Полонное солнце

– Я не хотел причинить ему вред, клянусь! Меня учили всегда обороняться при нападении. Я так привык. Это сильнее меня. Я не успел сообразить… И ответил. Сам не знаю, как так вышло. – Парень низко опустил голову и прошептал едва слышно:

– Прости, господин.

Веслав еле заметно усмехнулся. «Сам не знаю, как вышло». Яснее ясного как, парень. За тебя тело твое соображает, учебу помня. И это дорогого стоит. Раздумывать перед лицом опасности ты не приучен. На решения скор. И такое верным делом является.

Веслав насмешливо разглядывал грязную физиономию пред собою, на которой стальным чистым блеском сверкали сейчас лишь глаза. Мальчишка боялся его. Страшно. Но вида изо всех сил пытался не показать. Гордый! Это хорошо. Не сломал ему хребет полон многолетний. И душу, видать, не потравил ядом неволи.

Парень стоял перед ним, гордо вздернув подбородок и держа прямо спину. Но глядел обреченно. Веслав тяжело вздохнул. Длинные светлые волоса его грязными прядями повисли вдоль чумазого, худого, с ввалившимися щеками лица. Часть их была собрана на затылке и закручена в узел, часть падала свободно, закрывая спину. Пряди на спине слиплись в колтун. Неужто Горан ничего этого не видел? Ну как же так-то?

Посмотрев оценивающе, Веслав хмыкнул, пошел к двери и дернул засов, распахивая ее настежь:

– Этул! – Голос грозным эхом разнесся по двору, перекрывая пение птиц.

Юн тяжело вздохнул и опустил голову. Этула он ненавидел. Тот издевался над ним все время, покуда он сидел в яме, удачно скрывая все от господина Горана и обходя все его запреты с ловкостью мошенника, какому никакой закон не писан. За любую попытку сопротивления и неподчинения Юн получал так, будто был самым злостным лиходеем всех окрестностей.

С прежним хозяином ему повезло, самое большее, что доводилось отведать, это подзатыльник, ну или пару раз веревкой, да и то чаще всего на занятиях. В остальном китаец жалел своего любимого ученика, щадил его. После его смерти минула едва пара месяцев, а парню уже пришлось испытать все то, что выпадает на долю обычного раба – боль, издевательства, голод.

Били его страшно, не жалея, стараясь сломать гордый нрав. Сперва покуражился сын Линя, отомстив за хорошее отношение к нему отца. После отвели душу его прислужники, а затем и надсмотрщики Горана, чтоб стал покладистым и не огрызался. Он больше не ждал от жизни никакого добра и даже хотел, чтобы все быстрее закончилось. Потому, едва Этул возник на пороге, Юн обреченно вздохнул. Судьба его понятна. Он прекрасно знал, что нападение раба на свободного – это жестокая кара. А то и смерть. Всегда.

Веслав глянул на юношу. Тот, бледный до синевы, стоял, высоко подняв голову.

– Господин, ты звал меня? – Этул склонился почтительно. Он даже не сомневался, зачем понадобился, и готов был выполнить любой приказ. Руки чесались сбить это гордое выражение с лица парня.

– Нет! Не звал! Так тока имя выкликнул! По лику твоему скучаю! Не задавай пустых вопросов, не терплю! Еще бы не звал! Хозяин спит? – Веслав без улыбки смотрел на надсмотрщика.

– Как младенец, господин, и, поди, какой уже сон видит!

– Добро. Ну и пусть его отдыхает. А мы покуда делом займемся. Этого… – Он поворотился к Юну, будто оценивая его вид. Тот опустил голову, а Этул с готовностью сделал шаг вперед.

– В баню веди. Отмыть! До скрипа! От него псиной несет за версту, да физиономия под грязью сокрыта. Черт не увидать без особого умения!! После накормишь. И…

– Но, господин, ему уже дали навар, как ты приказал! Он и этого не заслужил за свой проступок! Подумать только, напасть на мессера Горана!

