Хозяйка Его Виноградников-2

Глава 8

Дэвид вбежал в винный зал, и его сразу же окутал смешанный с запахами сырой земли, камня и плесени, густой аромат молодого вина: кисловатый, слегка терпкий оттенок брожения, нотки чёрной смородины, вишни и малины и насыщенное, теплое благовоние дуба. Что было неудивительно, ибо по усыпанному остатками от расколовшихся бочек полу струились алые реки.

В глубине зала несколько работников уже спешно латали менее пострадавшие бочки. Однако Дэвид поспешил не к ним.

– Тори! Девочка моя! – позвал он, обеспокоенно скользя взглядом по залу.

– Я здесь, папа! Я в порядке! – отозвалась Виктория, подняв верх руку.

Услышав и увидев дочь, Дэвид отправился в дальний угол зала, где возле большого дубового стола хозяйничала Виктория. Именно хозяйничала, ибо её движения были движениями уверенной в своих действиях хозяйки. Виктория методично расставляла пробирки с купажами, восстанавливая порядок после хаоса, оставленного землетрясением, с таким спокойствием, точностью и профессионализмом, словно занималась этим всю жизнь.

– Ловко у тебя получается, – улыбнулся он.

– Спасибо, – улыбнулась Виктория. – Такое странное ощущение… я словно бы точно знаю, как всё это делать.

– Почему словно, – улыбнулся опытный винодел. – Насколько я могу судить, ты не просто знаешь, что и как делать, но, и судя по тому, что каждое твое движение отточено практически до автоматизма, ты делаешь это далеко не первый раз, – с восхищением в голосе сказал он и вдруг тяжело вздохнул: – Прости.

– За что? – не поняла Виктория.

– За то, что я не видел тебя. Потому что, если бы я тебя видел, я бы заметил, насколько ты талантлива, моя хорошая. – Он замолчал, глядя на дочь с глубокой грустью в глазах.

– Папа, – смущенно улыбнулась Виктория. – Что было, то было. Я честное слово нисколечко не обижаюсь!

– Просто ты ничего не помнишь и… – Дэвид сглотнул подступивший к горлу комок, – ты слишком добра ко мне, милая. – Он подошёл к дочери и, не раздумывая, крепко обнял её. Виктория немного растерялась, но затем тоже обняла пожилого мужчину, чувствуя тепло и искренность этого момента.

– Да, ты слишком добра ко мне, – тихо повторил он, чуть отстраняясь, чтобы посмотреть дочери в глаза. – Спасибо, что ты такая! Спасибо, что вернулась!

После этих слов Виктория смутилась ещё больше, её взгляд метнулся к пробиркам на столе, но затем она вновь посмотрела на отца.

– И слава святым Эржине и Августину, что ты не пострадала! – меж тем продолжал он. – И раз уж мы уже тут, я хотел бы что-то тебе показать! Это в соседнем зале. Заодно и проверим не пострадал ли и он.

– Прямо сейчас? – растерянно уточнила Виктория и взгляд её вновь метнулся к пробиркам.

– Прости, – заметив её взгляд, смутился пожилой мужчина. – Вокруг разгром и разруха, а я пристал к тебе с экскурсиями, старый дурак! Нет, конечно же, не прямо сейчас. Как-нибудь в другой раз! Ладно, пошел я, не буду мешать! – сказал он и уже даже сделал несколько шагов в сторону выхода.

– Папа! – окликнула его Виктория. – Я тут почти закончила. Если подождешь десять-пятнадцать минут, я с удовольствием схожу с тобой посмотреть на то, что ты хотел мне показать.

– Конечно же я подожду! – обрадовался Дэвид. – Я как раз расспрошу ребят, как наши дела!

