Потерянные цветы Элис Харт

– Элис, смотри! – окликнул ее отец. Стайка дельфинов вынырнула из воды совсем рядом и, описав дугу, нырнула в глубину. Элис восторженно вскрикнула, вспомнив книгу про селки. – Встань, будет лучше видно, – сказал он.

Держа его за ноги, Элис, пошатываясь, встала и завороженно посмотрела на прекрасных дельфинов. Те скользили в воде, безмятежные и свободные. Она осторожно отпустила отцовские ноги и попыталась балансировать сама. Расставив руки широко, покружила талией и покачала кистями, как плавниками, подражая дельфинам. Отец радостно заулюлюкал. Он был счастлив, счастлив по-настоящему, и у Элис закружилась голова.

Они вылетели за пределы залива в пролив. Туристический катер разворачивался назад к городской гавани. Щелкнула вспышка: туристы их фотографировали. Отец им помахал.

– Станцуй-ка хулу [5] еще раз, – сказал отец. – Они смотрят, Элис. Станцуй. Давай.

Элис не знала, что такое хула, – наверное, отец имел в виду ее дельфиний танец. Его настойчивость ее удивила. Элис взглянула на катер и снова перевела взгляд на отца. Секундное колебание было ошибкой: по его лицу промелькнула тень. Элис подползла к носу доски и, пытаясь наверстать потерянное время, поднялась на дрожащих ногах, покружила талией и покачала кистями. Но было слишком поздно. Катер повернул в другую сторону, как и вспышки, отражавшиеся от волн. Элис с надеждой улыбнулась. Ее колени дрожали. Она украдкой взглянула на отца. Тот стиснул зубы.

Когда он развернул парус и они поплыли в противоположную сторону, Элис чуть не потеряла равновесие. Грубое беспощадное солнце жалило кожу. Она села на корточки и вцепилась в бока доски. Ветер принес голос матери: та по-прежнему кричала им с берега. Они пересекли пролив и вошли обратно в залив. Волны здесь были крутыми и темно-зелеными. Отец молчал. Она тихонько подвинулась к нему, устроилась у его ног, схватилась за икры и почувствовала, как дернулась мышца у него под кожей. Она посмотрела на него, но его лицо ничего не выражало. Элис сглотнула слезы. Она все испортила. Она крепче вцепилась в его ноги.

– Папа, прости, – тихо пробормотала она.

Толчок в спину был резким и сильным. Она упала в холодное море и успела закричать перед тем, как ее захлестнула волна. Отплевываясь, она вынырнула, завопила, закашлялась, пытаясь выхаркать соленую воду, ошпарившую легкие. Изо всех сил работая ногами, она вытянула руки так, как учила мать, объясняя, как себя вести, если ее подхватит волна. Отец был недалеко: он плыл на доске и пристально смотрел на нее, его лицо было белым, как барашки на волнах. Элис била ногами, чтобы удержаться на воде. Одним быстрым движением отец развернул парус. «Он возвращается», – подумала Элис и с облегчением заскулила. Но ветер надул его парус, и отец унесся прочь. Не веря своим глазам, Элис перестала работать ногами и начала тонуть. Когда вода залилась в нос, она принялась грести руками и бить ногами, сражаясь с волнами и выплывая на поверхность.

Течение влекло ее за собой, и тут Элис увидела мать над гребнем волны. Та бросилась в океан и быстро плыла навстречу дочери. При виде Агнес Элис ощутила прилив сил. Она забила ногами и стала грести что было мочи, пока не почувствовала легкую перемену температуры воды и не поняла, что приближается к мелководью. Мать подплыла к ней, поднимая фонтаны брызг, и ухватилась за нее, как за спасательный круг. Когда они доплыли до места, где обе стояли и чувствовали под ногами твердый песок, Элис вырвало желчью, она словно каркала, давясь. Руки и ноги внезапно ослабели. Элис начала задыхаться. Глаза матери были тусклыми, как отполированные морем стекляшки. Она отнесла Элис на берег и завернула в платье, которое скинула, прежде чем прыгнуть в воду. Укачивала ее и качалась сама, пока Элис не перестала плакать. Тоби охрип от лая и скулил, облизывая ее лицо. Элис погладила его безвольно повисшей рукой. Потом задрожала, и мать подхватила ее и отнесла домой. За все время она не произнесла ни слова.

