Потерянные цветы Элис Харт

Когда полицейские постучались в дверь Торнфилда – так называлась ее ферма, – Джун спряталась в кладовке и отхлебнула виски для храбрости, прежде чем открыть. Она их впустила, решив, что они пришли из-за цветочниц. Но полицейские сняли шляпы и сказали, что ее сын и его жена погибли при пожаре. Остались дети: новорожденный сын и девятилетняя дочь. Внуки Джун находились в больнице, а она числилась как ближайшая родственница. Ей также стоило знать, что, судя по всему, Клем жестоко избивал жену и дочь. Когда они ушли, Джун едва успела добежать до туалета, где ее вырвало. Сбылись ее худшие опасения по поводу сына, которым Джун не хотела верить много лет.

Джун снова украдкой покосилась на Элис, и ей поплохело. Девочка была очень похожа на Агнес. Разметавшаяся копна волос, густые ресницы, пухлые губы, большие глаза, полные любопытства и тоски. Уязвимость их обеих была осязаемой, и они носили ее как лишний жизненно важный орган, находившийся не внутри, а снаружи. Если внешне Элис походила на мать, значило ли это, что она похожа на Клема характером? Унаследовала ли она его черты? Джун пока не успела понять. Молчание Элис ее пугало. «Выборочная немота – частый симптом у детей, переживающих глубокую травму, – сказала доктор Харрис. – Как правило, она проходит. С должным лечением и поддержкой Элис снова заговорит, когда будет готова. До тех пор мы не узнаем, что она запомнила».

Джун вцепилась в руль; браслеты звякнули. Она посмотрела на них. Пять серебряных браслетов и пять подвесок с желтыми лепестками в серебре. У буддлеи пять желтых лепестков, слегка отличающихся по форме; вверху каждого красное пятнышко, а в центре цветка три тычинки и самая крупная напоминает по форме маленькую лодочку с веслами. Джун сделала эти браслеты специально для сегодняшнего дня. Бренча на запястье, они шептали ей свой смысл, как тайную молитву: «Второй шанс. Второй шанс. Второй шанс».

Элис вздохнула и вздрогнула во сне. Ее голова запрокинулась слишком далеко. Джун хотела было ее поправить, но через миг Элис закашлялась и сама пошевелилась.

Джун устремила взгляд на дорогу и вжала до упора газ, молясь, чтобы девочке снились хорошие сны.

Лучи вечернего солнца проникли в кабину. Элис вздрогнула. Она и не заметила, как уснула; слезы засохли в уголках глаз соленой коркой, шея затекла. Она выпрямилась и потянулась. Гарри облизал ее руку. Она ему позволила: слишком устала, отталкивать его не было сил. Они съехали с шоссе и подпрыгивали на ухабах по неровной проселочной дороге. Грузовик тарахтел по кочкам и проваливался в пыльные рытвины. Элис ударилась ногой о дверную ручку, и на коленке расцвел розовый синяк. Хотелось вдохнуть соленого морского воздуха, но тут воздух был другим.

Джун опустила окно и высунула наружу загорелый локоть. Ветер ласково трепал ее седеющие кудри. Элис вгляделась в ее профиль. Джун была совсем не похожа на ее отца, но было в ней словно что-то знакомое. Когда она заткнула за ухо кудрявую прядь, на запястье звякнули серебряные браслеты. С каждого свисала подвеска с засушенным желтым лепестком в серебряной оправе. Джун взглянула на Элис, а та не успела притвориться спящей.

– Ты проснулась.

Сквозь сомкнутые ресницы Элис увидела, что Джун улыбнулась и забренчала браслетами.

– Нравится? Я сама сделала. А цветы с моей фермы.

Элис отвернулась и посмотрела в окно.

– У цветов есть тайный язык. Бывает, я надеваю несколько браслетов с разными подвесками, и это как тайный шифр, который никто, кроме меня, не понимает, если не знает моего языка. Но сегодня я решила надеть всего один цветок.

