Код Забвения. Книга первая

Цебоев Андрей

Код Забвения. Книга первая

Пролог

«Один маленький шаг для человека – тысяча шагов для муравья», – гласит старая шутка. Я вспомнил её, глядя в иллюминатор. Земля уже была тусклой бирюзовой точкой, а Солнце – жёлтым горошком, потерянным в чёрном бархате космоса. Мы, эти самонадеянные муравьи, копошились на своём крошечном шарике глины и мха, пока не нашли Стелу.

Она ждала нас на краю ничего – холодный, шершавый осколок иной эпохи. Её гравировки не были письмом. Это был крик, вмороженный в металл. Математика – единственный язык, который мы поняли: «Опасность. Молчите. Они рядом». Мы прочли послание и затаили дыхание, словно дети, спрятавшиеся от монстра под кроватью. Космос, который мы мечтали покорить, вдруг стал гигантской тёмной комнатой, где что-то щёлкнуло зажигалкой…

Именно тогда мы увидели себя. Не покорителей, не исследователей. Муравьёв. Мы нашли не артефакт – мы нашли предсмертный дневник другого муравейника. Его последние слова: «Он сжигает нас. Бегите». Но куда? Бежать некуда. Лупа уже наведена. Солнечный свет, такой родной и тёплый, вдруг стал казаться сфокусированным лучом смерти. Всё, что нам осталось – шептаться над обугленными страницами чужого дневника, гадая: успеем ли мы записать свой? Или щелчок зажигалки уже раздался за спиной…

Акт 1: "Обретение Тишины"

Глава 1: Ложная Тревога №407

Тусклый свет люминесцентных ламп, давно нуждавшихся в замене, выхватывал из полумрака Главного зала контроля станции «Гесперия» лишь островки активности. Воздух был спертым, пропитанным запахом озона от старых консолей, пылью вентиляционных решеток и кисловатым душком вчерашнего кофе, застывшего на дне немытой кружки где-то за монитором Бориса. Гул систем жизнеобеспечения – низкое, монотонное «оммм» – вибрировал в костях, сливаясь с мерцанием десятков экранов в единый фон вечного, утомительного присутствия на краю пустоты.

Константин Малахов, для всех на станции просто Костя, машинально тыкал пальцем в клавиши своего терминала. Перед ним скучным каскадом бежали цифры телеметрии внешних датчиков: давление в шлюзовых камерах (норма), уровень радиации в секторе Гамма (минимальный, фон), статус патрульных спутников… Его взгляд скользнул по огромной центральной панели – мозаике из индикаторов и тусклых экранов, показывающих схему секторов вокруг «Гесперии». Там, в Секторе 7, мигнул и погас знакомый огонек. «Патр. Альфа: Аном. Контакт». Рядом высветился номер: №407. Еще одна ложная тревога. Сотый, тысячный за смену? Костя уже сбился со счета за свои три месяца на «Гесперии».

Он потер виски. Глаза слипались, спина ныла от неудобного кресла, спасовавшего перед пятичасовой вахтой. «Мертвые часы» – так называли этот отрезок смены старики. Никто не звонит, ничего не происходит, только датчики периодически сходят с ума от солнечного ветра, микрометеоритов или собственных старческих глюков. Идеальное время, чтобы… Костя бросил взгляд направо.

Борис Леонтьев, старший техник смены, сидел полуразвалившись в своем кресле. На коленях у него лежал потертый планшет, освещая снизу усталое, обрюзгшее лицо с щетиной в пару дней. Борис сосредоточенно двигал фигурки по виртуальной шахматной доске. Рядом стояла его фирменная кружка – некогда белая, ныне грязно-бежевая, с полустертой надписью «Лучшему папе». Из нее он изредка отхлебывал холодный, крепкий как мазут чай. Борис не просто отдыхал – он демонстративно игнорировал центральную панель, протоколы и, казалось, саму суть их присутствия на этом проклятом рубеже Солнечной системы. Его поза кричала: «Здесь ничего важного не происходит и не произойдет. Расслабься».