– Сюда не ходят экскурсионные группы, – сказал он дочери, через упомянутые выше пятнадцать минуть, остановившись перед средневекового вида дверью в виде арки. – Да и гости тоже редко, – добавил он, роясь в кармане в поисках ключей. – Это особое место. Я приводил тебя сюда каждый год на твой день рожденья, пока ты… – он замолчал. – Но ты, наверное, все равно не помнишь.

Виктория покачала головой.

– Нет, не помню.

Ее провели в небольшую комнату и включили свет. Возле каждой стены стояли деревянные шкафы, чем-то напоминающие банковские ячейки.

Дэвид открыл один из шкафов и, оказалось, что внутри него, каждая в своем собственном слоте, лежало десять покрытых пылью бутылок. Над каждой из которых висела небольшая металлическая табличка с выгравированными на ней именем и годом.

– И в остальных тоже? – восхищенно уточнила девушка, оглядевшись по сторонам.

Дэвид кивнул и заговорщицки добавил:

– Когда мы приводим в зал при винодельне туристов и гостей и рассказываем им про личную коллекцию семьи, мы им нагло врем! Настоящая коллекция нашей семьи – здесь.

– Каждый раз, когда в нашей семье рождается ребенок, в этот зал откладывается сто одна бутылка урожая этого года. Идея в том, что вино старится вместе с новорождённым и становится одновременно и началом его собственной винной коллекции и запасом на особые случаи жизни. На сто особых случаев его жизни, чтобы быть точнее. Одна же из бутылок навечно остается здесь, – он открыл несколько самых верхних ящиков и указал на них. – Над каждой из этих бутылок имя, дата рождения и смерти одного из членов нашей семьи.

Виктория поёжилась.

– Чем-то напоминает склеп.

– Есть немного, – улыбнулся Дэвид. – Но такова традиция. И кроме того, это память.

Виктория вновь огляделась по сторонам, с любопытством рассматривая шкафы и мысленно соглашаясь с отцом.

«Он прав, – думала она, – любая из покоящихся в своём слоте бутылок – не просто сосуд, в котором содержится вино, но и капсула времени, жизни и воспоминаний. Они (бутылки) – молчаливые стражи, хранящие и оберегающие в себе не только целый мир вкусов, ароматов, но и мир радостей и горестей членов её семьи, которые жили до неё, любили, страдали, радовались и теряли, оставляя после себя след в виде заключённого в стекло собранного в год их рождения урожая. И они же ожидающий своего часа дар. Дар, которой раскроется и вновь оживет, заиграет сотнями, если не тысячами оттенков изысканнейших и благороднейших ароматов и вкусов, как только пробка бутылки будет сорвана, и её содержимое коснётся воздуха»

Она шагнула в сторону и бережно, почти благоговейно прикоснувшись к одной из табличек, прочитала:

– Дилан фон Сангедор-Луссильон…

Она перевела взгляд на отца. Он удивленно посмотрел на неё, не сразу поняв, что она от него хочет. Но потом вспомнил о её проблемах с памятью и тихо сказал.

– Мой младший брат. Он погиб… на войне.

– А вино осталось, – понимающе кивнула Виктория.

– А вино осталось, – подтвердили ей.

– И что происходит с бутылками вина, которые остаются… – она на миг запнулась, подбирая более правильное слово, чем «лишними», – …невостребованными? – спросила она.

– Продаем, все кроме той одной, которая остаётся здесь навсегда, – кивнул он на верхний ящик. – А деньги с их продажи отдаем на благотворительность.

– Но не эти, – кивнула она на шкаф, уверенная, что он полон.

– Но не эти, – вновь подтвердили ей. – Рука не поднимается. Повестка пришла, а тело мы так и не получили. Я знаю, что не мы единственные… Но…

Виктория посмотрела на отца с пониманием.

– Но сердце не слушает доводов разума, оно продолжает надеяться.

Дэвид кивнул, его взгляд задержался на табличке с именем брата, словно он видел не кусок металла с выгравированными буквами и цифрами, а лицо своего брата, молодого, полного жизни.

