Возвращение в Вальбону

Борцы за свободу Косово дешево покупали марихуану, а потом продавали ее за доллары на Западе. Золотую эру в горах быстро сменила эра бриллиантовая – больше, чем за коноплю и гашиш, и даже больше, чем за белое мясо с отдаленных хуторов, платили за пленников с севера. Беда тому, кто даже случайно попадал в контрабандистские сети торговли людьми.

Микун снова направился к гребню, он уверенно преодолел ручей в высоких резиновых сапогах-канадах. Ему не надо было искать удобное место – он хорошо знал, где можно перейти бурный поток. Его жилистое тело, привыкшее двигаться на обрывистых горных тропах и в сорок градусов летней жары, и в мороз, сквозь метровые сугробы, позволяло ему двигаться дальше. Он шел, как несокрушимый горный конь, не обращая внимания на то, что промок до костей, что по шее вода стекает прямо за ворот его рубашки. Единственное, чего он желал, – это забыть обо всем. То, чего он жаждал, пару часов назад проскользнуло у него между пальцами. Он прошел еще пару сотен метров между скалами, когда перед его глазами появился темный проем размером с гаражные ворота. От него тянуло арктическим воздухом, пахнущим льдом.

Даже отец, который его и брата Калиманта привел сюда, когда ему было двенадцать, не знал, откуда эта пещера и куда она ведет. Она выплывала из тьмы, из темной пропасти, дно которой невозможно было увидеть. Даже самый мощный фонарь с сильнейшими батарейками мог осветить пропасть не дальше, чем на двадцать метров. Именно оттуда почти отвесное корявое жерло вело в самое нутро горы. Отец говорил братьям, что дорога оттуда ведет вниз, прямо в ад.

Микун, в отличие от Калиманта, в ад верил, как верил он и в рогатых чертей, рожи которых измазаны кровью грешников. В последнее время они снились ему, когда он был пьян, а это бывало часто. Сопровождая мимо пещеры гостей, он всегда хвастался адом, не мог отказать себе в этом. И они смеялись, туристы из Европы, потому что не знали, что ад на земле действительно существует. Это место в горах между Вальбоной и селением Тет магически притягивало Микуна. Он содрогался, когда светил фонарем с тремя батарейками вниз. Он закрывал глаза и снова широко раскрывал их. Он смотрел в объятия смерти, чувствуя, что скоро она придет и за ним. Ему хотелось сбежать, но он никогда этого не делал. Тьма приводила его в ужас, поэтому он часто в нее заглядывал.

Оба брата поклялись, что никому не расскажут о пещере, и оба не сдержали обещание. Первым нарушил его Микун – наверное, потому, что старший. Бег наперегонки с одноклассником по имени Оран, который отправился с ним из деревни прямо сюда, закончился во тьме. Микун хотел предупредить приятеля перед темным жерлом в каменной осыпи, он говорил себе: «Пусть пробежит еще немножко, пусть окажется еще ближе…» Крик Орана прозвучал неожиданно, но быстро умолк в бездонной глубине навеки. Микун стоял в тишине не двигаясь, не слыша ничего, кроме собственного дыхания. Когда он включил фонарик с тремя батарейками, в глазах его все плыло. Он не спрашивал себя, почему не остановил одноклассника. Эта пропасть его манила, он хотел разобраться, насколько она притягивает к себе. Он перегнулся через острый известняковый край, ледяной ветер ударил ему в лицо. Пучок света обнажил безжалостную утробу. На одном из камней внизу виднелось темное пятно, постепенно увеличивающееся. Микун сглотнул, широко раскрыл рот, но не издал ни единого стона. Потом свет погас, вокруг простиралась тишина и тьма настоящей могилы.

В тот же вечер Микун поделился произошедшим с братом, но совесть его не мучила. Ему только хотелось доверить тайну смерти приятеля самому близкому человеку. Потом братья дружно держали язык за зубами, несмотря на настолько активные поиски, которых еще не знали окрестности Тета. Больше всего донимала мысль об исчезновении одноклассника Микуна их отца. За день перед заупокойной мессой ему приснилось, что Оран лежит на дне пропасти. У него не хватило смелости спросить об этом ни у одного из своих сыновей. Он верил, что эту темную историю их семьи никто не раскроет. Он ошибался.

