Полная версия
Китаянка на картине
Флоренс Толозан
Китаянка на картине
Кларенсу, Грегуару, Эмме
Всем, кого я люблю, они узнают себя
Перевод с французского Дмитрия Савосина
Иллюстрация на обложке huaephiphany
© M+ EDITIONS, 2020
© Савосин Д., перевод на русский язык, 2022
© Издание на русском языке, оформление. Строки, 2023
Пролог
Никто до сих пор не знает – живет ли все, чтобы умереть, или умирает, чтобы возродиться вновь.
Маргерит ЮрсенарПровинция Гуанси, юго-восток Китая
24 августа 1907 года
Шушань
В нашей округе меня знают все.
Правда, точнее бы сказать – думают, что знают. Меня видят ежедневно, со мной перебрасываются словечком, мне улыбаются… При этом никто не постигает сути, вплоть до имени, данного мне при рождении. Никто не представляет себе, кто я на самом деле. Шушань – так зовут меня редкие выжившие с тех далеких времен, когда я была еще совсем крошкой. Теперь их можно пересчитать по пальцам одной руки.
Для всех – и юнцов и старцев, мужчин и женщин, детей, неважно – я – «дары приносящая». Вот как меня называют в родной деревне – «разносчица даров».
Видите ли, таким характерным прозвищем я обязана своей бабушке. Она получила его от своей матери, та – от своей, и так далее, в глубь веков. Вернее всего будет начать отсчет с того незабвенного дня, когда доблестная воительница Шасуй спасла свой народ – моих предков, – уведя его в горы, чтобы укрыть от врагов. Поистине деяние, полное мудрости, которое, между прочим, принесло ей славу великой прорицательницы всемогущих богов.
Когда в один прекрасный день я миновала нежный возраст и перешагнула в годы разума, моя почтеннейшая Вайпо [1] – так называют мою бабушку – одарила меня тем самым, что здесь считается даром свыше, но, признаюсь вам, на такое способен каждый, сумей он только объединить свою душу с изначальными потоками жизни. О, это нетрудно, надо просто потренироваться. Не ищите здесь никакого колдовства. Такая способность ничуть не угрожает вашим жизненным правилам и распорядкам. Это вам не бросать кости, бормоча магические заклинания; о нет, сей дар требует жесткой выучки, и я проходила ее, не разгибаясь, изо дня в день – без преувеличения, именно так.
Одна луна сменяла другую, а я все упражнялась в том, чтобы сосредоточить свою энергию, готовя ее к слиянию со всем окружавшим меня космосом.
Я никогда не рассказывала об этом. Нет-нет. Никогда!
Жители моего края, маленького городка под названием Яншо, считают меня всего лишь избранной – той, что грациозными и ритуальными движениями раскладывает восемь жертвенных даров для богини-матери Си-ван-му. Добрые соседи мои надеются, что взамен та прогонит недуги, родившийся малыш вырастет крепким, урожаи риса окажутся щедрыми и муссоны не нанесут очень уж тяжкого ущерба. Они ждут, что эти дары усмирят демонов, воздав должное предкам.
Я – связь между мистическими духами и покровителями природы (то есть душами моста и реки, но есть еще и духи горной вершины, очага, луга, голубой долины и дороги…) и мужчинами и женщинами этих мест – они видели мое рождение и дали мне столько хорошего.
Но при этом им неведомо – даже моему супругу старому Дун Баоцяну, – что я могу обращаться, как ни удивительно это прозвучит, и ко всему сонму живых существ и созданий нашей почтенной Земли; к людям, животным, растениям и материи вообще.
Ибо всё есть энергия. Ибо в мире нет ничего, кроме энергии.
В этом случае достаточно, чтобы мои руки установили контакт, чтобы на мое прикосновение был ответ, и тогда между нами пробегает мощная сила ци. Наши дыхания соединяются, сливаются.
Однажды, когда мы уютно уселись под сенью священного дерева, прижавшись спинами к его узловатым корням, старая Вайпо предостерегла меня: не переусердствуй с этим мистическим даром, доставшимся с такими трудовыми муками, ибо с каждым подобным слиянием сила становится меньше и меньше. Проклятье! Этого хватило, чтобы вселить в меня настоящий ужас.
Вот почему я всегда избегала такого глубокого проникновения в окружающее, непрерывно раскачиваясь туда-сюда в особенном состоянии, близком к трансу.
