Веретено

Коля едва заметно выдохнул, но Василий Сергеевич всё равно это заметил.

– Мне очень интересно какая. Расскажешь?

Коля мотнул головой из стороны в сторону, а Василий Сергеевич удовлетворённо кивнул – для первого визита даже такая реакция давала надежду.

– Хорошо, не буду тебя пытать и выспрашивать, – сказал врач. – Мне кажется, милиционеры из детской комнаты с этим уже перестарались. Но если когда-нибудь ты захочешь об этом или о чём-то ещё для тебя важном рассказать, обещаю, что постараюсь тебя понять.

Коля недоверчиво, но всё-таки взглянул на лицо психиатра.

Со следующей встречи Коля стал разговаривать с врачом. Не обо всём, конечно: он отвечал на странные вопросы типа «А если бы ты был деревом, то каким?», рисовал по просьбе Василия Сергеевича животных – поодиночке и семьями, сочинял истории про них. Но никогда ничего не говорил ни про маму, ни про то, что случилось. Просто молчал и смотрел в одну точку. Василий Сергеевич не давил – и это Коле нравилось.

Поэтому со временем, когда врач спрашивал про сны, мальчик не видел в том ничего подозрительного и с охотой рассказывал.

Он всё ждал маму. Каждый день надеялся, что вот в эту пятницу, когда он отвлечётся и совсем не будет ждать, она внезапно окажется у двери в их общую спальню или у входа в столовую и позовёт его по имени. Коля не переставал ждать ни на минуту, а она так и не появлялась. И к Новому году тоже не появилась. И на его день рождения в апреле тоже.

С каждым новым днём его обречённость выедала всё большую дыру в груди. В классе уже привыкли, что он ни с кем не общается, и перестали делать попытки к сближению. Пару раз над ним попытались посмеяться, обзывая психом и нащупывая слабые места, но он научился так жутко смотреть исподлобья в упор, что тот, кто хотел его унизить, замолкал на полуслове.

Тридцатого мая мама, наконец, пришла. Он увидел её, когда шёл по коридору после уроков. В первую секунду его лицо озарилось светом, глаза расширились, уголки губ потянулись в стороны… Но мама смотрела строго, и Коля почувствовал, что уже никогда она его не приласкает. И без того дырявое сердце покрылось жестяной корочкой. Его шаги замедлились, и он очень осторожно стал к ней приближаться.

– Ну, привет, – сказала мама, протягивая руку, чтобы коснуться его головы. Но на полпути рука замерла и вернулась обратно, якобы поправить ремешок сумки.

Коля стоял и смотрел на неё. Он хотел броситься к ней в объятия, расплакаться и рассказать, как ему было одиноко, как он скучал по ней, как ночами мечтал, что, когда она придёт, они поедут гулять на Красную площадь и есть мороженое, и всё будет, как раньше. Но липкий страх, что она оттолкнёт его, обида и злость за то, что её так долго не было, когда она была нужна больше всего на свете, комом застряли в горле и сковали ноги.

– Иди собирай вещи. Начинаются каникулы – отвезу тебя в Белоруссию к тётушке.

Коля кивнул и, опустив голову, пошёл собираться.

– Как вообще дела у тебя? – спросила мама, когда они разместили свои вещи в поезде.

– Нормально, – напрягся Коля.

– Это хорошо. Я говорила с директором. После того инцидента в начале года к тебе нареканий не было. Уже что-то. Да и психиатр в ПНД о тебе хорошо отзывался. Отпустил на каникулы.

«Василий Сергеевич? – подумал Коля. – Странно. Я же с ним вообще особо не разговаривал. Только рисовал, что он просил, и всё. Может и правда, нормальный мужик?»

– Если всё так и дальше пойдёт, есть шанс, что тебя снимут с учёта к окончанию школы. Тогда я смогу выдохнуть.

– Хорошо, – сказал Коля.

