Проза жизни или формула счастливого бытия

михаил никитин

Проза жизни или формула счастливого бытия

Глава 1

Место, события и персонажи, населяющие эту историю, – лишь причудливый плод разгоряченного воображения автора. Любая попытка примерить на себя личину одного из героев или, тем более, натянуть ее на создателя, обречена на фиаско. Помните: хрустальную туфельку Золушки сможет надеть лишь сама Золушка.

Проза жизни или формула счастливого бытия

Все провинциальные городки

В объятьях схожести томятся,

Но души жителей, как огоньки,

Неповторимостью искрятся.

И пусть порок один на всех –

В вине беспамятство искать,

У каждого свой грех, свой смех,

Своя судьба – не угадать.

Глава 1. Толи чудо толи везение…

Суббота. Утро. 4:30. Двор за окном наполнился душераздирающим криком кота, который эхом прокатился в ущелье многоэтажек. «Весна… Куклачёв тебя забери», – пробормотал я, допивая кофе. Телефон коротко звякнул, возвещая о прибытии машины через пятнадцать минут. Пора, закинув сумку на плечо я вышел из квартиры.

***

Аделаида Тимуровна не спала. Она слонялась по старой квартире, пропитанной запахом валидола и вчерашних щей. К своим шестидесяти пяти годам она почти растратила остатки былого лоска. Когда-то, в юности, до тридцати лет, она купалась в обожании, мужчины были готовы бросить мир к её ногам. К сорока её привлекательность вышла на ровное плато, к пятидесяти покатилась вниз, а к шестидесяти она осталась одна. Долгое одиночество, жажда внимания, помноженные на подкрадывающееся слабоумие с приступами спутанного сознания и животный страх перед старением, привели к расстройству личности. Стремление удивить, шокировать, пусть даже слегка напугать мужчину, превратилось в навязчивую, безумную идею.

– Я ещё ого-го! Я ещё зажгу! – шептала она, подбадривая себя, готовясь к самому решительному шагу. Проще всего было обнажиться перед мужчиной, и это безудержное желание становилось все сильнее. Где-то в глубине души она понимала, что больна, и, побродив по просторам интернета, диагностировала у себя лёгкую форму женского эксгибиционизма, но к врачам обращаться не стала. Впервые за последние годы у неё появилась долгожданная цель. Выйти на улицу она пока не решалась, значит, действовать нужно было на своей территории, в квартире.

Идеи роились в голове, словно взбесившиеся пчелы. Первая попытка с курьером провалилась. Пока она, дрожащими руками, развязывала пояс халата, молодой человек, явно неготовый к подобному перформансу, молниеносно ретировался, не дав Аделаиде довести дело до кульминации.

Второй шанс подвернулся с немолодым, но колоритным сантехником, носившим роскошные, густые усы а-ля Якубович, придающие ему особый шарм. Он явился по заявке из ЖЭКа, чтобы заменить вводной кран.

– Сегодня или никогда, – твёрдо решила она.

–чаю-не желаете-в костюме Евы томно проворковала Аделаида. Увиденное представление настолько ошеломило его, что он замер, ощетинил усы как еж, и даже кажется перестал дышать. На бледно-синем лице, тронутом тенью удушья, медленно приоткрылся рот. Он судорожно, со свистом, несколько раз жадно вдохнул воздух. Громко икнув три раза, слесарь дрожащими руками принялся неуклюже складывать инструмент в ящик, то и дело промахиваясь или зачем-то вынимая его обратно. Кое-как собрав пожитки, он осторожно обогнул Аделаиду и, крадучись, попятился к двери. Глаза его были широко раскрыты и неподвижны, а в голове, спутанно мелькали противоречивые мысли: «Напьюсь… Брошу пить… Бухну как в последний раз… Пора завязывать…» На пороге, заикаясь, он промямлил: – К… к… ключ забыл… За… завтра зайду… Доделаю… – и пулей вылетел за дверь.

Аделаида, ничуть не смутившись произведённым эффектом, лениво прикрыла дверь, на губах её играла загадочная улыбка. "Бедный, бедный слесарь», – подумала она- но дверь в следующий раз надо запирать.