На щеке Элис дрогнул мускул. Джун переключила передачи, браслеты звякнули.

– Хочешь узнать значение каждого цветка? Я могу раскрыть тебе секрет.

Элис не отвечала, уставилась на проносившийся за окном буш, сухой, как трут. Они проехали решетку для скота [8], у Элис ухнуло в животе. Стрекот цикад мешал думать. Джун продолжала говорить:

– Я могу тебя научить.

Элис недружелюбно взглянула на сидевшую рядом незнакомую женщину. Джун ненадолго замолчала. Элис закрыла глаза. Ей хотелось, чтобы ее оставили в покое.

– Мы город проезжали. Ты все просмотрела. Ну ладно. Еще успеем съездить. – Джун попеременно нажимала на педали и переключала передачи; мотор заворчал, и грузовик замедлил ход. – Приехали.

Они свернули с проселочной дороги и выехали на узкую, более ровную дорожку, ведущую к дому. Грузовик перестал грохотать и тихо загудел. Изменился и воздух: запахло сладостью и зеленью. По обе стороны дорожки выросли цветущие кусты гревиллеи. Над зарослями дикого хлопчатника порхали бабочки-монархи, хлопали крыльями и перелетали от одного куста к другому – хлоп, хлоп, вуш! Элис невольно вытянула шею и выглянула в окно. На серебристо-серых узловатых стволах эвкалиптов висели белые улья, над которыми жужжали пчелы. Эвкалиптовая аллея вела к большому дому – самому большому, какой ей доводилось видеть воочию, и она поняла, что уже видела его раньше.

Дом выглядел более впечатляюще, чем на старой фотографии, которую она нашла в отцовском сарае, – фотографии, лежавшей в одном ящике с иссиня-черным локоном, перевязанным выцветшей лентой. Элис взглянула на волосы Джун: те, возможно, когда-то были темными, хотя сейчас их посеребрила седина.

В конце дорожки Джун развернулась и припарковалась у гаража, густо оплетенного лозой. Гарри сел и навострил уши; он бил хвостом, ударяя Элис в бок в такт с биением ее сердца. В кронах пели птицы. Дома это было ее любимое время дня, когда весь мир подергивался синевой накануне сумерек, а воздух пропитывался терпким запахом водорослей, вынесенных на берег отливом. Здесь все было иначе. Суше и теплее. Морем совсем не пахло. В небе не парили пеликаны, не кричали вороны-флейтисты. Элис уперлась ладонями в бедра и села ровно. Бабочка-монарх постучала в окно и зависла, словно слушая ее мысли – все то, что Элис не произносила вслух, – а потом улетела.

– Элис, добро пожаловать. – Джун выпрыгнула из кабины и взошла на невысокое деревянное крыльцо, ведущее на веранду. Она вытянула руку.

Элис не шевелилась. Гарри сидел рядом с ней; она нащупала место за ухом, где Тоби любил, чтобы его чесали, и почесала. Пес довольно заурчал. Больше никто не пришел за ней в больницу. Никто, кроме Джун, незнакомой бабушки, которой ее отдали, как потерявшуюся собаку. Улыбка Джун померкла. Элис закрыла глаза. Она так устала, так страшно устала, что ей казалось, будто она заснет и проспит сто лет. Она договорилась сама с собой: зайдет в дом и сразу ляжет спать.

Стараясь не смотреть в глаза Джун, Элис вылезла из грузовика вместе с Гарри. Глубоко вздохнула, собралась с духом и поднялась по ступеням.

Дом опоясывала широкая деревянная веранда, увешанная мерцающими керосиновыми фонарями. Птицы и сверчки пели песнь заходящему солнцу. Ветер шелестел в ветвях деревьев и разносил повсюду прохладный эвкалиптовый аромат. Элис взошла на веранду вслед за Джун, остановившись, когда та подошла к входной двери. Та открыла и закрыла противомоскитную дверь, а Элис осталась снаружи. Рядом сидел Гарри.

