
Полная версия
Потерянные цветы Элис Харт
Постепенно беспокойные морщины на мамином лице разгладились. Хмурый лоб расслабился. Она перестала теребить руки и суетиться. Глаза прояснились и заблестели. Элис ее не узнавала. Мать стала спокойной. Безмятежной. И это зрелище внушило Элис надежду, которую так же трудно было удержать в руках, как зеленую ряску, появлявшуюся на дне приливных бассейнов.
Чем больше времени она проводила с матерью в саду, тем яснее осознавала, что благодаря растениям наполняются жизнью самые сокровенные уголки маминой души. Об этом говорил изгиб запястья, когда мать осматривала новый бутон, лучи, искрившиеся в ее глазах, когда она приподнимала подбородок, и тонкие кольца грязи, остававшейся на пальцах, когда она выманивала из земли новые папоротниковые ростки. Это становилось особенно очевидным, когда она говорила с цветами. Ее взгляд затуманивался, и, срезая бутоны со стеблей и рассовывая их по карманам, она бормотала на тайном языке – то словечко, то целую фразу.
«Грустное воспоминание», – говорила она, отделяя вьюнок от цветущей лозы. «Любовь, обретенная снова» – цитрусовый аромат лимонного мирта разливался в воздухе, когда она срывала с ветки цветок. «Память о приятном» – и она убирала в карман кенгуровую лапку с алыми растопыренными пальчиками-лепестками.
А у Элис язык чесался от незаданных вопросов. Почему мамины слова лились рекой, лишь когда та рассказывала о далеких краях и других мирах? Как же их мир, тот, что перед ними? Куда она пропадала, когда ее глаза подергивались поволокой? Почему не могла взять Элис с собой?
К семи годам Элис буквально распирало от вопросов, на которые не было ответа. Они толкались в ее груди. Почему мать разговаривала с австралийскими цветами на тайном языке? Почему в ее отце сосуществовали два разных человека? Что за проклятие Элис разрушила при рождении своим криком? Хотя вопросы рождались в голове, слова, похоже, застревали в горле, и оно болело, будто она проглотила сухой стручок. В саду, когда солнце светило ласково, ей казалось, что вот она, возможность спросить и все узнать, но Элис молчала и в тишине наблюдала за матерью, а та складывала цветы в карманы.
Если Агнес и замечала молчаливость дочери, то никогда не пыталась ее разговорить. Время в саду считалось временем тишины. «Как в библиотеке», – рассудила однажды мать, скользя в зарослях адиантумов. И хотя Элис никогда не была в библиотеке, не видела места, где собрано столько книг, что невозможно представить, и не слышала коллективного шепота переворачиваемых страниц, слушая мамины рассказы, она как будто там уже побывала. Из описаний Агнес Элис сделала вывод, что библиотека – нечто вроде тихого книжного сада, где истории растут, как цветы.
Элис никогда не бывала за пределами их участка. Ее жизнь ограничивалась его периметром: от маминого сада до начала тростниковых полей и полукруглого залива, за которым раскинулся океан. За эти границы ей выходить запрещали, особенно за ту, что отделяла дорожку перед домом от широкой проезжей части, ведущей в город. Когда мать предлагала отправить Элис в школу, отец говорил: «Девочке там делать нечего», – и шмякал кулаком об обеденный стол, да так, что подскакивали тарелки и вилки. «Тут безопаснее», – добавлял он и прекращал разговор. Отец был мастером все прекращать.
Где бы они ни проводили дни – в саду или на море, – рано или поздно крик исполинской кукушки или набежавшая туча, закрывшая солнце, заставляла мать Элис встрепенуться, словно все это время она спала наяву. Она вдруг оживлялась, резко поворачивалась и бежала к дому, крикнув Элис через плечо: «Кто первый добежит до кухни, получит булочку со свежими сливками!» Полдники вызывали у Элис восторг и трепет; до возвращения отца оставалось совсем немного. За десять минут до его прихода мать вставала у входной двери, растянув губы в искусственной улыбке и нервно сцепив пальцы, ее голос становился неестественно высоким.
А бывало, мать Элис словно покидала свое тело. В такие дни не было ни историй, ни морских прогулок. Она не разговаривала с цветами. Она лежала в кровати, задернув шторы от слепящего солнца, и испарялась, будто ее душа отлетала в иные миры.