Когда они уходили, Элис оглянулась на берег, истоптанный следами матери, в панике бегавшей по пляжу. Вдали ярким пятнышком скользил отцовский парус.

О случившемся в тот день никто не говорил. А в последующие дни, возвращаясь с тростниковых полей, Клем старался не появляться дома. Вместо этого он запирался в сарае, как делал всегда, когда требовалось унять чувство вины. За столом вел себя отстраненно и с вежливой холодностью. Находясь рядом с Клемом, Элис чувствовала себя как в чистом поле перед грозой – приходилось все время смотреть на небо. Несколько недель она ходила со вспотевшими ладонями и ждала, когда им с Тоби снова придется бежать в края из маминых историй, где земля была присыпана снегом, как белым сахаром, а на воде стояли сверкающие старинные города. Но недели превратились в месяцы, летняя жара смягчилась, сменившись осенним теплом, а вспышек больше не было. Отцовские приливы и отливы устаканились. Он смастерил ей стол. И Элис решила, что его вспышки остались на глубине в тот день, когда она видела, как океан окрасился в темно-зеленый.

Одним ясным утром за завтраком отец Элис заявил, что в грядущие выходные должен поехать на юг, в большой город, и купить новый трактор. Поэтому он пропустит девятый день рождения Элис. Ничего не поделаешь. Мать Элис кивнула и встала убрать со стола. Элис сидела и болтала ногами, спрятавшись за завесой из волос, и прикидывала, что ей сулит эта новость. Значит, они с мамой и Тоби останутся одни на все выходные. Совсем одни. В покое. Лучшего подарка на день рождения она и представить не могла.

Утром, когда он уезжал, они вместе помахали ему на прощание. Даже Тоби сидел тихо, пока клубы пыли, тянувшиеся за грузовиком, постепенно не растворились. Мать Элис смотрела на пустую дорогу.

– Ну что, – сказала она и взяла Элис за руку, – выходные в твоем распоряжении, зайчонок. Чем хочешь заняться?

– Всем! – улыбнулась Элис.

Начали с музыки. Мать притащила старые пластинки, Элис закрыла глаза, стала слушать и раскачиваться в такт.

– Если можно было бы выбрать что угодно, что бы ты хотела съесть на обед? – спросила мама.

Элис подтащила стул к кухонному столу, чтобы стать с мамой одного роста, и помогла испечь овсяное печенье, хрустящее снаружи и вязкое от патоки внутри, как она любила. Элис съела почти половину сырого теста, зачерпывая его деревянной ложкой. Досталось и Тоби.

Пока пеклось печенье, Элис села у ног матери, а Агнес принялась расчесывать ей волосы. Мать ритмично проводила щеткой по волосам со звуком, напоминавшим хлопанье крыльев. Досчитав до ста, она наклонилась вперед и прошептала Элис на ухо вопрос. Элис восторженно закивала. Мать вышла из комнаты и через несколько секунд вернулась. Велела Элис закрыть глаза. Элис улыбнулась, почувствовала, как мама плетет косу. Закончив плести, она повела ее по дому.

– Так, зайчонок. Можешь открывать глаза. – В голосе мамы зазвучала улыбка.

Элис выждала еще немного, и наконец ожидание стало невыносимым. Она открыла глаза и ахнула, увидев свое отражение в зеркале. Ее голову оплетала корона из огненно-оранжевых гибискусов. Она себя не узнавала.

