Тень Мары

– Не верят, – нахмурившись, пробасил Всеволод. – Испуганы до смерти. Думают, мы их выманиваем.

– Они боятся не нас, – поправил его Горислав, чей тихий голос прозвучал особенно отчетливо. – Они боятся открывать двери. Боятся выходить наружу. Боятся самого воздуха за порогом своего дома. Для них мир там, снаружи, стал враждебным. Смертельно опасным.

Радомиру стало тошно. К горлу подкатил ком. Он понял, что беда в Перелесье – это не только пропажи и смерти. Деревня была больна. Смертельно больна не чумой, которая убивает тело, а страхом, который разъедал душу. И эта болезнь была заразнее и страшнее любой хвори.

Он больше не пытался никого звать. С силой дернув поводья, он поехал дальше, к дальнему концу улицы, туда, где за старыми ракитами стоял его дом. Часть его души, глупая, наивная, детская часть, все еще отчаянно надеялась, что хотя бы там, в месте, где он родился, что-то осталось от прежней жизни. Что его встретит знакомое лицо. Что кошмар обойдет это место стороной.

Другая, более трезвая и взрослая часть, закаленная в боях и походах, уже ни на что не надеялась. Она молча готовилась к худшему.

Глава 17: Дом у Реки

Он проехал мимо последних деревенских домов, и дорога свернула к реке. Там, на небольшом пригорке, в окружении старых, плакучих ракит, чьи ветви почти касались земли, стоял его дом. Дом его детства. Он был таким же, каким Радомир его запомнил, каким видел в своих снах. Крепкий сруб из толстых, просмоленных сосновых бревен, построенный еще его дедом на зависть всей деревне. Крыша, крытая дранкой, потемнела от времени, но не просела. Казалось, дом упрямо сопротивлялся общему упадку.

Но и он не избежал печати запустения, которая легла на все Перелесье. Маленький садик перед домом, где его мать выращивала мяту и ромашку, зарос густым, в человеческий рост, бурьяном и жгучей крапивой. Аккуратная калитка, которую отец чинил каждое лето, сорвалась с верхней петли и теперь висела криво, скособоченная, как подбитая птица. Дверь была плотно, наглухо закрыта.

Но окна… окна не были заколочены. В отличие от многих других домов, их не забили крест-накрест досками. Это была крошечная, почти безумная деталь, но именно она заставила сердце Радомира забиться чуть быстрее. Это была слабая, иррациональная, но все-таки надежда.

Он спешился у старой ракиты. Всеволод и Горислав молча остановились позади, не говоря ни слова, давая ему это время. Радомир передал поводья своего коня Всеволоду и медленно, словно ступая по тонкому льду, пошел к дому. Каждый шаг был гулким, тяжелым. Под ногами хрустели сухие стебли бурьяна. Сердце колотилось так сильно, что стук отдавался в висках, заглушая все остальные звуки. Что он ждал? Увидеть в окне лицо матери, постаревшей, но живой? Услышать голос отца? Это было безумием, он знал, что они давно в Киеве. Но это место было для него не просто срубом. Это было святилище его памяти.

Он подошел к крыльцу, всего три невысокие ступеньки. Поднялся. Его рука, тяжелая в стальной перчатке, медленно поднялась, чтобы постучать в знакомую с детства, иссеченную непогодой дубовую дверь. Он уже ощущал ее шершавую, теплую поверхность под пальцами.

Но в этот самый момент, когда его костяшки почти коснулись дерева, дверь с тихим, жалобным скрипом, от которого у Радомира все сжалось внутри, приоткрылась.

В узком проеме темного коридора показалась женская фигура. Она была окутана полумраком, и сначала он видел лишь силуэт. На ней было простое темное платье, волосы убраны под выцветший платок, но несколько непокорных прядей цвета спелой ржи выбились и обрамляли бледное, очень уставшее лицо. Лицо, с которого, казалось, стерли все краски, оставив лишь тень былой красоты. На нем застыло выражение тревоги и испуга, она явно услышала шаги и решилась посмотреть, кто пришел.

Но глаза… эти глаза Радомир узнал бы из тысячи, даже если бы не видел их десять долгих лет. Большие, серьезные, немного раскосые, цвета весеннего неба, в котором еще остался холод недавней зимы, но уже появилась глубокая, чистая синева. Они смотрели на него с недоверием, с тревогой, готовые в любой момент захлопнуть дверь, но потом, когда свет с улицы упал на его лицо, тревога сменилась ошеломлением, и в их глубине зажегся крошечный, неверящий проблеск узнавания.

– Радомир?.. – прошептала она.

Ее шепот был тише, чем шелест листвы, но для Радомира он прозвучал громче любого крика, громче княжеского приказа, громче лязга мечей. У него перехватило дыхание. Он словно забыл, как дышать, как говорить, как двигаться.