Никто не знал ничего об этом. И никогда не узнает.
Исключение сделано только для двоих незнакомцев, встретившихся на моей дороге, – паре лаовай: так мы, китайцы, зовем чужеземцев.
Свою тайну я унесу в могилу – ведь у меня нет потомков женского пола. Сказать по правде, я даже не знаю, хорошо это или плохо. Ничегошеньки-то я про это не знаю, точно. Видать, такой дар не по мне.
И вот я довольствовалась выполнением задач, на меня возложенных.
Надо уметь приносить разнообразные дары: воду для утоления жажды, чистую и благоуханную, цветы, а еще фимиам, свет, запертый в маленькой лампе с горящим маслом внутри, – и не забыть о пище и музыкальном колокольчике, чтобы уловить миг, когда ци окажется в пространстве, отделяющем их от меня. Водрузить их на алтарь, прямо перед молитвенной мельницей. И наконец, ударить в подвесной гонг. Вот это мне нравится больше всего. Вибрации звука, глубокие и долгие, отдаются во всем моем теле, наполняя его защищенной и живительной силой.
Дальше – дело монахов. Они, закутанные в пурпурные ткани, с головами, обритыми в знак отречения от мира, выкрикивают священные слова во все стороны. Для этого они поворачиваются по часовой стрелке направо, складывая свитки аккуратными рядами, чтобы начертанные на них мантры правильно расходились по миру. Тоненькая струйка смолистого дымка облегчает вознесение в небеса.
Знайте же, что выбирать жертвенные дары – сие требует умения виртуозного. Я предпочитаю цветки миндального дерева. Беру их свежими или засушенными, когда как. Не правда ли, они восхитительны – с их божественно расставленными лепестками, шелковистой плотью и нежным изгибом, переходящим в такой трогательный простодушный завиток… Я всегда испытываю необыкновенное чувство от контраста их нежной утонченности с крепким и колдовским благоуханием. Мне очень нравятся белые цветы с желтым сердечком посередке. Их необычный аромат отдает нотками миндаля с явным оттенком ванили.
Вот видите, в этих обязанностях отнюдь нет ничего неприятного. И сами теперь понимаете: роль, для которой меня выбрали, так проста, что с ней легко справился бы и ребенок. Что вовсе не мешает мне исполнять эту роль серьезно и прилежно всю жизнь.
Должно быть, оттого-то я и на каком-то особом положении. Ко мне приходят спросить совета, излить душу. Зато и у меня есть маленькие преимущества. Почти никто не является сюда с пустыми руками. Благодарят меня щедро: то принесут рассола для рыбы и клейкого риса, а то, по случаю, ведерко черных грибов или узелок таро, иногда – очень спелые гуавы или хурму. А бывает, для меня приготовят и большой пирог со свининой, с гладкой поджаристой корочкой, или принесут прямо к дверям дома корзинки с бамбуковыми побегами.
Это придает смысл моей жизни, и я очень довольна. От этого и повседневная пища становится разнообразнее. Что, смею вас уверить, отнюдь не является для меня необходимостью.
Ну вот, я выросла, вышла замуж и нарожала детей, как и все. Так сложилась моя простая судьба в поселке, застывшем во времени. Расположен он идеально – меж двух излучин двух рек, на зеленеющих берегах возделанных рисовых полей, сбегающих с округлых вершин, таких головокружительно бесхитростных.
Откуда ни возьмись, в нашей деревенской глуши, нависнув над моим домом, вдруг выросла барабанная башня, которой мы гордимся. Следует подчеркнуть – она вздымается на целый двадцать один метр посреди нашей чудесной долины. Такая высокая, что наше древо жизни и удачи – величественное камфорное дерево перед пагодой – не идет ни в какое сравнение, несмотря на широкий разброс ветвей и листвы. Мосту ветров и дождей было бы нелишне возместить некоторый нанесенный ущерб. Впрочем, не испортивший безграничной красоты его башенок с изящно изогнутыми кровлями. Он соединяет нас с огромной империей и, как ему и положено, посвящен духу, обитающему в этих текучих водах.
Мы, я и мой старый муж, счастливы на закате дней в наших прекрасных затерянных краях. Худо-бедно мы воспитали троих сыновей. А сейчас стали бабушкой и дедушкой.