– Элис? – Джун вернулась к двери. – Я приготовила тебе комнату. Знаю, что у тебя была другая, но ты сможешь все там по-своему обустроить, – проговорила она через москитную сетку, а потом тихонько толкнула дверь.

У Элис текло из носа. Она утерла нос тыльной стороной ладони.

– Заходи, умойся и приляг. Я принесу тебе поесть.

У Элис поплыло перед глазами.

– Принести тебе горячее полотенце? Ванна там, в конце этого коридора. – Джун подошла к Элис.

Та слишком устала, чтобы возразить, и позволила отвести себя в дом. Она клевала носом, голова клонилась, как головка увядшего цветка. Гарри шел рядом.

Дом оказался таким большим, что Элис раскрыла рот в изумлении. Длинный коридор с бледными, как ракушка, стенами освещался лампами разных размеров, отбрасывающими мягкий разноцветный свет. Они прошли по коридору, устланному ковровой дорожкой. Повсюду стояли растения в горшках. Вдоль стен тянулись полки с книгами, баночками с белыми камушками, вазами с перьями и букетами сухоцветов. Элис хотелось до всего дотронуться.

Джун привела ее в просторную ванну, отделанную деревом и белым кафелем. Наполнила раковину теплой водой и открыла зеркальный шкафчик. Достала из него маленький флакон коричневого стекла, открутила крышку и отмерила несколько капель. В воздухе разлился теплый умиротворяющий аромат. У Элис слипались глаза. Джун окунула в раковину маленькое полотенце и протянула его Элис; та накрыла лицо и глубоко вдохнула. Тепло уняло боль в глазницах. Вытерев лицо, она заметила, что Джун не пошевелилась.

– Я тебя не оставлю. Я никуда уходить не собираюсь, – прошептала она.

Закончив умываться, Элис и Гарри следом за Джун поднялись по освещенной лампами винтовой лестнице. Наверху была маленькая дверь. Элис стояла в сторонке, пока Джун ее открывала, потом тихонько зашла. Джун щелкнула выключателем, Элис ахнула от яркого света и прикрыла глаза рукой. Джун тут же выключила свет.

– Дай я тебе помогу, – сказала она. Элис вся сжалась, когда Джун обняла ее за плечи, и вместе они пересекли комнату. Элис торопливо засеменила к кровати и забралась в мягкую постель, натянув на себя одеяло в темноте. Одеяло было невесомым, как перышко. Она ждала, пока Джун выйдет, но вместо этого почувствовала, как кровать подалась под весом присевшей на край бабушки.

– Будем привыкать друг к другу постепенно, Элис, хорошо? – тихо проговорила Джун.

Элис отвернулась от Джун, желая, чтобы та скорее ушла. Через некоторое время почувствовала, как она встала; дверь за ней закрылась с легким щелчком. Элис с облегчением вздохнула. А прежде чем уснуть, услышала цокот когтей Гарри по полу: тот повертелся на месте и улегся на пол у кровати.

Спустившись в коридор, Джун оперлась о стену, чтобы унять головокружение. Она не пила с самого утра.

– Она здесь?

Джун вздрогнула, услышав за спиной голос Твиг, и, не оборачиваясь, кивнула.

– У нее все хорошо?

Джун молчала.

– Не знаю, – ответила она. Стрекот сверчков заполнил установившуюся тишину.

– Джун.

Джун стояла на месте, опершись ладонью о стену.

– Она заслуживает такого же отношения, как и другие. Сама знаешь, – сурово и решительно сказала Твиг. – Да что там, она заслуживает большего. Ты, все мы, этот дом – мы обязаны дать ей все, что в наших силах. Она – твоя семья.

– Она его дочь, – ответила Джун. – Она его, и я не хочу к ней привязываться.

