Стена и Молот

– Лёха, а может это сторож был?

– Да, не. Тот спал.

– Откуда знаешь?

Лёха опять хитро улыбнулся.

– Оттуда… – загадочно, произнёс он, не уточняя.

Коля пожал плечами. Скорее всего, кто-то из вожатых. В туалет, может, выходил. Да мало ли? Чего над этим голову ломать. Ходил кто-то и ходил. Их тут без малого двести человек. Кто-нибудь, зачем-нибудь мог и походить. Мысль вызывала смутную тревогу, неудобство, как мелкая, заросшая мясом заноза. Её, почему-то не хотелось думать. А над лагерем раздавалась какая-то старая песня про то, как топает малыш.

Коля, вместе с ребятами из отряда стаскивал лавки из-под тента к костровищу. Они брали одну длинную лавку вдвоём и располагали большим кругом вокруг обожжённых камней. Семёныч с Мансуром притащили кучу дров, и теперь весь лагерь собирался и рассаживался вокруг. Уже ощутимо стемнело, и появились первые комары. Девочки из одного из «этих» отрядов принесли зелёные вонючие дымовушки от комаров и, поломав на части, запалили и повтыкали в щели лавок. Надо же, и это предусмотрели, с уважением к организаторам, подумал Коля. Увидев Марка с гитарой, он понял, что тон вечеру будут задавать баптисты.

Костёр был делом добровольным. Кто-то ушёл к себе, кто-то играл в баскетбол на освещённой площадке, кто-то остался сидеть, общаясь, под тентом столовой, кто-то уже пошёл в душ, надеясь успеть пораньше… Но добрая половина лагеря уже была тут, пододвигала лавки, рассаживалась поудобнее. Некоторые девчонки принесли пледы и накинули на плечи. Коля тоже, пользуясь темнотой, надел тельняшку с длинным рукавом и теперь тихонько белел полосками рядом со своим отрядом. Семёныч полил дрова какой-то химической гадостью их жестяного ведёрка и поднёс зажигалку. Пламя вспыхнуло и взметнулось по стоящим высоким конусом дровам.

– Ну, взвейтесь кострами, синие ночи! – радостно воскликнула училка Наталья. Её никто не поддержал. Она сидела немного наискосок и периодически поглядывала на Колю. Американца рядом видно не было. Коля пошарил глазами. Везде вокруг уже сидели ребята и девочки. Его отряд был в сборе, кроме Нади Клименко и Лены Паньшиной. По мере разгорания костра, гомон и толкания затихли и все, не сговариваясь, смотрели на пламя. Марк провёл рукой по струнам, которые откликнулись тихой дрожью. Тишина стала ощутимой. Было слышно только потрескивание дров в костре.

– Ну, что, молодёжь, давайте споём песню про дружбу. Тут есть те, кто её знает, я прошу помогать мне, а те, кто не знает, могут тоже петь. Это легко! Надо только после слов «если вдруг несчастье на тебя нагрянет», дружно петь «а-а»! Понятно? Не сложно, правда? Давайте порепетируем. Я пропою, а вы хором грянете «а-а».

Марк взял аккорд и чистым громким голосом пропел – Если вдруг несчастье на тебя нагрянет…

– А-а! – раздались голоса.

– Молодцы. Итак, вперёд. – И гитара бойко зазвучала.

Как-то получилось, что сошлись дороги,

Вовсе не похожи, но сошлись в одну.

Если вдруг в дороге грусть тебя встревожит,

Знай, что я с улыбкой руки протяну…

И если,

Вдруг несчастье на тебя нагрянет…

– А-а! – хором откликнулись ребята

Если на ресницах заблестит слеза-а,

Знай, что сквозь туманы, я с любовью гляну,

Осторожно в самые глаза!

– Давайте, ещё раз первый куплет! – Бойко выкрикнул Марк. – Уже все поняли, как петь?!

Видно было, что Марку вести народ было не впервой. Он быстро реагировал, вставлял смешные реплики и продолжал очень красиво петь. Теперь уже и те, кто не знал песню, включились и подпевали.

С другом можно плакать, можно и смеяться,

С другом можно просто тихо помолчать,

Кто сказал, что с другом можно не считаться?

Недруга от друга надо отличать!

И если…

Вдруг несчастье на тебя нагрянет…

– А-а! – теперь уже все с удовольствием подпевали.