Повседневная жизнь крестьян нелегка. Хвала небесам – мы смогли купить буйвола. Ужасным периодам засух, наводнений, эпидемий и неурожаев из-за налетевшей саранчи не удалось нас сломить. И всегда беда случалась в дни жатвы. Какое горе! Пропадало все, сделанное за столько времени тяжелой работы. Но несмотря ни на что судьба благоприятствовала нам, ибо риса почти всегда хватало, даже если недоставало капусты его сдобрить. Жаловаться было бы неблагодарностью.
Жилище наше – обыкновенное, с сушильней и чердаком. Я так им горжусь! Оно целиком и полностью сложено из дерева, как и все в окрестностях, с балконами и террасками, с которых свешиваются для просушки гроздья острого перца, початки маиса и отрезы свежеокрашенной в цвет индиго ткани. Прекрасное жилье, что уж там. И мы живем в нем безмятежно, в согласии с природой. Животные вольны зайти внутрь и так же выйти.
Мы здесь друг другу помогаем. Старухи – такие же, как я, – заботятся о малышах. Они кормят кур и уток, носят ведра из колодца. Еще они прядут хлопок, ткут, шьют и вышивают праздничные одежды. Это они и болезни лечат, и пищу готовят, и белье в ручье стирают, и скотину кормят, и собирают хворост, и выкапывают целебные корни… Молодые женщины работают в полях, пересаживают, подрезают и отбивают рис. Мужчины охотятся, рыбачат и строят. Знаете, они замечательные строители. И именно они отправляются на рынок, если щедрыми выдались урожаи. А по утрам жители поселка выходят всеми семьями собирать свежую коровью травку. Почва у нас дикая, и ее нужно приручать.
Как видите, мы живем благодушно. Каждый знает свою роль, всяк на своем шестке.
Столкновения у нас случаются нечасто и быстро стихают. Не в наших интересах ссориться: ведь мы нужны друг другу. Вдали от любой цивилизации мы существуем в мирке, почти совершенно замкнутом, кормимся тем, что делаем, сами составляем общину и сами же от нее зависим. Разумеется, такое положение вещей обязывает нас уважать друг друга, чтобы вокруг царило сердечное согласие. Иначе не выживешь. И другого выбора у нас нет, если уж совсем ничего от вас не скрывать.
А еще я отважно плаваю по реке в лодке. Опасаться нечего – я привычная. Лодка очень удобная. Я собираю ряску, чтоб кормить свиней. Кому ж еще о них позаботиться? Мне радостно чувствовать себя сопричастной дракону реки. Тихо плыву во времени. Много-много движений, знакомых с детства, воспроизводимых и неутомимо повторяемых изо дня в день. Спокойная и приятная жизнь; скромная – скажете мне вы; полная простых радостей и лишенная истинных неожиданностей: самые заметные перемены связаны с временами года и празднованиями, я имею в виду свадьбы, рождение ребенка и похороны. Все расписано в соответствии с живительным порядком. Незыблемым. Тихое и безмятежное бытие, где ничто не в силах потревожить какой-то нежданной тревогой…
Ведь все предопределено. Предопределено.
Вплоть до того летнего утра, когда я применила свой столь смущающий дар, доставшийся мне в наследство.
С тех пор все не так, как прежде.
О дни мои, похожие друг на друга, полные одинаковых ежедневных трудов!
Я знаю: отныне их больше нет.
Я знаю, что принадлежу целому. Знаю, что и я, я сама, тоже и есть та текучая энергия, что правит космосом и соединяет все живое.
Тем утром я потеряла себя среди сонма сверкающих звезд… Я забыла себя среди тысяч лучившихся песчинок, висевших на небосводе, сосредоточив в себе пространство и время, в бескрайности небесной.
Бездна без дна.
Целая вселенная распахнула врата передо мною – и увиденное взволновало меня.
Видите, как я потрясена этим. Неисцелимо.
Но кто бы не был потрясен, подобно мне?
Часть первая
Знаешь, в жизни не так часто выпадает счастливый шанс – раза два, может, три. Главное – его не упустить. Остальное не важно [2].
Мишель Бюсси. Черные кувшинкиПариж, Порт-де-Лила
18 августа 2001 года
Она
Она видит его. Она выходит из вагона метро. Он входит. Она оборачивается. Тут двери закрываются. Он смотрит на нее, стоя за стеклом; она тоже смотрит на него.