Когда с ней такое случалось, Элис пыталась отвлечься от гнетущей атмосферы в доме, жуткой тишины, подобной той, что бывает, когда остаешься одна, и вида матери, безжизненно лежавшей на кровати. Из-за всего этого ей становилось трудно дышать. Элис садилась за свои читаные-перечитаные книги и заново решала школьные задания, которые сделала уже давно. Бежала к морю, кричала с чайками и гонялась за волнами на берегу. Бегала по полю сахарного тростника, колосившегося сплошной стеной, откидывала волосы назад и раскачивалась, как зеленые стебли на жарком ветру. Но что бы она ни делала, лучше ей не становилось. Она дула на перышки и одуванчики и загадывала желание – хотела стать птицей и улететь далеко, туда, где золотился горизонт в месте слияния неба и моря. Сумрачный день сменял другой, а мама все не возвращалась. Элис мерила шагами границы своего мира. И скоро узнала, что тоже умеет исчезать.
Однажды утром, когда грохот отцовского грузовика затих вдали, Элис осталась лежать в кровати, дожидаясь, пока засвистит чайник. Этот чудесный звук возвещал начало хорошего дня. Чайник не засвистел, и наконец Элис сбросила простыню тяжелыми со сна ногами и на цыпочках прошла в родительскую спальню. Мать лежала, свернувшись клубком, и тело ее казалось таким же безжизненным, как разбросанные вокруг одеяла. Волна дрожащей жгучей ярости прокатилась по телу Элис; громко топая, она прошла на кухню, шмякнула ложку веджемайта на хлеб, налила воду в банку из-под варенья, сунула припасы в рюкзак и выбежала из дома. По дорожке она не побежала – слишком высок был риск, что ее увидят, – а решила углубиться в тростниковые заросли и выйти на другом краю поля, где наверняка будет лучше, чем в ее мрачном и молчаливом доме.
Хотя ее сердце так громко билось в ушах, что она почти не слышала криков какаду над головой, Элис велела себе бежать и не останавливаться. Она миновала отцовский сарай и мамин розарий и наконец очутилась на краю двора. Она остановилась там, где кончался их участок и начинались тростниковые поля. Земляная тропка тянулась меж высоких зеленых стеблей, уходя неизвестно куда.
Потом Элис удивлялась, как легко у нее получилось сделать то, что ей всегда запрещали. Хватило одного шага – первого. За ним последовал еще один и еще.
Элис шла так долго и ушла так далеко, что начала гадать, не выйдет ли она в другой стране. Что, если на другом конце тростникового поля окажется Европа и там она сядет на поезд, о котором рассказывала мать, и поедет через заснеженные горы? Но на другом конце поля ее ждало, пожалуй, даже кое-что интереснее: перекресток в центре города.
Она прикрыла глаза рукой от солнца. Сколько здесь было цвета и движения, шума и грохота! Перекресток проезжали машины и фермерские грузовики, гудели клаксоны, загорелые локти фермеров торчали из окон, и, проезжая мимо, водители устало махали друг другу руками. Элис увидела магазин с большой витриной, где лежал свежий хлеб и стояли торты с глазурью. «Пекарня», – догадалась она, вспомнив одну из своих книжек с картинками. Над входом висела занавеска из бусин. На улице под полосатым навесом в беспорядке стояли столы и стулья, а на каждом столе на клетчатой скатерти стояла ваза с одним ярким цветком. У Элис потекли слюнки. Она пожалела, что рядом не было мамы.
По обе стороны от пекарни витрины заманивали фермерских жен соблазнами городской жизни: там продавались новые нарядные платья с узкой талией, шляпы с широкими мягкими полями, сумочки с бахромой и туфельки на изящном маленьком каблучке. Элис пошевелила пальцами ног в сандалиях. Она никогда не видела, чтобы мать одевалась, как манекены в этих витринах. У матери имелся лишь один наряд для поездок в город: платье из синтетики винного цвета с длинными рукавами и светло-коричневые кожаные туфельки на плоской подошве. В остальное же время мама носила свободные хлопчатобумажные платья, которые шила сама, и, как Элис, почти всегда ходила босиком.
Взгляд Элис скользнул к перекрестку: на светофоре ждали молодая женщина и девочка. Женщина вела девочку за руку и несла ее розовый рюкзак. На девочке были черные лаковые туфельки и белые носки с рюшами на щиколотках. Волосы были завязаны в два аккуратных хвостика и перехвачены одинаковыми ленточками. Элис смотрела на нее и не могла отвести взгляд. Когда зажегся зеленый, они перешли дорогу, отодвинули занавеску из бусин и зашли в пекарню. Через некоторое время вышли с густыми молочными коктейлями и большими треугольными кусками торта на тарелках. Сели за столик, который выбрала бы и Элис – на нем стояла жизнерадостная желтая гербера, такая яркая, что глазам было больно, – и стали пить из стаканов и улыбаться друг другу: у обеих на верхней губе красовались молочные усы.
