Бурятская родовая сага. Из дневников хори-бурят

– Еще советовал перемалывать соленое сало на мясорубке с зеленью и чесноком, и всю эту хренотень намазывать на черный хлеб… Вкуснотища после рюмашки!

– А помнишь, приезжал корр «Правды» Валерий Орлов вместе с телевизионщиками программы «Время», они рассказывали, водка вызывает дефицит глицина…

Такие воспоминания грели наши души, всколыхивали сердца и армянский коньяк казался не таким уж и крепким.

– Приехал к тебе потому, что знаю – ты в хорошей форме. Имею в виду, в творческом отношении. Следил за твоими публикациями в газете. Еще прочитал несколько книг, изданных с твоим литературным участием. Ринча продолжал говорить, а я никак не мог понять, к чему он клонит.

Коньяк, конечно, превосходный. Но очень крепкий, черт возьми. Вкус, конечно, элегантный такой, приятный, можно сказать гармоничный. Но макароны по-флотски сразу же отрубали этот божественный привкус. Подумал, уж лучше бы водочки..

– Э-э, дорогой, да ты никак мыслями далек от нашего стола, – вернул в реальность Ринча. – Путинскую речь, чувствую, «пережевываешь» на пленарной сессии двадцатого Валдайского дискуссионного клуба? Слушал я эту речь ночью в поезде, на длинных волнах российское радио транслировало. Не парься, главный смысл его речи – это просьба к сообществу жить по- совести и справедливости.

– Ринча, откуда знаешь, что слушал Путина?!

– Знаю. Не пропустишь такое событие, ведь ты был, кроме всего прочего, лектором-международником…

– Ладно, Ринча. На мой взгляд, Путин на весь мир сказал, что западная цивилизация вскормлена за счет ограбления всей планеты, бесконечной экспансии, анголосаксы грабили и грабят природные, технологические, человеческие ресурсы, принадлежащие другим.

– Обрати внимание, – Ринча не удержался, – Путин сказал, что этот пидараст-гегемон в лице США и Европы принуждают весь мир жить по его правилам, не признавая международное право, суверенитет стран…

– Он так и сказал, что это чушь какая-то, дурь, жить по «правилам», придуманным америкосами и их сателлитами…

– А мы, Россия, имеем право так говорить?! – Ринча, словно засомневался в словах Путина.

– Да! А как иначе?! Россия представляет собой особый мир, включающей черты культур как Запада, так и Востока и вместе с тем отличающейся от той и от другой. Северная цивилизация, как говорят сегодня…

– Так то, оно так, но все же…

Пришлось перебить Ринчу, еще начнет этого Пелевина цитировать, тоже нашел «философа».

Но Ринча схватил сматрфон, стал лихорадочно что-то там выискивать.

– Ааа, вот, нашел! – Ринча почти закричал. – Вот, читай, что Путин говорит. Читай, читай.

Мне пришлось, немного сбиваясь, прочесть выдержки из речи Путина:

– Россия на протяжении столетий формировалась как страна разных культур, религий, национальностей. Российскую цивилизацию невозможно свести к одному общему знаменателю, но её нельзя и разделить, потому что она существует только в своей целостности, в духовном и культурном богатстве… Мы хотим, чтобы многообразие мира не просто сохранялось, а было фундаментом всеобщего развития. Мы будем жить в открытом, взаимосвязанном мире, в котором никто и никогда не будет пытаться возводить искусственные барьеры на пути общения людей, их творческой реализации и процветания…

Ринча молча смотрел на меня, я – на него. Он чуточку ухмыльнулся, мол, коньяк дает о себе знать, язык чуток спотыкается.  Чем больше старался говорить чётко и уверенно, тем сильнее начинал запинаться. Тем не менее, мы только сейчас начали понимать, Путин простыми словами объяснил миру сложные и коренные культорологические, философские, исторические понятия, веками выстраданные российскими народами.

– Да, Россия имеет право говорить от лица мирового сообщества, в нашей стране есть тот самый клубок, скальп если не всей мировой культуры, то подавляющего большинства, и христианство, и ислам, и буддизм, – словно утверждаясь в правоте нашего президента, – говорю я.

– А еще шаманизм! – вставил Ринча.

Мы расхохотались, словно были представителями всех этих религий и культур.

– Давай, за это и выпьем!