Три дня Аделаида Тимуровна парила на крыльях необъяснимой радости. Но к исходу недели тоска, словно липкий саван, вновь окутала её, пробуждая щемящее желание повторить неуловимое. Словно ужаленная, она набрала номер управляющей компании и, не дав себе времени на раздумья, выпалила в трубку возмущенным фальцетом: – «Водоподача безобразнейшая… я на вас в прокуратуру жаловаться буду!» Взволнованная и полная нетерпения, чтобы хоть как-то скрасить тягостное ожидание, Аделаида Тимуровна вставила в проигрыватель старенький компакт-диск с любимой песней и закружилась в танце по комнате. Скорость её вращений, увы, ограничивалась предательскими болями в коленях, но она не сдавалась, самозабвенно подпевая надрывному голосу солиста:

«Потому что нельзя, потому что нельзя,

Потому что нельзя быть на свете красивой такой.

Потому что нельзя, потому что нельзя,

Потому что нельзя быть на свете красивой такой…»

Спустя томительный час в дверь раздался настойчивый стук.

– Войдите, – нараспев произнесла она, наспех скидывая цветастый халат.

На пороге стоял сантехник. Он был другим – слегка подвыпившим и не таким обаятельным, как предыдущий. Мужчина долго хлопал маленькими глазками на опухшем лице, свободной рукой периодически протирая их. Долго силился что-то сказать, но лишь беззвучно шлепал губами.

– Извините… обознался, – прохрипел он наконец, пятясь к лестнице с грацией речного рака.

Быстрые и гулкие шаги прогромыхали по лестнице. Аделаиду Тимуровну захлестнула волна ликующего восторга.

Но спустя два месяца в управляющей компании забили тревогу. Сантехники и электрики, словно пораженные внезапным просветлением, бросали пагубную привычку и массово увольнялись. На бесконечные жалобы Аделаиды Тимуровны сначала перестали реагировать, а затем и вовсе пригрозили принудительным лечением в психиатрической клинике.

***

Аделаида, продолжая бесцельно ходить по квартире, всё сильнее ощущала непреодолимое желание обнажиться. Напольные часы пробили пол пятого утра, за окном протяжно протрубил кот, словно призывая её к действию. Распахнув входную дверь, она уверенно шагнула на площадку. Кто-то из Богов услышал её мольбы, возможно, это был сам Сатана. Двумя этажами выше хлопнула дверь.

– Только бы мужчина- взволнована прошептала она.

На 3-м этаже меня ждал сюрприз, Аделаида Тимуровна— бабушка эксбиционистка . Томным скрипучем голосом она выдала фразу- «Безобразнейшая водоподача, колонка трахает и бабахает,…» при этом элегантно распахнула банный халат, обнажив тело 65-летней женщины.

–Идите в баню- возмутился я.-Тоже мне «Пыльная роза»– и проскочил мимо.

***

Родион с трудом разлепил веки. Внутри бушевал не просто огонь – адский котел, а руки будто налились свинцом, потеряв чувствительность. С усилием подняв их на уровень глаз, он с изумлением обнаружил, что побелевшими костяшками вцепился в огромный, потускневший от времени медный крест – фамильную реликвию, принадлежавшую ещё его бабушке.

–черт меня забери! – вырвалось у него.

На одних волевых, преодолевая земное притяжение с большим усилием ему удалость оторвать верхнюю часть тела от пола. Оглядевшись Родион обнаружил себя в очерченном мелом неровном круге, рядом валялась разорванная упаковка с надписью "мелок от тараканов «Машенька» и потрёпанный томик Гоголя.

–опять «Вия» лишку перечитал-пересохшими губами практически без звука прошептал он-пора прикрыть литературный кружок и главное сворачивать с пьяной дорожки-уже в третий раз на этой неделе пообещал себе Родион. Хотя последние три дня он помнил отрывками, а вчерашний вечер был стерт полностью и данных ранее себе клятв он не помнил.

Тихонько с передышками добравшись до кухни он потушил внутренний пожар прохладной водой из крана. На столе среди грязной посуды, окурков и хлебных корок, за надкусанным и высохшим огурцом пряталась она-стограммовая стопка, до краев наполненная прозрачной как слеза Менделеева водкой. С трудом веря своей удаче, вцепившись в стопку двумя руками Родион начал одновременное движение рук и головы навстречу друг друга, состыковав емкость с ротовой полостью преодолевая чувства тошноты и стыда, он влил содержимое внутрь.. Водка смыла с души липкий страх, но тревога осталась лежать камнем на сердце.