– Удачи, – хмыкнула Твиг, и ее голос смягчился. В разговоре снова возникла пауза. – Ты вся дрожишь.

Джун кивнула.

– С тобой все в порядке?

– Слишком много всего случилось за эти несколько дней. – Джун ущипнула себя за переносицу. Она знала, что будет дальше.

– А где малыш?

Джун глубоко вздохнула.

– Только не говори, что оставила его там. – Голос Твиг задрожал.

– Давай потом, Твиг. Пожалуйста. Обсудим все утром. – Она повернулась, но в коридоре уже никого не было, и сетчатая дверь закрылась. Джун не стала окликать Твиг. Она лучше других понимала, что от лишних слов порой больше вреда, чем пользы.

Она обошла дом и выключила свет. Подумав, вернулась и включила одну лампу на случай, если девочка проснется среди ночи. Джун прошла мимо закрытой двери Кэнди, но свет из-под двери не пробивался. Джун подумала, что Кэнди, возможно, решила переночевать с цветочницами в общежитии на той стороне поля. В дом проник запах табака – Твиг курила на веранде. Джун вернулась в коридор и прошла в гостиную. Высунулась в открытое окно и сорвала цветок каллистемона. Вернувшись в коридор, просунула его в замочную скважину двери Твиг. «Я понимаю твои чувства».

Уединившись в своей комнате, Джун включила лампу и упала на кровать. Закрыла глаза рукой и выждала еще немного, притворяясь, будто не слышит настойчивый зов полной фляги, оттягивающей карман.

Узнав, что Джун исключила его из завещания, Клем, которому тогда было восемнадцать, пришел в ярость, взял Агнес и уехал из Торнфилда. С тех пор он дал о себе знать лишь однажды. Девять лет назад – теперь Джун знала, что это случилось после рождения Элис, – в Торнфилд пришла посылка, адресованная Джун почерком сына. Тогда она поступила так же, как сейчас: ушла в спальню с флягой, полной виски.

Джун села на постель, достала из кармана флягу, открутила крышку и сделала большой глоток. Она пила, пока руки не перестали дрожать и не расслабилась шея. Когда дрожь в руках прошла, Джун потянулась под кровать и достала потрепанный мятый сверток. Открыла крышку коробки и аккуратно вынула маленькую деревянную фигурку, бережно взяв ее в руки. Резная скульптура изображала новорожденного с таким же нежным бутончиком губ и большими глазами, как у девочки, спящей сейчас наверху. Младенец лежал на постельке из глянцевитых листьев и цветов в форме колокольчика. На каждом лепестке были вырезаны полоски, а внутри, в чаше, красовались желтые пятнышки.

– Потерянная любовь, – прошептала Джун в слезах.

7. Железновия бородавчатая

Значение: приветствие незнакомцам

Geleznowia verrucosa | Западная Австралия

Небольшой куст с крупными желтыми соцветиями. Солнцелюбивое сухостойкое растение, не терпит влажных почв. Растет в умеренной тени, но большую часть дня должно находиться на солнце. Долго стоит в срезанном виде, но плохо приживается и отличается крайне низкой всхожестью семян, поэтому встречается редко.

С первыми проблесками рассвета Джун встала с кровати, сунула ноги в ботинки, тихо прошла по дому и вышла на улицу через дверь черного хода. Снаружи ее встретило прохладное голубое утро. Она постояла на пороге, вдохнула утренний воздух. Джун плохо спала даже после того, как осушила флягу. Впрочем, она плохо спала уже лет десять. С тех пор как Клем уехал, не было у нее ни одной спокойной ночки. Она опустила голову и изучила потертости и царапины на ботинках. Вчера она сама напросилась: зачем-то поставила статуэтку с младенцем в ложе из простантеры на прикроватный столик. Хотела получить кару за грехи и получила бессонницу.

