Стена и Молот

Ан Ма Тэ

Стена и Молот

Часть первая

Боль и даль

Глава 1. Дебил

Кислые дела были, кислые. Просто отвратительные, честно говоря. Можно было бы даже сказать – горькие дела были. Вообще, хреновые, если не выражаться хуже. Но выражаться хуже, было у них не принято. А это всё Лёха Рокотов моду пускал: и на словечки, и на выражения, и на книги эти. «Кисло» – говорил он, когда что-то шло совсем уж плохо. Он не признавал мата, он вообще был другим – настоящим, правильным, несгибаемым. На всё имел своё твёрдое и прямое суждение, которое мог обосновать. Также коротко, ясно и доходчиво. Он весь был такой – правильный. Весь такой чёткий, где-то резкий, но очень весь такой… отточенный, огранённый, как клинок, как лезвие штыка. Вот грань, вот грань и вот грань, вот остриё, а вот крепление. И точка. И мысли и слова, и поступки были такие же. «Кисло» – говорил он, когда что-то шло совсем плохо. «Кисло» – коротко бросал он, глядя в глаза тому, кто вёл себя недостойно, качал головой и отворачивался, как будто поставив крест на человеке или на ситуации. Чуть ниже среднего роста, он едва-едва дотянул до норматива при поступлении, в Воздушно-Десантное Училище. Комиссию он убедил своим настроем и остальными характеристиками: при своём невысоком росте он совсем не казался маленьким. Стоял прямо, говорил и отвечал со спокойной уверенностью, аттестат имел отличный – одни пятёрки. Был подтянут, и, прозанимавшись, всё детство и юность до конца школы, спортивной гимнастикой был хорошо развит физически. На комиссию он произвёл впечатление. Произвёл он впечатление и на ребят и офицеров в училище. Сразу взяв высокую планку, он держал её постоянно. Пример во всём, настоящий десантник, настоящий офицер, рыцарь без страха и упрёка. «Где таких делают?» – Как-то удивлённо буркнул кто-то из преподавателей.

А сделан был Лёха в простом провинциальном городке. Мать – вахтёрша в общежитии при профтехучилище, которое по нынешним временам гордо называлось колледжем. Отец – электрик и, по совместительству, разнорабочий, при том же училище, и том же общежитии. Постоянно пьяные студенты, раздражительная мать, вечно уставший отец. Среда, которая уж точно, не способствовала «деланью» таких как он. Однако ж, поди, ты… Вышел вот такой парень. Он как-то сразу сплотил вокруг себя ребят всего взвода. То есть это произошло, как бы само собой. Он не матерился, не играл в карты, в свободное время читал книги. Он не курил и не пил даже в увольнительной. И все как-то незаметно стали равняться на него, сразу и неотвратимо попадая в орбиту его влияния. При всём своём явном превосходстве, Лёха не был надменным. С ним было приятно общаться. Он и вправду сплачивал вокруг себя, и, уже в первый месяц учёбы их взвод стал заметно отличаться от других. Благодаря Лёхиной чёткой позиции у них во взводе никогда не было драк и пьянок, а получить взыскание стало считаться позором. Даже с других взводов ребята искали его одобрения, негласно признавая его лидерство. Вот такой был Лёха Рокотов, друг и товарищ по оружию. Лёха Рокот, который тянул за собой всех. Лёха, который коротко кивал и говорил – «в цель!», когда что-то шло, так как надо, будь то отличная оценка или точная стрельба по мишеням. И Лёха, который говорил – «кисло», когда что-то шло неправильно, не так как надо. Кисло.

Вот сейчас было кисло. Очень кисло. Так кисло, что кислее некуда. И Николай Молотов, по прозвищу «Коля-Молот» отрешённо смотрел на лес, который унылой зелёной пеленой тянулся за окном поезда. Поезд ехал, которые уж сутки. Иногда набирая ход, и бойко отстукивая колёсами километры, он придавал Колиным грустным мыслям какое-то поступательное движение, а иногда медленно тащась, как больная черепаха, он снова напоминал ему о тех событиях, которые он, наверное, не забудет до конца своих дней.