Перед ним стояла Зоряна.

Его подруга детства. Она не уехала. Она не вышла замуж в соседнюю деревню. Она осталась. Она здесь. И она пережила все то, что превратило их цветущую, живую деревню в это царство страха. В ее глазах, в тенях под ними, в преждевременно появившихся морщинках у губ он увидел всю боль и весь ужас последних недель. Встреча, о которой он иногда украдкой мечтал в долгие ночные дежурства, о которой грезил, вспоминая свое детство, произошла. Произошла посреди кошмара наяву, в вымершей деревне, на пороге его заброшенного дома. И от этого ее радость была горькой, а боль – невыносимо острой.

Глава 18: Женщина с Корзиной

Радомир ехал к своему старому дому, как во сне. Тишина, заколоченные ставни, всепроникающее чувство заброшенности – все это давило, сжимало сердце ледяными тисками. Он проехал мимо дома старосты, мимо почерневшей от бездействия кузницы. Каждый шаг коня по знакомой до боли, но теперь чужой и враждебной улице был шагом в мертвый, вывернутый наизнанку мир его детства. Он уже почти ни на что не надеялся, просто исполняя какой-то внутренний, иррациональный долг – дойти до конца, до того места, откуда он когда-то ушел в большой мир.

Его дом стоял на самом краю деревни, на пригорке, ближе к извилистой речке и заросшим камышом прибрежным лугам. Место было тихое, уединенное и, как он помнил, очень красивое. Дом выглядел не так безнадежно, как остальные. Ставни, хоть и висели кривовато, были открыты, а у порога не валялись горы мусора и гниющих листьев. Но и он был тронут упадком. Калитка сорвалась с верхней петли и висела под унылым углом, а маленький палисадник, где мать сажала цветы, зарос крапивой в человеческий рост.

Радомир спешился, механически передав поводья своему молчаливому другу Всеволоду. Он шагнул к покосившейся калитке, намереваясь просто постоять, посмотреть на дом, в котором родился. Просто помолчать.

И в этот самый момент он её увидел.

Женщина выходила из-за угла соседнего дома – низкой, приземистой, совсем уже вросшей в землю избушки. Она шла от реки, куда, видимо, спускалась по едва заметной тропинке. В руках она несла большую плетеную корзину, доверху набитую какими-то свежевыкопанными кореньями и пучками влажных, темных трав.

Она шла быстро, низко опустив голову, глядя себе под ноги. Все ее движения были торопливыми, нервными. Фигура, облаченная в простое, темное домотканое платье, была хрупкой, почти девичьей. Серый платок был накинут на плечи так, что почти полностью скрывал ее волосы. Она не заметила троих молчаливых всадников, стоящих у соседнего двора. Весь ее вид говорил о том, что она боится находиться на открытом пространстве и отчаянно спешит укрыться в безопасности своего жилища.

Она подошла к своей калитке – во двор того самого приземистого дома – и, подняв голову, чтобы отодвинуть засов, замерла. Замерла, как пойманная в силки лесная птица. Ее глаза резко расширились от ужаса при виде троих высоких, молчаливых мужчин в доспехах, с оружием наперевес. Ее рука инстинктивно, судорожно прижала корзину к груди, выставляя ее вперед, словно это был щит, способный защитить от беды.

Радомир застыл тоже. Время, казалось, остановилось, а потом хлынуло вспять, смывая десять долгих, тяжелых лет, и снова вернулось, ударив его прямо в сердце.

Лицо женщины было бледным, измученным. Оно стало тоньше, чем он помнил, острые скулы проступали отчетливее. Под глазами залегли темные тени от бессонных ночей или горя. Но он узнал бы ее из тысячи. Прямой нос с легкой, едва заметной горбинкой, которую она в детстве так не любила. Упрямо сжатые губы, выдававшие сильный характер. И глаза. Большие, серьезные, немного раскосые, цвета первого весеннего неба, в котором еще остался прозрачный холод зимы, но уже появилась глубокая, ясная синева. Это была Зоряна.

Она тоже смотрела на него. Пристально, не моргая. И страх в ее глазах, такой явный еще секунду назад, медленно начал таять, уступая место растерянному недоверию, а затем – ошеломленному, почти болезненному узнаванию. Ее губы, бледные и обветренные, дрогнули и беззвучно, одним движением воздуха, произнесли его имя.

– Радомир?..

Глава 19: Десять Лет Спустя

Молчание, повисшее между ними, было долгим, неловким и таким тяжелым, что, казалось, его можно потрогать руками. Оно было наполнено гулом несбывшихся лет, несказанных слов, непрожитых вместе мгновений. Радомир смотрел на нее и не знал, что сказать. Все обычные слова, что могли бы подойти для такой встречи, – «Привет», «Как ты?», «Я вернулся» – казались нелепыми, пошлыми и пустыми на фоне окружающей их мертвой тишины и затаившегося в ней ужаса.