Небо посветлело. Джун обошла дом сбоку и направилась к сараю, взяла садовые ножницы и корзинку и двинулась через поле к теплицам, где росли австралийские цветы-эндемики. Тихо гудели пчелы, время от времени вскрикивала сорока.

Воздух в теплице был густым и влажным. Задышалось легче. Джун направилась в самую глубину, где цвела железновия, и достала ножницы из кармана передника.

Торнфилд всегда был местом, где цветы и женщины чувствовали себя свободно. Каждой попавшей сюда женщине давался шанс освободиться от всего, что прежде обременяло ее, и расцвести полным цветом. После отъезда Клема Джун направила все силы на обустройство Торнфилда, стремясь сделать его самым живописным уголком и безмятежным пристанищем для его обитательниц. Только так она могла оправдать свое решение не завещать неуравновешенному сыну свои цветы, которые для женщин ее рода всегда были средством к существованию.

Твиг была первой цветочницей, появившейся в Торнфилде. Государство отняло у нее детей; в начале их знакомства это была не женщина, а пустая оболочка. «Каждому нужно место, которое он считал бы домом, и люди, которых он считал бы семьей», – сказала ей Джун в первый вечер их знакомства. С тех пор Твиг никогда не покидала Джун, хотя жизнь подбросила им немало испытаний. Вот и накануне она напомнила ей, что странная немая девочка, спавшая в колокольне, заслуживала такого же отношения, как и остальные женщины, трудившиеся в цветочных полях. Даже если эта девочка была дочерью Клема.

Джун понимала, что Твиг права. Но ее сковывал страх. В ее жизни были тайны, о которых она не могла рассказать. Секреты, которые лучше было не будоражить – пусть лежат себе зарытыми в земле и гниют. При одной лишь мысли, что ей придется заговорить с Элис об отце, у Джун во рту пересыхало, слова грозились обратиться в пыль, не успев слететь с языка.

Джун было незнакомо это чувство неуверенности, которое она испытывала рядом с Элис: с ней она словно ходила по тонкому льду и ощущала себя уязвимой, чувствовала, что может испортить данный девочке второй шанс. Джун привыкла руководить. Она сажала семена, и те всегда расцветали в срок. Ее жизнь управлялась циклами сева, роста и сбора урожая, она могла рассчитывать на этот ритм и порядок. Теперь же, когда жизнь замедлилась и она подумывала о том, чтобы уйти на покой, откуда ни возьмись появилась эта девочка, ребенок, и вызвала в ее душе глубокое смятение. Но стоило Джун увидеть внучку, лежавшую на больничной койке как чахнущий цветок, как она прижала руку к заболевшему сердцу и поняла, что ей еще есть что терять.

Снаружи солнце набирало силу. Джун бродила меж рядов австралийских цветов, срезая распустившиеся бутоны. Она не знала, когда и как начать разговор с девочкой, но было кое-что не хуже разговора. Она умела общаться с помощью цветов и научить ребенка их языку.

Элис проснулась и закашлялась. В ушах шумел противный визг и шипение пламени. Она утерла холодный пот со лба и попыталась сесть. Во сне она намочила трусики; ноги запутались во влажных простынях, оплетавших ее, как живые змеи. Отбрыкнув их со всей силы, она высвободила ноги и села на краю кровати. Жар лихорадочных снов начал отступать. Кожа остыла. Рядом залаял Тоби. Элис встряхнула головой. Не Тоби. Тоби здесь нет. И мама не придет ее забрать. Ее голос больше не расскажет сказку. Папа не вышел из огня преобразившимся. Он никогда не станет другим, навсегда останется таким, каким был. Она никогда не увидит малыша. И не вернется домой.

Элис не стала вытирать слезы: пусть текут, решила она. Казалось, душа почернела и обуглилась, как морская трава в ее снах.