– Это значит, ты будешь стараться?

– Да, мам. – Коля сильнее сжал сцепленные в замок пальцы. – Меня снимут.

– Буду ждать.

Мама уехала на следующий день после того, как привезла его в деревню к родственникам. Коля решил, что с этого момента он будет вести себя со взрослыми безупречно. Он хотел, чтобы мама пожалела о том, что так надолго его оставляла. Мальчик считал, что если все вокруг будут говорить ей, какой он, Коля, замечательный ребёнок, то она когда-нибудь снова по-доброму посмотрит на него, а может, даже и обнимет.

Он вставал с петухами и задавал корм свиньям и курам, отводил корову пастись в общее стадо под присмотром сельского пастуха. Чистил загоны животных.

Позавтракав, спрашивал тётку, чем ещё помочь, и та всегда находила ему работу. Самый старший двоюродный брат – Андрей сматывался сразу после завтрака. У него случилась «любовь», и родители потеряли надежду приобщить сына к хозяйству. А вот Петьку и Ваньку гоняли. Но те, делая вид, что пошли работать, при первой удобной возможности отлынивали и занимались своими делами: соревновались на поджопник, кто дальше плюнет. А когда проигравший получал «награду», то обычно завязывалась драка. На их фоне Коля особенно казался идеальным ребёнком. И конечно, его ставили непутёвым братьям в пример, за что те его невзлюбили.

Как-то Петька и Ванька решили проучить наглого «москаля». Они сидели за сараем и пытались тихо спланировать, как ловчее опрокинуть на Колю помои, которые он носил свиньям.

– Мать выставляет ведро после вечернего мытья посуды на крыльцо. Колька обычно в это время заканчивает поливать огород и идёт его забирать. Может, подпилить ручку, чтобы ведро опрокинулось и залило всё крыльцо? – придумал Ванька.

– Ага, а потом оно будет вонять неделю. Не, надо что-нибудь другое, – отмёл идею Петька.

– Давай его просто поймаем у хлева и искупаем самого в помоях? – заржал Ванька.

– Ага, а потом представляешь, что нам мать за своего любимчика сделает?! – скорчил рожу Петька. И, пародируя мать, пропищал: – Да как вам не стыдно? Такого хорошего мальчика обидели? Ай-яй-яй! Будете наказаны!

И уже нормальным голосом:

– И ведь придумает же что-то, чтоб мы ещё помучались. Нет, тут нужно что-то похитрее провернуть. – Петька задумчиво стал чесать подбородок.

В этот вечер братья так ничего и не придумали. В вечерних сумерках они не заметили, что их разговор слушал Коля, находившийся с другой стороны сарая. Когда Петька и Ванька пошли домой, Коля обошёл огород с другой стороны и задумчивый вернулся домой. Его план отомстить братьям, которые только собирались ему напакостить, созрел гораздо быстрее.

На следующий день, после того как задал корма животным и позавтракал, Коля сначала пошёл к сельскому магазину. Там, ловя моменты, когда никто не будет входить или выходить из магазина, насобирал несколько окурков около мусорного бака и, аккуратно завернув в клочок газеты, положил в карман.

Потом он отправился к местному алкашу.

– Здравствуйте, Вячеслав Митрофаныч! – Коля зашёл через незапертую калитку.

Как он и ожидал, дед уже успел накидаться пивом, и взгляд его был мутный. Постепенно Вячеслав Митрофанович сфокусировал глаза:

– А, Колька! Здорова!

Он попытался встать, но лавка, на которой он сидел за столом, зашаталась, обещая упасть, и дед рефлекторно опустился обратно.

– Заходи. Чё хотел-то? Дядьке Никите что-то нужно? Так он мне ещё топор не отдал, который на той неделе брал. Или отдал? – задумчиво почесал он жиденькую бородёнку.