– Бог дал, Бог взял, – покорным голосом объяснил ученикам исчезновение одноклассника директор местной школы. – Теперь Оран на вас смотрит с неба, это называется Божье чудо.

Испуганные дети таращились на учителя и при этом тряслись, как бы и их Господь Бог каким-то чудом не забрал на небеса.

Только у Микуна Карка рука чесалась, пока он наконец не смог одолеть искушение и не поднял ее.

У младшего брата Калиманта, который сидел в углу класса рядом с двоюродной сестрой Мирой, почти остановилось дыхание. Он озабоченно завертел головой, коротко взглянул на нее, и она с пониманием положила маленькую ладошку на его руку. Калимант любил ее за отзывчивость, она была не только красивая, но и хитрая, как лисичка. Только и она не знала, что изречет этот чудной Микун через момент.

– Так о чем ты хочешь спросить, мальчик? – Удивленный учитель смерил смельчака строгим взглядом. – Разве ты не слышал о чудесном исчезновении?[11]

– Слышал, господин учитель. – Микун встал, откинул черную челку со лба. – А если кто-то упадет в пропасть, – медленно произнес он, будто подыскивая слова, – это тоже чудо?

Класс зашумел. Калимант на задней лавке застыл, как статуя, словно не веря тому, что сейчас услышал. Мира незаметно пожала плечами – она хорошо знала, какой Микун чудной. Калимант ей улыбнулся, хотя у него тряслись под партой колени. В голове промелькнула мысль, не выдаст ли ей что-то его смятение.

– Нет. – Учитель дал Микуну знак, чтобы тот сел. – Это называют несчастьем! Это нечто плохое, что становится для человека совершенной неожиданностью.

Но Микун вот-вот готовился заговорить снова. Калимант чувствовал, какими будут его следующие слова: что чудо исчезновения и падение в пропасть в горах Проклетие – это одно и то же.

– Брат позавчера в сарае голову ушиб, – выкрикнул Калимант, чтобы спасти ситуацию. – Мама его отпаивает маковым отваром – может, поэтому он задает такие глупые вопросы?!

Ученики заржали, Мира прижала маленькую ладошку к губам, и директор на всякий случай на минутку отвернулся к окну. Только Микун сидел как пень, глядя в землю, будто заглядывая на самое дно пропасти. А поскольку там темно, он размышлял, там ли все еще лежит разбитое тело его одноклассника Орана, или Господь Бог чудом исчезновения забрал его прямо к себе на небеса.

Спустя двадцать два года клятву нарушил сам Калимант, но тогда в Тете давно забыли об Оране. В Косово полыхала война, и предприимчивый сын использовал отцовскую пещеру в качестве склада на тропе контрабандистов. С Мирой, хотя она и была его двоюродной сестрой, он временами спал. Все это знали, но никто не совал нос в чужие дела, потому что у Калиманта были знакомые как в албанской Шкодре, так и в освободительной армии с косовской стороны границы. Его приятелем был даже сам Хасан Тахири – самый известный предводитель албанских повстанцев, который все время носил камуфляжную форму и патронташ через грудь крест-накрест. С Калимантом просто не было смысла связываться. Даже его отец не сказал ему ни единого слова. Он знал, чем сын зарабатывает на жизнь, но насчет Миры он его прекрасно понимал. Отец хорошо знал, что в их заброшенном краю сын не нашел бы женщину красивее и умнее.

Микун положил рюкзак на выступ скалы рядом с собой, он должен был остановиться тут, у пропасти. Вблизи виднелась куча дров, оставшихся после вчерашнего костра. У входа в пещеру было сухо даже после самых сильных ливней. Между камнями вокруг костровища валялась цветная резинка для волос. Он поднял ее, натянул между пальцев и поднес к носу. С запахом начали возвращаться вчерашние образы и звуки, но он не хотел ничего видеть и слышать, поэтому быстро сунул резинку в карман.

Мешки были свалены под нависшей скалой, повсюду вокруг все еще были видны следы на песке. Он, сам того не желая, слышал вчерашние слова, которые звучали тут вокруг костра. Свой главный номер он не забыл и тогда. Студенты смотрели на него восхищенно, когда он склонился над известняковой кромкой. Фонарь с тремя батарейками светил так же далеко, как и двадцать лет назад. Микун взял в руки камень, бросил его вниз, считая: двадцать один, двадцать два… Слова отмеряют время, камень летит, ударяясь о стены пропасти. Сколько раз он пробовал кидать камни, но никогда не досчитывал до конца, как и сегодня. Последний удар о дно никто не услышит. Студенты изумленно галдели, один из них по-чешски говорил, что это путешествие того стоило. Микун невольно кивал, не понимая чужую речь.