Миг, он растягивается, отделившийся, повисший вне времени. Запечатленный.
Менее чем через десять секунд поезд отправился, и мрак туннеля поглотил его.
Но он уже на сетчатке глаза. Его облик впечатался в нее. Миндалевидные голубые глаза с зеленым отливом, пожалуй, слишком глубоко посажены под кустистыми бровями; лицо скорее треугольной формы, светлая кожа и высокие скулы, пятна веснушек, но не очень заметные, а волосы темные, не слишком короткие и взлохмаченные. Воспоминание о его походке, широких плечах, о том, чем он пахнет – это запах йода, слегка сладковатый… И особенно – о его взгляде. Проникновенном. Сумрачный красавец…
Но черты уже расплываются, вот-вот сотрутся вопреки усилиям удержать их. Она пытается. Они тают, увы, срезанные оградой перрона, растворяются в керамической белизне выложенных плиткой сводов.
Снова подняться наверх, снова занять свое место в толчее жизни, а в сердце настойчиво щемит, оттого что его потеряла, его. Вдохнуть свежего воздуха и дожить обычный денек. Подставить себя удушливой жаре августовского Парижа с его запахом плавящегося асфальта и не обращать на это никакого внимания. Шагать, не различая ничего вокруг, и все же прекрасный незнакомец из метро нет-нет да и вклинивается урывками в самые недоступные мысли. Двигаться в толпе людей и искать похожих – чтобы даровать плоть смутному воспоминанию, иначе оно может в конце концов совсем испариться. Признаться самой себе в очевидном: что совершенно невозможно в точности воссоздать его черты, а все, что от этого остается, – жестоко ускользает, абсолютно неуловимо: кажется, это почти насмешка.
Сказать себе: я узнаю его из тысячи, это лицо, вдруг возникшее на несколько кратчайших мгновений из ничего…
Вновь обрести жизненный темп. Думать о другом. С ходу навоображать сценарии, в которых они с ним играют главную роль. Поразмышлять, какое имя ему бы подошло. И не выбрать ни одного. Представить себе, по договоренности, деловой завтрак с ним. Однако… с ощущением пустоты ниже пояса. Такой же огромной пустоты, как этот Париж, разъехавшийся в отпуска. В пустом городе и в сердце пусто.
И признаться самой себе, что это и вправду трогательно.
Печально.
Париж, Йенский мост
3 декабря 2001 года
Он
Он выходит из автобуса номер 72. Небольшая толкучка. Все спешат. За три недели до Рождества эйфория уже ощутима. Он думает: надо будет серьезно заняться выбором подарков. На работе завал. Уже четыре месяца все задания неотложные. Иначе говоря, ему предстоит все закончить до праздников. Оживление на бульварах подтверждает, что обратный отсчет действительно начался. Сговорившись с братьями и сестрами, он смог перехватить письма, написанные его племянниками и племянницами святому красноносому добряку с непомерным пузом и длинной седой бородой. А вот насчет взрослых… тут его, видно, ждет та же головоломка, что и каждый год. Наверное, сухая грелка – такая, в пупырышках типа вишневых косточек, – для его матери, ведь у нее шейный радикулит, или распылитель ароматических эссенций… да, почему бы нет… а для сестры Элины… массаж. Поглядим. А Реми… о-ох…
Он вздыхает, потом, задрав лицо вверх, поводит носом, словно вдохновение может озарить свыше. Замечает, что небо стало молочно-белым. Вот-вот пойдет снег. Он поднимает воротник: холод кусачий.
Интуиция?
Он оборачивается.
Это она.
Он неподвижно застывает прямо на переходе. В ответ – нестройный хор клаксонов. Он и ухом не ведет; он следит за ней взглядом. Она проходит в автобус, из которого он только что вышел, ищет свободное местечко. Садится с правой стороны. Устраивает сумочку себе на колени, задумчива. Вдруг она видит его, застывает, узнает, впивается в него глазами.
Один шанс встретить ее во второй раз – один из скольких?
Вот автобус снова вздрагивает, глухо урчит мотор, и двери, пискнув, одновременно захлопываются. Их взгляды цепляются друг за друга, как раз когда 72-й отправляется. Молодой человек принимается быстро шагать. Она вертит головой, чтобы не терять его из виду, пока автобус отъезжает. Он еще ускоряет шаг. Он бежит к следующей остановке. Он не принимает решение, не размышляет – он просто действует.