"Для полного душевного равновесия нужно ещё грамм двести… не меньше… по чуть-чуть, с паузами. К вечеру, глядишь, и оклемаюсь", – размышлял Родион. – "На воздух, на поиски…"

Часы на кухне прокуковали 4:30. Сверив время с разбитым смартфоном, Родион отметил: "Однако спешат". Накинув ветровку и кое-как втиснув ноги в кроссовки, он вышел за дверь.

У подъезда, преграждая путь, стоял рыжий соседский кот Тимоха, нагло и с презрением глядя на него своими зелёными очами.

Отшвырнув кота ногой, Родион шагнул навстречу зарождающемуся дню. Не от боли, а скорее от унижения, кот разрезал утреннюю тишину истошным воплем.

– Тише ты, весь дом разбудишь, вместе с хозяйкой! Нинка та ещё стерва, – сконфуженно пробормотал Родион.

Устыдившись своего поступка, он дал себе клятвенное обещание искупить грех сосиской, но позже. Вообще-то животных он любил, но уж больно наглая рожа была у кота, а тут ещё и похмельный синдром. Именно совокупность этих факторов и привела к небольшому бытовому конфликту. Тимоха, с ненавистью из кустов, не сводил глаз с Родиона, отчего тот решил уступить территорию пострадавшему и ретировался к соседнему подъезду. Расположившись на лавочке с максимально возможным комфортом, он стал ждать чуда… Других вариантов у него не было.

***

Выскочив из парадной, в некой растерянности после внезапной встречи с Аделаидой, я наткнулся на Родиона, вольготно расположившегося на лавочке, моего одноклассника, но уже давно и глубоко пьющего человека. На аристократически бледном и худом лице в затуманенном взоре читалась глубокая личностная трагедия. Когда-то мы были неразлучны, делили мечты и секреты, а теперь нас разделяла пропасть, вырытая алкоголем и жизненными неудачами.

– Не может быть, второе явление… И у тебя тоже «трубы горят»? подача водки перекрыта, и в голове трахает и бабахает? – передразнил я Аделаиду Тимуровну, поражаясь этой череде неожиданных встреч.

–«горят родимые», …А ты вижу не рад, а зря давненько мы с тобой за одним столом не сидели…помнишь, как раньше? …Как ниточка с иголочкой везде вместе.

–Как попугаи-неразлучники- с трагической фальшью в голосе добавил я.– Ты у нас теперь спринтер, протоптал свою синею тропу и мчишься по ней без оглядки, мне по-быстрому по стакану и спать- не надо, я марафонец, идущий неспешно. Разные у нас с тобой теперь дистанции – подытожил я с грустью в голосе.

–Взгляни на меня с теплотой, но без жалости- выдавил он, протянув дрожащею руку для рукопожатия. -Спасай, мне тебя сам Бог послал…

– Бахус…бог виноделия…

–может и он…лишь бы не Вий-глубоко вздохнул Родя.

–Вий ?..

–Забудь-буркнул он.

Наконец поймав его прыгающею по воздуху руку, я дружески пожал ее…в сумке предательски звякнуло.

–Джек пот! Водка! -радостно выкрикнул Родион.

– Извини, всего лишь утешительный приз, – и я вложил в его руку пятисотрублевую купюру. – А это для дела, – аккуратно похлопав по сумке, ответил я

–Ничего и в ранний час есть где взять, была бы звонкая монета. Отличный самогон, живой он руки создателя помнит, а водка что- мёртвая синтетика… тфу-сплюнул Родион.

–Как кубинская ручная сигара против сигаретки с ментолом.

–цель в жизни поменяй…помогу-на прощанье бросил Я.

***

Такси остановилось у подъезда. Взглянув на таксиста, я понял, что вошел не в ту дверь…но пересаживаться на заднее сиденье было уже не удобно. На меня смотрело грубое словно вырубленное топором из замшелого пня лицо, волосы на голове были уложены в виде незамысловатого птичьего гнезда, никогда не знавшие расчёски, да, пожалуй, даже собственной пятерни.

–чистый леший- промелькнула мысль -все-таки они существуют.

На мое приветствие таксист подмигнул мне левым глазом, на что его правый глаз в отместку самопроизвольно просемафорил трижды. Левый обиженно выпучился и зло завращался, в этот момент я понял- кукушка навсегда покинула гнездо на его голове и больше не вернется.

–покатились колесики-нараспев промурлыкал он и мы тронулись.

–Музыку не желаете? -спросил водитель.

–Желаю, чтобы Вы были предельно внимательны. А что до музыки я не против.

–Запевай…Вячеслав Малежик, сейчас так уже не могут-с вызовом, не терпящим возражений пояснил он, выкрутив звук.