– Да, – тихо ответил он, – я продолжаю ждать. Ждать, что однажды он… вернется…

Не зная, что на это сказать, но при этом желая хоть как-то поддержать отца, Виктория спросила:

– Я знала его?

Дэвид вновь удивленно посмотрел на дочь, но на сей раз лишь на мгновенье.

– Нет, – отрицательно покачал он головой. – Война закончилась ещё до твоего рождения.

– Расскажи мне о нем? – попросила Виктория, не столько потому, что ей было интересно, сколько потому, что думала это нужно её отцу.

Тот, однако, отрицательно покачал головой.

– Не сейчас. Как-нибудь в другой раз. Сейчас я хочу, чтобы ты увидела вот это, – он указал на табличку за спиной Виктории.

– Моё вино, – с улыбкой проговорила она, читая гравировку.

– Все сто бутылок в целости и сохранности! Сто бутылок моего лучшего вина Торикьянти, – с широкой улыбкой подтвердил Дэвид.

– Торикьянти? – переспросила Виктория. Её глаза широко распахнулись. – Твоё лучшее вино? Но разве у нас есть вино Торикьянти? – нахмурилась она.

– Если ты имеешь в виду на складе, то нет, сейчас нет, – отрицательно покачал головой Дэвид. – Я назвал это вино в твою честь и когда ты сбежала из-за меня… Каждый раз, продавая партию Торикьянти, я словно бы продавал что-то принадлежащее тебе и тем самым снова и снова предавал тебя…

– Па-апа, – протянула Виктория. – Я не помню, почему я сбежала, – сказала она, мысленно оправдывая себя тем, что помнить и знать не одно и то же. Не говоря уже о том, что она так и не решила верит ли она Рэю. – Но я совершенно точно уверена, что сбежала я не из-за тебя! Я знаю это вот здесь, – прикоснулась она к левой стороне груди. – Я чувствую это всем сердцем! Поэтому перестань говорить глупости, а лучше открой этот шкаф и позволь мне оценить твоё лучшее вино! И кто знает, возможно оно окажется достаточно хорошим, дабы не позорить моё имя, и я решу выпускать Торикьянти вновь! –широко улыбнувшись пошутила она. – Кстати, заодно я хочу попробовать и Рэйкьянти, или как там называется вино в его честь? Хочу попробовать и сравнить! – скользнув взглядом по дверцам шкафов проговорила она.

– Боюсь, на данный момент это невозможно, – усмехнулся Дэвид.

– Почему? – удивилась Виктория. – Его вино ты тоже по каким-то сентиментальным причинам перестал выпускать?

– Нет, – отрицательно покачал головой старый винодел. – По каким-то сентиментальным причинам его вино я не стал создавать. И его бутылок здесь тоже нет, так что не ищи.

– Из-за меня, – понимающе кивнула Виктория. – Ты боялся, что я ещё больше обижусь, – утвердительно добавила она, скользя взглядом по табличкам. – И, насколько я знаю, ты был прав. Но я изменилась, папа, – посмотрела она наконец в глаза отцу. – Точнее, повзрослела. Я больше не та эгоистичная, избалованная девчонка, которой я была. Я больше не считаю, что Рэй отнял у меня твою любовь. Я вижу… чувствую, насколько сильно ты меня любишь. И я считаю, если ты, конечно, не против, что хотя Рэй и не Сангедор-Луссильон по крови, он имеет право и на вино в свою честь и на место в этом погребе!

– Предлагаешь его прямо здесь прикопать? – пошутил Дэвид, растроганный до слёз словами дочери. – Или всё же обойдемся именными бутылками?

– Ладно, так и быть, обойдемся именными бутылками, – пошутила в ответ Виктория.

И дочь, и отец впервые за много лет, если не за всю их жизнь, вместе рассмеялись –заливисто, искренне, безудержно.