Наверное, в нас было что-то анекдотичное и комичное, говорим о высоких понятиях, философских, можно сказать, о цивилизационных процессах, а сидим где-то в далеком Улан-Удэ, городе, которого на картах мира и вовсе не увидишь, большинство населения нашей планеты даже не знает, где находится наш городок, более семи миллиардов людей не имеют даже малейшего представления о двух стареющих бурятах, которые, выпив по две рюмки коньяка, рассуждают и о мире в целом, и о мировых элитах…

Но мы не боялись быть уличенными в невежестве. Ведь нас еще в советское время научили строить наукообразные фразы, говорить птичьим, близким к научно-философскому, затемняющим истинный смысл вещей, языком, а также эзоповым, которым говорили партийные боссы. Так нас коммунистическая партия воспитывала.

Тут Ринча говорит:

– В отличии от западенцев, россиянин не любит обогащаться, у нас нет золоченых унитазов и ванн, наши жизнь и быт в большинстве просты, обыденны…

– Мы любим комплексные обеды, – расхохотались мы.

– Но почти каждый россиянин философствует, ищет себя, свое место в мире. Мы постоянно удивляемся, почему так, а не эдак, почему запад жирует, а мы все не можем их догнать. А удивление, как говорил Аристотель, служит началом философии. И такая Россия, может стать одной из основ мировой системы, готовой к конструктивному взаимодействию со всеми, кто стремится к миру…

– Ты почти по-путински излагаешь свои мысли, – улыбаясь, делаю замечание…

Тут мне показалось, мы, наверное, похожи на двух словоблудов, для которых самые банальные идеи, переведённые на философский жаргон, способны приобрести кажущуюся значимость и весомость.

Это, видимо, заметил и Ринча, но по-прежнему говорил и говорил. Мы опустошили уже половину коньяка и это не могло не сказаться:

– Это в традициях русской пассионарии – призывать жить по совести и справедливости. Я тебе расскажу одну историю, которую мало кто даже из историков хорошо знает. В селе Турино-Поворотное Карымского района, это Забайкальский край, переночевал с шестнадцатого на семнадцатое июня одна тысяча восемьсот семьдесят первого года Цесаревич, великий наследник Российского Престола, будущий Николай Второй. Не просто проехал, а останавливался на ночь, встречался с представителями бурятской нации. До Нерчинска он следовал на пароходе, сначала по Амуру, потом по Шилке, затем ехал в экипаже, запряженной шестью… или восемью лошадьми. Цесаревич был величиной, сравнимой, наверное, только с секретарем ЦК КПСС. Кстати, Брежнев тоже здесь проезжал по пути во Владивосток, говорят, ему из окна поезда показывали то самое место…

Среди радушно встречавших Цесаревича была и моя бабушка Дарбушиха, представительница рода хуасай.

– Рода хуасай?! – воскликнул я. – Погоди, погоди, Ринча… Рода хуасай? И моя бабушка тоже из рода хуасай…

– Да мы с тобой родственники, внуки бабушек из рода хуасай!

Мы соскочили, обнялись, долго хлопали друг друга по плечу.

Тут я безнадежно испортил наши обнимашки:

– Если покопаться, то каждый бурят буряту родня… Нас мало, всего лишь полмиллиона.

Но этот факт не обескуражил Ринчу, он пытался сказать все, что знает о древнем бурятском роде хуйсай:

– Род хуасай происходит от меркитов. Меркиты времён Чингисхана делились на Хуас и Удуит. Впоследствии часть меркитов вошла в состав бурятского племени хори, сохранив название своего подрода.

– Есть еще одна гипотеза, что хаусай происходит от слов хуа, который означает красноватый цвет, охристый… Правильнее будет хуасэ, – вставил я. – Но доподлинно неизвестно происхождение слова…

Меня прервал Ринча:

– Неизвестно… Как, впрочем, и об остальных бурятских родах. Но могу предположить, что хуасайцы – это тюркские племена, присоединившиеся к хоринцам. Хуасаевцы живут на том же месте, где и кочевали меркиты, а кочевали они по Селенге…

Потом Ринча продолжил, после некоторой паузы, видимо, надеясь, что его мысли подхвачу и я.

– Мы не историки, конечно, но нужно помнить, что Хоридой – предводитель хори-туматов. У него было три жены, одна из них Шаралдай, красавица, белоликая, она родила пятерых сыновей, один из них Хуасай, вот он то и стал основателем рода хуасай…

– Хубдут – это тоже меркиты, – вставил я. – Мой отец из рода улаалзай хубдут. И я предпочитаю считать себя хубдутом, по мужской линии.