– Тебя не спросили, фрязин безголовый! Сказал, кормить, стало быть, исполняй, что велено! И одёжу новую ему справь, не эти лохмотья, что сейчас на нем! Как вы додумались вообще мне его в такой личине мерзкой показать?! Забыли, кто я? Я его как с собой рядом поставлю такого? Стыда не оберёшься! Вдругорядь, чтоб такого не было! Когда все чином сделаешь, приведешь и явишь мне на суд мой. И не дай боже, если что мне не глянется, заплачу меньше, и скажу твоему хозяину, что ты в том виновный. Покуда приказ мой не выполнишь, чтобы ни он, ни ты под глаза мои не совались, ясно? Мне тоже прикорнуть с дороги надо. Все понял? И чем это еще, помимо мальчишки, здесь воняет, скажи на милость?

Он огляделся, заметил тюфяк, потянул носом и приказал коротко, опасно морщась:

– И непотребство сие заменить! Сей же час!

Этул слушал внимательно, и часто кивал головой. По правде, он ждал совсем другого распоряжения и теперь переваривал услышанное. Мальчишка тоже глядел удивленно, не веря своим ушам. Казнь, похоже, отменялась. Но и до помилования было еще далеко.

– Что уставились? – Веслав нахмурился. – Приказ ясен? Добро! А теперь – пошли вон!

Этул поманил рукой, и Юн медленно двинулся с места, волоча за собой цепь. Проходя мимо хозяина, он быстро поднял голову и посмотрел то ли со страхом, то ли с удивлением. За что тут же получил подзатыльник.

– Не смей на меня глаза таращить попусту, тать!! Понял?

– Да. – Глухо произнес парень, потирая затылок и опасливо поглядывая.

– Да, Этул! И цепи с ног его сыми уже! Мне это бряцанье надоело.

– Так ведь в бега кинется, господин Веслав. Раб больно молодой, прыткий. Утечь может. Было уж такое.

– Снять, я сказал!!!

Едва оставшись один, Веслав с облегчением выдохнул, улыбнулся лукавой улыбкой, скинул сапоги и упал на кровать.

Ну вот, половина дела сделана. Ратника этого он забрал, с Гораном обо всем договорился, теперь бумаги на парня выправить, да домой его везти можно.

Эх! Кабы все так просто было, завтра их двоих уже бы и след простыл. Но нет. Второе дело висит над ним, поболее даже, чем первое. И как к нему подступиться, Веслав покуда и знать не знает. Но чует во всем этом какую-то тайну, о какой ему не сказали до времени. Зачем сын воеводы, о каком так тревожился князь, отправился по каким-то своим секретным делам в разоренное кочевниками место, да еще о такую пору, когда на дорогах те же ордынцы орудуют, как у себя в вотчине? Какие-такие дела у него там нашлись, что и ждать не стоило? И верно ли то, что он в полон попал, а не убили его где-то по дороге, сбросив мертвяком в канаву. Добро бы жив был, тогда Веслав его отыскать сумеет, невелика премудрость, а, ежели нет? Да. Вопросов в этом весьма странном деле, какое ему поручили, поди, поболее будет, чем ответов. Ладно, где наша ни пропадала. Разберемся.

И Веслав вновь переметнулся мыслями на свое недавнее приобретение с китайским именем Юн. Необычный парень. Весьма. Сам молод да зелен, а взгляд у него суров, умен, будто уже жизнь прожил немалую и все обо всех тайнах ее узнать успел.

Судя по тому, что Веслав уже увидел, ратник он и впрямь добрый и стоит один многих добрых воинов. Но только сам он покуда о таком и не помышляет. Ну и пусть его не помышляет. Так даже вернее. В пути они сладятся как-никак за долгий переход, и Веслав ему все расскажет. Но это будет после, а пока хмель еще бродит в голове, хоть и выпил он немного, больше притворялся, изображая пьяного, надо отдохнуть. Дорога измотала его. С каждым разом ездить в Таврию становилось все тяжелее.