– С днем рождения, зайчонок, – дрожащим голосом проговорила мама. Элис взяла ее за руку. Они стояли перед зеркалом, и тут по крыше часто и громко забарабанили крупные дождевые капли. Мать встала и подошла к окну.

– В чем дело, мама?

Агнес всхлипнула и вытерла глаза.

– Идем со мной, зайка, – сказала она, – хочу тебе кое-что показать.

Они подождали на пороге, пока пройдут грозовые тучи. Небо было фиолетовым, а свет – серебристым. Вслед за матерью Элис вышла в сад, блестевший после дождя. Они подошли к кусту, который мать недавно посадила. Когда Элис в последний раз его видела, там были лишь ярко-зеленые листья. Но теперь, после дождя, куст расцвел и покрылся ароматными белыми цветами. Она в изумлении на них смотрела.

– Решила, они тебе понравятся, – сказала мама.

– Это волшебство? – Элис протянула руку и коснулась лепестка.

– Самое что ни на есть настоящее, – кивнула мама. – Цветочное волшебство.

Элис наклонилась как можно ближе к цветку.

– Что это за цветы, мама?

– Штормовые лилии. Такие цвели в ночь твоего рождения. Они расцветают после сильного дождя.

Элис наклонилась и поближе рассмотрела соцветие. Лепестки раскрылись, вся сердцевина цветка была как на ладони.

– И без дождя они не могут? – спросила Элис и выпрямилась. Мама задумалась и кивнула.

– В ночь твоего рождения, когда я была в грузовике твоего отца, вдоль дороги росли дикие лилии. Я помню, как после дождя они распускались на глазах. – Она отвернулась, но Элис успела заметить в ее глазах слезы.

– Элис, – пробормотала мать, – я не просто так посадила здесь штормовые лилии.

Элис кивнула.

– Эти цветы – символ надежды. Всего хорошего, что следует за испытаниями. – Мать положила руку на живот.

Элис кивнула: она по-прежнему не понимала, к чему клонила мать.

– Заинька, у меня будет еще один ребенок. У тебя появится брат или сестра, ты сможешь играть с новым малышом и заботиться о нем. – Мама сорвала лилию и воткнула в самый низ ее косички. Элис опустила голову и заглянула в дрожащую сердцевину цветка, открытую и уязвимую. – Ты же рада? – спросила мать. В ее глазах отражались штормовые лилии. – Элис?

Она зарылась лицом в мамину шею и зажмурилась, вдыхая запах ее кожи и стараясь не заплакать. Зная, что в мире есть волшебство, благодаря которому после дождя расцветают цветы и появляются новые малыши, Элис испытывала настоящий ужас, ведь все это были драгоценные вещи, которым отец мог навредить.

Ночью разыгралась непогода и налетел новый шторм. Утром Элис и Тоби проснулись от звуков проливного дождя, заливавшего окна и барабанившего по двери. Элис зевнула, встала и пошла бродить по дому и мечтать о блинчиках. Она пыталась не считать часы, оставшиеся до отцовского возвращения – он должен был вернуться сегодня. На кухне было темно. Элис растерянно нащупала выключатель. Нажала. Кухня встретила ее холодом и пустотой. Она бросилась в родительскую спальню и подождала, пока глаза привыкнут к темноте. Поняв, что матери в комнате нет, выбежала на улицу и стала ее звать. Она промокла в считаные секунды. Тоби лаял. Сквозь пелену дождя Элис заметила мелькнувшее в кустах лебеды мамино хлопчатобумажное платье: она направлялась к морю.

Когда Элис добежала до океана, мать уже сбросила платье и оставила его на песке. Хотя дождь не ослабевал и было плохо видно, Элис заметила мать среди волн. Та заплыла так далеко, что виднелась бледным пятнышком в воде: то окуналась, то выныривала, и резво загребала руками, словно участвовала в заплыве. Прошло много времени, и она выплыла на мелководье и стала громко что-то кричать волнам, а те вынесли ее на берег.