– Если ты хори-хубдут, должен знать… Хори еще в шестнадцатом веке жили во внутренней Монголии. Они шли из Наи Нава, остановились было там, но потом ушли оттуда – почитай сказание о Бальжин-хатан…

– Не так все однозначно, есть различные версии..

– Да, ладно, не в этом дело… Слушай, – говорил сосредоточенно Ринча, – мы говорим с тобой о своих бабушках. Они оставили неизгладимый след в твоей и моей жизни.

–Да, конечно…

– Думаю, бурятам нужно возродить, как в царские времена, бурятские женские гимназии… Именно женские! Девочек учить отдельно от мальчиков. Помимо классического образования, давать им прочные знания по бурятскому языку, о наших традициях, обычаях бурятского народа, разучивать бурятские песни, сказки… Девочки – будущие мамы, бабушки. Они воспитают настоящих буряток и бурятов…

Мы удивленно посмотрели друг на друга. И вправду, хорошая идея. Но я заинтересовался рассказом Ринчи о Цесаревиче и попросил продолжить прерванный его монолог:

– Она и рассказывала, в чистом поле вблизи реки Ингода построили юрточный городок, в центре которого для Цесаревича поставили юрту из десяти раздвижных стен с полным убранством. Построили трибуну для зрителей, буряты состязались в борьбе, организовали конные скачки, игры, борцовские ристалища, стреляли из бурятских луков. Борцы оделись в темные шаровары, голенища закатали выше колен, боролись по пояс с голыми торсами, а лучники одели летние дыгылы из китайского шелка. Волшебное, почти сказочное представление организовали ламы: они тянули за длинные ремни колесницу, впряженную в самодельного слона. Слон почти как живой. Колесница окружена музыкантами дацанского оркестра, мелодии которого покрывались ревом огромных труб ухэр-бурэ, якобы подражающих голосу небесного слона. Процессию охраняли вооруженные нагайками ламы, свирепо отгоняющие злых духов, осмелившихся приблизиться к колеснице. Это зрелище очень понравилось Цесаревичу, он долго аплодировал ристалищу. Цесаревича встречали хлебом-солью, было много знамен, словом, торжество закатили… охренеть можно. Так вот, Цесаревич, когда закончил церемонию награждения бурят и сфотографировался с ними, сказал:

– Благословляю вас жить в мире и дружбе, жить по-совести и справедливости…

– Ты хочешь сказать, русские цари повторяются?!

– Конечно, – распалялся Ринча. – Если раньше духовные скрепы означали православие, самодержавность и народность, то теперь такой идеологии нет, но мантра «жить по совести и справедливости» осталась…

Ринча, спонтанно закончив монолог, показалось, призадумался, но вдруг продолжил речь:

– А не хватает нам, нынешним россиянам, нравственности. Ведь это так просто – быть нравственным. Помнишь, у Соловьева есть изречение, помнишь?! Он под нравственностью понимал стыд, жалось и страх Божий. Я и бросил-то коммерческие свои дела из-за стыда, рядом со мной, на одной улице, живут бедные семьи, не нищеброды-алкоголики, а великие служители народа – учителя, врачи… И вот мне стало стыдно, имею магазины… словом, жирую… Нужна государственная идеология, как при коммунистах, человек человеку…

– Ты отстаешь, Ринча, – перебил его. – Идеология по Конституции запрещена…

– Тогда нужно вложить идеи нравственности в национальную русскую… Хотя сегодня она пока не найдена…

– Имеешь в виду духовные скрепы?..

– А бурятская идея?! – я смотрел на Ринчу, надеясь услышать что-нибудь новое, оригинальное… Ринча насмешливо посмотрел на меня:

– Умеешь ты уводить от скользкой темы, большевистский пропагандист и агитатор!

Я пропустил его слова мимо ушей:

– Мы живем в России… Обрусели, русская национальная идея, пожалуй, станет и бурятской идеей… Мы, наверное, стали больше носителями русских идей, нежели бурятских… Мы все дальше и дальше уходим от монгольского мира, – неуверенно сказал Ринча.

– Дело не в том, уходим мы куда-то или нет… У нас нет внятных смыслов, идей, даже призыв о возрождении бурятского языка не находит массового энтузиазма в народе, – утверждаю, а Ринча смотрит изумленно на меня, словно впервые меня видит…

– Да ты, оказывается, националист?!

Я не обращаю внимания на его восклицание.