Их смех разлился по коморке, мягко отдаваясь от дубовых шкафов душевным теплом, которое оба ощущали. Впервые между ними не было ни барьеров, ни недосказанностей, ни обид, ни упрёков. Только веселый смех, взаимопонимание и простая человеческая сердечная близость.

Глава 9

Михеле, младшему из троих «усердных в учёбе и, в целом, практически во всем и всегда проявляющих ответственность, рыцарское великодушие и великолепные манеры» сыновей Эллы было двенадцать лет. И хотя сам он считал себя взрослым, никого другого в этом убедить не получалось. Под кем-то другим он, естественно, имел в виду: отца, мать, братьев и обоих падроне: молодого и старого. Вот и приходилось ему из-за этого вот недопонимания вместо того, чтобы заниматься по настоящему серьезной работой, быть всего лишь мальчиком на побегушках!

Ему поручали только самые незначительные и рутинные поручения, которые не требовали ни особых знаний, ни ответственности. И все потому, что ему, видите ли, не семнадцать лет как Карло, а двенадцать! Ну вот где справедливость?! Да, он ещё не закончил школу. Да, он не способен ещё поднять бочку. Да, возможно, мать и отец правы, и ему ещё рано пить вино. Но на винодельне же куча других важных и ответственных дел, которые не требовали ни физической силы, ни употребления во внутрь вина, а его к ним всё равно не допускали.

Обидно! Да, обидно… Но так уж устроена жизнь, понимал он. Старикам – самые интересные и ответственные дела, а молодым – ноги в руки и вперед. Потому, как и это тоже была работа и её тоже кому-то надо было делать. Вот старики молодежь и эксплуатируют! Потому что у них самих, то спина, то ноги, или вот как у мамки, намедни, голова…

Михеле тяжело вхдохнул. Ну ничего он тоже вырастет! И тоже будет эксплуатировать молодежь! А сам в это время заниматься важными делами! Он даже весь вытянулся и подбородок гордо задрал, представив как заключает супервыгодную сделку! Вот только когда ж это будет!.. Снова вздохнул он.

За этими тяжкими размышлениями его и застал следующий по пятам за Рэем Федерико.

– Малец, порученьице есть, – заговорщицким тоном шепнул он. – Очень важное! И очень срочное!

Михеле пренебрежительно скривился, мол, кому ты лапшу на уши вешаешь! Знаю я ваши поручения. Они у вас у всех, по вашему мнению, ОЧЕНЬ ВАЖНЫЕ и ОЧЕНЬ СРОЧНЫЕ. А нас самом деле…

– Вопрос жизни и смерти! – тем временем продолжал Федерико, не выпуская из поля зрения Рэя. – Молодой падроне получил по голове и теперь очень плох, но сам этого не понимает. Ни меня, ни тебя, сам понимаешь, не послушает, потому срочно нужен старый падроне! Его он послушает! И скажи, чтоб шел на винодельню. И желательно сразу с целителем!

Возможно, если б у Михеле самого не было в жизни случая, когда после того, как он упал с дерева, ужасная головная боль и тошнота с рвотой догнали его только на следующее утро, он бы не отнесся так серьёзно к поручению. Но в его жизни такой случай был и причем совсем недавно.

И потому Михеле, не теряя ни секунды, со всей прытью своих молодых ног помчался в сторону замка. Он перепрыгивал через камни, ловко огибал деревья, почти не ощущая под ногами неровностей грунтовой дороги. Ветер бил его в лицо, заставляя щеки гореть от палящего солнца, но он не останавливался. Да и как можно было? Дело ведь жизни и смерти! И это значило… Даже подумать страшно, что в его Михеле руках, точнее ногах, жизнь молодого падроне!

В замок он влетел подобно порыву ураганного ветра, чуть не сбив с ног мать, которая, завидев его в окно вышла ему навстречу, узнать, что за «пожар».

– Ма! Старый падроне где? – спросил запыхавшийся гонец.