Элис накинула на плечи мамино платье, как шкуру, и принялась выкрикивать ее имя, пока ее голос не ослабел. Но Агнес, кажется, ее не слышала. Она поднялась с песка голая, измученная, запыхавшаяся. Увидев ее наготу, Элис замолчала. Дождь проливался на них сплошной стеной. Тоби выл и тревожно бегал по берегу. Элис не могла отвести взгляд от тела матери. Ее поразил вид ее беременного живота: она не думала, что он такой большой. Вокруг живота расцветали синяки, они покрывали ее тело, как морские лишайники, которыми поросли прибрежные скалы; спускались от ключиц к рукам и ребрам, бедрам и внутренней части ног. А Элис все это время считала, что шторм утих. Как же она ошибалась!

– Мама, – заплакала Элис и попыталась утереть слезы и дождь. Но это было бесполезно. Зубы стучали от страха и нахлынувших эмоций. – Я испугалась, что ты не вернешься.

Мать Элис словно ее не видела. Ее глаза расширились и потемнели, их окружали пучки слипшихся ресниц. Она долго смотрела перед собой невидящим взглядом и наконец моргнула и заговорила:

– Я знаю, что ты испугалась. Прости. – Она аккуратно взяла свое платье с плеч Элис и натянула его на мокрое тело. – Пойдем, зай, – сказала она. – Нам надо домой. – Агнес взяла ее за руку, и вместе они пошли по песку под дождем. Элис сильно дрожала, но дала себе обещание не выпускать руку.

Через несколько недель, накануне того дня, когда она прочитала про феникса, Элис с матерью работали в саду и высаживали горошек и тыкву. На горизонте заклубился черный дым.

– Не волнуйся, зайчонок, – сказала мама, взрыхляя землю для овощной грядки. – Это фермеры жгут поля. Они делают это нарочно.

– Нарочно?

– По всему миру крестьяне жгут поля перед новым севом, – объяснила мама. Элис сидела на корточках и пропалывала взрыхленную землю. Услышав, что сказала мать, она не поверила своим ушам. – Это правда, – кивнула мать и оперлась о грабли. – Сжигают старые растения и деревья, чтобы освободить место для новых. Контролируемые пожары снижают риск лесных.

Элис обхватила руками колени.

– Значит, маленький пожар может предотвратить большой? – спросила она и вспомнила библиотечную книжку, лежавшую у нее на столе, где лягушки превращались в принцесс, девочки в птиц, а львы в барашков. – Это колдовство, что ли?

Мама высаживала рассаду рядками во взрыхленную землю.

– Пожалуй, да, своего рода колдовство – превращение одного в другое. Есть же цветы и семена, которые без пожара не расцветут и не прорастут: орхидеи и казуарины, например. – Она отряхнула руки и смахнула со лба прядь волос. – Ты моя умница, – сказала она и улыбнулась в кои-то веки не только губами, но и глазами. А через миг вернулась к рассаде.

Элис тоже взялась за работу, но краем глаза продолжала наблюдать за матерью в контровом свете послеобеденного солнца: та взращивала новую жизнь из ничего. Когда мама огляделась и взгляд ее упал на сарай, ее лицо помрачнело, и в тот момент Элис со всей ясностью поняла: она должна найти нужное заклинание и в подходящий момент устроить пожар, чтобы ее отец превратился и стал другим человеком.

4. Василек

Значение: горюю без тебя

Brunonia australis | Все штаты и регионы

Этот многолетник произрастает в лесистой местности, редкостойных лесах и на песчаных равнинах. Соцветия средне-голубого и ярко-голубого цвета обычно расцветают весной и представляют собой полушария на высоком стебле. В садах приживается плохо и может погибнуть через несколько лет.

«Элис, ты меня слышишь? Я тут».

Голос. Тихий.