– Да нет, – ответил Коля, – он ничего не просил. Я просто подумал: вы вот один живёте, дети давно не приезжали, может, помочь чего? По хозяйству?

– Эм…

Дед растерялся. Взял пивную бутылку со стола, хотел глотнуть, но она оказалась пустой. Поставил обратно и забегал глазами вокруг. Потом махнул рукой и снова поймал взглядом Колю. Перекинул ногу через лавку, развернулся, чтобы удобнее было смотреть на мальчика.

– Помочь, говоришь? Ну, коли и правда помочь хочешь, возьми вёдра с кухни и принеси воды из колодца. Тяжело носить-то уже.

Старик пошарил руками по штанам и залез в карман. Достал пачку «Памира», вытащил сигарету. Саму пачку положил на стол и полез за спичками. Прикурил, наблюдая, как малец вышел из кухни с вёдрами и направился со двора.

Когда Коля вернулся, деда уже разморило, и он дремал, положив голову боком на сложенные на столе руки. Мальчик поставил вёдра с водой на место. Вернулся и обошёл старика. Взял пачку сигарет со стола. Хотел вытащить три штуки, но их всего осталось три, и Коля забрал две. Так же аккуратно, завернув в клочок газеты. Уже подходя к калитке, кивнул сам себе и вернулся, чтобы забрать коробок спичек.

Жара в середине июня стояла днём жуткая. Придя домой, Коля сначала пошёл в комнату, где они спали с братьями, и положил под матрасы Петра и Ивана по сигарете. Потом вышел на улицу и, как и ожидал, обнаружил братьев в сарае – они каждый день прятались там от жары. Единственное место, кроме дома, где можно было более-менее свободно дышать: стены были сколочены из досок и не так сильно нагревались, а крышу прикрывала тень от листвы большого тутового дерева, растущего рядом. Дверь была приоткрыта, и, заглянув, Коля увидел на соломе разморённых сном братьев. Он аккуратно поплотнее прикрыл её. Около двери рассыпал бычки, а солому, которая торчала из щели, поджёг спичками. Сухая трава быстро занялась, и огонь начал лизать фанерную дверь.

Коля быстро ушёл с хоздвора и вышел за калитку. Развернулся и снова вошёл. Тут как раз тётя Нюра и дядька Никита появились на крыльце и увидели, как мальчик возвращается домой.

– Коля, – крикнула тётка. – Обед через пять минут. Мой руки и иди.

– Да хорошо, тёть Нюр. Я только сейчас… – он кивнул на хоздвор, где, помимо сарая и загончиков для скота, был туалет.

Когда Коля завернул на хоздвор, дверь сарая уже вовсю горела, а сквозь стены слышался крик пацанов. Он сделал испуганное лицо и заорал:

– Тёть Нюр! Дядь Никита! Пожар! Сарай горит!

И бросился в загон для свиней, в который ещё утром натаскал два ведра воды. В курятнике и коровнике тоже было припасено по два полных ведра.

Он выходил как раз с одним ведром, когда на хоздвор забежали дядя с тётей.

– В курятнике и коровнике есть вода, – крикнул Коля, проносясь с насколько это возможно полным ведром. В следующую минуту он уже с размахом выливал его на дверь.

Благодаря заготовленной заранее воде, пожар удалось погасить быстро. Петька и Ванька пострадать тоже не успели – испугались до чёртиков и измазались в саже. А вот когда их отец открывал погоревшую дверь, увидел на земле окурки. Убедившись, что мальчишки целы, он задал им такую трёпку, но те даже не поняли, за что.

С горящими от ремня задницами Петя и Ваня со слезами бросились к матери.

– Никита, да за что же ты ребят-то так? – обняв сыновей, спросила тётя Нюра.

– Да какие они ребята? – возмущённо заорал дядя Никита. – Вредители они! Самые натуральные! Мало того, что курили в сарае, так ещё и пожар устроили! Если бы не Колька! Не его привычка делать всё как надо: с утра воды натаскал на вечер скоту – погорели бы твои ребята!