Двести лет кукушка мне жить накуковала,

Что меня обрадует, знала наперёд.

Hо двести лет, кукушечка, ах, как же это мало!

Hакукуй один хотя бы, но медовый год!

Hакукуй один хотя бы, но медовый год!…

Вел он машину ровно и уверенно, тихонько напевая себе под нос. Я успокоился и даже отметил два позитивных момента, какая никакая, но все-же славянская внешность таксиста и второй…шансон здесь точно звучать не будет.

Первые утренние лучи подсвечивали золотом трубы и крыши мимо проносящихся домов. Кажется, движешься ты – и тебе навстречу стремиться весь мир.

Апрельское солнце еще не обжигало, но уже ласково согревало, нежно касаясь кожи, как дыхание весны.

***

Мысли вихрем закружились в голове, словно осколки калейдоскопа. В свои двадцать семь, почти четыре года я – круглый сирота, если не считать бывшей гражданской жены, упорхнувшей год назад на поиски новой гавани. И вот, сегодня я мчусь навстречу деду, внезапно и стремительно ворвавшемуся в мою жизнь. Всё моё детство и юность прошли под крылом бабушки, бабы Насти, как звал её в детстве, а повзрослев – Анастасии Георгиевны. Родители ушли рано, оставив после себя лишь автомобильную катастрофу в памяти, да блеклые фотографии. Она была для меня всем: и матерью, и отцом, и бабушкой с дедушкой в одном лице. Где-то на далеком севере обитали еще предки по материнской линии, занятые воспитанием других внуков. Так что, наверное, я не совсем сирота, не такой уж и круглый. Где-то были у меня двоюродные сестры или братья, но связь была разорвана. Ни я ни они меня не искали. Такое часто характерно многим русским семьям: варимся в узком семейном кругу. На все вопросы про деда баба Настя отшучивалась-космический за сланец он-иногда меняя последнее слово на засранца.-Деньги шлет и ладно…

Но три дня назад привычный ход вещей нарушил визит элегантного незнакомца. В мой скромный антикварный магазинчик с претенциозным названием «Лавка Древностей» вошел пожилой, но на удивление крепкий мужчина лет семидесяти. Чисто выбритое лицо, словно карта старинных земель, было исчерчено харизматичными морщинами. Копна седых, но еще густых волос венчала голову. Во взгляде плескалась ясность ума, редкость в его возрасте.

Вслед за ним на крыльце замаячили два грузчика, с трудом втаскивающие огромный деревянный ящик. Их бормотание перемежалось ругательствами.

– Осторожнее! – предостерег мужчина. – Вы не гроб несёте, а стекло!

Эх, не те нынче грузчики! Раньше бывало, матерые, слона или пианино на десятый этаж после стаканчика горячительного затащат, без лифта! И лишь на пятом перекур с остограммиванием устроят. И ни единой царапины! А эти едва десяток метров от машины отошли: ноги дрожат, лица пунцовые, пыхтят, как ежики.

– Да ставьте уже на пол, – с возмущением выдохнул незнакомец. – Держите, – протянул он им двухтысячную купюру. – Пойдите хоть молока выпейте.

– Что в ящике? – поинтересовался я.

– Не яйца Фаберже, но кое-что по вашему профилю. В основном фарфор: изделия мейсенской, берлинской и нюрнбергской мануфактур.

– На комиссию все возьмем. Если продать не удастся, выкупим выборочно, после проверки на подлинность и отсутствие криминального прошлого.

– Ни то, ни другое. Просто хочу заполнить пустоту вашего магазинчика.

– Это шутка? – удивленно воскликнула моя помощница Рита.

– Серьезен как никогда. Вот опись содержимого, – он протянул мне каталог. Бережно перелистнув страницу, он обвел кружочком позицию №12: чайная пара Кузнецовского фарфорового завода. – А это лично вам, Маргарита, подарок, – произнес он, глядя на Риту. – Важно не только что мы пьем, но и из чего, – подчеркнул он, кивнув на фаянсовую кружку с изображением милой собачки в обрамлении сердечка, которую она держала в руках.

– Нужно соответствовать окружающим вас вещам, быть в тесной гармонии с ними, – обвел он взглядом пространство и мягко улыбнулся.

– Я просто… очень собак люблю, – зарделась Рита, потупив взгляд.

– Это сколько угодно, но не на работе. Дресс-код никто не отменял.