Костя вздохнул, вернулся к своим цифрам. Сухость во рту напомнила, что он забыл попить. Он потянулся за своей фляжкой с водой, и в этот момент уголком глаза снова зафиксировал движение на центральной панели. Тот же сектор. Тот же индикатор. №407. Мигнул. Погас. Как и минуту назад. Как и десять минут назад. Как и всегда.

Но что-то щелкнуло в подсознании Кости. Он замер, фляжка на полпути ко рту. Слишком часто. Он прищурился, глядя на панель. Индикатор мигнул снова. Интервал… интервал казался каким-то… назойливым. Не таким, как у других ложных срабатываний, которые вспыхивали и гасли хаотично. Этот – методично, как метроном.

Костя поставил фляжку, забыв о жажде. Его пальцы забегали по клавишам, вызывая журнал автоматических сканирований для Сектора 7. Данные выстроились на экране. Большинство тревог – длительность от 10 секунд до 3 минут. Максимум – 5 минут, и то редко. Автосистема анализировала, отсеивала помехи, гасила сигнал. Стандартная процедура.

Он нашел запись №407. Время активации: 65 минут назад. 65 минут! И сигнал все еще активен! Автосканирование не смогло его отсеять? Не смогло или… не захотело?

Костя резко повернулся к Борису. Тот только что поставил мат виртуальному противнику и с довольной гримасой потягивал чай.

– Борис! – голос Кости прозвучал громче, чем он планировал, резанув по монотонному гулу зала.

Леонтьев медленно, с явным неудовольствием, оторвался от планшета. Его взгляд был мутным, недовольным. «Чего, салага? Опять твой терминал глючит?»

– Не терминал. Смотри, – Костя ткнул пальцем в центральную панель, где мигал предательский огонек №407. – Альфа-7. Сектор семь. Тревога висит уже… больше часа. Шестьдесят пять минут!

Борис лениво перевел взгляд на панель, поморщился, как от навязчивой мухи. «О, этот? Фигня. Глюк. Альфа-7 старый, как моя кружка. Сенсоры у него уже не те. Солнечный ветер, наверное, колбасит. Или микрик пролетел. Само пройдет.»

– Но прошло уже больше часа! – настаивал Костя. – Обычно они гаснут за пару минут. Максимум – пять. А тут – шестьдесят пять! Может, проверить вручную? Посмотреть телеметрию самого спутника?

Борис тяжело вздохнул, отложил планшет с таким видом, будто Костя оторвал его от созерцания величайшей тайны мироздания.

– Протокол, Костя, ты протокол забыл? – он говорил медленно, с подчеркнутой снисходительностью. – Не лезь, пока автосканы не отработают или пока тревога на желтый уровень не выйдет. Правила написаны кровью, салага. Или ты хочешь, чтобы на нас отчет по ложняку писали? Расслабься.

Он уже тянулся за планшетом, но Костя не отступал. В его глазах горело упрямство, смешанное с растущей тревогой. «Борис, шестьдесят пять минут – это ненормально. Давай хотя бы глянем статус Альфы?»

Леонтьев замер, изучая лицо Кости. Циничная маска на его лице дрогнула, уступив место легкому раздражению и… едва уловимому проблеску сомнения. Молодой упрямился слишком уж настойчиво для обычного глюка.

– Ну что ты как назойливая муха? – проворчал Борис, но все же подкатил свое кресло к своему основному терминалу. – Ладно, гляну. Только заткнись и не дыши мне в спину.

Его толстые пальцы застучали по клавишам с привычной, но лишенной энтузиазма скоростью. Он вызвал статус патрульного спутника «Альфа-7». Зеленые строки поползли по экрану: Системы номинальны. Связь стабильна. Помехи в пределах нормы. Целеуказание: Активно. Траектория: Корректирующая. Объект сопровождения: Цель №407. Статус: Не идентифицирован.