Постепенно она поняла, что в комнате не одна. Повернулась и увидела Гарри; тот послушно сидел у изножья кровати и ласково на нее смотрел. Казалось, он улыбался. Он подошел к ней, и Элис подумала, что он скорее похож на маленькую лошадку, чем на собаку. Как его назвала Джун? Буль-что-то-там? Гарри положил голову ей на колени. Его брови нетерпеливо подергивались. Элис не сразу решилась, но поняла, что совсем не боится, подняла руку и погладила его по голове. Пес вздохнул. Она почесала его за ухом, и он заворчал от удовольствия. Он долго с ней сидел, медленно водя хвостом по полу.

Вчерашний приезд казался далеким, будто она стояла в одном конце длинного темного тоннеля, а вчерашний день находился с противоположной стороны. Отдельные моменты вспыхивали перед глазами. Звон браслетов Джун. Ее кожа в желтой дорожной пыли.

Гарри встал и отрывисто гавкнул. Элис сидела, понурив голову и ссутулив плечи. Гарри гавкнул снова. Она свирепо взглянула на него. Он снова загавкал, на этот раз громче. Элис по-прежнему плакала, но постепенно слезы сами собой стихли. Гарри махал хвостом. Хотя он прекрасно слышал, Элис все равно вытянула большой палец вверх и поводила им из стороны в сторону. Пес склонил набок голову, внимательно глядя на нее. Подошел и облизал ее запястье. Элис его погладила, а он сладко зевнул. Девочка неохотно огляделась по сторонам.

Она находилась в комнате шестиугольной формы. Две стены целиком занимали длинные белые полки, плотно заставленные книгами. Три других стены были застеклены от пола до потолка и занавешены тонкими шторами. У одного окна стоял деревянный стол, украшенный тонкой резьбой, а рядом стоял такой же стул, выдвинутый словно в знак приглашения. Элис обернулась и посмотрела на оставшуюся стену, находившуюся у нее за спиной. Кровать была встроена в стену и опускалась на кронштейнах, как страница гигантской книги. Кто-то очень старался обустроить эту комнату. Неужто Джун сделала это для нее? Джун, бабушка, о существовании которой Элис никогда не подозревала?

Она поставила ноги на пол, оттолкнулась от кровати и встала. Гарри завертелся на месте, задышал, высунув язык, готовый идти. У Элис сильно закружилась голова; она споткнулась. Закрыла глаза, чтобы унять головокружение. Гарри встал рядом и дал на себя опереться. Когда голова перестала кружиться, Элис подошла к столу и села на стул, сделанный словно специально для нее. Она провела рукой по столешнице. Дерево было гладким и сливочно-белым, а по краю шла резьба из солнц и лун, окруженных порхающими бабочками и цветами в форме звезд. Она провела по резьбе кончиками пальцев. Стол показался ей знакомым, но почему? Еще один вопрос, ответ на который был ей неведом. На столе стояла чернильница и баночка с ручками, цветными карандашами, восковыми мелками, тюбиками с краской и кисточками. Рядом аккуратной стопкой были сложены блокноты. Элис перебрала карандаши – всех вообразимых оттенков. В другой баночке стояла перьевая ручка. Она открутила крышечку и провела по тыльной стороне ладони тонкую черную линию, любуясь видом мокрых глянцевых чернил. Пролистала блокноты – чистые, белая бумага манила что-нибудь написать.

– Тут раньше была колокольня.

Элис подскочила.

– Прости. Не хотела тебя напугать.

Гарри тявкнул при виде Джун, неловко застывшей на пороге с тарелкой тостов, политых медом, и стаканом молока. По комнате разлилась сливочная сладость. Элис ничего не ела со вчерашнего дня: они останавливались на заправке, и там она перекусила черствым сэндвичем с веджемайтом. Джун зашла в комнату и поставила на стол тарелку и стакан. Ее руки дрожали. Волосы украшал желтый лепесток.