Солнце нещадно палило. От яркого света у Элис заболели глаза. Она уже хотела сдаться, развернуться и побежать обратно к дому, как увидела надпись на резном каменном фасаде стоявшего через дорогу здания.
БИБЛИОТЕКА.
Элис ахнула и бросилась к светофору. Стала жать на кнопку, как делала девочка, и наконец загорелся зеленый, а на перекрестке не осталось машин. Она перебежала дорогу и толкнула тяжелую дверь библиотеки.
В фойе она наклонилась, пытаясь отдышаться. Разгоряченная вспотевшая кожа остыла в царившей внутри прохладе. Пульс в ушах замедлился. Она смахнула волосы с обгоревшего на солнце лба и думать забыла о женщине и девочке за столиком с жизнерадостной герберой. Хотела одернуть платье, но поняла, что платья на ней не было: она так и прибежала в ночнушке. Забыла переодеться перед выходом из дома. Растерявшись и не зная, что делать и куда идти, она застыла на одном месте и так и стояла, щипая запястье, пока кожа не покраснела: физическая боль приглушила острые эмоции, которым не было названия. Перестала, лишь когда перед глазами заплясали лучи цветного света.
Элис прошла через фойе на цыпочках и очутилась в главном зале, просторном и высоком. Ее внимание привлек свет, струившийся сквозь витражное окно под потолком: витраж изображал девочку в красном плаще с капюшоном, бредущую по густому лесу; девушку в карете, мчавшейся прочь от потерянной хрустальной туфельки; маленькую русалочку, с тоской смотревшую из моря на юношу на берегу. Элис ощутила дрожь волнения.
– Тебе помочь?
Элис перестала разглядывать витражи и повернулась на голос. За столом в форме шестиугольника сидела молодая женщина с пышными волосами и широкой улыбкой. Элис на цыпочках подошла.
– Можешь не ходить на цыпочках, – усмехнулась женщина. И фыркнула, смеясь. – Если бы мне велели соблюдать тишину, я бы и дня здесь не продержалась. Меня зовут Салли. Кажется, я тебя здесь раньше не видела. – Глаза Салли напомнили Элис море в солнечный день. – Или видела? – спросила она.
Элис покачала головой.
– О, ну это же здорово. Новая подруга! – Салли хлопнула в ладоши. Ногти у нее были цвета розовой морской ракушки. Последовала пауза. – А как тебя зовут? – спросила она. Элис застенчиво взглянула на нее. – Не робей. В библиотеке мы всем рады. Это место для друзей.
– Меня зовут Элис, – пробормотала она.
– Элис?
– Элис Харт.
Что-то странное мелькнуло на лице Салли. Она откашлялась.
– Что ж, Элис Харт, – воскликнула она. – Какое волшебное имя! Добро пожаловать. С удовольствием тебе тут все покажу. – Ее глаза метнулись к ночнушке Элис, затем снова к ее лицу. – Ты пришла с мамой или папой?
Элис покачала головой.
– Ясно. А сколько тебе лет, Элис?
Щеки Элис загорелись. Наконец она показала пять растопыренных пальцев на одной руке и большой и указательный на другой.
– Ну надо же, Элис! В семь лет уже можно завести собственную библиотечную карточку.
Элис встрепенулась.
– Смотри-ка. Щечки светятся, как маленькие солнышки! – Салли подмигнула. Элис коснулась раскрасневшихся щек кончиками пальцев. Как маленькие солнышки.
– Я достану бланк, и мы вместе его заполним. – Салли потянулась и сжала ее руку. – У тебя есть вопросы?
Элис задумалась и кивнула.
– Да. Можете показать сад, где выращивают книги? – Элис с облегчением улыбнулась: ей удалось проглотить застрявший в горле сухой стручок, и голос к ней вернулся.
Салли внимательно посмотрела на нее и тихо засмеялась.
– Элис! Ты такая смешная. Мы с тобой поладим, я точно знаю.
Элис растерянно улыбнулась.
Следующие полчаса Салли водила Элис по библиотеке и объясняла, что книги живут на полках, а не растут в саду. Бесконечные ряды историй взывали к Элис. Как же много тут было книг! Через некоторое время Салли оставила Элис одну в большом мягком кресле у одного из стеллажей.