– Оран, друг! – кричал он в пропасть.

Албанские слова были непонятны студентам.

– Прости меня, что я дал тебе добежать сюда!

На лице Микуна было выражение старого убийцы, который еще не совершил все, что должен…

Дождь шел все сильнее, когда он снова вышел на тропу, ведущую в Тет. Он шагал упорно, как это умел только он, ни разу не оглянувшись. Микун остановился только в седловине наверху, сквозь густой туман едва ли было видно на пять шагов вперед. Родная деревня предстала пред ним еще через час ходьбы. Белая каша тумана рассеялась, но дождь не прекращался. Падающие с неба капли были цвета олова, казалось, они предвещают всемирный потоп. Пыльная дорога намокла, заросшая голова Микуна тоже. Будто вода хотела смыть грехи с суровой земли и сбить с ног этого странного путника, контрабандиста и фальшивого проводника туристов по горным тропам. Микун знал, что грехи его не смоет и сам Иисус Христос. Потому что тот, как и он сам, был сыном плотника.

Он вспомнил о брате, который уже несколько дней договаривался со своими товарищами из АОК[12] о торговле. Эта сделка была самой важной: речь шла об огромных деньгах. Микун тоже помогал брату, но его терзали плохие предчувствия. Он шел между первыми каменными домами, его заляпанные грязью резиновые сапоги ступали прямо по лужам, и вода брызгала во все стороны. Микун подошел к школе – там теперь учит детей двоюродная сестра Мира, любовница брата Калиманта. Еще перед каникулами она ходила туда каждое утро к девяти, а теперь август и идет дождь, поэтому занятий нет. Английский язык Мира выучила в университете в Шкодре, там же изучила и географию. Может быть, поэтому она знала здешний край так хорошо, знала почти о каждой тропинке. Вот только о той, что ведет к пещере, не имела никакого представления.

Со студентами, которых она поселила у себя в доме, Мира говорила по-английски. Двух братьев и девушку одного из них она проводила до места, о котором ни в одном путеводителе не прочитаешь. Но и Микун ходил с ними по узким тропкам, как приказал ему брат Калимант перед отъездом в Косово. Каждый день он разводил у тропы огонь и варил обед. Он лишнего не говорил, потому что, кроме албанского, других языков не знал. Он злился на Миру, смеявшуюся над ним, когда вместо слов он использовал руки, а иногда и ноги. Он стеснялся этого, но мучительнее всего были мысли о высокой черноволосой девушке со стрижкой каре. Когда он брел за группой, его глаза следили за каждым ее отточенным движением, каждым жестом и каждым шагом. Он пожирал ее глазами. Такое было с ним впервые в жизни, чтобы женщина так занимала его внимание. Несколько раз по дороге она обращалась к нему, но он никогда не знал, что должен ответить, поэтому все больше отставал. Брат ему еще перед отъездом велел никому не надоедать своими сказками о здешних пещерах. Так что Микун готовил еду участникам экскурсии, носил им в большом рюкзаке второй завтрак и молча завидовал. В субботу он один отправился с ними в путь до Вальбоны, точно по заранее согласованному плану. Мира осталась дома – она была сильно простужена после нескольких прошлых дней, проведенных в горах. Так что он не должен был ничего объяснять ей и выдумывать. Двоюродная сестра просто думала, что он замещает ее во время этого двухдневного похода. Микун решил по дороге показать студентам пещеру и пропасть, но Калиманту он об этом ничего не сказал.

Теперь он возвращается в деревню, идет один, и настроение у него собачье, а к тому же навстречу ему издалека, от деревни ковыляет отец. На нем черный пиджак, снизу сияет белая рубашка. На голове у отца шапка из кроличьих хвостов, по ней стекают струйки воды – те, что не впитываются в грубую ткань пиджака, падают на дорогу и торопятся мутными ручейками к шумящей реке.