– Буряты начали терять свою идентичность при советской власти. Помнишь, праздник Сагаалган, он был объявлен религиозно-националистическим, даже ехор буряты перестали танцевать, боялись, как бы чего не вышло. Мы в те годы, как затравленные волки, уверовали в то, что у нас не было ни письменности, ни многовековой культуры, мы забыли наши сказки и улигеры… А шаманизм вообще стали называть черной верой, шаманов называли угнетателями, эпилептическими мистиками и психопатами, их, как и лам, внесли в списки вредоносных элементов, лишили избирательного права и даже расстреливали… Даже веру нашу, буддизм, коммунисты поставили вне закона, а старшего брата моего отца, дядю Ширапа, большевики расстреляли, потому что он был ламой!

– Кстати, ведь и моего дядю-ламу тоже расстреляли в Нерчинске, – с горечью молвил Ринча. – И в этом снова схожесть наших с тобою судеб… Здесь дяди расстреляны, как враги народа, а там – бабушки нас с тобой воспитывали достойными людьми…

– Слушай, Ринча, вспомнил… Как-то читал воспоминания Николая Поппе, членкорра Академии наук Советского Союза. Он был встревожен тем, как бурятский народ стремительно теряет свои традиции и обычаи…

– Ну и… – Ринча, по его виду, был недоволен, видимо, хотел продолжить воспоминания о дядьях-ламах.

– Так, вот, Поппе, встретив Ербанова в Москве, посоветовал ему старые обычаи и достопримечательности бурят-монголов сохранить, мол, оставьте, хотя бы один дацан, как историко-этнографический музей…

– Ну и что?! – Ринча торопил меня.

– Что, что?! – говорю ему – Ербанов не согласился с профессором Поппе: «Я не согласен», – был его ответ: – А лам мы держим в трудовых лагерях, где они настолько хорошо сохраняются, что вам не о чем беспокоиться!»

– Вот где, оказывается, берет начало западно-бурятская матрица, – выразил свое мнение Ринча.

–Да, если бы в те, тридцатые, к примеру, Бурятию возглавили просветители, выдающиеся деятели бурятского народа, типа Элбэка Ринчино, Цыбена Жамцарано, Базара Барадийна, сакрально, идейно, духовно наша республика, но и наш народ, конечно, могли выглядеть сегодня совсем по- другому…

– Ты всех агинских собрал, – съехидничал Ринча.

– Нет, почему же, Элбэк Ринчино баргузинский бурят, он, как ученый и литератор, чувствовал, бурятский народ может быть расколот, раздроблен, ведь культура, верования, менталитет у восточных и западных разнился… На имя Ленина он написал две докладные, даже был у него на приеме.

– А Ербанов?

– Да кто он такой-то?! Типичный большевик и революционер, никогда не был идеологом или лидером бурятского, монгольского национального движения, словом, революционный кружковец-искровец, воспитанный на пролетарских лозунгах… Установки и приказы большевистской партии были для него и религией, и эталоном мышления, действий. И подбирал в правительство себе подобных… Он и его так называемые товарищи могли с легкостью менять убеждения, взгляды. Как Москва чихнет, так и они дышали… Ну, словом, партийная узда для них первостепенна, а народ – вторичен… Практически все последователи ербановцев следовали этой логике почти до конца двадцатого века…

Ринча замолчал. Выпили еще грамм по двадцать-тридцать

– Твои Поппе, Ербанов, Ринчино… Нить рассуждения ты прервал…

– У бурят богатейшая история, такие великие традиции и обычаи, вера… Чего нам не хватает?! – Ринча был, кажется, взволнован. – Мыслить я разучился, что ли?! – словно злился он на себя самого. – У нас все политизировано, все пропитано политикой, ленинизмом этим…

– Еще скажи, марксизмом, с его «Капиталом»…

– А Ербанова напрасно ты так характеризуешь… Время было такое, революционное, а интеллигентскими рассуждениями новую жизнь строить было невозможно, растоптали бы сразу же.

Я уже вскинул руку, хотел высказать то, что копилось годами. Но Ринча поднял указательный палец, мол, не надо, не говори. Палец его дрожал, и рука тоже дрожала, лицо покраснело, желваки ходили, словно что-то жует и не может пережевать. Лишь через несколько минут, когда я подумал, уж не полезет ли драться, махаться кулаками, он с фантастическим спокойствием и выдержкой, начал свой еще один спитч:

– Бурятская идея не должна быть политизированной, нам нужна миролюбивая идея, пропитанная буддизмом, ее философией. При этом нужно суметь так связать прошлое с настоящим и будущим бурятского народа, чтобы у всех поколений были выстроены оптимистичные ориентиры, лишенные негатива родо-племенных кланов, местничества, кумовства.