– Так в погреб с молодыми винами пошёл, – удивленно ответила Элла. – А что?..

– Потом, ма! Всё потом! – крикнул уполномоченный важной миссией спасения жизни человека малец и побежал на винодельню. Каждая ведь секунда была на счету, а мать в его важном и ответственном деле всё равно помочь не могла.

И Михеле снова помчался. Теперь уже к погребу. Под ногами мелькали знакомые тропинки, но сейчас они казались длиннее, чем когда-либо прежде. Всё, что он слышал, – это собственное дыхание и стук сердца в ушах.

Погреб. Наконец-то. Михеле перевел дыхание и нырнул в его прохладный полумрак.

– Старый падроне здесь? – закричал он, ворвавшись в зал с молодыми винами через несколько минут после того, как за отцом и дочерью закрылась тяжелая дверь в коморку семейной винной коллекции.

– Вроде был? – почесал рукой затылок один из рабочих.

– Да, был, – подтвердил другой. – Посмотрел, расспросил об ущербе и ушел.

– Куда? – расстроенно спросил мальчишка.

Теперь уже затылок почесали оба.

– Не знаю, – хором ответили они, отрицательно замотав головой. – Может, как и молодой падроне, на винодельню? – предположил один из них.

– Может, – кивнул другой.

Михеле тяжело вздохнул и… помчался на винодельню. Ну а что ему ещё оставалось делать?

Но и там старого падроне не оказалось! Более того, его там вообще никто не видел!

Ну вот хоть плач! Но Михеле был не из плаксивых! И потому он отправился сначала в дегустационный погреб, затем в коллекционный, затем в погреб натуральных вин, затем выдержанных, затем игристых… Вот только с тем же успехом. То есть, без оного.

Ну вот что за невезение! И если бы просто невезение! Так катастрофа ж! Жизнь человека в опасности!

И Михеле решил вернуться в замок, дабы спросить у матери, которая лучше всех знала привычки старого падроне, куда, по её мнению, он ещё мог отправиться?

И о чудо! Наконец-то нашел-таки старого падроне!

– Падроне! Беда! – задыхаясь от долго бега, согнувшись пополам и опершись ладонями о колени, прохрипел он и замолчал на несколько секунд, переводя дыхание. – Фредерико говорит… – снова взяв паузу на то, чтобы вдохнуть столь необходимого его воздуха и затем выдохнуть, замолчал он.

– Какая беда?! – встревожился Дэвид.

– Да говори уже! Не молчи! – раздраженно прикрикнула на мальца Джулия, которой очень хотелось поскорее отбыть в свою комнату, дабы снять там наконец с себя мокрую, грязную одежду и нырнуть в благоухающую травами и маслами ванну.

Нет, нет, не подумайте о ней «плохо», сорваться и закричать её заставило вовсе не любопытство или душевная чёрствость, а исключительно плохое предчувствие… которое говорило ей, что ванна, сухая одежда и отдых откладываются. Причем на неопределенное время. Ну и какую мокрую, грязную, усталую и явно благоухающую не как роза в саду женщину это бы не расстроило?

– Фредерико сказал, – повторил Михеле, – что молодому падроне совсем плохо! А он его не слушает и не хочет к целителю! И потому нужны вы! Вас он послушает! – убежденно проговорил он, вновь шумно вдохнув через рот и выдохнув.

– Что с ним? Где он? – резко побледнев, спросил обеспокоенный отец. – Где Рэй?

– Вроде на винодельню шли, – неуверенно сообщил Михеле. – Только это давно было… – честно признался он.

Дэвид на мгновение прикрыл глаза, молясь, дабы Рэй был в порядке.

– Найдем! – уверенно заявил он и уверенным шагом направился на винодельню, уже на ходу дав указание дворецкому, чтоб тот срочно разыскал целителя и отправил его на винодельню. – Ты сказал: «шли», Рэй тоже шёл? – уточнил он у бегущего рядом с ним мальчугана.

