже любила, если вырастила нас такими, что мы не можем жить без света рампы!

– Благодарение богу, нет. – Она коснулась сбоку своих пушистых волос. – Вы оба совершенно особенные. Отец ваш сказал, что его дети станут звездами. Ах, если б он мог увидеть вас в Лондоне!

Я кивнула, в груди всплеснулась грусть. Эти ее слова «его дети», как будто сама она не видит себя в роли матери, а возможно, и жены. Папа редко попадал к нам на представления – все случаи можно было пересчитать на одной руке. Но ему нравилось получать афиши. Хвастаться, что детишки его – звезды. Энн Астер была сама серьезность, а папа – букет улыбок.

Когда я была помладше, я завидовала детям из полных семей. Двое родителей, общий обеденный стол – или хотя бы живут в одном городе. Для нас с Фредди мама была одновременно всем: матерью, отцом, учителем, импресарио. Папа оставался человеком, которому мы писали письма, трепетно делясь новостями. Нам были очень важны одобрение и любовь абстрактного, отсутствующего родителя. Собственно говоря, любовь никуда не девалась. Но любовь на отдалении – не совсем то же самое.

– Что такое? – осведомилась мама.

У меня, видимо, вытянулось лицо.

Я быстренько раздвинула губы в улыбку, отбросила все свои заботы, вытащила на первый план мамочкину Делли.

– У меня слегка кружится голова от качки, вот и все.

На самом деле – не все. В такие моменты разум мой любил дергать за струны нервов, задаваясь вопросом, на который нет ответа. Кто она такая, эта Делли?

Делли – актриса, лицедейка, комедиантка. Танцовщица, подобная лиловому пламени. На сцене я всякий раз преображалась под предпочтения публики. За кулисами менялось немногое: я была той, кем меня хотели видеть. Неважно, кто этого хотел в данный момент. Дочь, сестра, профессионал.

Оставшись одна, я сразу теряюсь. Много ли толку в кукле без кукловода? Она превращается в груду веревочек и крашеного дерева. А я хочу большего. Хочу целостности. Хочу любви. Поэтому, оказавшись в одиночестве, я хватаю шторы своего разума, раздергиваю их в надежде показать, какова эта Делли сама по себе – кто я есть, довольна ли я этим. Вот только никогда мне не удается пробыть в одиночестве достаточно долго, чтобы прийти к окончательному выводу…

Когда в виду показался английский город Саутгемптон, мы стояли на прогулочной палубе, а «Аквитания» стремительно приближалась к причалу. Как и в Нью-Йорке, внизу суетились семейства, дожидающиеся пассажиров, и носильщики, готовые развозить на тележках багаж. В ушах у меня пульсировал рев пароходной сирены, в котором слились воодушевление и страх: мне предстоит впервые увидеть Лондон. Выяснить, поможет ли это странствие наконец-то определить, кем и чем должна стать Делли.

Нетерпеливая блондинка добралась до конца трапа – он находился прямо перед нами – и кинулась в объятия джентльмена в форме; он закружил ее. Нагнулся, чтобы поцеловать, – оба явно не замечали ничего вокруг. Полностью поглощенные друг другом. Укол зависти пригрозил загасить мое воодушевление, но я быстро об этом забыла: мама взяла меня за руку и повела мимо.

Алекс Аронс организовал доставку нашего багажа, а потом стремительно повел нас к железнодорожному вокзалу. Сидя в поезде на Лондон, я с интересом рассматривала других пассажиров, вслушивалась в разнообразие выговоров. Я-то думала, что Нью-Йорк – модное место, но оказалось, что Англия на целую голову впереди. На женщинах, сидевших вокруг, были изумительные шляпки и туфли. Я высматривала пару, которую видела у трапа, но вместо этого обнаружила еще дюжину юношей с девушками, которые беззаботно держались за руки и болтали или вздыхали и смотрели друг дружке в глаза.