Его выгнали из училища. И непросто даже выгнали, а вышибли. С треском, с шумом, со скандалом. Его, уже почти офицера… его, которому до выпуска оставалось всего ничего. Его, чья будущая жизнь должна была проходить плечом к плечу с его ребятами… С такими как Зима, с тремя Петьками, с Иброй, с Лёхой-Рокотом он должен был служить, «синевой наполнять парашюты»… и так далее. Он был в семье, в рядах, в братстве. Это было его жизнью. А сейчас? Есть ли жизнь за пределами Училища? Спросите, есть ли жизнь на Марсе? Вне строя, вне братства? Нет, конечно. Вот этот поезд, этот унылый лес, эти пустыри, эти редкие деревеньки с покосившимися деревянными домишками… разве это жизнь?

На предыдущей станции Коля выходил на перрон. Он оглядывал убогое и обшарпанное одноэтажное здание вокзала, ларёк с заколоченным фанерой окном и одинокого милиционера с резиновой палкой, который тоскливо зевал, глядя куда-то сквозь его поезд. Какой-то облезлый пёс мочился на ларек, задрав лапу. Было жарко и душно. В тени деревьев сидела бабулька в выцветшем платочке и продавала семечки и варёную картошку в пакете. Вот и весь ассортимент. От перрона тянуло асфальтовой пылью и вокзальным духом. Милиционер с тусклым любопытством посмотрел на Колину тельняшку, словно гадая, что он здесь делает. Собака, мимоходом поведя носом в сторону бабки, подбежала к Коле и стала внимательно обнюхивать его ноги в шлёпанцах на босу ногу.

– Пшёл отсюда! – шикнул Коля, поворачиваясь к поезду. Разве это жизнь? Вот этот унылая, забытая всеми станция, этот заколоченный ларёк, этот плешивый пёс… Это жизнь? Нет. Нет жизни на Марсе. Кисло было всё. Кисло как самая кислая кислятина. Коля медленно прошёлся вдоль поезда. Надо было брать билет в плацкарт, думал он. Там хоть движение, хоть суета. Там едут семьи с детьми, тётки и мужики, пьянчуги всякие, студенты. За шумом и гамом можно было бы спрятатьсяи от своих мыслей. Хотя бы на время.

– Заходим, заходим! – Тётка-проводница в синей форменной рубашке, высунувшись из двери тамбура, созывала редких пассажиров. Какие-то мужики, в трениках и в шортах, побросав окурки, нехотя полезли обратно в поезд. Мамашка в длинном халате ловила мальчугана, который побежал от неё вдоль состава. Девчонка постарше, видимо дочка, глядя, как мама ловит брата, задумчиво ковыряла в носу. Жизни не было. Была жара и тоска.

Коля не спеша прошёл ещё вагон и заскочил в поезд, когда тот уже тронулся. Проводница недовольно посмотрела на него, и с шумом захлопнула дверь. Это был не Колин вагон. От скуки и от бездействия, ему захотелось пройтись по плацкартным вагонам, немного потереться среди людей, посмотреть, может там была жизнь. Плацкарт шибанул в нос кислятиной и духотой. Кто-то храпел, выставив в проход свои ноги. Плакал ребёнок. Какой-то пацан шёл навстречу, неся в втянутых руках заваренную лапшу. Коля посторонился, давая пройти. Поезд дёрнулся, набирая ход, и мальчишка не удержав равновесия, выплеснул бульон от лапши на Колины камуфляжные штаны. Посмотрев на Колю выпученными глазами, так, словно это он был виновник этого происшествия, пацан, так ничего и не сказав, торопливо прошёл мимо него в свой отсек. Коля посмотрел ему вслед и топнул ногой, стряхивая оранжевые жирные капли. Теперь будет пятно. Хорошо хоть штаны пятнистые, не так видно будет. Рядом о чём-то громко разговаривали какие-то тётки.Пахло перегаром и потом. Давешняя мамаша отчитывала пойманного сына. У титана, сестра беглеца набирала кипяток в белую коробочку с дошираком. Коля ускорил шаг, чтобы поскорее миновать опасную лапшу и вышел в тамбур. Нигде жизни не было.