Она то пробуждалась, то снова теряла сознание, выныривая лишь на миг и цепляясь за звуки и запахи. Резкий запах антисептика и хлорки. Слепящий белый цвет стен. Сладкий аромат роз. Шершавые накрахмаленные простыни. Ритмичный писк сбоку у кровати. Скрип резиновых подошв по резиновому полу. Голос. Тихий.

«Ты не одна, Элис. Я тут. Я расскажу тебе сказку».

Язык набух, так ей хотелось ответить. Она собрала все силы, чтобы что-то сказать и остаться рядом с ароматом роз, но мутные глубины утянули ее, а руки и ноги отяжелели, увязая в трясине памяти.

Жидкий янтарный свет возник из небытия, окутавшего Элис со всех сторон. Миллиметр за миллиметром она приближалась к свету. Почувствовала твердь под ногами, словно ступив на песчаное дно мелководья после глубины. Тут она поняла, что находится на пляже около своего дома, но случилось что-то плохое. Дюны, поросшие серебристо-зеленой морской травой, обуглились и дымились. Песок чернел, как сажа, а океан исчез: такого отлива Элис еще не помнила. Она отшвыривала почерневшие панцири мертвых крабов и треснувшие раковины, прежде розовые, а теперь обугленные. Тлеющие искры парили в воздухе, как маленькие звездочки; хлопья соленого пепла оседали на ресницах. Вдали мерцал прилив, как тлеющие угли, переливались под темным небом оранжевые волны. Воздух напитался жарой и зловонием.

«Я тут, Элис».

Слезы обожгли щеки.

«Элис, я расскажу тебе сказку».

Элис оглядела почерневший берег. Во рту застыл едкий привкус. Кожу обожгло еще до того, как Элис обернулась к морю.

Тлевшие далеко на горизонте угли вспыхнули. Накатили пламенные волны, разбились о берег и выросли снова – стадо быков с горящими глазами. Было больно дышать. По черному песку ей навстречу несся грохочущий горящий океан.

Жар от высоких волн опалил лицо. Все вокруг пропиталось запахом роз.

Волны накатывали, обрастали гребешками и набирали силу, подбираясь к ней все ближе. Она пыталась отползти, падала, отталкивалась руками и ногами, стараясь забраться выше на дюны, но проваливалась в мягкий песок. Поняв, что попала в ловушку, она обернулась и беспомощно взглянула на несущийся навстречу океан огня – сплошную стену клокочущего пламени. Хотелось кричать, но, когда она сделала глубокий вдох и раскрыла рот, из глотки вырвался лишь безмолвный вихрь маленьких белых цветов.

Она плыла на кораллово-золотых волнах. Ей казалось, что море охвачено пламенем, но, присмотревшись, она увидела, что в этом море не было воды: оно целиком состояло из огненного света. Море бурлило и постоянно менялось, вспыхивая то небесно-голубым, то фиолетовым, то оранжевым. Она провела рукой по переливающимся волнам, и ее тело ушло на глубину.

В комнате было темно. Кто-то туго натянул поверх ее тела шершавые простыни. Воздух пах так резко, что нос защипало и заслезились глаза. Она попыталась перевернуться на бок, но сил не хватило; полосы света превратились в плотных пылающих змей. Они обвились вокруг нее и вспыхивали ярче, сжимая тиски. Элис сильно закашлялась и принялась хватать воздух ртом, ее легкие сжались. От страха она потеряла голос.

«Элис, ты меня слышишь? Я тут».

Она наблюдала за собой со стороны. Огненные змеи пожирали ее тело.

«Слушай мой голос».

Салли дочитала вслух последнюю страницу и закрыла лежавшую на коленях книгу. Откинулась на спинку стула, стоявшего у больничной койки Элис. Смотреть на ее бледную, покрытую синяками кожу было почти невыносимо. Как же она изменилась всего за два года с того знойного летнего дня, когда пришла в библиотеку в ночнушке, грязная, неухоженная и чудна́я, как существо из сна. Теперь она безжизненно лежала на койке, длинные волосы разметались по подушке и свисали с боков кровати. Она напоминала героиню сказок из книги, которую Салли держала в руках.