Я опустила веки, отгородившись от них. Задремала, но тут раздался свисток, и я сразу проснулась. Схватилась за боковину сиденья – поезд резко затормозил, меня швырнуло на пол, а моя сумочка свалилась с багажной полки прямо мне на голову.

– Господи боже мой, Адель! – воскликнула мама, пуча губы.

Фредди тут же подхватил меня.

– Порядок? – Сдвинув брови, он осматривал меня на предмет повреждений.

Я рассмеялась.

– Конечно. Правда, мне немного неловко. – Я оправила юбку, потом попыталась вернуть шляпке изначальную форму – ее сплющило. Снаружи появилась вывеска: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ЛОНДОН». – Похоже, в Лондон мы прибыли эффектно и с шумом.

В ответ все мои спутники заулюлюкали и тут же отвлеклись – все, кроме мамы, у которой по-прежнему был такой вид, будто у меня отрастают рога.

– Я прошу, веди себя осторожнее. Иначе покалечишься еще до начала представлений, а мы не можем себе этого позволить.

«А если позже, так и ладно?» – хотелось мне рявкнуть в ответ, но я просто прикусила язык, кивнула и пробормотала что-то неопределенное. Постоянное нахождение с мамой в тесном пространстве корабельной каюты стало тяжким испытанием. Я знала, что она хочет мне только добра, вот только она порой забывала, что я уже взрослая. И пыталась руководить мною во всем, от укладки волос до цвета чулок.

По счастью, поездка на такси от вокзала Ватерлоо оказалась не столь богатой на события. Водитель пробирался в тесном потоке дорожного движения, здесь было все, от автомобилей до тележек. Если какой случайный пешеход нырял на мостовую, ему громко гудели и грозили кулаком. Я разглядывала здания – все они казались ниже, чем в Нью-Йорке, но заметно изысканнее. Старше. Элегантнее. У меня возникло очень странное и приятное чувство, как будто я вернулась домой. Лондон стал глотком свежего – туманного – воздуха и наполнил меня новой энергией.

А что если когда «Хватит флиртовать» сойдет со сцены, я вместо того, чтобы вернуться в Нью-Йорк, останусь здесь?

Небо было подернуто дымкой – то ли облаков, то ли тумана, не поймешь. Этот «лондонский туман», а также переезд по мосту через Темзу напомнили мне детский стишок «Мост-то лондонский упал» – он внезапно зазвучал у меня в голове. Я начала притоптывать ногой, пропела вполголоса несколько строк, стала смотреть, как под нами проплывают рыбачьи лодки.

Через несколько минут такси остановилось у гостиницы «Савой», мы вышли. Фредди дернул маму назад – иначе ее затоптала бы пара серых лошадей, тянувших бочку с пивом.

– Простите, пожалуйста! – крикнула я, и одна из лошадей фыркнула в ответ. – Интересно, а у лошадей тоже у всех разный выговор?

Фредди насмешливо покачал головой.

– Ну ты даешь.

– Да уж надеюсь. Лучше так, Плакса-Вакса. – Я вспомнила детское прозвище, которым наградила Фредди за то, что он вечно из-за чего-то переживал. Но сколько бы я его ни язвила, я была ему очень благодарна за осмотрительность и дотошность, потому что это снимало с меня кучу забот.

– Да как скажешь, Плюшка-Веселушка, – ответил Фредди, закатив глаза. Взял маму под руку, и они зашагали впереди меня в отделанный мрамором холл – пол из черных и белых плиток, колонны.

Даже лестница по обе стороны от лежавшего по центру бордового ковра выглядела мраморной. Изделия из позолоченного дерева и ворсистого бархата подпирали зады расфуфыренных гостей, нарядившихся по последней лондонской моде. Горшки с пальмами и пышные яркие цветочные композиции смягчали строгость камня. Пахло изумительно, будто дорогими духами – совсем не так, как на улице, где чувствовалась кисловатая нотка: то ли выхлопные газы, то ли лошадиный навоз – почти так же, как и в Нью-Йорке.

Лакей в ливрее встретил нас бокалами шампанского. Приятная перемена: здесь на коктейли не смотрели как на исчадия ада.