– Смотри и выбирай книги, которые нравятся. Я буду вон там, если что-то понадобится. – Салли указала на стойку библиотекаря. Элис, на коленях которой уже лежала раскрытая книга, тихо кивнула.
Руки Салли дрожали, когда она сняла трубку. Набирая номер участка, она наклонилась вперед и проверила, что Элис не пошла за ней, но девочка так и сидела в кресле. Стертые подошвы сандалий выглядывали из-под грязного подола ночнушки. Салли теребила библиотечный бланк Элис и резко вздохнула, порезавшись бумагой. Слезы брызнули из глаз; она пососала палец, на котором выступила капля крови. Элис была дочерью Клема Харта. Стараясь не думать о нем, Салли прижала трубку к уху. «Ну подойди же. Подойди». Наконец муж снял трубку.
– Джон? Это я. Нет, нет, не в порядке. Слушай, Джон, тут у меня дочка Клема Харта. Что-то случилось. Джон, она в ночной рубашке. – Салли пыталась совладать с нервами. – Рубашка грязная. – Она судорожно сглотнула. – Джон, у нее все руки в синяках.
Слушая успокаивающий голос мужа, Салли кивала и утирала слезы.
– Да, думаю, она сама пришла пешком от дома – сколько это, километра четыре? – Она шмыгнула носом и вытащила из рукава носовой платок. – Хорошо. Да. Да, я ее задержу.
Она повесила трубку, и та выскользнула из ее вспотевшей ладони.
Элис добавила еще одну книгу к полукруглой башенке, которую выстроила вокруг себя.
– Элис?
– Можно взять все эти книги домой, Салли? – очень серьезно спросила Элис и обвела книги рукой.
Салли помогла ей разобрать башню и поставить несколько десятков книг обратно на полки, а потом объяснила, как устроена библиотека. Узнав, как мало книг можно взять, Элис оторопела. Салли взглянула на часы. Проникавший сквозь витражные окна яркий свет смягчился и отбрасывал пастельные тени.
– Помочь тебе выбрать?
Элис с благодарностью кивнула. Ее интересовали книги про огонь, но она не решилась в этом признаться.
Салли присела на корточки, чтобы они с Элис оказались на одном уровне, и принялась ее расспрашивать. Назови любимое место, где нравится бывать? «Море». Какой из витражей больше нравится? «С русалочкой». Многозначительно кивнув, Салли коснулась указательным пальцем тонкой книги в твердой обложке с бронзовыми буквами на корешке и сняла ее с полки.
– Думаю, тебе понравится эта книга. Про селки.
– Селки, – повторила Элис.
– Увидишь, – ответила Салли. – Это такие морские девы, которые умеют сбрасывать шкуру и превращаться.
По телу Элис пробежали мурашки. Она прижала книгу к груди.
– А я, когда читаю, всегда голодная, – сказала вдруг Салли. – Ты не проголодалась, Элис? У меня есть булочки с джемом, и, может, чаю тебе налить?
Булочки напомнили Элис о маме. Ее охватило желание немедленно отправиться домой, но Салли, кажется, хотела, чтобы она осталась.
– Можно в туалет?
– Конечно, – ответила Салли. – Женский туалет справа по коридору. Хочешь, провожу?
– Нет, спасибо. – Элис вежливо улыбнулась.
– Я буду ждать тебя здесь. С булочками, договорились?
Элис вприпрыжку побежала по коридору и толкнула дверь в туалет. Подождала немножко, высунула голову и взглянула на стойку библиотекаря. Там никого не было. Дальше по коридору звякали чашки и ложки. Элис бросилась к выходу.
Она бежала домой сквозь тростниковые поля и чувствовала в кармане ночнушки очертания библиотечной карточки, как если бы там лежал цветок из маминого сада. В рюкзаке подпрыгивала книга про селки, солнечные лучики плясали в животе. Воображение Элис увлеченно рисовало, как она покажет маме библиотечную книгу и та, ей, конечно, понравится. Она совсем забыла, что к моменту ее возвращения отец должен был прийти с работы.
3. Бессмертник клейкий
Значение: моя любовь тебя не оставит
Xerochrysum viscosum | Новый Южный Уэльс
Соцветия с тонкими суховатыми лепестками всех оттенков лимонного, золотистого, пятнисто-оранжевого и огненно-бронзового цвета. При срезке и высушивании сохраняют яркий цвет.