Микун замедлил шаг, глядя на отца, который помахал ему палкой. Сын поднял руку, но вместо приветствия посмотрел на часы. Золотой браслет ярко заблестел, несмотря на серое небо. Часы он получил от брата за доставку стокилограммовой посылки с гашишем в лагерь на другой стороне границы. Забрызганный водой циферблат показывал число «тринадцать». Он боялся этого числа, потому что тринадцатого, двадцать лет тому назад, потерялся его друг Оран. Микун проклинал день, когда отец привел его в пещеру. Не будь этой пропасти – может быть, все в его жизни сложилось бы иначе.

У Микуна было чувство, что он знал о ней все, но он не был в этом уверен. Самым тяжелым было, что он только смотрел, не произнося ни слова. Где-то внутри у него зрело чувство, будто пропасть ждет его возвращения. Он ускорил шаги: ему хотелось, чтобы все поскорее осталось позади. Целый день он мок в этих проклятых горах, ему самому казалось, что его кто-то проклял – может, отец, может, Оран, когда падал вниз. Но и сегодняшнее прощание в Вальбоне не добавило ему радости. Потоки небесной воды дробились о крышу старой каменной башни. В деревне ее никто не называл иначе, чем Кулла. Отец в черной шапке о чем-то догадывался, иначе он не стоял бы тут под дождем, как палач. С Калимантом он разошелся два года назад – они рассорились из-за контрабандного провоза девушек из окрестных хуторов. В Косово на них был спрос, и брат легко его удовлетворял. Он выбирал только самых красивых, из самых бедных семей – такие обходились дешевле всего. Бо́льшую часть своего времени он проводил на собственной латифундии с коноплей или в полицейском участке. Отец выгнал Микуна из дому два месяца назад из-за того, что тот привел сербских пленников. С того времени Микун жил у Миры.

Мимо отца он прошел равнодушно, при этом чувствуя, что сердце его вот-вот выскочит из груди. Свесив голову, он сошел с главной дороги и направился к старому каменному зданию по лестнице из белого мрамора. Мира на мгновение появилась за занавеской окна, но казалось, что его не заметила. Зато отец сзади сверлил его взглядом. Микуну казалось, что он стрелял ему в спину острыми стрелами. Как хотелось бы ему наконец отдохнуть, но он должен был преодолеть эти несколько проклятых шагов. Отец повернулся спиной и заковылял на противоположную сторону. Мира, которая за ним наблюдала, быстро перекрестилась и закрыла ставню. Ручей в русле рокотал, и следы Микуна на песке смыло новым приливом воды.

Он стоял в помещении, полном запаха майорана и промасленных деревянных балок. Ладонями он стер воду с волос, и глаза его остановились на кресте, который висел над кухонным столом. Вода стекала с его камуфляжа и рюкзака на дощатый пол. Влажный воздух буквально дрожал, как будто его кто-то наполнил электричеством. На парапетах стучал чечеткой дождь – непрерывный, постоянный. Хлопнув дверью, в комнату вошла Мира. У нее были цвета воронова крыла волосы, спадающие на плечи. Женщина пристально посмотрела на Микуна. Тот молчал, глядя в сторону. От его промокшей спины поднимался к потолку белый пар. Тишину пронзили удары тяжелых сапог. Мира рассматривала мокрые следы на полу, но кому их сегодня вытирать, никто не знал. Микун поднялся по деревянной лестнице на второй этаж. Старые балки потрескивали, по дому разносился тихий шум.

– Где чехи?

Вопрос раздался, будто бы в тишине кто-то щелкнул бичом. Двоюродный брат стоял наверху на галерее, глядя на нее, как епископ с кафедры.

– Уехали домой. – Минуту помолчав, он сделал несколько следующих шагов, даже не оглянувшись на нее. – Я проводил их до границы!

Дубовые двери загрохотали за ним по всему просторному дому, настала тишина. Мира смотрела наверх как завороженная, ноги ее стали тяжелыми, словно вросли в землю. Ветер рывками бился в оконные рамы, а за ним и сотни, тысячи капель. Картина дороги, на которой еще пару минут назад стоял отец, расплывалась под проливным дождем. Микун сбросил с плеч рюкзак и упал на постель прямо в сапогах. Он лежал, бессмысленно глядя в потолок, вода с подметок начала капать на пол. Даже когда в комнату вошла Мира, он не повернул голову.

– Что ты с ними сделал? – она набросилась на него, как ураган.