Я отпила чуть-чуть и закружилась, разглядывая расписной потолок. Я не против к этому привыкнуть. Превратиться в одну из лондонских прелестниц, обрызганных французскими духами и рассуждающих на важные темы.

К нам приблизился мужчина в ладно сидящем костюме.

– Я так полагаю, вы Астеры? Добро пожаловать в «Савой». Позвольте провести вас в люкс с видом на реку, который мы для вас зарезервировали.

– Сегодня отдыхайте, – сказал Алекс Аронс, пока мы шли к лифту. – Завтра у нас встреча с сэром Альфредом Баттом, вашим продюсером, а еще мы идем смотреть какой-то спектакль. Потом начнутся репетиции.

Фредди при слове «репетиции» всегда воодушевлялся, а я содрогалась.

– Последнее утро, когда можно отоспаться, – поддразнил меня Фредди, судя по тону голоса, нарываясь на склоку.

– Попробуй еще раз разбудить меня мокрым полотенцем – и тебе конец. – Я ткнула в него пальцем и сощурилась, отчетливо вспомнив, как мокрая холодная ткань хлестнула меня по лицу.

Фредди только хихикнул. Посмотрим, кто будет смеяться, когда я спрячу его танцевальные туфли. От этой мысли я даже улыбнулась.

Глава вторая

Вайолет

«Рампа»

На этой неделе в театре «Шафтсбери» нам выпало наблюдать Фреда и Адель Астер, а заодно и нескончаемую череду актеров, которые надеются заполучить хоть какую-то роль в давно предвкушаемой лондонской постановке «Хватит флиртовать». Мими Кроуфорд, Джек Мелфорд, Марджори Гордон, Генри Кендал и целый ряд других английских корифеев сцены надели танцевальную обувь. Кроме того, мы заметили всем известную пару вечно враждующих дам из кордебалета, Бриджет Хьюз и Майю Чопра, – они гневно взирали друг на друга. У этой парочки накал страстей не ограничивается одной только сценой…

1923

Театр «Шафтсбери», Лондон

Вайолет Вуд прижала носовой платок к затылку, к подмышкам. Самый нервный день во всей ее жизни. Шанс, который она не только лелеяла, но и добывала собственной кровью.

Шаг к тому, чтобы стать звездой.

Ее желание танцевать на сцене всегда было так сильно, что она ощущала его на вкус. Путь к сегодняшнему дню лежал через сломанные пальцы ног, вывихнутые лодыжки и ссадины на коленях.

– Ну, давай, постарайся, Ви. Покажи им, из какого ты теста.

Обливаясь потом, она взглянула на свое отражение в тусклом зеркале. Темные волосы, собранные в аккуратный пучок, длинноваты для современной моды. Но если сделать боб, ее мама, которая и так считает, что дочь напрашивается на неприятности, устроит истерику.

Вайолет освежила красную помаду на губах – первый слой был испорчен следами зубов. Она прождала уже целый час и каждый миг боялась, что ее сейчас закачает или стошнит. Танцоров приглашали группами, и до нее очередь пока не дошла.

Всю свою жизнь Вайолет только и слышала, что она на слишком многое замахивается – ей такое не по чину, не по способностям, не по рождению, не по средствам. На что именно она замахивалась, не имело никакого значения: ей постоянно давали понять, что «именно это» совершенно недостижимо.

Слабаки чертовы. Не признаёт она этого их пораженчества. Каждое утро она просыпалась с чувством, что надежда бурлит у самой поверхности ее кожи – она даже чувствует ее трепетание в теле. И сегодня эта надежда осуществится.

– Вот так должно сойти. – Она прорепетировала несколько видов улыбки, пробормотала: – Добрый день. Меня зовут Вайолет. – Грубость ее шероховатого выговора подрывала все попытки выглядеть культурно.