– Видишь? – Борис обернулся, тыча пальцем в экран. – Спутник в норме, связи нет помех. Система просто тупит, гонит ложняк. Вырубишь-включишь спутник на следующей проверке – все и пройдет. Не парься.

Он махнул рукой, явно считая инцидент исчерпанным, и снова потянулся к своему планшету, к теплу виртуальных шахмат, где правила были понятны, а угрозы – предсказуемы.

Костя остался стоять, глядя то на экран Бориса с его успокаивающими зелеными строками, то на центральную панель, где индикатор №407 продолжал свое назойливое, методичное мигание. Холодок сомнения, не заглушенный словами старшего техника, пополз вверх по позвоночнику. Шестьдесят пять минут. Корректирующая траектория. Цель №407. Слова «Само пройдет» звучали вдруг пугающе наивно в этом гудящем склепе на краю бескрайней, безразличной черноты.

Но расслабляться не получалось. Индикатор №407 на центральной панели упрямо мигал, отсчитывая уже семьдесят минут. Каждое его вспыхивание било по нервам Косты, как крошечный электрический разряд. Зеленые строки статуса на экране Бориса, которые должны были успокоить, теперь казались издевкой. «Системы номинальны… Связь стабильна… Целеуказание: Активно… Траектория: Корректирующая…»

Корректирующая. Вот оно. Спутник не просто «видел что-то» и забыл. Он тратил топливо, маневрировал, чтобы удержать этот чертов Объект №407 в поле зрения своих устаревших сенсоров. Это не было пассивным наблюдением за помехой. Это было преследование.

Костя сглотнул комок сухости в горле. Руки сами потянулись к клавиатуре. Протокол? Правила? Борис уже дал «добро» на игнорирование. Но что, если… Что, если это не глюк? Мысль, возникшая как щелчок в подсознании, теперь разрослась в холодный, липкий ком тревоги под ложечкой. Он украдкой взглянул на Бориса. Тот снова погрузился в шахматы, его лицо освещалось голубоватым светом планшета, отражая довольное сосредоточение. Мир Бориса вернулся в норму. Мир Кости – трещал по швам.

Еще раз. Глубже. Пальцы застучали по клавишам его терминала, быстрее, увереннее. Он вызвал не общий статус, а сырой поток телеметрии с «Альфа-7». Данные обрушились на экран водопадом цифр, кодов и графиков – язык машин, понятный лишь посвященным. Костя отсекал лишнее, фильтровал помехи, искал суть. Расстояние до цели. Скорость относительного движения. Потребление гидразина маневровыми двигателями. Активность сенсорных пакетов.

Минуты текли. Мерцание №407 становилось назойливее, гул систем – громче. Костя почти не дышал, впиваясь в экран. Вот оно! График расхода топлива. Резкие, короткие пики. Каждый пик – импульс двигателя, коррекция курса. Интервалы между импульсами… Они были не случайны. Они повторяли кривую относительного смещения цели! Спутник не просто «висел». Он активно парировал попытки цели выйти из зоны захвата. Объект №407 маневрировал. Или его нёс поток, который не фиксировали фоновые датчики? Но автосканы должны были отсечь и это!

Холодок по спине сменился ледяной волной. Руки похолодели. Костя откинулся в кресле, оторвав взгляд от экрана. Семьдесят пять минут. Объект реален. Он там. И спутник, этот старый, глючный «Альфа-7», из последних сил держит его на прицеле, как пес, вцепившийся в кость и не понимающий, что она может быть ядовитой.

Страх сменился чем-то другим – ясностью и решимостью, граничащей с отчаянием. Он не мог молчать. Не мог ждать, пока «само пройдет» или Борис доиграет партию. Он встал. Ноги немного подкашивались, но он сделал шаг, потом другой, к креслу Бориса. Гул зала, мерцание экранов, запах старого кофе – все отступило, сузившись до фигуры старшего техника и его планшета.