Через месяц после того, как Элис обнаружила библиотеку, она играла в своей комнате, как вдруг услышала голос матери:
– Надо прополоть клумбы, зайчонок.
Стоял безмятежный полдень. Сад наводнили оранжевые бабочки. Мать улыбалась из-под широкополой шляпы. Такой же улыбкой она приветствовала отца, когда тот возвращался домой: все хорошо, говорила улыбка, все в порядке, не волнуйся. Элис улыбнулась в ответ, хоть и заметила, как мать поморщилась и схватилась за ребра, потянувшись за сорняком.
С тех пор как Элис побывала в библиотеке, дела не клеились. Отец отлупил ее ремнем, и несколько дней ей было больно сидеть. Он разорвал ее библиотечную карточку и конфисковал книжку, но Элис уже успела прочитать ее в один присест. Сказки про селки и их волшебную кожу таяли у нее на языке, как сахар, и проникали в кровь. Синяки зажили, и отец наказал ее всего раз, а вот мать все еще терпела последствия ее вылазки в библиотеку. Несколько раз Элис пробуждалась по ночам от страшных звуков из родительской спальни. Она слушала эти ужасные звуки и лежала, не в силах пошевелиться. Она затыкала ладонями уши и пыталась укрыться в грезах, а мечталось ей о том, как они с матерью сбегут в море, сбросят человеческую кожу и нырнут на дно. Вместе покачиваясь на океанских волнах, они оглянутся на берег всего лишь раз и поплывут на глубину. Их шкурки на берегу превратятся в сухоцветы, разбросанные среди ракушек и водорослей.
– Элис, держи. – Мать протянула ей пучок сорняков и снова поморщилась. У Элис аж кожа зачесалась, так не терпелось ей навсегда избавить сад от сорняков, чтобы мама целыми днями лишь разговаривала с цветами на тайном языке и рассовывала бутоны по карманам.
– А это, мама? Это сорняк? – Мать не ответила. Она была рассеянной, как бабочки, взгляд то и дело метался к подъездной дорожке, высматривая клубы дорожной пыли, свидетельствующие о приближении отца.
Наконец она их увидела.
Он разудало спрыгнул с водительского сиденья, держа за спиной перевернутую акубру [4]. Мать Элис встала ему навстречу; коленки у нее были в земле, а в кулаке она зажала пучок одуванчиков. Их корни задрожали, когда отец наклонился ее поцеловать. Элис отвернулась. Когда отец был в хорошем настроении, она чувствовала себя так же, как во время дождя при ярком солнце – не верила своим глазам. Она взглянула на него, и он улыбнулся.
– Нам всем пришлось нелегко с тех пор, как ты убежала, зайчонок, – проговорил он и присел рядом с ней на корточки, не показывая ей перевернутую шляпу. – Но думаю, ты хорошо усвоила урок и больше не сбежишь.
У Элис свело живот.
– Я подумал, – тихо добавил он, – и решил, что тебе можно завести библиотечную карточку. – Она недоверчиво взглянула на него. – Я сам буду ходить в библиотеку и брать тебе книги, если пообещаешь больше не нарушать наши правила. А чтобы помочь тебе сдержать обещание, дома у тебя теперь будет маленький друг. – Он говорил, не глядя на Элис, а пристально рассматривая лицо ее матери. Та стояла неподвижно и не мигала, ее лицо растянулось в улыбке. Отец Элис повернулся к дочери и протянул ей шляпу. Та взяла ее и положила на колени.
В шляпе лежал черно-белый меховой комочек. Элис ахнула. Хотя глаза щенка были полузакрыты, она заметила, что те свинцово-голубые – цвета зимнего моря. Он сел, громко тявкнул и цапнул Элис за нос. Та восторженно завизжала: ее первый друг! Щенок облизал ее лицо.
– Как назовешь его, зайчонок? – спросил отец, качнулся на пятках и выпрямился. Его лицо было непроницаемым.
– Тобиас, – решила она. – Но звать его буду Тоби.
Отец добродушно рассмеялся.
– Значит, Тоби.
– Хочешь подержать, мама? – спросила Элис. Мать кивнула, потянулась и взяла Тоби.
– Какой маленький! – воскликнула она, не в силах сдержать удивление. – Где ты его взял, Клем? Его уже можно отлучать от матери? Такой кроха.
Отцовские глаза сверкнули. Лицо потемнело.
– Разумеется, его можно отлучать, – процедил он сквозь стиснутые зубы, схватил Тоби за шкирку и швырнул его Элис. Щенок заскулил.