Уроки дикции пришлось свести к минимуму, за недостатком времени и «презренного металла» – денег не хватало катастрофически, не было даже лишнего шиллинга на чай. Позаниматься удалось лишь один раз, в обмен на уборку в доме. Теперь она вместо занятий вслушивалась в спесивые речи всяких шишек, которые приходили на спектакли. Ее уверенность в своих силах стремительно убывала.

А что если она не получит места в кордебалете и при этом лишится работы, потому что мистер Кауден увидит, что она сняла форму и кружится на сцене? Ее смена в театральном буфете, обслуживающем богатеньких зрителей из лож, начинается только через пару часов, но это не значит, что он ее не заметит.

Не сдавайся.

Открылась, шуркнув, дверь кабинки, оттуда показалась миниатюрная женщина – темные волосы причесаны по последней моде; глаза ее встретились в зеркале с глазами Вайолет.

– Вам очень идет этот оттенок. Просто божественно.

Американка. Одна из участниц спектакля? Вайолет посмотрела на ее танцевальные туфли с ремешком на лодыжке. Шелковое зеленое платье ловко обхватывает стройную фигуру, кушак с большим бантом спущен низко на бедра – смотрится потрясающе. В приветливой улыбке толика лукавства. Вайолет она сразу же понравилась.

– Спасибо. – Вайолет засунула патрончик с помадой обратно в тяжелую дешевую сумочку на плече – там же лежала и форма официантки. – Пойду-ка я, а то мой номер выкличут.

– Пришли на пробу? – Незнакомка достала свою помаду, того же оттенка, что и у Вайолет.

– Да. – Язык отказывался справляться с фразой подлиннее.

– Ни пуха, ни пера… – Американка сделала паузу, дожидаясь, когда Вайолет назовет ей свое имя, но та так разнервничалась, что ринулась к выходу, так и не поняв, чего от нее ждут.

Потом вдруг сообразила, засунула голову обратно в дверь.

– Вайолет я.

Уже вернувшись к другим танцорам, дожидавшимся своей очереди, Вайолет сообразила, что забыла спросить, как зовут незнакомку. Те, кого вызвали на сцену, как раз допевали песню, которая раз за разом звучала все утро. Вайолет была рада, что не оказалась среди первых. Глядя на их выступления, она запомнила хореографию и сообразила, что именно привлекает внимание продюсеров.

Вайолет вытерла потные ладони о просторную юбку своего черного шелкового сценического костюма. Выступить должны были еще две группы, а через пару часов уже начало спектакля «Кот и канарейка». Нужно бы им шевелиться побыстрее.

Раньше она ни разу не ходила на пробы – не хватало духу. Но когда выяснилось, что набирают танцоров для американского спектакля, который будут ставить в театре, где она работает… ну прямо знак свыше. Вайолет стала упражняться в два раза больше. Это ее шанс. Может, у нее и нет никакого таланта, но ведь не попробуешь – не узнаешь. Мама при одной мысли, что Вайолет хочет стать профессиональной танцовщицей, закатывала глаза. Даже мадам Менье, владелица танцевальной студии, мимо которой Вайолет проходила каждый день, разбранила ее, когда застала снаружи: Вайолет смотрела в окно с улицы и копировала все движения.

Неважно, чем сегодня кончится дело, провалом или успехом, дело того стоит, пусть надежды и мало. Вайолет исполнилось восемнадцать, она прекрасно знала, что ее ждет в случае провала. Судьба ее маменьки. Стирать на работе пальцы до крови, жить в Ист-Энде, перебиваться на гроши.

Даже если бы отец был жив, они все равно прозябали бы в бедности. Умер он в самом конце Великой войны, Вайолет тогда было тринадцать, а он перед смертью успел еще раз маму обрюхатить. Вайолет еще повезло получить эту работу в театре. Большое было счастье вырваться из прачечной, которую мама устроила в их тесной квартирке. Мама считала, что Вайолет зазнается: подает коктейли, ходит в форме. Однако своими заработками Вайолет помогала маме растить младшую сестренку Прис.

Отзвучала последняя нота, танцоры покинули сцену. Поднялся продюсер, со списком в руке, зачитал имена следующей группы – они все слились в голове у Вайолет в одно, пока она не услышала собственное.