Лекарства от тоски не было тоже. О том, чтобы залить горе водкой Коля и не думал. Хватит уже. Это не работает. Он таращился сквозь стекло окна на проплывающий лес и поляну, на редкие полустанки. Почти весь народ из его вагона сошёл в Улан-Удэ и в Чите, и сейчас Коля ехал в своём купе совершенно один. Он впервые в жизни ехал так далеко. И он впервые в жизни был так долго один. Коля, сколько себя помнил, всегда был с кем-то. Это, конечно, во-первых, была мама, почти в одиночку вырастившая его. Это была старшая сестра, до того, как вышла замуж и отселилась к мужу в посёлок где-то рядом с Калугой. А ещё это был отец, внезапно вернувшийся в их с мамой жизнь. Но о нём лучше вообще не вспоминать. Потом, последние пять лет это всегда были ребята из Училища. Это был ЛёхаРокот нечаянно заменивший собой старшего брата, которого у Коли никогда не было, но которого Коля в тайне души всегда мечтал иметь. Он и был такой, каким его только можно представить: правильный, честный, надёжный. И ещё всегда рядом были ребята. Друзья-одногруппники, с которыми Коле пришлось расстаться. Разрыв был по живому, и эта рана кровоточила невыносимо. И вот теперь он один, и едет куда-то на кулички, на Дальний Восток, в какую-то там Находку, в какой-то там пионерский лагерь. Он ехал и смотрел в окно, так как больше заняться было нечем. Рядом валялась смятая газета забытая мужиком-попутчиком. Кроссворд в ней был решён самим хозяином, который прохлопал ушами свою станцию, какую-то там «Куэнгу», и, матерясьи чуть не плача от досады, вынужден был ехать ещё полтора часа, чтобы выйти в Чернышевск-Забайкальске. Коля это помнил сквозь сон. А когда он проснулся утром, то в купе было совсем пусто. Хмурая и молчаливая бабка в очках вышла на своей станции рано утром, и теперь только смятая газета напоминала ему о попутчиках. Газету Коля полистал и отбросил – читать не хотелось. Вообще ничего не хотелось. Хотелось обратно – в училище, но это было невозможно. И, что хуже, это было насовсем. И это уже третью неделю убивало его. Время вылечит… потом, наверное. А пока каждая минута твердила ему, что он отщепенец, изгой. Он уже не свой, он вне рядов.

За окном мелькали чудные и незнакомые названия станций и полустанков: Сбега, Могоча, Амазар… На станции с длинным человеческим названием: «Ерофей Павлович», Коля снова вышел размять ноги. Проводница проорала, что остановка двадцать минут. Можно было пройтись…

– О, морячок! Я знаю, что тебе надо! – Коля машинально оглянулся на окрик. На перроне стояла моложавая толстая тётка в каком-то застиранном платье в обтяжку, сверху платья был надет белый заляпанный передник. Буфетчица тётя Клава, ни дать ни взять. Перед тёткой стояла сумка на колёсиках. Из сумки и так и сяк в беспорядке торчали пивные бутылки.

– Со льда, с холодка! – нахваливала товар продавщица. – Тебе точно это нужно, морячок! – её красный, накрашенный рот ярким пятном неприятно резал глаза.

– Нет, спасибо. – Коля мотнул головой.

– Ну, ты чево-о-о? – деланно, напоказ, удивилась буфетчица.

– Не пью. – Коротко бросил Коля, проходя мимо.

– Ой, посмотрите, не пьёт он! – долетело в спину. – Деньги кончились, так и скажи. Не пьёт он. Трезвенник нашёлся. Рассказывай мне… – она ещё возмущалась, а Коля шёл всё дальше по перрону.