– Как курили?! – Мать забыла, что пару минут назад жалела своих детей, и вздёрнула их за уши. Пареньки ещё больше заревели. – Куда вам курить?! От горшка два вершка! Ах, паразиты! – Она толчком развернула их спиной к себе и отвесила по смачному пенделю. – А ну быстро в речку отмываться, стирать одежду и чинить её! Коленька, – обратилась она к племяннику, – иди сюда, мой мальчик. Дай обниму тебя. Спасибо тебе!

Коля робко подошёл. Но когда тётка обняла его, ничего не почувствовал. Ни тепла, ни радости от ласки. Только смотрел исподлобья на братьев и чувствовал свою внутреннюю силу: отомстил!

Глава 15

Хельга собрала небольшую котомку. Положила туда тёплую одежду и плед – как никак в видении было снежно, а сейчас деревья уже сбрасывали последнюю листву. Несколько скляночек с лекарствами против воспаления, мошну с монетами, сухие грибы, вяленое мясо и немного хлеба. Нож был всегда при себе в специальном кармане сапога, да и основные травы в мешочках на тесёмочках тоже привязаны к поясу. Воду брать не стала – лишняя тяжесть: места эти она знала хорошо, как и каждый родник, спрятанный и в лесу, и на его опушках.

Хельга шла, глядя внутрь себя и пытаясь вспомнить, откуда ей знакома девушка из видения. Сначала воспоминания клубились мутной дымкой, и женщина решила рассредоточить внимание, позволяя любым образам приходить и уходить. И наконец в памяти всплыла совсем юная девочка, которая пришла к ней семь лун назад:

– Здравствуйте. – Девушка вышла в сумерках по тропинке из леса прямо ко двору её домика на окраине деревни.

Хельга стояла перед столом, на котором были разложены разные травы, и собирала из них скрутки для засушки.

– Здравствуй. – Женщина вопросительно посмотрела на неё, не переставая обматывать ниткой пучок травы.

Девочка была совсем юная, она стояла и мяла пальцами свою котомку. Потом вдохнула поглубже и сделала решительный шаг вперёд. Подошла ближе и остановилась. Посмотрела на пальцы Хельги, сжала сильнее свои и, резко подняв на травницу глаза, выпалила:

– Помогите мне избавиться от ребёнка!

Хельга удивлённо вскинула на неё взгляд. За свою жизнь сколько только женщин не приходили к ней за помощью. Большая часть просила помочь зачать, помочь выносить, сохранить, вылечить детей. Но ни одна никогда ещё не просила её о таком!

Тело Хельги в этот момент будто окаменело. То, о чём она мечтала всю свою жизнь, то, о чём не переставала ни дня молиться Великой Пряхе, и что до сих пор не сбылось у неё самой, эта девочка хотела уничтожить.

Хельге отчаянно захотелось отхлестать дуру по щекам. Но взгляд зацепился за пальцы с побелевшими костяшками, перескочил на упрямо поджатую нитку губ, на серые глаза, с вызовом смотревшие на неё. И в глубине их наконец Хельга увидела то, от чего её ярость сдулась, как воздушный шарик. В глазах девушки плескалась такая боль, от взгляда на которую у травницы будто на кусочки разорвалось сердце.

Она сделала глубокий вдох и выдох. Собрала оставшиеся травы в плетёную корзинку. Подняла её и вложила в руки девушки. Сама же собрала все получившиеся скрутки и повернула в сторону домика.

– Иди за мной.

Открыв дверь, Хельга вошла в скромное жилище, пропитанное уютом и ароматами трав. Положила пучки на полку, забрала корзинку у девушки, поставила её туда же. Зажгла три свечи, стоящие на столе.

– Проходи, садись, – указала травница рукой на лавку возле стола. – Как тебя зовут?

– Ингрид.