– Давным-давно Торнфилд был молочной фермой, и эта комната считалась одной из самых важных в доме. Здесь висел колокол и оповещал всех обитателей поместья о начале и окончании дня и времени трапезы. Его давно сняли, но, бывает, ветер подует, и я будто его слышу. – Джун засуетилась и подвинула тарелку ближе к Элис. – Мне всегда казалось, что в этой комнате как внутри музыкальной шкатулки.

Джун огляделась, принюхалась. Подошла к окнам и раздвинула шторы.

– Окна открываются вот так, – сказала она и указала на задвижку, при помощи которой открывалась верхняя треть окон.

У Элис загорелись щеки. Джун подошла к ее кровати, а Элис отвернулась и на нее не смотрела. Краем глаза она увидела, как Джун сняла с кровати белье, скомкала и без лишних слов направилась к двери.

– Я буду внизу, когда закончишь завтракать. Тебе неплохо бы принять душ. Я принесу чистую одежду. И белье. – Она кивнула. Взгляд был далеким и отстраненным.

Элис выдохнула. Значит, ничего страшного, что она намочила постель.

Когда шаги Джун затихли, Элис накинулась на тарелку с завтраком. Закрыла глаза, пожевала, наслаждаясь сладким сливочным вкусом. Приоткрыла один глаз. Гарри сидел и сверлил ее взглядом. Подумав секунду, она оторвала кусочек тоста – хороший кусок, толсто намазанный маслом, – и протянула ему. Мирное подношение. Гарри аккуратно взял тост у нее из пальцев и зачавкал. Вместе они доели все, что было на тарелке; Элис запивала молоком.

Тут Элис уловила сладкий запах. Осторожно подошла к окну, которое открыла Джун, и прислонилась к стеклу. Из первого окна была видна пыльная дорожка, ведущая от крыльца к эвкалиптовой аллее. Элис подбежала ко второму окну. Оно выходило на большой деревянный сарай с ржавой крышей из рифленого железа; одну стену сарая густо увивала лоза. От сарая к дому вела тропинка. Элис бросилась к третьему окну, и ее сердце учащенно забилось. За домом и сараем, насколько хватало глаз, тянулись поля, поросшие рядами разноцветных кустов и цветов.

Ее окружало море цветов.

Элис открыла задвижки на всех окнах. В комнату ворвался благоуханный воздух, пахнущий резче моря и крепче горящего сахарного тростника. Она попыталась определить запахи. Вскопанный дерн. Бензин. Листья эвкалипта. Влажный навоз. И запах роз, который невозможно было спутать ни с чем. Но следующий миг запомнился ей навсегда. Момент, когда она впервые увидела цветочниц.

Их можно было бы принять за мужчин: на них были рабочие рубахи из плотного хлопка, брюки и крепкие рабочие ботинки наподобие тех, что носил отец Элис. На головах широкополые шляпы, а руки в перчатках. Выходя из сарая, они расходились по двум ведущим в разные стороны тропинкам и рассредотачивались по цветочному полю, неся ведра, ножницы, мешки с удобрениями, грабли, лопаты и лейки. Кто-то срезал цветы, ставил их в ведра и относил обратно в сарай, а затем выходил оттуда с пустыми ведрами, чтобы наполнить их снова. Кто-то толкал тележки со свежей землей между рядами цветов и время от времени останавливался, насыпая землю на клумбы. Другие поливали участки поля, осматривали листья и стебли. Иногда кто-то смеялся, и смех разносился в воздухе, как звон маленького колокольчика. Элис посчитала их на пальцах. Их было двенадцать. Потом она услышала пение.

Сбоку у теплиц сидела женщина и перебирала ящик с луковицами и пакетиками семян. Она потянулась, сняла шляпу и почесала голову; длинные пастельно-голубые волосы рассыпались по ее плечам, и Элис ахнула от изумления. Женщина собрала волосы в узел, убрала под шляпу и продолжила петь.