Все ринулись вперед, среди прочих и Вайолет – она пыталась, несмотря на волнение, грациозно подняться по лестнице и попасть в середину сцены. Там она затерялась среди других и горько упрекнула себя за то, что не проявила проворства и не вырвала себе местечка в первом ряду – там продюсерам лучше тебя видно. Вокруг стояли другие и, затаив дыхание, ждали сигнала. Пальцы подергивались. Ноги притопывали.

Вайолет не привыкла к яркому свету прожекторов. А вот сцену знала как свои пять пальцев, потому что иногда по утрам пробиралась в театр до открытия, чтобы поупражняться. Теперь казалось, что здесь еще и теплее обычного. По спине тек пот, скапливался под мышками.

– На счет «три», – скомандовал продюсер.

Вайолет тут же встала в первую позицию, но до трех сосчитать не успела – пианист ударил по клавишам, и окружавшие ее тела заколыхались в едином ритме.

Ты все это знаешь. Спокойно.

Вайолет отбивала тэп. Пять, шесть, семь, восемь. Раз, два, три, четыре…

Среди танцоров, похоже, были подготовленные куда хуже ее – они скорее дергались, чем двигались в такт. Она пыталась отрешиться от их плохо скоординированных, не попадающих в ритм движений.

Она закружилась – вытянув руки, слегка согнув пальцы, как, она это видела, делали другие танцоры; кик левой, кик правой. Шафл, шафл. Тэп левой, тэп правой. Руки в стороны, голову нагнуть, слайд.

Так они и продолжали, постепенно ускоряя темп вслед за пианистом. Музыка прокатывалась по телу, проигрывая арпеджио от ног до головы, гаммы бегали по клавишам, призывая Вайолет превратиться в один из рефренов.

Соседи толкались, норовили, сзади и слева, сбить ее с ног. Вайолет держалась, молясь про себя, чтобы те, кто смотрит и судит, обратили внимание: она не допускает ни одной ошибки.

В заявлении она честно написала, что нигде не училась танцевать. Видимо, именно поэтому и попала в конец списка, поэтому и оказалась в толпе расхристанных, неспособных держать ритм тел.

Я лучше их всех.

Ее снова толкнули, и Вайолет решила пойти ва-банк: грациозным поворотом передвинулась на освободившееся пространство поближе к первому ряду, а потом подхватила незаконченное движение. На сей раз никто ее не толкнул. Она продемонстрировала умения, которые долгими часами отрабатывала много лет.

Когда они перешли к следующему номеру, в глаза Вайолет потек пот. Они выполнили пять комбинаций. С каждой из них ее уверенность в себе крепла. Она была убеждена, что обошла всех остальных: ни разу не сбилась с такта, выдержала бурный изменчивый темп, переходила от балета к степу, потом к джазу, потом к бальным танцам. Когда потребовалось, она легко легла на руки партнеру, стоявшему впереди. Вспотел он не меньше, чем она. Улыбки он ее не удостоил, но и ошибок не допустил, не наступил ей на ногу – а это было самое главное.

Когда музыка смолкла, Вайолет поклонилась судьям. Они на нее не смотрели – да и на других тоже, лишь переговаривались между собой. Взгляд Вайолет упал на одну женщину – ту самую, которую она видела в уборной. Она сидела рядом с другой женщиной, немного ее постарше, и молодым человеком. Они болтали между собой, однако незнакомка улыбнулась Вайолет, явно ее узнав.

– На этом все. – Продюсер встал и жестом попросил их покинуть сцену.

Улыбка сбежала у Вайолет с лица. Все закончено? Теперь – переодеться и уйти, или будет еще один раунд для тех, кто оказался небезнадежен?

– Прошу прощения, сэр? – Она очень надеялась обратить на себя внимание продюсеров. Они, однако, подчеркнуто ее игнорировали. А вот зато женщина – ах, ну почему она не спросила, как ее зовут! – посмотрела в ее сторону и склонила голову набок, вглядываясь.