– Сейчас заварю чай и всё расскажешь.

Чай был с шалфеем, корнем валерианы, ромашкой и мелиссой. Даже сам аромат успокаивал, и сидящая напротив Хельги девушка немного расслабилась. Она готова была отстаивать до пены у рта своё решение, как тогда, когда пыталась убедить мать помочь ей. Однако посмотрев во внимательные глаза травницы, поняла, что та готова спокойно её выслушать.

– Меня изнасиловал местный граф, – голос Ингрид был твёрд и холоден, будто говорила не девочка, а бездушная кукла. – Но я думаю, что он этого даже не помнит – настолько был пьян. А мать… – девушка замолкла, набрала побольше воздуха и продолжила: – Моя мать обрадовалась, – голос её словно звенел, и сквозь слова наконец-таки начали проступать эмоции. – Она сказала, что это отличный шанс занять какое-то положение в замке. Мол, женой тебя точно не возьмут, происхождение не то, а вот в тёплое место пристроят. А там, глядишь, на ребёнка ещё землю какую дадут после рождения.

Хельга встала, обошла гостью и села сбоку от неё.

– Какую землю?! – голос девчонки звучал всё громче. – Моё тело! Я ненавижу его теперь! Я ненавижу этого ублюдка внутри. Я не…

Знахарка обняла её за плечи, и Ингрид не смогла больше говорить – рыдания заглушили собой всё. Хельга стала немного покачиваться, одновременно качая девушку. Она ловила дыхание гостьи и старалась выдыхать ртом в такт с ней, но капельку длиннее. Казалось, прошла вечность. Хельга чувствовала узкие плечики девочки, её тоненькое тело, ещё даже не до конца оформившееся. А в глубине его видела чёрные нити боли, оплетающие живот и ноги, серую дыру страха в груди, металлические пластины ужаса на шее и горле.

– Сколько тебе лет, милая?

– Тринадцать, – послышалось сквозь всхлип.

– Бедная, бедная девочка. Совсем ведь ещё ребёнок. Ни один ребёнок не должен переживать такого…

На этих словах рыдания Ингрид перешли в завывания. Тело обмякло, и она совсем провалилась в объятия Хельги.

А Хельга, обнимая, перераспределяла энергию внутри Ингрид, пытаясь растворить серое свечение природным золотым светом.

Потом знахарка дала девочке тряпицу, чтобы та высморкалась, и поднесла кружку с чаем.

– Пей.

Ингрид глотала жадно. Пелена с глаз постепенно сходила. Взор становился более ясным.

Хельга посмотрела ей прямо в глаза и сказала:

– Ты ни в чём не виновата. Даже не смей так думать!

– Вы мне поможете?

– Я постараюсь. Но не так, как ты того просишь…

Девчонка вскочила с лавки:

– Мне может помочь только одно: чтобы этого чудовища не было во мне!

– Сядь, – строго сказала Хельга. – И помолчи.

Ингрид села уже не так близко и была по-прежнему насторожена.

– То, что с тобой произошло – ужасно. Графу нет никакого оправдания, – травница сделала глоток чая, давая себе время, чтобы подобрать слова. – И я только могу догадываться, какую боль, страх и ужас ты пережила и продолжаешь носить в себе. Да ещё мать твоя… Не пожалела. Не отогрела. Думаю, что просто об этом не подумала. Но пойми, – Хельга глубоко вдохнула, взяла ладони девочки в свои и постаралась говорить как можно мягче, – ребёнок в этом не виноват.

Руки Ингрид дёрнулись, но Хельга их удержала в своих и заговорила чуть быстрее, смотря девушке прямо в глаза:

– Сейчас ты думаешь, что он – воплощение того ужаса, что ты пережила. Что он – это часть того чудовища, который надругался над тобой. Но в этом ребёнке есть и твоя часть. Твоя кровь. И то, каким он станет, зависит от того, насколько ты сможешь принять и полюбить его.