Брат лежал, уставившись глазами в потолок, и молчал.

Взгляд ее уперся в промоченный рюкзак. Она склонилась к нему и принялась дрожащими пальцами развязывать веревку.

Словно одурманенная, она вытащила из промокшего мешка автомат Калашникова. Разглядев оружие, завернутое в какую-то ткань, она отбросила его в сторону. Потом высыпала все содержимое рюкзака на пол. Рядом с запасной одеждой и серой походной флягой лежали три зеленых паспорта. Мира упала на колени, торопливо открыла первый. В нем на третьей странице была фотография девушки с черным каре, под ней имя – Ленка Тучкова. Во втором документе ее дрожащие пальцы нашли фото Яна Павелки. Когда она подняла третий, из глаз ее брызнули слезы: она знала, что это паспорт Михала. И не ошиблась.

– Я пойду в полицию, – решительно прошептала она, – хотя бы в Шкодру.

Микун моментально пробудился ото сна.

Мира листала промокшие страницы. Печати самых разных пограничных переходов мелькали у нее перед глазами: Хани и Хоти[13] между Черногорией и Албанией она хорошо знала. Круглая печать «Вальбона 666» заставила ее задуматься. Тонкие очертания домика ей знакомы, но вот откуда? За ее спиной промелькнула тень, но она все как зачарованная смотрела в паспорт на эту печать. Что-то это ей напомнило… Какое-то воспоминание блеснуло при слове «Вальбона», но не о лучших временах ее жизни. Раздался грохот грома, а вслед за ним хлестнул резкий выстрел.

III

Никола Срдич, Генерал US Army

Монастырь Высокие Дечаны[14] расположен у подножия Проклетия, на косовской стороне границы. После грозы река Быстрица почти разлилась, ее бурные потоки мчались куда-то вперед. Мутная вода была повсюду, ямы на дороге, ведущей из города Печ, тоже были заполнены ею. Из Печа в далекий монастырь под горой Белег приехал генерал Ричард Джонс. Его бронированный «хаммер» сопровождали две боевые машины, на крышах которых были установлены пулеметы. В этот день командующий американской базой Бондстил приехал в православную обитель на важную встречу чуть раньше. Он хотел получить благословение отца Михаила до очистительной ванны. Ведь почти девяностолетний митрополит знал еще его отца, Дарка Срдича, они вместе ходили в двадцатых годах в начальную школу в Дечанах. Владыка испытывал слабость по отношению к сыну давно умершего друга и постоянно его принимал в местных знаменитых лечебных ваннах. Отец Михаил часто вспоминал о Дарко, как мальчишками они, ребятишки из сербских семей, бегали между партами или как вместе залезли на башню храма Святого Марка. Сегодня там молодые сербы показаться на улицах не смеют из-за национальных волнений, разжигаемых Албанской армией освобождения. Некоторые убежали, несколько же из них живут здесь, за монастырскими стенами.

Отец генерала уехал в Америку с родителями после великого экономического кризиса в двадцать девятом году. Прощание было горестным. Мальчики поклялись друг другу, что, несмотря на огромное расстояние, будут навещать друг друга. Но эпоха не соответствовала их детским представлениям о дружбе. После кризиса в Европе пришел к власти Гитлер, потом была война – та, Вторая мировая. Михаил воевал в партизанском отряде на Неретве, был дважды ранен и дважды награжден.

Дарко записался в американскую армию весной сорок четвертого года. Может быть, он верил, что где-то на полях европейских сражений он встретится с другом из Дечан. Но после высадки на пляже «Омаха»[15] он получил от немцев пулеметную очередь в грудь. Ему повезло: с двойным прострелом легких он все-таки вернулся за океан. Через четыре года после войны у него родился сын Николай. Никто и представить не мог, что он станет американским генералом. А годы шли дальше…

Михаил стал православным епископом, он с самого начала служил в монастыре у подножия гор. На склонах он собирал особые травки и готовил из них лечебные ванны для путешественников. Ему было двадцать восемь, когда к нему обратилась девушка из нижней деревни. У нее по всему телу шли красные пятна, самые отвратительные расползлись по ее лицу. Она страдала псориазом, никто не знал почему. Два дня и две ночи отец Михаил молился с ней, а потом приготовил ей ванну с водой из местного источника. После нескольких процедур девушка чудом исцелилась. Известие о способностях отца Михаила распространилось по всему краю. С тех пор в монастырь Высокие Дечаны ездили люди со всей Югославии.