Наперво – сказывался возраст. Тридцать восемь лет и зим встретил он уже на своем непростом пути. Их в котомку не спрячешь. Все одно вылезают. И года солидные, как ни крути. Он уж середовой! Опыт есть. И уважение от людей тоже. И достиг, всего, чего хотел. Терем большой поставил в Новгороде, аж в три жилья да с башней сторожевой! А у той, поди, и все пять будет. Оконца большие, частые. Угодья опять же славные имеются за городской засечной чертой, на берегу Ильмень-озера. Деньгами богат весьма. Накопил за жизнь да по службе.

А вот семьи правильной так и не завел он. Есть у него, конечно, подруга любимая, без коей он теперь и жизни своей не видит, но супружества, богом освящённого, меж ими нет пока. Не сподобились.

Он впервые увидал ее, тихую и запуганную, у того же Горана. Это было годов семь али восемь назад. Заметил посередь рабов, что вызволял в очередной раз из полона. И пропал сразу. Даже сам не ожидал от себя такого. Привез с собой в Новгород и поселил в своем дому, потому как родни у ней отродясь никакой не водилось, а кто она и откуда, она не открыла ему. Так что идти ей было некуда, да он бы и не отпустил ее никуда. Житье в неволе сказалось на ней. По первости она видела в Веславе нового хозяина и боялась его страшно. Едва он возникал рядом, сжималась и глядела темнеющими от страха глазами. Его высокая мощная фигура и громкий резкий голос внушали ей ужас. А он, изнывая от нежности и любви, какие почувствовал впервые в своей жизни, не знал, как к ней подступиться и боялся ненароком сломать ее, тоненькую и хрупкую. И терпеливо ждал. Через год-другой она оттаяла, пообвыклась малость, начала глядеть на него без страха. И однажды разглядела. Решившись, как-то ночью он пришел к ней в спальню, и она его не прогнала. Так и живут с тех пор. Князь попенял ему на греховную жизнь, сказал, что так не годится, и надо что-то делать. Веслав пообещал, как вернется, все исправить. И уехал в Таврию.

Второй кручиной, какая знатно ломала через колено, сделались черти-кочевники, что теперь без числа орудовали на дорогах, никого не страшась… Походом идти приходилось с оглядкой, сокрывшись по лесам, таясь и надеясь лишь на божескую помощь. Это страшно изматывало его. Он не чуял себя на своей родной земле своим. И такое удручало его.

*

Проснулся он в вечеру, когда давно опустилась на землю темь, от собственного могутного храпа. Уже зажгли масляные светильники, жара спала, и ветер нес в комнаты прохладу. Он поворочался в постели, дернул ногами, чувствуя знатную помеху на пути. В ногах кровати кто-то сидел. Веслав протер глаза, поднялся на локте и удивленно поднял брови. Горан.

*

– Друг мой, благодарствую тебе за компанию, конечно. Но я предпочитаю, чтобы в моей постели, когда я просыпаюсь, оказывались прекрасные женщины, а не давний и не совсем молодой приятель.

Горан засмеялся:

– Ты проспал много часов кряду. Уже вечер. Я тоже едва глаза продрал. Такой сон меня сморил знатный. Сам не ожидал. Все тело болит, это ж надо так грянуться! И ведь сам кругом виноват. Такого наворотил, а жаловаться-то не на кого. Только на себя самого. Враг себе, когда выпью. Сам знаю, а поделать ничего не могу.

Он посидел немного, не дождавшись от Веслава ответа. Тот весело глядел на него, не торопясь соглашаться и ждал, что он еще скажет и в какие вериги обрядится. Горан и впрямь не любил пить, становясь против воли шумным и скандальным после хмельного.

Лез в драку, спорил со всеми, мог поднять руку на кого угодно, не считаясь с чином, ежели, что оказывалось не по нему, а потому старался не позволять себе частых излияний. Исключение делал лишь для Веслава. Но и ему успел сегодня удружить.