Хельга видела, как Ингрид отгораживается от неё, «замораживает» чувства, но не переставала делать попыток переубедить:

– Сейчас тебе кажется, что я говорю ужасные вещи. Как его можно полюбить?! Плод насилия?

Хельга дождалась, когда девочка кивнула.

– Знаешь, почему граф стал таким? Когда он родился, его мать умерла. Полгода он находился между жизнью и смертью, а его отец настолько был в горе от потери жены, что напивался и пытался сам его убить. Не один раз. Рядом не было ни матери, ни бабушки – вообще никого, кто бы его любил. И его сердце очерствело. Но это не значит, что твой ребёнок станет таким же! Он станет таким, каким его воспитаешь ты!

Пока знахарка говорила, Ингрид смотрела в пол. Её ладони по-прежнему были вложены в руки Хельги. На последней фразе девочка посмотрела прямо в глаза травнице и чуть отклонилась назад.

– А откуда… – она как будто пыталась поймать ускользающую мысль.

– Откуда что? – не поняла Хельга.

– Откуда вы это знаете? Ну, про графа?

– Так я, милая, принимала его в этот мир. И первые луны держала его за жизнь.

Ингрид резко вскочила.

– Так это вы! – закричала она. – Это вы виноваты, что это чудовище появилось на свет! Ненавижу!

Она схватила свою суму и бросилась прочь.

– Стой!

Хельга выскочила за ней, но напрасно: девочки уже и след простыл.

Глава 16

Маму Ольгерда люди уважали. Она многим помогла за свою жизнь. Её считали доброй колдуньей, которая может и с того света вытащить. Это, конечно, было не так. Хотя в травах она разбиралась хорошо и знала на теле особенные точки, которые помогали больным. Однако ничего сверх человеческих сил делать не могла. Да и никто не мог. Но слухам не противоречила. Наоборот, считала, чем больше таинственного, тем больше веры. Сердце человека ведь какое? Доверчивое. Когда кажется, что уже ничего не поможет, часто надежда и спасает.

– Мам, а ты правда добрая колдунья, как о тебе говорят? – спросил восьмилетний Ольгерд.

– Я никогда не вру людям, сынок. – Они любили по вечерам сидеть на завалинке, пить вместе чай. – А когда они сами сочиняют что-то, я сначала решаю, пойдёт ли это на пользу. Человеку в сложных ситуациях очень важно знать, что есть кто-то или что-то, что сильнее его, и эта сила ему поможет. Что есть кто-то, кто возьмёт за него ответственность и всё решит. Вот как мама или папа у ребёнка. Ведь когда у взрослых людей всё хорошо – они сами всё решают и живут, постоянно делая выбор, потом отвечают за последствия. А когда случаются трудности, которые выбивают их из колеи, они забывают про то, что они взрослые. И чувствуют себя, как чувствовал бы ребёнок, которому нужна помощь. И пока я буду доказывать, что он взрослый, что от него что-то зависит или в каких-то случаях не зависит, пока буду уговаривать делать то, что нужно, а он начнёт сомневаться – время может быть потеряно. Иногда и жизнь. Поэтому мне проще не спорить, что я колдунья, а, наоборот, поддерживать. Тогда я таким строгим тоном говорю, что нужно делать, и они делают. Без вопросов. Без потери времени. Как на войне – воину сказали: «В бой!» – и он идёт. Если бы ему стали объяснять, а зачем да почему, его давно бы убили. Так и в войне за жизнь. Мне приходится быть колдуньей – это значит быть просто взрослой и принимать решения.

– Мам, – задумчиво сказал Ольгерд, – так в бою воины же тоже умирают. Даже если сразу делают, что им велят.

– Да, сын, такое случается. И у меня, бывает, не выживают. Я же только взрослая, а не богиня. А нити жизни в руках матушки-Пряхи. И вот как она решит – оборвать или нет – так и будет.

