Седьмой карамельный демон

Я открыл калитку изнутри, подошел к двери и не стал звонить в звонок, а громко постучал три раза, опуская костяшки пальцев не под прямым углом, а сверху вниз. Так делал мой дед, и я перенял у него эту привычку. Дверь практически сразу отворилась. Бабуля стояла и смотрела на меня из светлого коридора.

Она сильно постарела. Морщин прибавилось, и они стали глубже. Волосы поредели, хоть она и по-прежнему красила их хной. А это светло-зеленое платье она носила, кажется, когда я был еще ребенком. Карие глаза под отяжелевшими от старости веками озадаченно разглядывали меня.

Она не смотрела на меня, как на призрака. Он как будто и не удивилась вовсе. Она продолжала смотреть застывшими глазами, но я почувствовал, что она мне рада.

– Ты как здесь? – это все, что она сказала, давая мне пройти в дом. – Что же ты не предупредил? Чем же мне тебя покормить?

Она помогла мне снять куртку, достала старые тапочки и положила их к моим ногам.

– Ничего не нужно, – сдерживая слезы, сказал я.

Бабуля выглядела и говорила так, словно я утром ушел на учебу и вечером вернулся домой, словно и не было тех десяти лет. А мне казалось, что я вот-вот разорвусь на клочья и провалюсь под землю от стыда.

                                        * * *

Я ел рассольник с перловкой, домашний хлеб и соленья, но вкуса почти не ощущал. Бабуля молча смотрела на меня. Моя душа словно набухла. Глотая еду, я пытался пропихнуть вниз ком, подступивший к горлу. В доме было тепло, а мои руки дрожали, словно на морозе.

– Совсем плохо выглядишь, – тихо сказала бабуля, с жалостью разглядывая меня. – Денег дома ты не найдешь. Впрочем, как и ценных вещей.

Я не особо удивился ее словам: я готовился и к худшему раскладу.

– Мне не нужны… – начал я, но не смог продолжить из-за кома в горле.

– Если тебе нужна помощь, на лечебницу я тебе денег достану. Займу и потихоньку выплачу. Но ни на что другое ты не получишь. Кров и еду, пока я жива, ты всегда здесь найдешь.

Я не мог ничего ответить, только возил ложкой по супу. В конце концов у меня нет никакого права возражать. Это последний человек на свете, который еще хочет мне помочь.

Было решено, что я пойду в лечебницу, а перед этим мне нужно посетить нарколога. Для себя я решил, что без возражений приму все, что мне предложат.

Бабуля встала и пошла доставать простынь, чтобы обустроить комнату для моего ночлега. Большой у нас все-таки дом. Когда-то он был битком набит людьми, хорошими людьми. Но сейчас все комнаты были свободны, и я мог выбрать любую. Но я все же занял свою старую детскую комнату.

Я лежал на кровати, уставившись в потолок и ощущая запах белья, которое долго пролежало в шкафу без дела. В голове роились мысли, на душе уже было не так горько, но ломка подступала жуткая. Я понятия не имел, как долго еще по моим венам будут течь остатки яда. Однако я твердо знал, что, когда он окончательно выветрится, я взвою на луну.

Немного странно ощущался сейчас поток времени. Чувства угнетали. Я совсем один. Кто-то завел семью, кто-то занимается любимым делом или просто испытывает обычные человеческие переживания, а самое грустное в их жизни – это плохая погода или обида из-за глупой ссоры с женой.

Стало горько. По-настоящему горько. В эту минуту все обрушилось на меня как-то разом, без компромиссов. Чувство обреченности – воистину одно из худших ощущений. Долго не получалось заснуть: одолевали то душевные муки, то ломка. Бывали секунды пиковой боли. По обыкновению в такие минуты я хватал ртом воздух и ворочался. Кажется, прошла целая вечность, прежде чем не удалось провалиться во временное небытие и крепко заснуть.

Утром я долго не мог встать с кровати, да и особо не хотелось, ведь было непонятно, что делать дальше. Ко мне в комнату постучала бабуля и позвала обедать.

Пока я спал, она успела узнать про лечебницу и терапию. Оказалось, что это очень дорого и нам сейчас не по карману. Я пообещал, что сначала попробую одолеть зависимость сам. Но мы условились на том, что если случится любой срыв, даже глоток алкоголя, то мы незамедлительно поедем сдаваться.

                                        * * *

Два месяца спустя

Проходили дни, а я не торопился записываться ко врачу. Я все еще думал, что справлюсь сам. Все силы уходили на борьбу с зависимостями. Мне каждую ночь снились сны, что я закуриваю или пускаю по вене эйфорию. От этого утром становилось еще поганее. Я чувствовал, что рецидив неизбежен. Только вот какой?

Я нашел работу. Почти два месяца я трудился на том же авторемонтном заводе, где работал мой дед. Платили неплохо. Половину денег отдавал бабуле, а свою половину почти не тратил, да и не на что было.

А потом случился срыв.