Михеле на миг задумался, вспоминая видел ли он и Рэя тоже, затем вспомнил, что, кажется, видел.

– Да, – подтвердил он и тоном эксперта добавил: – Такое бывает! У меня так было, когда я с дерева свалился в прошлом году и башкой о землю так шмякнулся, что, клянусь Августином, я даже звезды увидел! А потом, как встал на ноги, вроде ничего… Даже голова не особо так, чтоб болела! Я ещё подумал тогда, что это хорошо, а то, если б сильно разболелась, мамке пришлось бы признаваться, а она у меня слишком беспокойная, сразу б в постель уложила б! А у меня рыбалка!

– Рыбалка – это серьёзно! – насмешливо прокомментировал Дэвид.

– А то! – с важным видом согласился мальчуган. – И не зря сходил! Я мамке трёх вот таких вот, – подняв вверх перед собой руки и развёл их на полметра, – форелей принёс. Ещё двух хариусов, чуть поменьше, правда! И одного голеца – здорового такого, толщиной в мою ладонь! А может даже и больше!

– А не заливаешь? – поддела его Джулия, которая, разумеется, увязалась следом. Ну а что ещё ей оставалось делать? Беда ведь случилась ни с чьим-то любимым, а с её! А значит, она должна быть не просто обеспокоенной, а просто-таки не находить себе места от переживаний! Вот и приходилось изображать «шило в жопе», в прямом смысле слова, чтоб его!

– Кто я?! – оскорбился Михеле. – Не верите, у мамки спросите!

– Я верю, – успокоил его Дэвид и поинтересовался: – И что же дальше было?

– Ниче хорошего, – тяжко вздохнул малец. – На следующее утро проснулся, а голову поднять с подушки не могу! И дышать тяжело, будто на груди каменюка тяжеленная лежит. И шум в ушах такой, что кроме него больше ничего и не слышал… И ещё тошнило, и рвало. Плохо было, короче, – с очередным тяжелым вздохом резюмировал он и авторитетно добавил: – И это ещё я легко отделался! Мне целитель так сказал. Сказал, что я вообще мог не проснуться! Представляете?

– Представляю, – пряча улыбку, кивнул Дэвид, поскольку полагал, что о настолько мрачных перспективах целитель предупредил мальца по просьбе матери. Беспокойство его несколько улеглось, что, впрочем, ничуть не убавило его решимости срочно «сдать» сына в руки целителя, который, к слову, довольно быстро их нагнал.

Правда, лишь для того, дабы, как и все остальные, узнать о том, что молодой падроне на винодельне был, но уже отбыл. Куда? А кто его знает? Вроде собирался вернуться в погреб с молодыми винами. Как выглядел? Да, вроде, нормально. А что?

– Да, так ничего, – махнул рукой Дэвид и уже развернулся чтобы снова отправиться в погреб с молодыми винами, но тут заговорил один из работников винодельни:

– Хотя, знаете, если подумать, то нервный он какой-то был, – заметил он. – Всё назад оглядывался!

– Точно! – поддержали его остальные. – Оглядывался!

– И задумчиво так смотрел несколько секунд назад, – поделился воспоминаниями другой работник, – а потом, когда опять поворачивался, удивлялся, почему это я молчу!

Глава 10

Пока Михеле искал Дэвида, а Рэй делал обход погребов и винодельни, Виктория увлеченно работала над купажом. Она оказалась права, замена Кьянти Каларисом дало именно тот эффект, на который она рассчитывала. Вино было прекрасно, но…

Она снова провела пальцами по краю бокала, вглядываясь в рубиновую жидкость. Позволила аромату купажа наполнить её сознание, мысленно перебирая каждый компонент, каждый оттенок вкуса.

– Нет, – в очередной раз отрицательно покачала она головой. – Чего-то всё-таки не хватает… Чего-то неуловимого, что отделяло «прекрасное» от «великолепного».