Поглядев исподлобья на приятеля, он тяжело вздохнул и произнес осторожно то, что очевидно взволновало его, едва он проснулся:

– Чего-то я парня твоего не вижу рядом. Ты куда его дел-то? Позабыл я тебе сказать, чтоб не серчал ты на него слишком. Нет в случившемся его вины особой. Сам я все затеял, сам и поплатился.

– Ты не позабыл сказать, Горан. – Усмехнулся Веслав. – Ты вовсе не сумел. Ты ж лыка не вязал, когда в моих покоях оказался.

Горан потупился стыдливо, а после уж и сам улыбнулся широко:

– Ну да. Было такое. Последнее, что помню, как на полы лечу, да затылком прикладываюсь. А далее все. Что говорил и делал после, то уж и не скажу тебе.

Веслав поглядел на него многозначительно. И Горан забеспокоился вдруг:

– Не молчи, Веслав. Скажи, не убил парня-то ненароком?

Веслав сел в кровати, удивленно глядя на друга:

– С чего тебе такое интересно вдруг сделалось? Не все ли тебе одно, что с рабом станет после того, как ты его с рук сбыл?

– Да не все одно, Веслав, поверь. Жаль мне его. Я говорил тебе, что парня этого давно уже приметил. Еще китаец, хозяин его прежний, жив-здоров был и помирать не собирался. Тот свою школу уж много годов, как у нас завел. Здесь же кого только нет, как мухи в Каффу летят. Только не на мед тут многие падки, а на другое больше.

А китаец этот, Линь, добрый человек был. И парня этого я у него видал часто. Запомнил крепко, как посередь девяти чернявых голов, одна белая болталась. Издалека видать. Китайцев в соседнем квартале много живет, давно уж тут обретаются. От кочевников бегут. Разрешение на житье испросят, да семьи с собой и везут. Детей опять же. А тех учить надо. Вот Линь этот и набрал учеников, сколь смог осилить. И парень этот посередь них оказался. И ведь помощи никакой тому китайцу не было. Один управлялся как-то. Прислужников раз-два и нету более. Да пара баб местных на кухне колготятся. А, когда этот Линь помер, тут и родня его сразу объявилась. Сынок про хозяйство отцово живо вспомнил. Узнал, сколь много за все выручить можно, да продал, дурак, не разобравшись. Вот тогда я юнца этого у них и выкупил. Успел, слава богу. Его купец один приглядел, уже сторговал, а я перехватил. Денег раз в пять больше предложил. И ко времени. Мальчишка бежать наладился, стража городская его схватила, (выдал, видать, кто-то), да обратно и вернула, а там уж покуражились. Сынок Линя больно скор на расправу оказался. А я в тот день как раз за парнем и пришёл. Гляжу, школяры по стенкам жмутся, а он на улице под стеной лежит, будто сор какой. Я и признал его не сразу, думал тряпицы какие бросили. За ненадобностью.

Веслав сжал кулак, слушая, а после поглядел на друга:

– Складно вещаешь, Горан, но тока я одного не пойму. Кой черт ты его тогда в яму сунул, да прислужникам своим так легко на расправу оставил? Думал посмеяться надо мною?

– Прости, Веслав, не со зла все вышло, да не по злому умыслу. Парня этого многие купить хотели, потому как он боец отменный, а я перехватил. Недовольных полно, шепчут за спиной, сговариваются. Умыкнуть бы попытались, а я не дал. Пойди из ямы укради его. У меня одну решетку над ней двое с трудом поднимают.

– Ну, истинно, Горан, спас ты его! Помог, ничего не скажешь! Да он бы в яме твоей быстрее всего загнулся. Что бы я тогда дома сказал? За так в Каффу съездил? На берег морской поглядеть? – Веслав кипел возмущением, глядя на приятеля. Тот поднялся, отходя в сторону и глядя на него покаянно:

– Думаешь, я не знал, чем рискую, и что худо ему там будет? Знал. Ради дела пришлось. Купец тот, что первее меня парня сторговал, соседом моим является. Все время рядом крутится. Такая личина мерзейшая. Убивец жестокосердный. Рабов в его доме сгинуло столько, что и счёт давно потерян. Зверь лютый и безжалостный. Кого покупает да перепродает втридорога, тем повезло, считай. А другим, которые при нем остаются, вот тем не очень.