– Да, ты прав. Рубцы старых ран залечить так, чтобы они навсегда исчезли, как и исковерканные большевиками судьбы людей… И разных Очирбатовых, ети их мать, публицистов хреновых, нужно обуздать, чтобы всякую чушь не писали, не будоражили умы…

– Кстати, о философии буддизма… Ее стержнем является учение о карме. Каждый бурят или бурятка обязаны знать, любое действие имеет силу кармы, все, что делаешь в своей жизни, переселяется впоследствии в твоих детей и внуков.

– А в Библии говорится, умерший освобождается от грехов…

– Но там же сказано: «Что посеешь, то и пожнешь!»

– Цель и той и другой религии – сделать людей счастливыми и не страдающими, но объясняют пути к этому разными словами.

– Буддизм ориентирует человека на самосознание, оно помогает тебе попасть в нирвану, сам и своей волей освобождаешься от этого, земного, мира… А христианин обязан поклоняться Богу, и через его, Бога, силу, достигать совершенства, или уходить в высший мир…

– Да, это так… Буддизм ставит человека во главу угла и утверждает, что на всё воля человека. А христианство занижает важность человека, утверждая, что человек – раб и грешник…

– Помнится, кто-то мне рассказывал, в одном святом месте в Бурятии, видел прикрепленные рядом две таблички. На одной были написаны десять заповедей христианства, а на другой – десять заповедей буддизма. По смыслу они были идентичны.

Дискуссия, кажется, заходила в тупик, разговор ни о чем, простая словесная эквилибристика, от того, нить и стержень спора теряется, как и смысл всех слов. И дело вовсе не в выпитом коньяке.

Тут Ринча, словно озарила его какая-то оригинальная, новая идея, или мысль, встал из-за стола, глаза его излучали оптимизм, энергию, даже восторженность. Таким я его еще не видел.

– А все просто, – начал он, нет у бурят настоящего лидера… Идейного, чистого, без коррупционного следа… Чтобы вокруг такого человека, прошедшего огни, воду и медные трубы, мог бы сплотиться народ.

Показалось, его мысль продуктивна. Авторитетная в народе личность способна ускорить решение каких-то назревших в обществе проблем, придать им не только импульс, но и создать нечто новое, кардинально изменить ход событий. И я затронул, наверное, больную тему народа:

– Сто лет назад среди нашего народа героями, акторами революционных преобразований стали Агван Доржиев, Цыбен Жамсарано, Элбэк Ринчино, Даши Сампилон.

– Да, – Ринча взмахнул рукой с поднятым большим пальцем, – конечно, каждый бурят знает их. Это их трудами, самоотверженностью на карте мира появились Бурят-Монгольская республика, Монгольская народная республика, Калмыцкая автономная область…

Сделав небольшую паузу, Ринча в задумчивости произнес:

– Но был и Матвей Амагаев, еще горстка так называемых оппозиционеров, которые опорочили их деятельность… Эти мерзавцы вынудили бурятских просветителей уехать из Монголии… В результате там был устроен геноцид бурятского народа, погибли десятки тысяч мужчин-бурят… Оттуда растут и зловещие корни панмонголизма, в результате которого, как писал Солженицын в своем «Архипелаге Гулаг», было расстреляно тридцать пять тысяч бурят-монголов.

– Да, весь цвет бурят-монгольской нации был уничтожен, в том числе восточный орел Михей Ербанов, страшная судьба постигла ни в чем не повинную девочку Гелю Маркизову, которая впоследствии стала узбечкой Мамлакат…

– И если такой лидер появится, ему нужно двигаться в русле проблем своего народа, а не против течения…

– Помнишь, лет сорок назад, у бурятского народа, независимо, где он жил и работал, в Аге или в Усть Орде, в Баргузине или в Джиде, большими авторитетами были Бальжинима Мажиев, Бадма Цыренов, Дамба Жалсараев, Даширабдан Батожабай, Владимир Саганов… Легенды слагали о них, а поступки и слова их обсуждались в народе.