Позже она спряталась за папоротниками, прижимая к сердцу щенка и стараясь не слушать доносившиеся из дома звуки. Тоби лизал ее подбородок, где скапливались слезы, а ветер дул сквозь заросли сахарного тростника и нес к морю их сладкий аромат.
Отцовское настроение менялось, как приливы и отливы, как времена года. Когда от удара у Тоби лопнули барабанные перепонки, Элис стала учить собаку языку жестов. Ей исполнилось восемь лет, она перешла в третий класс по домашней системе образования, и каждые две недели прочитывала целую гору библиотечных книг. Мать все больше времени проводила в саду, разговаривая с цветами.
Однажды в конце зимы с моря налетели шквальные ветра, такие сильные, что Элис испугалась, как бы их дом не унесло, как в сказке. Они с Тоби сидели на крылечке и смотрели, как Клем вытаскивал из гаража во двор доску для виндсерфинга с парусом.
– Северо-западный ветер, сорок узлов, зайчонок. – Клем торопливо погрузил доску и парус в кузов грузовика. – Такое бывает не каждый день. – Он смахнул паутину с паруса.
Элис кивнула и почесала Тоби за ухом. Она знала, что такой ветер – редкость: всего несколько раз видела, как отец готовился кататься. Он никогда не разрешал ей ездить с ним. Он завел мотор.
– Поехали, зайчонок. Мне сегодня нужен мой талисман на удачу. Быстрей, – окликнул он, высунувшись в окно кабины.
Хотя под его безумным взглядом ей стало не по себе, она поверить не могла, что он позвал ее с собой, и потому бросилась собираться. Побежала в комнату, надела купальник и пулей пролетела мимо матери, прощаясь на ходу. Тоби несся следом. Мотор взревел, отец выехал на дорогу и помчался к заливу.
На пляже отец Элис надел страховочные ремни и подтащил доску к кромке воды. Элис стояла на берегу. Когда он окликнул ее, она пошла вдоль глубокой борозды, оставленной плавником его доски в песке и тянущейся до самого моря. Он столкнул доску в воду, выровнял парус на ветру. Вены на предплечьях набухли от натуги. Элис зашла в соленую воду по бедра и остановилась, не зная, чего ждать. Отец приготовился запрыгнуть на доску, затем повернулся к дочери, вскинул брови, улыбнулся бесшабашной улыбкой. Сердце Элис забилось в ушах. Он кивнул на доску. Тоби бегал туда-сюда по берегу и лаял без умолку. Она подняла руку, показала ему вытянутую ладонь: успокойся. Отец никогда не брал ее с собой. Отказаться она не посмела.
Она побежала сквозь волны к отцу и тут услышала голос матери. Обернулась и увидела ее на верхушке дюн: мать выкрикивала ее имя и в отчаянии размахивала руками, сжимая в одной руке ее флуоресцентно-оранжевый спасательный жилет. В ее голосе, сперва спокойном, послышались тревожные нотки. Тоби бросился ей навстречу. Отец Элис отмахнулся от призыва ее матери, как от назойливой мошки.
– Не нужен тебе жилет. Тебе уже восемь. Я в восемь все умел. – Он кивнул Элис. – Запрыгивай, зай.
Элис просияла. Ее завораживало его внимание.
Он подсадил ее и помог взобраться на доску; крепкие сильные руки держали ее под мышками. Он усадил ее спереди, и она подставила лицо ветру. Он же улегся на живот и стал грести. Серебристые рыбки сновали на мелководье. Дул сильный ветер, соленая вода разъедала глаза. Один раз Элис обернулась и увидела на берегу мать, казавшуюся совсем маленькой из-за разделявшего их водного пространства.
На бирюзовой глубине отец вскочил с живота на ноги и просунул большие пальцы ног в ремешки. Элис схватилась за края доски и оцарапала ладони о крепления. Отец поставил парус вертикально и принялся балансировать на ногах. Под кожей икр перекатывались мышцы и сухожилия.
– Садись мне под ноги, – велел он. Она потихоньку продвинулась к нему. – Держись, – сказал он. Она обхватила его ноги руками.
На миг возникло затишье; аквамариновый мир замер в неподвижности. А потом – вуш! – ветер наполнил парус, и соленые брызги ударили Элис в лицо. Море искрилось. Они плыли по волнам, рассекая залив по зигзагообразной траектории. Элис откинула голову и закрыла глаза; солнце грело кожу, брызги щекотали лицо, невидимые пальцы ветра трепали ее длинные волосы.