Костя перекрыл свет от планшета, встав прямо перед Борисом. Тот вздрогнул, поднял голову, и на лице его снова появилось раздражение, готовое перерасти в гнев.

– Костя, я тебе русским языком… – начал он, но Костя перебил. Голос его звучал непривычно тихо, но с такой металлической твердостью, что Борис замолчал, брови поползли вверх.

– Борис. Серьезно, – Костя указал пальцем сначала на центральную панель с мигающим №407, потом на свой терминал. – Семьдесят пять минут. Альфа-7 реально что-то видит. И кружит вокруг. Не глюк. Вот.

Он шагнул в сторону, давая Борису увидеть свой экран, заваленный цифрами и графиками.

– Смотри. Расход гидразина. Корректирующие импульсы. Вот кривая смещения цели. Спутник тратит топливо, чтобы держать этот… этот объект в прицеле. Автосканы не отсеяли его, потому что он не исчезает и не похож на стандартную помеху. Борис, это не сбой.

Борис замер. Он откинулся в кресле, оторвав взгляд от экрана. Его лицо было не просто бледным – оно стало пепельно-серым, как пепел после пожара. Глаза, широко раскрытые, уставились не на Костю, не на панель, а в пустоту перед собой, будто видя там нечто ужасное. Не шок открытия. Шок осознания. Осознания того, что он натворил.

Восемьдесят минут. Восемьдесят проклятых минут сигнал висел, а он… играл в шахматы. Игнорировал протокол. Орал на Костю. Успокаивал себя "глюком". Восемьдесят минут реальный, неопознанный объект маячил на краю их сектора, а старший техник смены Леонтьев демонстрировал образцовое раздолбайство. Его карьера… Нет, хуже. Если этот объект окажется опасным, если из-за задержки что-то случится… Его голова. Или что-то куда более страшное.

– Твою мать… – вырвалось у него на этот раз не шепотом, а хриплым, сдавленным стоном, полным живого, животного ужаса не перед космосом, а перед последствиями. Его рука дернулась к корпусу внутренней связи, пальцы затряслись так, что он промахнулся с первого раза. Второй нажим на кнопку был резким, почти истеричным.

– Смена контролю! Леонтьев! – его голос сорвался на крик, лишенный всякой профессиональной выдержки, голос человека, который тонет и хватается за соломинку. – Сектор семь! Тревога! Подтверждаю! Патруль Альфа держит контакт! Объект… – он глотнул воздух, комок в горле мешал говорить, – …реальный! Семьдесят… нет, восемьдесят минут! Запрашиваю детализацию скана! Срочно! Жду указаний!

Он швырнул трубку, как раскаленный уголь. Она отскочила от корпуса и повисла на шнуре, раскачиваясь. Борис не смотрел на нее. Он схватился за край стола руками, костяшки побелели. Его плечи напряглись, сгорбились под невидимым грузом. Он дышал ртом, коротко и прерывисто, как загнанный зверь. Взгляд был прикован к мигающему проклятому индикатору №407, но видел он уже не его. Он видел разгневанного начальника смены, разбирательство, позор, приказ об отставке… или арест. Служба безопасности. Пояс Астероидов. Пожизненная ссылка на рудники. Страх был абсолютно земным, карьерным и смертельным для всего, что он знал.

Костя стоял, ошеломленный не столько подтверждением объекта, сколько трансформацией Бориса. Циничный, вечно всем недовольный, но уверенный в себе старший техник исчез. На его месте сидел перепуганный до смерти человек, с которого в прямом смысле стекал пот, осознавший чудовищность своей ошибки. Холодок внутри Кости сменился ледяной тяжестью. Они не просто обнаружили нечто неизвестное. Они проморгали его. И кто-то – скорее всего, Борис – заплатит за это сполна. Рутина умерла не тихо. Она умерла громко, оставив после себя вакуум, заполненный гудением систем, навязчивым мерцанием №407 и тихими, сдавленными всхлипами человека, понявшего, что он только что подписал себе приговор.