Бывало уж такое. По всей округе раз в неделю, один-два прислужника молодых без вести исчезают. То ли сами бегут, а то помощником кто. И ведь следов никто не видит, хоть все они к нему в имение прямиком и ведут. А уж там у него, будто в омуте, чернота такая, что дна не видать. И ведь сделать с ним ничего нельзя, денег столько, что легко откупиться умеет.

Но моё право тут свято. Я ему сказал уже: "Удумаешь парня силком забрать, берегись! До смерти тебя убью, не пожалею". А я слово своё держу. Меня здесь многие боятся, не связываются со мной. Ты же знаешь.

– Знаю…

– Ну вот. И таких, как этот купец, я чувствую хорошо. Если они что в голову себе вбили, хоть ты тресни, но сделают. А из ямы, поди забери. Еще постараться надо.

– Да и стараться бы не пришлось, Горан.

– Ну, прости, Веслав. Вышло так. Не держи обиду. Он парень своевольный, да гордый, а мои головорезы такого не терпят. Вот и пытались ему место его указать, покуда я не заметил. Да ты сам все видел уже. Ну, так что? Куда дел-то ты его? Неужто вновь в яму бросить велел?

Веслав вгляделся во встревоженное лицо Горана и произнёс, стараясь казаться серьезным:

– Ну, ежели, твоя баня и веник его не убьют, стало быть, жить будет.

Горан непонимающе взглянул на приятеля. Тот все-таки улыбнулся:

– Я твоему мерзавцу Этулу велел героя этого отмыть, накормить и одеть по-человечьи. И более ничего. Столько дней твоими стараниями в яме, знаешь, аромата не добавляют.

Горан вздохнул с облегчением и обнял друга за плечи:

– Ну и слава богу, что добром все окончилось. Рад я, что ты таков. Как не было в тебе злобы лютой, отродясь, так и нет. Это дорогого стоит в наши времена, поверь.

– Ну, спасибо тебе за добрые слова. – Веслав толкнул Горана кулаком в плечо. Тот усмехнулся. А Веслав пояснил ему:

– И потом, сам разумей, лютый у меня нрав или нет, но ратниками добрыми я разбрасываться не привык. Не для того мне князь доверие оказывает, чтоб я гонор свой наперед дела ставил.

– Вот и я так подумал. Но все одно душа не на месте была. Ты бы себя видел. И свое лицо. Оно и так-то у тебя, будто из камня сотворено. Один нос вон орлиный чего стоит, а как брови хмурить начнешь, тут и вовсе помереть от страха можно. Как парень жив еще остался после разговора с тобой, не ведаю. Видать, смелости ему и впрямь не занимать.

– Да нет, перетрусил он чуток, живой же человек, да молод еще. Но норов у него, судя по всему, таков, что вида старался не показать. Наперекор мне, видать, страх свой не выдал.

– Ну, стало быть, и в нем я не ошибся. Лучше такой характер, чем никакого.

– Верно говоришь. Ну, да ладно. Разговоры разговорами, а поглядеть надобно, как твои помощники мой приказ исполнили. – Веслав поднялся и пошел к двери, в которую, уже кто-то скребся. Она слегка приоткрылась, и в щель заглянул Этул.

– Чего хоронишься? – Веслав смотрел сурово, сложив руки на груди.

– Сделали все, как ты сказал, господин. Показать мальчишку? Ты спал крепко, я не решился ранее беспокоить.

– Ну, веди этого разбойника, посмотрим, что вы смогли сотворить.

Дверь открылась шире, высокая фигура Этула показалась на пороге. Он за шиворот втащил следом парня и, не церемонясь, втолкнул в комнату так, что тот вновь чуть не влетел в Веслава. И лишь чудом сумел остановиться, не доходя всего пары шагов. Веслав замер на мгновение, а после повернулся к Горану, который, казалось, прилип к кровати.