– Элис, ты меня слышишь? – снова спросила она. – Элис, я здесь. Слушай мой голос. – Она вгляделась в ее лицо, долго смотрела на руки, лежавшие поверх больничных простыней, пытаясь уловить малейшее движение. Но девочка совсем не шевелилась, не считая мерно поднимавшейся и опускавшейся груди, которой помогали жужжавшие и пищавшие рядом аппараты. Ее челюсть отвисла, вся правая половина лица превратилась в сплошной синяк. Кислородная трубка оттягивала рот, и тот округлился в виде буквы О.

Салли вытерла слезу. В голове, как змея, пожирающая свой хвост, кружилась мысль: не надо было выпускать Элис из виду в тот день, когда девочка пришла в библиотеку одна. Но существовала и другая правда, более жестокая, которую Салли не хотела признавать, зарыла глубоко: надо было тогда уже усадить Элис в машину и отвезти к себе домой, приготовить ей горячий обед, наполнить ванну и сделать так, чтобы Клем Харт не смог до нее дотянуться.

Вздохнув, Салли вскочила со стула и принялась мерить шагами палату у изножья больничной койки.

Не надо было слушать Джона, твердившего, что юридически Салли не имела права удерживать девочку. Не надо было успокаиваться той версией, которую рассказал ей Джон: после того как Салли позвонила в участок из библиотеки, к Хартам направили патрульную машину. Агнес впустила двух полицейских в дом, предложила им чай с булочками. Пока офицеры были там, вернулся Клем. «Элис – всего лишь непослушный ребенок, – сказал он. – Ничего страшного». Ради Джона Салли попыталась выбросить из головы тот случай. Но встреча с Элис странно на нее подействовала – она потеряла контроль над своими мыслями и с тех пор могла думать только о девочке. Примерно через месяц после того, как Элис побывала в библиотеке, Клем как ни в чем не бывало явился, принес книгу про селки и склеенную скотчем библиотечную карточку. Он вел себя как хозяин. Салли спряталась за стопкой книг, и навстречу Клему вышла ее коллега. Когда он ушел, Салли затрясло, дрожь никак не унималась, и ей пришлось уйти домой, сказавшись больной. Она набрала ванну. Выпила полбутылки скотча. Но ее все равно трясло. Он всегда так на нее влиял. Он был ее страшной тайной.

Теперь, годы спустя, в городе только и разговоров было что о Клеме Харте. Обаятельный фермер, державший красивую жену и чудаковатую дочку взаперти, как в мрачной сказке. «Какая трагедия!» – восклицали одни. «Такая молодая», – говорили другие и отводили глаза.

Ритмично попискивал сердечный монитор. Салли остановилась. Венки на закрытых веках Элис голубели как паутинка фиолетовых ручейков. Салли обхватила себя руками. После смерти Джиллиан к ней в библиотеку приходили дети, десятки детей, но ни одна из этих встреч не вызвала у нее такого смятения, как встреча с Элис Харт. Это не было совпадением, разумеется. Она была дочерью Клема Харта. С того вечера, когда Джон пришел домой и рассказал Салли про пожар, она каждый день ходила в больницу и читала Элис вслух, а полицейские и сотрудники соцслужб толпились за дверью, решая судьбу девочки. Салли старалась говорить тихим, но отчетливым и уверенным голосом, надеясь, что Элис ее услышит, в каких бы сферах сознания та ни витала.

Открылась раздвижная дверь.

– Привет, Сэл. Как наш маленький боец сегодня?

– Хорошо, Бруки. Правда хорошо.

Брук просмотрела карточку Элис, проверила ее капельницу, улыбнулась и измерила девочке температуру.