Снова увидеть ее.
Запыхавшись, он доходит до угла проспекта. Видит остановившийся автобус, толпа выходящих из него сливается с толпой входящих. Он бежит еще быстрее.
Ну выйди же, пожалуйста. Выйди!
Он никогда не верил в знамения, в судьбу, вообще ни во что в таком роде. Он упертый картезианец: хозяин нашего жизненного пути – случай. И точка. Он выпадает, а уже потом происходит все остальное. Ничего не суждено. Мысль, что события все равно не преминули бы произойти, какими бы ни были наши решения, до глубины души тревожит его. Все надежды избежать фатальности тогда оказались бы тщетными. Марионетки. Вот кем мы бы тогда были. Презренные марионетки, заблудившиеся в кукольной авантюре. Нет, в такое он не верит ни секунды. Как принять, что личность кто-то дергает за ниточки, управляя ею по незыблемому сценарию? Бредни. А наша личная свобода? Как будто мы ни за что не несем ответственности? Он говорит себе: в любой ситуации нужно немного контроля. Достаточно собрать волю в кулак, чтобы подстроиться и держаться на плаву, не слишком нахлебавшись неудач. Что даже если выбор наших решений и ограничен, надо все-таки зацепить пригоршню. А их связь уже определит нашу жизнь. Рассудительно выбрав их из целого… И да… это не путь к выигрышу.
Есть явления, не подвластные разуму.
Он позволяет себе коротко передохнуть, потянуться, уперевшись руками в бедра. Ледяной воздух обжигает легкие.
Впечатление, что выбор есть. Только впечатление.
Автобус отъезжает опять. Толпа рассеивается в разные стороны. Это продолжается совсем недолго. Уходят все. Кроме нее. Застывшей. Она ищет его. Видит. Теперь идет прямо к нему. Он висками чувствует, как забилось сердце.
Рискнуть и броситься прямо лицом к опасности. А если это было оно – любить?
Но он уже любит ее. И белокуро-золотистые локоны, вздрагивающие в такт ее шагам. И еще ее тоненький хрупкий силуэт, надменно вздернутую головку, не соответствующую подвижности, размашистым и непринужденным движениям, выработанным годами тренировок в прыжках, арабесках и пируэтах, в элементах классического балета. В ее воздушной походке – решимость.
Вот их взгляды встречаются, и она замедляет шаг. Потом останавливается. Они снова стоят друг против друга, стоят неподвижно. Так близко, что он вдыхает ее запах – ванильный аромат изысканных цветов, подчеркивающий ее природную элегантность, прозрачную свежесть кожи, и макияжа совсем немножко – ровно столько, чтобы слега подчеркнуть красивую форму век.
Он погружается взглядом в ее глаза, блестящие и страстные, темно-зеленые. Лицо и незнакомое, и близкое одновременно. Умиротворяющее.
Ему кажется, что когда-то он знал ее – или всегда знал, а теперь открывает заново.
Он не в силах оторвать взгляда, пленник непостижимых бездн.
Он знает: он должен быть именно здесь. Именно в это мгновение. Точно.
Волна покоя накрывает его целиком. А вместе с ней – восхитительное чувство, что отныне все предопределено.
Миг благодати.
Париж, Йенский мост
3 декабря 2001 года
Гийом
Мы улыбаемся друг другу, словно знакомы с незапамятных времен, я беру ее под руку, и вот мы уже блуждаем по лабиринту улиц, абсолютно непринужденно, не произнося ни слова, осознавая хрупкость мгновения.
Ее дубленка вскидывается в такт нашим шагам, она как знамя, развевающееся от ветра над ботфортами, прекрасно подходящими к ее сумочке. Наш разговор – это молчание, отмеренное перестуком наших шагов. Они заводят нас в глубь узенького и сырого переулка, ухабистого и вымощенного старым камнем. Из него мы выходим на веранду – она ведет в какой-то немыслимый чайный салон.
«Седьмой тибетец» – на его вывеске надпись золотыми буквами на ярко-карминовой витрине из лакированного дерева. Я немым вопросительным жестом указываю на заведение. Вместо ответа она толкает меня к дверям и открывает их. Заходим.