В киоске возле здания вокзала он купил два брикета мороженного.

– А чего так станция называется? – с вялым интересом спросил он продавщицу. Та не отвечала, отсчитывая сдачу.

– Ваша сдача двадцать рублей. – Она высыпала мелочь на прилавок, затем вздохнула и страдальчески посмотрела на Колю. – Ты в Хабаровск едешь?

– Ну. – Коля кивнул.

– Ну, так, Ерофей Павлович, он Хабаров, и есть. Неужели не понятно? – Словно в сотый раз, объясняя ему самоочевидную вещь, сказала она.

Коля так и не понял, почему ему должно быть понятно, кто такой Ерофей Павлович, по той только причине, что он едет в Хабаровск. Мир за пределами училища был груб, неласков и непонятен. Марс, короче. Нет жизни. Он молча взял сдачу и пошёл обратно к своему вагону. Продавщица пива, увидев мороженое, презрительно хмыкнула ему в спину.

Снова замелькали незнакомые станции с непривычными названиями: Талдан, Магдагачи, Тыгда, Ушумун…

Коля доел мороженое и принялся во второй раз лениво перелистывать газету.

«Премьер-министр В.В. Путин совершил первую рабочую поездку по стране». Ага. Встреча с рабочими на заводе в Кемерово. Скукота. Так, что там ещё… «Выстрелы в спину» Провокации грузинской стороны. Опять чеченские боевики прячутся в Панкисском ущелье. «Президентские стратегические инициативы». Президент Медведев озвучил программу инноваций «Четыре И».

«Теперь время – молодым!» Хакамада объяснила свой уход из политики… Ждём, мол, новую смену, которая должна исправить все ошибки. Ага.

«Никогда больше!» Депутат от партии РВС озвучил инициативу придать 22 июня статус государственного дня памяти павших в ВОВ. Объявить… что-то там… днём полной боевой готовности. Молодёжь, патриотические клубы. Так, ладно. Листаем дальше.

«Глава РосНедрРесурса – слухи о моей болезни сильно преувеличены». Семён Загорский встретился с премьер-министром В.В. Путиным. Далее подзаголовком шёл вопрос «Почему в госкорпорации контрольный пакет акций принадлежит частным лицам?»

«Москва – столица Евровидения». Победитель конкурса Дима Билан полон оптимизма. Москва готовится к приёму гостей. Так, что там дальше?

Опять Медведев, что-то там про срок исполнения полномочий в 6 лет… Поправки какие-то. Нудятина.

Так. Криминальная хроника. В Санкт-Петербурге попытка ограбить инкассаторскую машину. Нападавшие открыли огонь. Тяжело ранен охранник. Ответным огнём был обезврежен один из нападавших… Асхад Вагабов… уроженец Чечни. Остальные скрылись… объявлен план «перехват». Коля хмыкнул, читая. Всё-таки жизнь где-то идёт. Банки вон грабят…

«Директор не иголка – искать надо лучше!». В Калужской области таинственно исчезла директор детского дома. Завхоз детского дома Заврагин Е.Н. считает, что милиция ничего не предпринимает для поиска пропавшего директора… интервью.

Новости спорта:… В Пекине завершается подготовка к Олимпиаде. Рекордные сроки строительства спортивных комплексов. Рассуждения о преимуществах китайской модели экономики. Интервью какого-то доцента Корзубина К.М.

Так, листаем дальше.

«Наши готовы!»: Российские спортсмены готовятся к вылету в Пекин. Та-ак, чего там? Часовые пояса, адаптация, тренировки, питание… Сборная России по тхэквондо достойно представит… с 2000 года является олимпийским видом спорта… какие-то там Евгений Дюгай и Ачим Нахапетов… Наш корреспондент взял интервью…

Коля зевнул и закрыл газету. На последней оборотной стороне был кроссворд. Шариковой ручкой, вкривь и вкось, то попадая, то, не попадая в квадратики, были написаны ответы. Один из вопросов бывший хозяин газеты так и не смог отгадать. Коля вздрогнул, когда увидел ответ. Он невольно опустил глаза и посмотрел на задание: «Номер 17 по горизонтали: человек с ярко выраженным нарушением мыслительной и когнитивной функции». В кроссворде на это слово было выделено десять квадратиков. Видимо, так и не придумав, что бы это мог быть за ответ, хозяин газеты крупными печатными буквами, в сердцах написал – ДЕБИЛ.