– А зачем же тогда «воевать», если всё равно от её решения всё зависит?

– Так от неё и зависит, кто ко мне придёт или кого принесут. Она решает там, в мире богов. А тут, на земле, у неё нет других рук, кроме наших.

– А почему тогда не все выживают, если она их к тебе направляет?

– Может, потому, что и от самого человека зависит: хочет он жить или нет. А может, ещё по каким причинам. Разумение человека всегда меньше божественного, и у меня не на все вопросы есть ответы. Я просто знаю, что должна делать то, что могу и умею. Но не всё зависит только от меня.

– Как тогда с Бруно?

– Да, тогда от меня зависело только, сколько он будет мучиться.

Ольгерд пытался осознать всё это. Чай был ещё тёплый, и кружка приятно согревала его пальцы в прохладный звёздный вечер. Рядом была мама, и было хорошо…

*

И вот восемь лет спустя он стоял напротив внимательно изучающего его графа. Юноша не мог встретиться с ним взглядом – не выдерживал. Ему казалось, что стоит только посмотреть тому в глаза, как граф всё поймёт: и то, что он не немой, и то, что он сын знахарки, и то, что боится его до дрожи в коленях.

– Откуда ты? – спросил граф.

Ольгерд неопределённо мотнул головой в сторону.

– Родители умерли?

Юноша кивнул.

– От чего? Убили?

Ольгерд замотал головой и несколько раз кашлянул в руку.

– Чахотка, – понял граф.

Ольгерд согласно кивнул.

– Ясно. В замок к лекарю чего не пришли лечиться?

Ольгерд пожал плечами.

– Знахарку звали?

Юноша испуганно посмотрел на него.

– Да не бойся ты. Ты же не знахарка. Понял, что пытались лечиться у проклятых. Вот потому что бабы эти – лгуньи, охочие до денег бедного люда, ненавижу их! К лекарю пришли бы – живы остались.

Ольгерд выдохнул. Слава Пряхе, не догадался граф.

А тот принял вздох облегчения за согласие и сожаление.

– Значит, ты меня понимаешь. И помогать мне будешь. Будешь ходить по деревням: на рынки там заходить, в тавернах стаканчик пропустить – и прислушиваться, приглядываться. Когда люди поймут, что немой ты, будут более свободно при тебе говорить. А ты и слушай. Особенно про то, кто к травницам, знахаркам, колдуньям обращается… Да и потихонечку выслеживай, где этих баб найти можно. Потом вместе за ними ходить будем.

Ольгерд слушал, покорно опустив взгляд и сложив руки в замок впереди.

– Твоя задача за один оборот луны вывести меня хотя бы на одну мерзавку. Справишься – будешь сыто жить. Ну а нет…

Ольгерд снова испуганно посмотрел на своего нового хозяина.

– Ну, этого лучше тебе не знать. Ладно, иди. Завтра поговоришь с Ивоном – тем, что приводил тебя в чувства. Он тебе объяснит, где что делать и как искать.

Ночью Ольгерд проснулся от давнего кошмара. Рука с ножом летела прямо ему в лицо, и животный испуг парализовал не только его тело, но и дыхание. Он резко сел на лежанке, судорожно хватая ртом воздух и пытаясь понять, где находится. Кровь стучала в висках, и совершенно онемели пальцы. Через несколько минут, отдышавшись, как учила мама, он пришёл в себя. Снова лёг и уже совсем тихо заплакал. «Мама… Мамочка… Как мне тебя не хватает… Матушка Великая Пряха, пошли мне защиту!»

Юноша плакал, а перед глазами, пусть и меньше, пульсировал тягучий, липкий, густой серый страх. Это состояние было с ним всю жизнь. И даже когда мама пыталась излечить его от приступов непереносимой тревоги, становилось легче на какое-то время, но потом всё повторялось.