Если на ресницах заблестит слеза…

Подошли Паньшина с Клименко. Чуть толкнув Елисеева с Савинецким, они уселись рядом. Коля обратил внимание, что даже Волчанский сидел и тихо подпевал это «а-а». Женька-ёжик сидел рядом с ним и как маленький котенок, прищурившись, смотрел на огонь. Темнота совсем сгустилась, и всполохи огня хаотично высвечивали лица и фигуры людей, сидящих вокруг костра. Данька сидел со своим отрядом неподалёку от Коли и пел. Пели и его ребята с девчонками. Они все окружили Данила плотным кольцом, как будто хотели, чтобы всем было понятно, что они с ним. Это их вожатый, а они его отряд. Видно было, что Даньку они полюбили и были рады быть с ним рядом. Коля посмотрел вокруг себя. Его ребята точно также плотным кольцом расселись вокруг него. Только двое Мандрыгинских, Ваня и Сергей, сидели чуть сбоку, но тоже рядом. Напротив Колиного отряда, как и на построении, расселся отряд «этой» вожатой из Брянска. Сама она сидела чуть с боку с маленькой Викой на коленях. Рядом сидела Вероника. Обе, и Вероника и Вичка дружно жевали по большому куску шоколада. Видно было, что плитка была одна и девочки её разделили. Вероника сидела спокойно, ела шоколад и только вместе со всеми выкрикивала «а-а!». А Вичка с косичками, кусала шоколадку и зевала. Любка Сластина о чём-то шепталась с другой вожатой из «этих», которая, кажется, тоже была из Колиных мест. Ага, а вот и американец Саймон сидит на втором ряду скамеек за Марком и тоже тихонько с кем-то разговаривает. Какая-то девчонка, отсюда, за головами, не видно. Коля осторожно поводил головой озираясь. Алины видно не было. Он опять встретился глазами с Натальей Канкиной. Она смущённо улыбнулась, но взгляда не отвела, продолжая смотреть на Колю. Коля сам отвернулся. Она, конечно, была ничего, эта училка из Уссурийска, но фельдшер Алина, гораздо симпатичнее. И чего только она Колю так невзлюбила? Или просто вид делает? Ничего, им тут ещё долго в лагере этом работать, ещё успеется. И разузнать, и поговорить. Кольца у неё на руке нет, значит не замужем. Хотя… Коля поморщился, вспоминая. У Галки, вон, тоже не было. Однако же… А эта Наталья из Уссурийска всё смотрит и смотрит. Коля специально глядел в другую сторону. Вон, там дальше сидит Артём со своими. Тоже все поют про дружбу… А Колины друзья все далеко. Уже офицеры. И Зима, и Рокот и Три-Петьки… И Ибрагим-татарин – Ибра, как его звали ребята. И не взглянут они сквозь туманы в глаза ему. Слишком далеко. Коля вдруг почти физически ощутил насколько он далеко от привычных ему мест. Действительно, на краю земли. Он даже видел этот край. И чуть не упал с него, там, за забором лагеря, в первый день.

Собака Хрюша со своим щенком пришла и расположилась у ног Марка. Щенок был сонный и явно не понимал, что он с мамой здесь делает. Чьи-то руки, вынырнув их темноты, утащили его наверх, на скамейку. Хрюша поглядела с вялым любопытством и отвернулась, высунув язык и глядя на огонь. Кто-то подбрасывал дрова в прогорающий костёр. А Марк продолжал петь разные песни, и заводные и добрые. Некоторые были с явно выраженным религиозным уклоном. Коля слушал рассеянно, опять уйдя в свои грустные мысли. Если бы не эта его глупость с генералом, то всё бы обошлось. Да и глупость ли это была? Рефлекс? А зачем генерал его ударил? Ну, он старший по званию, ему положено, и оплеухами воспитывать, если чего. Дело знакомое, подумаешь, подзатыльник. Старший по званию… Коля почувствовал, что краснеет, вспоминая слова, что шептала ему Галка. Как глупо всё вышло. А чья глупость-то? Его, чья же ещё? Так если на глупость свою пенять, надо к началу и отматывать. И не тогда, когда он на майора того, рукопашника, кинулся… а, с самого начала, когда он к Галке целоваться полез. Галка, вожделенная Галина, предмет воздыханий и волнительных грёз всех курсантов училища. Да, она кольцо не носила, и никто… во всяком случае, из ребят, не знал, что она замужем. И Коля не знал. А если бы знал, то полез бы к ней? На этот вопрос Коля честно ответил себе, что, скорее всего бы, нет. И мечты эти, что они с Галкой поженятся, и будут жить долго и счастливо… Ага. Ща-а-зз. Коля опять почувствовал, что краска стыда за собственную слюнявую глупость, заливает его лицо. Хорошо, что было темно, и это никто не видел. Коля потряс головой, отгоняя Галкин образ из сознания. Глупость повлекла за собой цепочку неправильных событий, и Коля продолжал делать глупости одну за другой, как будто захваченный этим неумолимым потоком. Его несло, несло, и он ничего не мог с этим поделать. Зачем он на рукопашника кинулся, спроси вот, дурака. А как легко и играючи он Колю уделал… Любо-дорого посмотреть. Оттрепал, как кутёнка и отдыхать оставил. Потом синяк на всю рожу. Как роспись – «принял-попользовался-сдал обратно». Коля опять почувствовал, как удушливая волна стыда расползается по лицу.