– Знатно поработали… Молодцы! – Веслав улыбнулся. – Теперь на него хоть глядеть без слез можно.

А поглядеть и вправду было на что. Юн, вымытый и одетый в чистую новую одежду, гляделся теперь совсем по-другому. Светлые волоса его, которые до того были слипшимися от грязи и высохшей самоходом крови, хорошо промыли, расчесали и собрали в одну прядь, перехватив тряпицей, отчего его лицо теперь казалось еще более худым, но и более взрослым. Серая домотканая рубаха с прямым воротом открыла длинную шею. Рубаху подпоясывал плетёный пояс из кожаных шнуров. Черные штаны из сукна, заправленные в мягкие сапоги, скрыли разбитые ступни его. В свете многочисленных масляных светильников лицо юноши превратилась из бледного в золотистое, сделавшись более живым. Глаза казались черными и ловили отблески огня.

– Яство давали ему какое? – Веслав нахмурился.

Этул быстро закивал головой и толкнул мальчишку в спину. Тот сделал шаг к Веславу, поклонился и опустил голову, глядя в пол. Веслав заметил, что он вновь кусает губы. То ли от страха, то ли по привычке.

– Ну вот и славно. – Горан встал и сладко потянулся – Оставлю вас, покуда. Пойду распоряжусь насчет ужина. Пусть накрывают во дворе. Такой вечер дивный, не стоит сидеть в душных комнатах. Веслав, я пришлю за тобой, когда все будет готово.

– Спаси тебя бог, друг мой. У тебя я и впрямь, как в раю. Сплю и ем и более ничего делать не способен. Я так не привык.

Горан улыбнулся и пошел к двери, махнув Этулу следовать за ним. Он хорошо видел, что Веслав с трудом терпит надсмотрщика. Вытянутое длинное лицо того лоснилось, а щеки была усеяны мелкими шрамами, будто от оспы. Глубоко посаженные черные глаза под тонкими, как у женщины, бровями, щурились. По высоко выбритому затылку и мощной шее в складках тек пот. Увидев жест хозяина, Этул двинулся было за ним, но неожиданно оглянулся, усмехнулся и произнёс, обращаясь к Веславу:

– Позволит ли господин кое-что доложить ему?

По тому, как быстро вскинул голову Юн, посмотрел на хозяина и вновь ее опустил, речь должна была идти о нем.

– Говори! – Веслав уже понял, что парень вновь что-то успел вытворить.

– Мальчишка с норовом! Укусил меня за руку. Да простит господин меня за совет, но с ним надо построже. Он, как бешеный пес, которого успокоит лишь ошейник с шипами. Может, вновь посадить его на цепь? У господина не будет с ним трудностей?

– У господина, – усмехнулся Веслав, – ни с кем не бывает трудностей. Ступай. Я разберусь.

– Как прикажешь. – Этул быстро поклонился, насмешливо посмотрел на юношу и исчез за дверью.

Веслав повернулся к нему:

– И что это такое, скажи на милость? Днем ты уронил господина Горана на пол. И тот сильно ушибся. Теперь ты и вправду, как бешеная собака, укусил Этула. Мне начинать жалеть, что я купил тебя? – Веслав добавил стали в свой голос. – Какого черта ты позволяешь себе такое?

Юн молча опустил голову.

– Я спрашиваю! Ты обязан ответить! Ежели не ответишь – будет очень плохо! Тебе!

Парень вздохнул, поднял голову и посмотрел на хозяина печальными глазами.

– Этул хотел отобрать у меня крест нательный! В который раз уж пытается! – Произнёс он тихо. – Говорит, будто рабам ничего своего иметь не положено, только ошейник, как собаке, что принадлежит хозяину. Но это все, что у меня осталось от родителей! – Парень старался говорить спокойно, а сам дрожал от возмущения.