Глава 2: Он Должен Быть Советским…

Тишина в Главном зале контроля «Гесперии» была не просто отсутствием звука. Это была плотная, вязкая субстанция, пропитанная потом Бориса, гудением систем и навязчивым, как нервный тик, мерцанием индикатора №407. 80 минут. Цифры на экране Кости казались обвинительным приговором, выжженным в раскаленном металле.

Борис Леонтьев сидел в своем кресле, сгорбившись, как разбитая марионетка. Его трясло – мелкая, неконтролируемая дрожь, проходившая по всему телу. Пальцы бесцельно скользили по стертому пластику подлокотников. Лицо, все еще пепельно-серое, было влажным от пота и слез, которые он даже не пытался вытереть. Взгляд уставился в пол где-то между его ботинками, видя не серые плитки, а бескрайние, пыльные карьеры Пояса Астероидов. Его губы беззвучно шевелились, формируя одно и то же слово: «Погиб… погиб…»

Костя Малахов стоял у своего терминала, пытаясь сосредоточиться на потоках данных с «Альфа-7». Диспетчер дал добро на мониторинг, но каждый зеленый статус, каждый байт телеметрии казались теперь фальшивыми, зыбкими. Он чувствовал тяжелый взгляд Бориса спиной, слышал его прерывистое, хриплое дыхание. Мысль о том, что он мог предотвратить этот кошмар, если бы сразу пошел выше головы Бориса, грызла изнутри. Протокол. Всегда этот чертов протокол. Его собственные руки были ледяными.

И вот она ворвалась.

Резкий, пронзительный, как удар ножом в тишине, звонок внутренней связи. Сигнал шел не с коммутатора – он бил напрямую из кабинета Начальника Смены Станции. Оглушающе громкий, требовательный, лишенный всякой вежливости предупреждающего писка.

Борис вздрогнул всем телом, как от удара тока. Его тело напряглось в дуге, глаза дико расширились, полные чистого животного ужаса. Из горла вырвался не крик, а сдавленный, хриплый вопль, больше похожий на предсмертный стон. Он инстинктивно рванулся в сторону, как будто звонок был физической угрозой, и чуть не свалился с кресла.

Костя, сердце которого колотилось где-то в горле, шагнул к пульту связи. Борис был не способен. Его рука дрогнула, прежде чем он нажал кнопку приема.

– Прием, – его голос прозвучал хрипло, но удивительно ровно в этой адской тишине.

Динамик хрипло щелкнул. Голос, раздавшийся из него, был не криком. Он был низким, сдавленным, как сталь, зажатая в тисках. Каждое слово падало ледяной гирькой.

– Леонтьев. Малахов.

Пауза. Тактическая. Убийственная. Даже через связь чувствовалось, как Геннадий Петрович Волков стоит за своим столом, багровый от ярости, сжимая кулаки.

– Ко мне. НЕМЕДЛЕННО.

Еще пауза. Костя почувствовал, как по его спине пробежали мурашки. Борис замер, перестав даже дышать.

– Если за тридцать секунд не будете в дверях…

Голос Волкова стал тише, почти интимным, но от этого в сто раз страшнее.

– …вылетите в шлюз. Без скафандров.

Щелк. Связь оборвалась. Резкий звук резанул уши и повис в гудящей тишине зала. Мерцание №407 вдруг показалось Костя ужасно медленным, как биение сердца приговоренного.

– Нет… – выдохнул Борис, его голос был слабым, срывающимся. Он попытался встать, но ноги не слушались. Он просто съехал с кресла на колени, ухватившись за край консоли. – Он… он убьет… Пояс… рудники… СБ… они придут…

Его глаза бегали, не видя ничего вокруг, кроме внутренних картин расправы. Пот стекал по вискам.

– Погиб…

Костя посмотрел на него с внезапной, жгучей смесью жалости и раздражения. Соберись, черт возьми! Теперь точно убьют! Он резко подошел, схватил Бориса под локоть. Мускулы под мокрой тканью рубахи напряглись, как канаты.