– Да, у нас много замечательных людей… Уржин Гармаев, например…

– Ну, нашел ты, осколка народа, японского прихвостня…

– Почему прихвостня, народ говорит о нем, значит, личность…

– Без Уржина у нас много генералов… Борсоев, Балдынов…

– Добавь, казачий генерал Матвей       Чойбонов…

– Именитых бурят много, конечно, не спорю…Но сегодня нет таких орлов, как Петр Жамсаранов, Михей Ербанов, тот же Мажиев… Ну, разве можно Вячеслава Мархаева сравнить с Ербановым?! Нет! Ради карьеры, политических дивидендов, он уступал и уступает… Или плести интригу, чтобы завалить, оклеветать, например, Алешу Цыденова… Все, что угодно… Вот Владимир Бараев, тот шел напропалую, но он не политик, не лидер народный…

– Да, ладно, не мы судьи, не нам определять, кто мог бы, а кто нет… И, в принципе, мы – не суперэтнос, нас мало.

– Вырастут у нас личности еще, нравственно безукоризненные, с чистыми помыслами, ораторы и вдохновители!

– Да и я тоже хотел об этом сказать… Нет внятных смыслов и ориентиров, мы дезорганизованы, все еще бодаются западные с восточными, нужно уходить от родоплеменного состояния, от различных землячеств.

– А ведь есть у нас богатая история, фольклор, поэзия, музыка, живопись, балет, великие скульпторы…

– Но все это богатство, этот кладезь как бы рассыпан, смотрите, любуйтесь. Все достижения народа, его богатства нужно объединить во что-то одно целостное, в одну конструкцию собрать…

– А как?!

– Как, как? Лидер нужен, человек-трибун, который бы олицетворял в себе весь народ, стал бы выразителем идей и чаяний всего бурятского народа. Такой человек сплотит народ…

– Как Ербанов?

– Не обязательно политик, это может быть человек, в чем то, схожий с Лхасараном Линховоин, например, или с Матвеем Чойбоновым, Даши Намдаковым… С такими талантами, который сможет перешагнуть через себя и стать трибуном, лидером нации.

– Да, чет мы загнули с тобой… Коньяк, кажется, дает о себе знать…

– Сегодня среди политиков, наверное, наиболее мощно и респектабельно выглядит Баир Жамсуев. Он один, кто шагнул в наше время еще из той, советской эпохи.

– Помню его, – вставил. – Помогал ему в выборах в Госдуму, но потом он вновь вернулся в Агу, оставив Москву, и выиграл выборы Главы округа…

– Знаю, знаю, Жамсуев думал, что ты сыграл на стороне этого Юры, сына бывшего прожженного партбюрократа…

– Да не был ни на какой стороне, бизнес крутил, не до выборов, не выдумывай того, чего не было…

Мы оба начинали, кажется, вновь кипятиться, возвращаясь в те годы. Но вспомнив о неожиданной рокировке Аюшиева с главы округа на министра финансов области, успокоились. В этом была загадка. Тогда Жамсуев вдруг бросил Москву и приехал в Агу.

– Я знал хорошо журналиста Витю Курочкина, главреда Читинской «Козы». Не знаю, это байка, или нет, но, по его словам, они втроем – Равиль Гениатулин и Жамсуев – жили в одной комнате в студенческой общаге, сдружились. И втроем делали карьеру, умные, харизматичные, пробивные, поддерживая друг друга. Курочкин стал депутатом Госдумы, Жамсуев тоже вслед за ним, стал федеральным депутатом, а Гениатулина Ельцин назначил губером Забайкалья, а потом он и сам стал избранным губернатором. Кстати, при содействии Гениатулина, Жамсуева пригласили в обком комсомола, когда он уже трудился преподавателем истории в степном селе Ортуй, в паре десятков километрах от места рождения Чингисхана – местечка Икарал на той, правобережной стороне великой реки Онон.

Но политическим долгожителем оказался среди них Жамсуев…

– Жамсуев тогда выиграл выборы, с перевесом в тысячу, или две тысячи, кажется, голосов. Соперники пытались всячески очернять его. Но грязь не липнет к чистой душе, народ выбрал Жамсуева, отторгнув сынка старых бюрократов, – вновь начал свой спитч Ринча. Он, кажется, не умел говорить коротко, длинные речи – это его хобби.

– Помню, как в аэропорту Улан-Удэ мы встречали Кобзона, он летел на юбилей Кима Базарсадаева. Но «Тушка» народного артиста запаздывала. Жамсуев понял, его команда заскучала, и он вытащил бутылку «Агинки». Нас было четверо, и мы ее, белую, натуральную, вмиг «раскидали», брызнув бурхану за благополучный прилет Кобзона. Я видел, в Жамсуеве нет нойонства, заносчивости, он естественен…