– Отец передал мне его. Незадолго до того, как пришли кочевники. Он будто чуял беду, какая была уже близко. Однажды снял его с себя и отдал мне. Наказал беречь и никому не отдавать, и тогда крест примется защищать меня в беде. И он защищал. Все это время в полоне. Отца ордынцы убили. И матушку тоже. Остальных, кто живой остался, увели с собой. И меня с ними. Я всегда носил крест под рубахой, и никто не обращал на него внимания. И никто никогда не пытался его отнять! Только Этул! Какое ему до этого дело?

Последние слова Юн, дыша тяжело, почти уже кричал в лицо Веславу, похоже, не слыша себя. Тот молча слушал.

Наконец, он остановился, повесив голову, понимая, что его объяснения и вопросы вряд ли интересны нынешнему хозяину. А вот крик может легко вывести его из себя. Юн сжал зубы, усилием воли заставив себя замолчать. Веслав не сказал в ответ ни слова. Его лицо оставалось суровым, а глаза казались лишенными всякой теплоты сейчас. Повисла тишина. Он сделал шаг к парню и приказал:

– Покажи!

Юн медленно сунул руку за пазуху и достал, сжимая крепко в руках, предмет раздора. Крест висел на тонкой старой верёвице, какая уже кое-где перетерлась совсем, и готова была оборваться в любой момент. Веслав протянул к нему руку. Парень мигом отступил назад, задохнувшись:

– Нет!!! Господин Веслав! Не надо! Пожалуйста!

Но хозяин будто не слышал. Он шагнул ближе, легко разжимая стиснутые худые пальцы, и от резкого движения крест сам упал ему в ладонь. Старая веревка наконец разомкнулась, не выдержав последнего усилия. Юн схватил его за запястье в ужасе:

– Не забирай его, господин!! Не забирай, прошу тебя!!!

Веслав сжал крестик в кулаке, выдернул руку и произнёс отрывисто:

– А ну-ка замолкни! И голос поднимать сейчас не смей! Я отлучусь на время, а ты здесь будь, покуда я не вернусь! Приказ мой ясен?

Юн покорно кивнул головой, глядя прямо перед собой. Лицо его окаменело. Он попятился к стене, прислонился к ней и медленно сполз на пол. Ноги его не держали. Новый хозяин отобрал самое дорогое, что ещё оставалось у него. Память. И ушёл. Юн обхватил колени руками, уткнулся в них лицом и замер неподвижно, будто стал сейчас изваянием, сердце которого замерзло разом, и этот лед разбили на несколько кусков. Дышать было нечем.

А Веслав тем временем споро шагал к конюшне, провожаемый взглядами прислужников. Шел так, будто кто за ним гнался. Конюшие, завидев его, поклонились, и он одним кивком головы услал их прочь. Ему никто сейчас не был нужен. Лошадь весело зафыркала, встречая его, и ткнулась мордой, ожидая угощения. Веслав протянул ей сухарик, погладил ласково и потянулся к своему дорожному мешку, что висел у нее в загоне. Там хранилась разная мелочь, что может понадобиться в дороге. Именно она сейчас ему и была нужна. Порывшись в мешке, Веслав вынул остатки старого ремня, порезанного им когда-то вдоль на длинные тонкие полосы, сложенные в пучок и перевязанные теперь суровой нитью. Тогда он еще не знал, для чего они ему понадобятся в пути, и вот, наконец, их черед настал. Он вытянул из связки одну тонкую длинную полоску, выбросил старую веревицу, а крестик аккуратно привязал к шнурку. Вот теперь ничего не потеряется. Шнурок прочный и крепкий, надолго еще сгодится.

Веслав, довольный, улыбнулся, разглядывая вещь. Крестик был небольшим и очень простым – словно две перекрещенные меж собою палочки. Без острых углов, маленький и ладный, он чуть блестел от множества прикосновений. И согревал сейчас руку. Или это Веславу показалось? Держать его было приятно. Он странно щекотал ладонь, будто еле заметно дрожа. Веслав засмотрелся на него, и на душе неожиданно потеплело.