Дебил. Неприятные воспоминания опять навалились с новой силой. Это она – Галка, точнее старший лейтенант Галина Кароян, проходя мимо, презрительно бросила ему на прощание одно это слово. «Дебил».

Дебил, что уж тут спорить. Уже не о чем, да и не с кем. Сам всё испортил. Распустил мечты сиропные, какие-то картинки лубочные себе в голове нарисовал, а когда реальность оказалось другой, полез на рожон как последний дурак. То есть, как последний дебил.

Армянского в Галине Назаровне Кароян, как и в известном нестареющем киноактёре, была только фамилия. Стройная высокая фигура, длинные светлые волосы, большие серые глаза. Ей очень шла военная форма. Когда она шла из корпуса в корпус, вышагивая по мощенным брусчаткой дорожкам, глаза всех курсантов, да что уж там, и офицеров тоже, обращались в её сторону. Строгая и надменная. Красивая и недоступная. Ей нельзя было не любоваться. И, наверное, нельзя было не любить. У Коли всегда замирало сердце, когда она проходила рядом. Украшение училища – «Галка» – как за глаза её звали все курсанты. А Коля так её звал в глаза. А он эти её серые глаза целовал. Последние несколько месяцев.

Это случилось в конце марта. В аудиториях шли занятия. Коля зашёл в её кабинет за справкой с места учёбы – надо было отослать матери.

Он зашёл в кабинет, а она за каким-то делом пошла в подсобку… Коля, зачем-то, попёрся следом, в дверях они столкнулись, и Коля решил, эх, была – не была. И приобнял её за талию, фонарея от собственной наглости. Она в ответ уставилась на него и сухо спросила.

– Что собираетесь делать дальше, товарищ курсант?

А дальше Коля её поцеловал. И она вдруг ответила на поцелуй. И, как говорится – понеслась… Тот первый раз Коля помнил как в тумане. Голова была не своя. Он просто утонул в её волосах, в её, таком быстром и отчаянном ответе на его порыв. Потом, после, когда они приводили себя в порядок, она, целуя его на прощание, вдруг крепко ухватила за подбородок и, глядя в глаза, тихо сказала.

– Ну, смотри, Коля, откроешь свой рот… – Она не договорила. Она только пристально и внимательно смотрела ему в глаза.

– Вас понял… Тебя. – Коля убрал её пальцы с подбородка.

– Смотри, Коля. – Она повторила, испытующе глядя ему в глаза.

– Солдат ребёнка не обидит. – Буркнул Коля. – Не дебил, чай… понимаю. – Он развернулся и ушёл, ошалевший и оглушённый свалившимся на него счастьем, начисто забыв о справке.

Они потом встречались ещё несколько раз… В той же подсобке в её кабинете. Быстро. Наспех. Страстно. – «Курсант! Отдаться старшему по званию!» – приглушённым шёпотом командовала она. «Есть, отдаться!» – сдавленно мычал в ответ Коля-Молот, сбрасывая с неё последние покровы и утопая в её объятиях.

Потом они договаривались на следующий раз. Примерно. Раз на раз не выходило, понятное дело. У неё в кабинете на подоконнике стоял фикус. Если у неё было свободное время, фикус стоял слева от створки. Если нет, то посередине или справа. Прямо как в кино про Штирлица. «Сорок восемь утюгов на подоконнике». А уж Коля вырывался, когда мог. Нечасто, конечно. Иногда вечером, а иногда днём.