Она в очередной раз поднесла бокал к губам, сделала небольшой глоток вина, прокатила его по языку, смакуя его. Во вкусе всё было сбалансировано: фруктовые ноты, легкая кислинка, оно было многослойным и сложным, оно раскрывалось постепенно, как она того изначально и хотела, но… совершенством оно не было.

– Чего же не хватает? – скользя глазами по пробиркам думала она. Ответ был близок. Она знала это. Так близко, что это почти сводило её с ума.

Она вздохнула и отступила на шаг, чтобы оглядеть всё рабочее пространство целиком. Она понятия не имела, зачем ей это, что она хочет увидеть на столе, просто так ей думалось… не то, чтобы лучше или комфортнее, просто так ей думалось и всё!

Она сделала очередной маленький глоток вина из бокала и, задержав его на языке, закрыла глаза, погружаясь в мир ощущений, где каждый аромат и каждый вкус сливались в только ей одной понятную симфонию. Симфонию которой по-прежнему недоставало последнего, решающего аккорда.

Она настолько погрузилась в свои мысли и ощущения, что мир вокруг перестал для неё существовать. Она полностью сосредоточилась на купаже, не замечая того, что в какой-то момент скрип дерева, стук, металлический звон инструментов, негромкие разговоры и шаги рабочих перестали наполнять погреб, оставив её в нарушаемой только её дыханием тишине.

Уже много лет работающие на винодельне рабочие знали, что означает, когда винодел застывает с бокалом в руках, либо закрыв глаза, либо устремив в даль невидящий взгляд, и потому понимающе переглянувшись, сделав свою работу, тихо покинули погреб.

Не услышала Виктория и раздавшиеся через несколько минут позади неё чьи-то шаги…

– А где?.. – поинтересовались у неё.

Виктория вздрогнула и обернулась.

– Где все?.. – кивнув на опустевший погреб, уточнили у неё.

Виктория проследила за взглядом мужчины и пожала плечами.

– Не знаю.

Вслед за чем посмотрела на него самого. И это было большой ошибкой.

Его белая хлопковая рубашка была распахнута, открывая мускулистую загорелую грудь. И при виде этой груди её вдруг залила краска смущения, и она поспешно отвела взгляд.

– Ну что, получилось? – спросил Рэй, обходя её по небольшой дуге и кивая на бокал.

– Почти, – улыбнулась Виктория, сама не понимая почему продолжает чувствовать смущение. – Всё вроде то. Оно и глубиной обладает и бархатистым вкусом, который словно стелется по нёбу. И при этом оно с каждым глотком раскрывается всё полнее, начиная с мягких фруктовых нот и постепенно переходя к тонкой кислинке, которая придаёт ему жизнь и характер. Оно обволакивает, оставляя приятное послевкусие и оно не просто многослойное, оно как история…

– Но?.. – опершись на стол и скользнув взглядом, как ей показалось, по ее губам, с легкой насмешливой улыбкой уточнили у неё.

Виктория тяжело вздохнула, отведя глаза от его одновременно внимательных, насмешливых, всепонимающих и таких красивых глаз.

«Последние два бокала определенно были лишними!» – подумала она и пообещала себе, что больше никогда не будет столько пить.

– Сам попробуй и скажи мне? – почти огрызнувшись, ответила она. И при этом так резко протянула ему бокал, что, несмотря на то, что он был заполнен едва ли на четверть, рубиновая жидкость выплеснулась на голую мужскую грудь.

Глаза Виктории округлились, и она ахнула, широко раскрыв рот. И тут же закрыла. И рот. И глаза. Которые, впрочем, она тут же открыла. Правда, не вместе, а по-очереди. Сначала один, который увидел, что Рэй опустил глаза на свою грудь и, поддев указательным пальцем, стекавшую по ней струйку вина и облизал палец.