Жарко и богато. Настоящий музей. Пол устлан пышными персидскими коврами, на стенах – рамки с позолотой, в них – картины: и море под низким и хмурым небом, и натюрморты, и акварели. Здесь еще и множество ламп на антикварных непарных столиках, рассеивающих пурпурный свет, и заставленные вазами шкафы, статуэтки и предметы старины. На этажерках – книги в кожаных переплетах. На полу – громадный сидящий Будда из потрескавшегося бирюзового фарфора, он жестом приглашает зайти. Сводчатый потолок украшен балийскими зонтиками. К их экзотическим спицам подвешены брелоки металлической ковки. Изысканный беспорядок. Пещера Али-Бабы.
Прислонив карамельного цвета сумочку к ножке стула, она снимает дубленку и вешает на спинку. Медленно разматывает шерстяной шарф и садится. Пожираем друг друга глазами. И все еще такое же молчание. Безмятежное. Редкое.
Откуда эта уверенность, что я ее знаю?
Музыка, шепчущая на ухо душе о сладости жизни, которая впереди и никогда не закончится, захватывает нас мурлыканьем и нездешними благоуханиями. Мелодия, чудесное приглашение к покою, погружает нас в самую суть того, что мы чувствуем. Тибетские колокольчики издают приятный звон.
Официант, бородатый крепыш, приносит меню. Уточняет, что теперь заведение не имеет ничего общего с «Луной в тумане», и бесшумно удаляется.
Я силюсь прочесть. Строчки пляшут перед глазами. Переворачиваю страницы, постичь их смысл мой рассудок не в силах. Она поступает так же.
– Выбрали что-нибудь?
Застигнутый врасплох, слышу самого себя, как ни в чем не бывало заказывающего:
– Зеленый чай с розой для мадемуазель и чай… э-э… – утыкаюсь для вида в любое место на странице меню. – чай хаммама для меня.
До меня доходит, что я такое сказал, лишь когда она при этих словах быстро вскидывает голову и пристально в меня вглядывается, округлив глаза. Бормочу что-то, чувствуя, как все лицо заливается краской:
– Простите, э-э, виноват… и правда, вы ведь… если хотите, можно перезаказать… что вы выбрали?
Она не отвечает целую вечность. Застыв, я с трепетом слежу за ее губами.
Да чем занята моя башка. Проклятье!
– Пусть будет зеленый чай с розой для меня и чай хаммама для мсье, пожалуйста, – наконец объявляет она, не сводя с меня глаз, как будто в легком замешательстве.
У меня вырывается вздох облегчения. Она улыбается, возбужденная. Я в ответ улыбаюсь ей.
– Превосходный выбор, – заключает здешний гарсон. Мужик в годах, слегка кривляющийся, в стильном костюме. – Могу ли посоветовать вам ассорти ливанских сладостей?
Я не раздумывая киваю, чтобы полностью рассеять неловкость.
И тут она заговаривает со мной.
Ее голос.
Спокойный. Негромкий.
Какая она светлая вся. Я словно прикован к своему стулу.
– Счастлива снова тебя увидеть.
– Очень рад наконец с тобой познакомиться.
И вдруг, протянув мне руку:
– Мелисанда Форинелли. Можно просто Мэл.
– Гийом Кальван, – отвечаю, хватаясь за ее пальцы, чтобы уже больше не отпускать их.
И в ее зрачках мелькает лукавое выражение, когда она, не отнимая руки, добавляет:
– А ведь я и впрямь пью только чай с розой, и никакого другого!
Оба смеемся. Я таю при виде двух ямочек, нарисовавшихся на ее заметно порозовевших щечках.
Наш официант с нарочитыми манерами, все такой же чопорный, возвращается с блюдом, украшенным бледно-зелеными цветами вишни. Чайный сервиз утонченно расписан японскими мотивами в пастельных тонах – сиреневом и небесно-голубом.
Гарсон – ибо так у нас их зовут, даже если кто-то из них уже перешагнул порог пятидесятилетия, – осторожно и высоко подняв чайник, разливает ароматные жидкости. Потом водружает в центр стола тарелку со сладостями, утопающими в меду и кунжутных зернышках, желает нам прекрасной дегустации и кланяется.
Тогда она наконец забирает у меня свою руку и задумчиво берет кусочек сахара. Машинально разламывает на две половинки и кидает одну мне в чашку. А затем, не поднимая головы, бросает вторую обратно в сахарницу.