Шила в мешке не утаишь, и слушок пополз. Сначала обратили внимание ребята, что Коля изменился. Стал витать в облаках, иногда отвечал невпопад, сидел на занятиях с отрешённым взглядом, думая о своём. «Уж не влюбился ли?!» – пошутил кто-то. А в увольнительные Коля уже как раньше не рвался. Он и сам понимал, что надо как-то взять себя в руки, выглядеть как раньше, включиться в учебный процесс. И он старался, и он включался, но также, помимо воли, включались скрытые механизмы внутри него, и вот; Коля видел себя как будто в селе: ярко светит солнце, колосится рожь на поле. Стоит бревенчатый дом, а Галина держит на руках ребёнка. Шумят деревья, где-то мычит корова, а он косит траву… Какие-то лубочные картинки, хохломская роспись. Пастораль, одним словом. Никакой тяги к сельской жизни у Коли не было, но почему-то представлялось именно так. Глупо. Но любовь делает человека глупым. Это плохо. Особенно, когда надо не показывать вида. Особенно, когда до выпуска оставались считанные недели.

Однажды в коридоре, когда ребята его взвода шумной гурьбой переходили в другую аудиторию, Рокот дал Коле знак глазами: «приотстань». Коля сбавил ход и Лёха, глядя ему в лицо, тихо и размеренно произнёс.

– За всё придётся платить, Коля. – Лёха смотрел, не отводя взгляда. Делать вид, что он не понял о чём речь, Коля не стал. Лёха был друг, хороший друг, всякого другого Коля бы просто послал. Коля полуухмыльнулся-полуоскалился.

– Даже за любовь? – он ответил Рокоту таким же пристальным взглядом.

– За неё, особенно. – Тихо сказал Лёха, разворачиваясь и догоняя ребят.

Коля смотрел ему вслед. Значит, догадываются, значит, уже не секрет. Или это только Лёха такой проницательный? Надо быть осторожнее. Хотя, куда уж осторожнее. Не встречаться? Не встречаться Коля не мог. А что дальше? А дальше дотянуть до выпуска, схватить Галку в охапку и увезти к матери. Познакомить, сказать, что женюсь… Вроде так. Или не так? Тут Колины мысли спотыкались. Ни о каких планах они с Галиной не говорили, она сама ничего такого не пыталась обсуждать с Колей. Но, ему почему-то, представлялось именно так. Ну а как должно быть? Так и должно быть. Они поженятся и уедут вместе. Колю ведь куда-то распределят. А то, что она старше на несколько лет… Да, ну и что? Она и по званию старше. Пока. Но это на службе, а дома он будет муж, а она жена. Вот так. Да. И Галка поедет с ним. Всё правильно. Так и должно быть.

Заплатить пришлось совсем скоро. Стоял май, светило яркое солнце, в садах, как в песне, расцветали яблони и груши, а по всему городу высадили тюльпаны. На праздник победы их училище прошлось парадом от городской Думы до сквера. Потом было праздничное построение, военный оркестр, речь разных дядек с администрации,толпы горожан с детьми. Нарядные дети, девочки с большими бантами и воздушными шарами. Школьники в военной форме пели «смуглянку». А потом их отпустили. Весна пьянила, ударяла в голову, согревала после зимы. Было тепло, как летом. Фонтаны, зелень, ларьки с мороженым, хохот ребят. Они погуляли по парку…

Коля улизнул, улучив момент. Очень хотелось увидеться с Галкой. Нарвать цветов с клумбы и ввалиться к ней в кабинет. Надо уже прямо сказать, что берёт её замуж и увозит с собой. Хватит, напрятались. Пусть всё будет по-людски. От принятого решения распирало грудь, хотелось кричать и петь от радости.