– Борис! – рявкнул Костя, тряхнув его. – Встать! Сейчас же! Хуже будет, если опоздаем! Бегом!

Его голос, резкий и командный, каким-то чудом прорезал пелену паники. Борис поднял на него мутный, полный слез взгляд. В нем не было понимания – лишь животный страх. Но тело отреагировало. Он заковылял, опираясь на Костю, его ноги заплетались, но он двигался. Костя почти волоком повел его к выходу из зала контроля, к короткому коридору, ведущему к кабинету Волкова.

Шаги их эхом отдавались в узком проходе. Свет здесь был еще тусклее, панели по стенам испещрены следами поспешного ремонта – жгутами проводов, заплатками на обшивке. Запах озона и пыли здесь смешивался с едким запахом пота и страха, исходившим от Бориса. Костя чувствовал, как дрожит тело старшего техника. Он сам едва сдерживал дрожь в коленях. Мысль о Службе Безопасности, которую Волков уже мог вызвать, заставляла сердце бешено колотиться. Шлюз без скафандра… Это была не метафора. На «Гесперии» правила нарушали редко, но карали за них с ледяной жестокостью космической дисциплины.

Дверь кабинета Волкова была в конце коридора. Массивная, металлическая, с табличкой «НСС Г.П. Волков». Она казалась входом в камеру пыток. Костя подтянул сползающего Бориса. До кабинета оставалось пять шагов. Тридцать секунд Волкова истекли.

* * *

Дверь кабинета Волкова отворилась сама, с тихим шипением пневматики, прежде чем Костя успел коснуться кнопки вызова. Это было как открытие шлюза в ад. Воздух из кабинета ударил в лицо – густой, спертый, пропитанный запахом перегоревшего кофе, пота и чего-то острого, металлического – запахом чистого стресса.

Геннадий Петрович Волков не сидел за своим массивным, заваленным папками и планшетами столом. Он стоял за ним. Стоял, как монумент ярости, опираясь ладонями о столешницу, его корпус был чуть наклонен вперед, как у хищника перед прыжком. Свет от настольной лампы бил снизу, резко высвечивая морщины на его багровом лице, тени под запавшими глазами и жесткую линию сжатых до побеления губ. Его форменная рубаха была расстегнута на вороте, галстук сбит набок. Кабинет, обычно образец функционального порядка, казался разгромленным – папки сдвинуты, один экран на стене горел красным предупреждением, которое никто не смотрел.

Костя буквально втолкнул Бориса внутрь перед собой. Борис пошатнулся, едва удержавшись на ногах. Его глаза, полные слез и ужаса, метнулись к Волкову и тут же прилипли к полу где-то у его ботинок. Он замер, сгорбившись, плечи подрагивали.

Костя встал рядом, по стойке «смирно», втянув голову в плечи, спину – идеально прямой, руки по швам. Он сглотнул, пытаясь найти точку на стене за спиной Волкова, чтобы сосредоточиться. Не дышать. Не двигаться.

Волков не дал им промолвить и секунды. Его голос, когда он заговорил, был не криком. Он был низким, хриплым, напитанным такой концентрированной ненавистью и презрением, что от него стыла кровь.

– Восемьдесят минут.

Пауза. Каждое слово падало, как гильотина.

– ВОСЬМЬДЕСЯТ. МИНУТ.

Он медленно выпрямился, оторвав ладони от стола. Его пальцы сжались в кулаки. Глаза, узкие, как щели, впились сначала в Бориса, потом в Костю, потом снова в Бориса.

– Вы оба… – он сделал шаг вперед, вокруг него будто сгустилось поле ярости, – кретины запредельные… понимаете ли вы, что это?

Еще шаг. Борис съежился, будто пытаясь стать меньше. Костя почувствовал, как по спине бегут мурашки.