Он видел, как она изменилась. Это была уже не та смешливая девчонка с веснушками на носу. Взрослая жизнь, а затем и недавний кошмар, оставили на ее лице свои безжалостные следы. Но сквозь усталость и печаль проглядывала та же упрямая сила, которую он помнил с детства. А она… она видела перед собой уже не того босоногого, вечно исцарапанного мальчишку, с которым они вместе строили шалаши и пускали венки по реке. Она видела высокого, широкоплечего, закованного в сталь и кожу воина. Чужого. С жестким, недетским взглядом и с тяжелым княжеским мечом у пояса. Человека, который привык убивать.

– Зоряна, – наконец выдавил он из себя, и его собственный голос показался ему грубым и чужим, не своим. – Я… мы из Киева. Помощь от князя.

Она медленно, как во сне, кивнула. Но ее взгляд был по-прежнему прикован к его лицу. Она словно пыталась пробиться сквозь эту стальную оболочку, сквозь налет лет и боев, чтобы найти в нем черты того мальчика, Рада, которого она знала.

– Остап добрался, значит, – прошептала она. Ее голос, в отличие от его, не огрубел. Он остался тихим, но чистым и звонким, как лесной колокольчик на ветру. И в нем слышалось не столько облегчение, сколько бесконечное удивление. – Мы уже и не надеялись. Думали, сгинул в лесу, как и все…

Всеволод и Горислав тактично остались стоять у лошадей, делая вид, что проверяют сбрую. Они были опытными людьми и понимали, что сейчас происходит не просто встреча воина-дружинника с местной жительницей. Прошлое встречалось с настоящим.

– Что здесь творится? – спросил Радомир, заставляя себя вернуться к делу, обводя взглядом пустую, застывшую деревню, темные окна и заколоченные двери. – Почему все прячутся?

На лице Зоряны отразилась тень невыразимой боли. Она опустила глаза на свою корзину, словно там, среди кореньев и трав, можно было найти ответ.

– Страх, Радомир. Он поселился здесь. И он съедает нас изнутри, как червь яблоко. Началось со скотины, как и говорил, наверное, Остап. А потом пропал Микула… следом маленькая Аленка… А с прошлой недели нет еще двоих. Степана и Федоры, они с другого конца деревни жили. Ушли ночью к соседям за солью и… не дошли. Люди боятся своих теней. Ночью слышны голоса из леса, шепот какой-то… И никто не знает, откуда и когда ждать следующей беды.

Она подняла на него свои огромные, потемневшие от тоски глаза.

– Нас осталась едва ли половина. Кто посмелее или у кого родня была в других весях, сбежали, пока было можно. Остальные сидят по домам и ждут. Ждут, когда придут и за ними. Каждый стук в дверь, каждый скрип на улице… все ждут.

– А ты? – спросил он, его взгляд упал на ее корзину, полную растений. – Ты не боишься выходить?

На ее губах промелькнула тень горькой усмешки.

– Я травница. Мать научила. Теперь вот за нее осталась. – Она кивнула в сторону деревни. – Кому-то же нужно собирать травы для больных. У старосты Еремея дочь в лихорадке бьется уже третий день. Да и страх… он ведь тоже болезнь, Радомир. Иногда нужно выйти ему навстречу, хоть на миг, чтобы не сойти с ума в четырех стенах. Чтобы доказать себе, что ты еще жива.

Глава 19: Десять Лет Спустя

Молчание, повисшее между ними, было долгим, неловким и таким тяжелым, что, казалось, его можно потрогать руками. Оно было наполнено гулом несбывшихся лет, несказанных слов, непрожитых вместе мгновений. Радомир смотрел на нее и не знал, что сказать. Все обычные слова, что могли бы подойти для такой встречи, – «Привет», «Как ты?», «Я вернулся» – казались нелепыми, пошлыми и пустыми на фоне окружающей их мертвой тишины и затаившегося в ней ужаса.

Он видел, как она изменилась. Это была уже не та смешливая девчонка с веснушками на носу. Взрослая жизнь, а затем и недавний кошмар, оставили на ее лице свои безжалостные следы. Но сквозь усталость и печаль проглядывала та же упрямая сила, которую он помнил с детства. А она… она видела перед собой уже не того босоногого, вечно исцарапанного мальчишку, с которым они вместе строили шалаши и пускали венки по реке. Она видела высокого, широкоплечего, закованного в сталь и кожу воина. Чужого. С жестким, недетским взглядом и с тяжелым княжеским мечом у пояса. Человека, который привык убивать.