Кровь прилила к щекам Вайолет, и без того разгоряченным. Стыдно было стоять вот так в ожидании, никому не интересной – остальные танцоры в этом время двигались мимо. Она склонилась над кучей брошенных сумок и сумочек на полу, вытащила свою, а потом присоединилась к тем, кто уходил после выступления прочь.

– Как вы думаете, когда нам дадут ответ? – Она изо всех сил старалась скрывать грубоватый выговор.

Высокая, очень худая танцовщица с выпирающими скулами – светлые волосы острижены в короткий боб – свысока посмотрела на Вайолет.

– Так уже дали, милочка. Тут либо «да», либо «на этом все».

И язвительная блондинка улыбнулась с совершенно неоправданным злорадством.

Выгнали. Так быстро.

Глаза у Вайолет защипало от слез, она сморгнула, скрывая досаду. А она так была уверена в том, что сегодняшний день изменит ее судьбу. Что она сделает первый шаг к своей цели – стать звездой. Вайолет кивнула, попыталась улыбнуться, хотя губы и дрогнули.

Потом она сразу же ускользнула в дамскую комнату – хотелось где-то укрыться. Однако там пришлось едва ли не четверть часа стоять в очереди, после чего она сдалась, нашла себе уголок и стала переодеваться.

Ей было совершенно все равно, оскорбит она чьи-то понятия о приличиях или нет – в кордебалет не взяли, не хватало, чтобы теперь еще и уволили. Похоже, ее судьба – улыбаться и подавать коктейли, как бы печально это ни звучало.

Платье у Вайолет было все мокрое, до молнии поди дотянись, однако она справилась: стащила его, аккуратно сложила в сумку. Сняла танцевальные туфли – они здорово жали, потому что были малы как минимум на размер, но в ее ли положении привередничать, верно?

Вайолет умылась над раковиной, заново накрасила губы и выскользнула за дверь, игнорируя тех, кто таращился на ее рабочую форму. Приятно, наверное, переодеться в собственное платье и не иметь нужды ужиматься, мелочиться, экономить на самом необходимом.

На подходе к бару она уже готова была расплакаться, но взяла себя в руки, увидев нескольких посетителей. Видимо, двери открыли раньше обычного, да так их всех по матушке…

– Вуд! – рявкнул ее фамилию мистер Кауден. – Вы опоздали.

Вайолет вздернула подбородок.

– Пришла на час раньше.

Он нахмурился.

– Значит, напарница ваша опаздывает. Займитесь клиентами.

Вторая коктейльная официантка постоянно опаздывала, но ей это сходило с рук, потому что мистер Кауден чуточку слишком хорошо к ней относился.

Вайолет засунула свою сумку в кладовку за баром, наклеила на лицо приветливую, пусть и абсолютно лживую улыбку.

Зрителям нравилось пить коктейли до, во время и после представления. Вайолет старалась, чтобы они получали именно то, что им хочется. Хотя она и приносила домой вполне достойное жалование, мать продолжала шпынять ее за то, что она больно много о себе мнит и «вбила в башку эту дурацкую мысль – стать звездой».

И вот – крах; наверное, мама права. Наверное, нужно все это бросить.

Вайолет с тяжелым сердцем подавала коктейли, сопровождая каждый шуткой, подмигиваньем, ухмылкой. Если кто-то из мужчин становился слишком дружелюбен, она это игнорировала. Иногда в таких случаях появлялся уборщик посуды и специально толкал этого невежу, а потом с деланой искренностью извинялся за свою «неловкость».

Вайолет разглядывала седоволосого джентльмена во фраке, с кривой ухмылкой на лице. Мысль об этом слюнявом выпендрежнике будто толкнула ее в бок… именно в таком бодрящем средстве она и нуждалась.

Вайолет подозревала, что уборщик к ней неравнодушен, вот только она была слишком занята, чтобы самой проявлять неравнодушие. На хореографические упражнения она тратила больше времени, чем на дружеские отношения.