Затем он протянул мне паспорт:

– Вот мои документы.

Фамилия кольнула неожиданным узнаванием. Надо же, однофамильцы… Но когда в памяти всплыло отчество отца, все шестеренки встали на свои места с щелчком неминуемой правды.

– Да, Артем… Я твой дед, – произнес он взволнованно, и в голосе прозвучала дрожь, словно он долго сдерживал эти слова. – Ты, пожалуйста, выдохни. Притормози свои эмоции. Разговор предстоит долгий, непростой, и не здесь. В субботу приезжай пораньше…

Он положил визитку на прилавок.

– Вот адрес. Буду ждать. Не приедешь – пойму. А это мне уже не нужно, – он махнул рукой на пыльный ящик. – Раньше собирал, интерес был. А сейчас – обуза одна: или обнесут, или пришибут… Село у нас глухое.

– Приеду, – после короткой паузы отрезал я.

– Буду ждать, – ответил он, повернулся и вышел, оставив меня наедине с вихрем чувств. Незнакомец… или уже дед?.

…и вот я еду по грунтовке в село Воронково на встречу к деду…

За окном, словно кадры старой кинопленки, мелькали перелески, уступая место полям, поросшим юной порослью берез, вперемешку с угрюмыми хвойниками. Изредка проплывали мимо сонные деревеньки-призраки, сиротливо прижавшиеся к дороге, словно ищущие защиты. Несколько покосившихся изб, с зияющими провалами крыш и слепыми глазницами наспех заколоченных горбылем окон, навевали щемящую тоску. Незаметно для себя я провалился в объятия Морфея…

– Ку-ка-ре-ку! – петухом прокукарекал водитель прямо в ухо, безжалостно вырвав меня из власти сладкого забытья. – Конечная,– растягивая рот в улыбке, оголил он не совсем целые ряды зубов.

Глава 2

Дед и другие немногочисленные жители села.

Денис Андреевич возвышался на резном крыльце старинного купеческого дома, словно капитан на мостике корабля. Кирпичный полуподвал, увенчанная мезонином крыша и опоясанный огромной стеклянной верандой крепкий дом, смотрел на речку, что серебряной змейкой вилась вдоль села и исчезала в изумрудной чаще леса. Новая обшивка стен, выкрашенная в нежный оттенок теплого серого, гармонировала с брусничной сталью крыши, а резные наличники на окнах, казалось, дышали стариной и мастерством. Этот дом, словно дерзкий, солнечный мазок на холсте старой деревни, искрился свежестью среди потемневших от времени избушек.

– Утро доброе, Денис Андреевич, – произнес я, зачарованный увиденным, – не дом, а живая история, памятник культурного наследия!

– Здравствуй, Артем, спасибо, что приехал, – ответил он с улыбкой, – а насчет памятника – упаси боже, тут без разрешения и гвоздя не забьешь.

– Ну, тогда проходи на веранду, я там стол накрыл. Позавтракаешь с дороги, да и по чуть-чуть выпьем, чтоб разговор ладился.

– семь утра- рановато для спиртного.

– Питие должно быть в лучах солнца, дабы помыслы оставались светлы и чисты, а дух преисполнялся благодати и добродушия. Ибо, как гласит народная мудрость: "Вино и солнце – день чудесный". А вечерние возлияния – прямой путь к непотребствам, бытовым дрязгам и поножовщине. Статистика – вещь неумолимая, – заключил он, словно подводя итог научной диссертации. – Да и разговор у нас долгий предстоит, одним днем не управимся.

Стол для завтрака был слишком богато накрыт, я выставил из сумки две бутылки французской водки.

– Хороша, – причмокнул губами дед, – но цена, брат, несусветная. За воду со спиртом, что дубовой бочки не нюхала, дерут как за десятилетний коньяк.

– Сам бы ни в жизнь не купил – презент, – отозвался я. – Вот и пригодился. Сам-то я больше по коньячку, но он хорош в кругу закадычных друзей, под душевный разговор. А для сближения с людьми малознакомыми, пусть даже и родственниками, водочка – самое то. Сближает, знаете ли…

– Резонно, – согласился дед. – Только разливай понемногу, дай организму время настроиться на волну откровений.

– Ну, за знакомство, и давай на "ты", – произнес он тоном, не терпящим возражений, и опрокинул рюмку залпом.

Закусили, помолчали, давая алкоголю шанс проложить первые мостки к взаимопониманию.