Дарко после войны какое-то время оставался в армии, в морской пехоте, но у него были проблемы со здоровьем, поэтому он вынужден был оставить службу. Всю жизнь работал он на автомобильном заводе в Детройте и мечтал о том, чтобы однажды вернуться в Дечаны. Вот только жена его не работала, а молодому Николаю в военной академии требовались деньги. Не было у Дарко денег на билет ни на корабль, ни на самолет, он пахал с утра до вечера в монтажном зале. Работа его убивала. Каждое воскресенье он ходил в православный храм на Бродвее. Время от времени он писал письма в Дечаны Михаилу о том, что приедет, как только станет работать в новом отделе, потом – как только ему исполнится сорок, потом – пятьдесят. Он умер от рака легких в 1970 году, ему было пятьдесят три года.

В том же году его сын Никола Срдич превратился в Америке в мистера Джонса, в то время он уже служил в американской армии. Новое имя легче было произносить по-английски, а также оно больше подходило к его капитанской должности и к его дальнейшей воинской карьере. Для миссии в Косово его выбрали потому, что по происхождению он был сербом, хотя по-сербски после смерти отца он вообще не говорил. У него были хорошие способности переговорщика, в этом было его самое главное преимущество. Он не забивал голову лишними мыслями, все приказы выполнял на совесть, потому что не хотел надрываться, как отец. Ему нравилось путешествовать, получая при этом хорошие деньги. Потому он и носил на военном ремне значок с орлом. С американской армией он объехал весь мир: от Южной Америки, через Сирию и Египет в Марокко и Камбоджу. Косово было его последней миссией.

В день, когда маленький конвой остановился перед монастырем, его ворота открылись впервые. Навстречу припарковавшимся машинам вышли несколько паломников. Верующие разглядывали американского генерала, с достоинством шествовавшего между двумя телохранителями, как привидение. Даже здешний легендарный святой крест с эмблемами луны и солнца не произвел на них столь сильного впечатления. Голова Джонса была покорно склонена к земле, в руках он держал пилотку с двумя звездами. Кто в Косово не знал командующего американской базой!

– Как смеешь ты, антихрист! – Старая женщина в платке, перекрестившись, погрозила ему палкой.

Двое молодых сербов крикнули ему:

– Иуда! Предатель собственного народа!

Личная охрана повернулась, но туча прошла стороной. Генерал Джонс привык к оскорблениям на земле своих предков. Военные кампании за многие годы научили его, что просто словами еще никто и никогда ни одну страну не добыл.

Люди с автоматами на груди остались стоять внизу у бокового входа, в котором через мгновение исчез генерал.

В центре каменного зала находилась деревянная кадка, из которой поднимался пар. Отец Михаил все приготовил для ванны. Он привык, что генерал всегда приезжает на короткое время, и также хорошо знал его болезнь. Это была та же болезнь, как и у его первой пациентки, – псориаз. Генерал стоял перед ним голый, а отец Михаил его осматривал. Красные пятна поднимались от стоп до колен.

– Кажется, с последнего раза улучшилось. – Отец Михаил потер морщинистое лицо. Он говорил с Джонсом по-сербски. – Будем вместе читать «Отче наш» за твое исцеление!

Медленным жестом руки он указал генералу, чтобы тот залез в купель, а потом произнес крепким голосом:

– Когда ты смоешь с себя все свои грехи – исцелишься!

Генерал погрузился в теплую воду, которая пахла лавандой и еще какими-то неведомыми ему травами.

Отец Михаил начал:

– Отче наш, иже еси на небесех…

Его слова гулко звучали под романскими сводами.

Джонс повторял за ним фразы на сербском, думая при этом о своих ногах и еще – о тайной встрече, о которой его целитель еще и представления не имел. Она должна состояться именно здесь, в стенах православного монастыря.

Во второй раз ворота монастыря открылись часом позже. В них въехал черный лимузин с темными стеклами. И эту машину сопровождал «хаммер» с пулеметом на крыше, только знаки были иными: вместо белого знака US Army на металлических дверях блестела черная орлица на красном фоне – символ Албанской освободительной армии. Машина остановилась перед храмом рядом с автомобилями сопровождения с базы Бондстил.