Училище, всегда такое многолюдное, сейчас будто вымерло. На своих местах были только дежурные офицеры и дневальные курсанты. Остальные, и курсанты, и преподаватели с семьями, были кто на празднике, кто в увольнительных. Коля оббежал административный корпус и взглянул на окно Галкиного кабинета. Фикус стоял слева от створки. «Ждёт!» – взорвалась в голове радостная мысль. Просто так постучать и зайти в кабинет, казалось мало. Предложение руки и сердца надо было делать эффектнее. Надо залезть в окно, как пылкому влюблённому и полагается. Коля смотрел на стену здания, прикидывая. Так, если сюда, на кромку фундамента, затем на подоконник первого этажа, зацепиться за крепление водосточной трубы, потом встать на него… так, это будет окно соседнего кабинета. Так, фигурные кирпичики… на них можно опереться ногами, и держась за подоконник, переместиться к Галкиному окну. А если сорвусь, то можно схватиться за ветку липы, рассуждал он. Быстро оглянувшись по сторонам, Коля Молот, зажав цветы в зубах, взял разбег. Всё как на учениях. Преодоление полосы препятствий. Раз! Раз! Оп-па! И Коля был на втором этаже. Так, спокойно, сказал он себе – цветы не перекуси. Он даже приглушённо прыснул от смеха. Ромео, ёлы-палы! Теперь осторожненько, держимся за подконничек. Та-ак. А вот и Галкино окно. То-то она удивится!

Удивиться пришлось Коле… Окно было на северной стороне здания. Растущие в палисаднике деревья давали обильную тень, кабинет был виден очень отчётливо. Коля недоумённо уставился на две колыхающиеся человеческие фигуры. Немой крик застрял в горле, и цветы посыпались изо рта на подоконник и дальше, вниз, на землю. Он узнал их сразу, женщина – да, Галка. А мужик… Их наставник по рукопашному бою. Майор.

Как он умудрился не свалиться вниз, Коле было до сих пор не понятно. Оторопело, смотря на этих двух, которые продолжали самозабвенно заниматься своим делом, Коля чувствовал, что внутри всё онемело, замерло. Как будто внутренности превращаются в камень. Он, вдруг, как-то трусливо, вжал голову в плечи, и тихонько-тихонько перебирая ногами по фигурным кирпичикам на окантовке второго этажа, переместился влево, к водосточной трубе. Как во сне, он сполз с неё, ещё не веря тому, что он только что увидел. Тряся головой, отошёл от палисадника. Рассыпавшиеся тюльпаны красными пятнами алели на траве внизу, и только один из них остался на Галкином подоконнике. Как кровавая рана, как ядовитый намёк, на то, что он всё видел. И как плевок на прощание. Выходя со дворика Коля оглянулся на то окно: тюльпан по-прежнему лежал на подоконнике, еле различимый за листьями липы… Он перевёл взгляд на окно с другого конца здания. Там был кабинет рукопашника. Майора. Он посмотрел и вдруг замычал от осознания, внезапно постигшего его горя – на том окне, слева от створки, тоже стоял фикус.

Коля, отбросив газету, продолжал бездумно пялиться в окно. Переведя взгляд от проплывающего зелёного растительного месива, он стал глядеть на своё отражение в стекле. Не сказать, чтобы какой-то писаный красавец, но и не урод. Вполне себе. Не хиляк, масса есть. Рост сто семьдесят восемь. «Сто семьдесят девять натощак», как шутил друг Зима. Короткий ёжик светлых волос, голубые, чуть широко посаженные глаза, широкое круглое лицо, крупноватый рот с рядом ровных зубов с маленьким промежутком между передними резцами – «морда рязанская», как иногда звала его мама. Особенно после того, как он поступил в Училище. М-да… училище…

…После таких открытий Коля бездумно шатался по городу, не чувствуя ни голода, ни жажды, ни усталости. Ему вдруг дико захотелось с кем-нибудь подраться. Ну, хоть с кем-нибудь. Пусть даже с милицией. Хорошо бы встретить каких-нибудь кавказцев, сразу кучу. Наломать их кусками – подходи и отгребай. Коле не думал, что он в парадной форме, что это будет залёт по всем статьям… Он рыскал по городу, то включаясь, то выключаясь из окружающей действительности.