– Это не прогул! – голос Волкова сорвался на громовую мощь, заставив дребезжать стекла на стеллажах. Он ударил кулаком по столу. БАМ! Папки подпрыгнули, кружка с остатками кофе опрокинулась, черная жидкость растеклась по схемам двигателей. – Это – ИЗМЕНА! Измена протоколу! Измена станции! ИЗМЕНА ЧЕЛОВЕЧЕСТВУ!

Слово «измена» повисло в воздухе, тяжелое и смертоносное. В их мире, на краю системы, это был не просто упрек. Это был приговор.

Волков сделал стремительный шаг в сторону, оказавшись прямо перед Борисом. Он навис над ним, используя свой рост и ярость как оружие. Борис попытался отшатнуться, но уперся в стену.

– Леонтьев! – Волков рычал, брызги слюны летели на лицо Бориса. – Старший техник! Ветеран! Двадцать лет в поясе! – каждый титул звучал как пощечина. – И что? Играл в шахматы?! – он выкрикнул это с таким невероятным презрением, что Борис просто зажмурился. – Пока неизвестный объект маячил у нас на пороге?! Пока этот… этот мусор! – он яростно ткнул пальцем в сторону зала контроля, – тратил наши ресурсы, наше время, нашу БЕЗОПАСНОСТЬ?!

Он встал так близко, что Борис мог чувствовать его горячее дыхание.

– Ты представляешь, ЧТО ЭТО МОГЛО БЫТЬ?! – Волков вскинул руки, его тень на стене стала огромной и уродливой. – Боеголовка с Марса-4, которую мы потеряли век назад? Чумной корабль с карантинной орбиты Плутона? Инопланетный скаут, черт возьми?! Твоя тупость, твоя лень, твое раздолбайство – могли убить нас всех! ВСЕХ!

Борис издал жалобный стон. По его щекам ручьями текли слезы. Он не пытался их смахнуть.

Волков отпрянул от него, как от чего-то омерзительного, и резко повернулся к Косте. Его взгляд был не менее жгучим, но теперь в нем читалось еще и глубокое разочарование.

– А ты, Малахов? – голос Волкова стал чуть тише, но от этого только ядовитее. – Умник? Нашел аномалию? Смышленый парень? И что? Доложил старшему раздолбаю? – он кивнул на Бориса. – А выше? На кнопку тревоги нажать слабо? Или пальцы отсохли?

Костя молчал, стиснув зубы. Волков был прав. Страшно прав.

– Протокол №1 по обнаружению Неопознанного Разведывательного Объекта! – Волков выкрикнул номер протокола как пароль. – Гласит что? А? НЕЗАМЕДЛИТЕЛЬНЫЙ ДОКЛАД НАЧСМЕНЫ И СЛУЖБЫ БЕЗОПАСНОСТИ! НЕЗАМЕДЛИТЕЛЬНЫЙ! Ты его читал? Или тоже в шахматы играл? В куклы? В ментальные прятки?!

Костя чувствовал, как жар стыда и гнева поднимается к лицу. Он не опустил глаз, продолжая смотреть поверх плеча Волкова. Да, читал. И да, нарушил. Ради чего? Ради "авторитета" Бориса? Ради спокойной смены? Идиот.

Волков, поймав его взгляд, фыркнул. Видимо, прочел ответ на лице. Он отступил на шаг, окинув обоих уничтожающим взглядом. Ярость в нем немного улеглась, сменившись ледяной, расчетливой жестокостью.

– Ваши жизни, – он произнес тихо, но каждое слово резало как бритва, – сейчас висят на волоске. Тончайшем. Ваше единственное спасение… – он сделал паузу для эффекта, – Безукоризненное выполнение КАЖДОГО шага протокола. СЕЙЧАС ЖЕ. До последней запятой.

Он указал толстым пальцем на Бориса.

– Леонтьев. Ты отстранен от поста старшего техника. Снимаешь бейдж. Садишься вон в тот угол. – он махнул рукой в сторону самого темного угла кабинета, где валялись старые кабели. – Сидишь. Не дышишь. Не чихаешь. Не существуешь. Понял?