Я, Артем, не стану оправдываться и тонуть в извинениях. Время было сумасшедшее: Союз рухнул, занавес взвился, мир распахнулся, а тут пеленки, быт… Не выдержал, оказался слаб духом. Заманили меня заокеанские дали. И понесло Дениса по свету. Что сделано, то сделано, назад не вернуть. Когда прилетал мать хоронить, встретился с сыном, твоим отцом, но не сложилось, не простил он меня.

– Цветы на могилу родителей в годовщину ты приносишь? – спросил я, жадно ища ответ на терзавший меня вопрос.

– Да, живого потерял, а после смерти обрел… Вот такой парадокс, – тихо ответил он.

– Я тоже два дня готовился к обвинительной речи, о трудном детстве без отцовской руки. Но все это нужно оставить в прошлом. Сегодняшний день – нулевая точка отсчета наших взаимоотношений… Начнем отсюда, а там – как пойдет, – заключил я, стараясь придать голосу уверенность.

– Согласен. Кредит доверия я исчерпал, больше не подведу, – кивнул дед, в его глазах промелькнула тень раскаяния.

– Твой товар почти весь реализовал, твою долю могу наличными, могу переводом.

– Я же говорил, мне не надо. Мне моих сбережений с излишком, много ли старику нужно… Думаю, еще и правнуку останется, – возразил дед, отмахиваясь рукой.

Рюмочка за рюмочкой, и беседа потекла рекой, искрясь дедовым юмором и приправленная колоритными заграничными байками. Незаметно завтрак перерос в обед, а истории все лились и лились.

Внезапный стук в дверь, и, не дождавшись ответа, в комнату протиснулся мужчина лет шестидесяти. Лысина его поблескивала в лучах солнца, а редкие волосы были тщательно зачесаны назад. На носу криво восседали очки в старомодной оправе с толстенными линзами, непомерно увеличивающими глаза, делая их похожими на огромные блюдца из японских аниме. Под мышкой он держал видавшую виды деревянную шахматную коробку, а за пояс заткнул потрёпанную синюю тетрадь.

– День добрый, Денис Андреевич, смотрю, у вас гости, – проскрипел незнакомец.

– А… Пепка. Здравствуй… Проходи, ко мне внук приехал, Артёмом зовут. Ты вовремя, на вторую бутылку всегда третьего не хватает… чтоб разговор разогнать, – приветствовал гостя дед. – Знакомьтесь, это мой сосед, Пётр Мамченко, поэт и тракторист. Хотя нет, наоборот: тракторист и поэт. Потому что тракторист из него хоть какой-то, а поэт… никакой.

Кивнув в знак приветствия, я пожал загрубевшую, крепкую руку тракториста, в котором поэта разглядеть было невозможно.

– Садись за стол, а шахматы на комод водрузи, не до них сегодня, – пригласил дед, разливая по рюмкам. Выпили за знакомство.

– Стихи пишете? – спросил я, обращаясь к Петру.

– Ещё при советской власти начал, да не печатали нигде. Считал себя диссидентом. Власть сменилась, цензура ушла, а всё равно не издают, – вместо Пепки ответил дед, сочувственно качая головой.

– Стихи сейчас не в моде, романы со страстями подавай, – скорбно добавил Пётр, махнув рукой.

– Ну давай прочти нам что-нибудь, только не длинное, повесели нас с внуком, – попросил дед, лукаво подмигнув мне. Он достал синюю тетрадь из-за пояса, открыл нужную страницу, прокашлялся и выдержал небольшую театральную паузу, чтобы настроить себя эмоционально. Затем, сильным и громким голосом, он начал декламировать:

– "Здравствуй друг мой МТЗ-80, конь железный,

Как распашем полюшко,

Да засеем хлебушком.

Эх жалко только одуванчики…"

–это же танка-оцениваю я услышанное сдерживая смех.

– МТЗ-80 – это трактор, а Т-34 – танк, вы, молодёжь, не видите разницы, – пожурил меня Пепка.

– Танка – это пяти строчная японская стихотворная форма, – продолжаю я.

–Ах вот почему на Руси меня не поняли. Скажи, Артём, у тебя есть знакомые японские трактористы? Вы же в интернете все друг друга знаете, я бы хотел посвятить им эти строки.

– К сожалению, нет, вы мой первый знакомый тракторист, – отвечаю я.

Дед взял тетрадь открыл посередине и зачитал:

поэма "стена и маляр"

Стена сказала маляру,

Помажь меня и подшпаклюй,