– Тут пахнет розами. Ты, наверное, единственная, кого я знаю, кто всю жизнь пользуется одними духами.

Салли улыбнулась. Они с Брук дружили сто лет, в ее присутствии ей было уютно и тепло. Но назойливый писк аппаратов не давал расслабиться. Слушать его было невыносимо, и Салли заговорила.

– Кажется, ей сегодня лучше. Правда. Ей нравятся сказки. – Салли показала книгу, которую читала вслух Элис. Ее рука дрожала. – Да и кому они не нравятся.

– Верно. Особенно со счастливым концом, – улыбнулась Брук.

Улыбка Салли померкла. Ей ли не знать, что за каждым счастливым концом всегда прячется куча оговорок.

Брук внимательно на нее смотрела.

– Я знаю, как тебе трудно, Сал, – тихо проговорила она. – Знаю.

Салли вытерла нос рукавом.

– Я ничему не научилась за эти годы, ничему, – сказала она. – Я могла бы ее спасти! Могла бы сделать хоть что-то. А теперь… только взгляни на нее. – Ее подбородок неуправляемо задрожал. – Какая же я дура.

– Нет. – Брук покачала головой. – Не смей так говорить. Я этого не потерплю, слышишь? Будь я на месте Агнес Харт, упокой Господь ее бедную душу, я бы благодарила Бога за то, что ты приходишь сюда каждый день, сидишь с Элис и читаешь ей сказки лишь потому, что у тебя большое сердце, полное любви.

При упоминании Агнес у Салли внутри все перевернулось. За годы она видела ее несколько раз. Дважды, когда та сидела на пассажирском сиденье Клемова грузовика, проезжавшего по городу. Один раз в очереди на почте. Она была похожа на пушинку. Такая блеклая и невесомая – казалось, она вот-вот исчезнет, прямо на глазах. У Салли чуть сердце не разорвалось, когда она стояла за ней в очереди и глядела на ее хрупкие плечики. И хотя у Салли были на то свои причины, находиться в больнице, сидеть у кровати Элис и читать ей сказки – меньшее, что она могла сделать для Агнес.

– Она меня даже не слышит. – Салли безвольно опустилась на стул. Голова разболелась.

– Глупости, – фыркнула Брук. – Знаю, ты в это не веришь, но, если тебе так нравится, продолжай себя жалеть. – Она ласково толкнула Салли в бок. – Каждый день, что ты проводишь здесь, не проходит даром для Элис. Ты это знаешь. Температура спала, легкие очистились. За отеком мозга мы наблюдаем, но прогнозы хорошие. Такими темпами мы выпишем ее к концу недели.

Салли нахмурилась. Неверно истолковав причину ее слез, Брук наклонилась и крепко ее обняла.

– И бабушка нашлась, это же здорово. – Брук сжала подругу в объятиях и выпрямилась.

– Бабушка? – Ноги Салли окаменели.

– Соцслужбы нашли ее бабушку.

– Что? – еле слышно прошептала она.

– Та живет на ферме в каком-то богом забытом захолустье, кажется, в центральной части страны. Выращивает цветы. Фермерство, видно, у них в крови.

Салли кивала, как болванчик, и не могла остановиться.

– А я думала, это Джон ей звонил и все устроил – он разве тебе ничего не рассказывал?

Салли вскочила и торопливо собрала вещи. Брук осторожно шагнула ей навстречу, протянула руку. Салли попятилась к двери, качая головой.

– Ох, Салли. – Брук внезапно все поняла.

Салли открыла дверь и бросилась бежать по коридору прочь из больницы, отнявшей у нее уже двух детей, которых она любила больше всего на свете.

Элис парила, убаюканная безмятежным вакуумом. Тут не было ни океана, ни огня, ни змей, ни голоса. От предвкушения пощипывало кожу. Где-то рядом зашумел ветер; захлопали крылья. Хлоп, хлоп, и птица взлетела. Выше, выше, прочь.