Мы культурно отдыхали, отмечая день рождения одного из начальников. Я поддался уговорам и выпил бокал шампанского. И этот бокал оказался фишкой домино, перевернув всю мою размеренную жизнь, которую я так усердно и мучительно выстраивал. Я напился так, что даже не понял, как пустил по вене дозу. Очнулся дома у одного из работяг, который тоже баловался героином, но не так яро (я узнал в нем себя лет пять назад).

Утром понедельника я не смог толком работать. Удрученный, я корил себя за срыв. Было стыдно признавать, что я оступился. Были бы деньги, я бы точно пустился во все тяжкие или все бы проиграл. Но вместо этого мне пришлось сдержать обещание, хоть и далось это непросто. Я согласился лечь в лечебницу.

Разговор с бабулей неожиданно прошел легко, словно мое сообщение про лечебницу звучало как планирование поездки в санаторий. Мы посчитали, что нам хватит на приличную лечебницу, если я отдам ей всю свою зарплату, а она добавит немного от пенсии. И еще немного мы возьмем в долг. Но сразу лечь я не мог: нужно было подкопить хотя бы месяц. На том и условились.

Весь месяц, что я работал, я курил и выпивал. Сам я ничего не покупал: пил только то, что давали приятели после работы. Ломало жутко, но мысль и надежда, что мне в лечебнице мне помогут, не давала сильно скатиться, да и денег разгуляться не было.

Лечебницу и специалиста мы с бабулей выбрали сразу. Оставалось только определить день, когда отправимся сдавать меня на несколько месяцев. Трудно было во все это поверить. За два дня до отъезда я ушел с завода. Сидел в комнате, думал и курил одну сигарету за другой.

Путь до калининградской наркологической клиники занимал пару часов. Всю дорогу мы с бабушкой молчали. Помню, как дрожали мои руки. Я погрузился в свои мысли. Мне казалось, что в лечебнице мне сразу станет легче, ломка испарится, и я безболезненно пойду на поправку. Меня не пугало, что мне предстояло пробыть там несколько месяцев, что это долго и что я зря трачу время. Я жаждал спасения, избавления и искупления.

Бабуля отыскала какого-то сильного психиатра, специализирующегося на наркомании и лудомании. От всего этого мне нужно было избавиться, даже если всю жизнь придется тащить за собой ад, который разрывал меня на куски.

Я украдкой глянул на родное лицо бабули: хмурое, ничего не выражавшее, кроме грусти и тоски. Я не удержался и, глотая ком в горле, заплакал. Второй раз в этом году. Это был мой личный рекорд еще с раннего детства. Даже когда умерли родители и дед, когда на меня навалились кредиты и когда меня выселили, я выстоял.

Хотя какое там выстоял… Просто ничего не заметил, пока витал в вечном дурмане. Нет, тогда я тоже плакал, но так горько, как сейчас, еше ни разу. Слезы обрушились на меня второй раз, как тогда в той проклятой ванной, когда я пробудился.

Только сейчас страшнее от мысли, что мне не выбраться. Пусть в жизни я ничего не умею, не знаю – ни как жить, ни как придумать мечты заново – но мне хочется просто выбраться. Навсегда. А те десять лет безумия вспоминать как страшный сон.

Бабуля, взглянув на меня, тихо улыбнулась и сказала:

– Ну, будет тебе… Знал бы ты, с какими проблемами боролись твой прадед и прапрадед. Твой дед долго таскал на себе все последствия их грехов. Те тоже играли в карточные и другие азартные игры. Кончилось все прискорбно. Но у тебя, в отличие от них, есть большое преимущество. Никто из них и не думал вылезать из постоянного пьянства и игр. Хотя в свое время это были выдающиеся люди. И оба они очутились на одном пути, упокой Господь их души. Отца твоего не угораздило. Дед его очень строго оберегал от этого, считал, что у него в роду напрочь испорченные гены. Жаль, он не знал, что и тебя нужно было защищать от тебя самого. Я все думала, что он брешет, пока не узнала, что с тобой стало. Не верила, что еще увижу тебя, даже успела оплакать. Ты же знаешь, что твой дед был чернокопателем. Не сказать, что сильно везучим, но какое-то добро нажить и спрятать успел. Как умер он несколько лет назад, так я его вещички и не тронула. Так, по мелочи кое-что продала. Но он не просто так собирал всякие исторические находки, принадлежавшие музеям и государству. Нечистое это дело. Но эта зависимость оберегала его от игр. Копил он все у себя в сарайчике и в подвале, словно в этих находках был смысл его жизни. Да чего уж там, какое «был»! Я искренне верила, что на этих вещах нечистая энергия. Много бед от них, а он все отмахивался.

Бабуля чуть опустила глаза, а потом добавила:

– А тебя обязательно вылечим, будешь еще человеком. У нас остался большой дом, огородик есть. Заведешь жену, деток…

Дальше я уже не слушал, хоть и любил бабулю больше жизни. Я все силился понять, как так получилось, что вместо порицаний меня успокаивают. В голову пробралось воспоминание, довольно старое. Спор с моей мамой, когда она сказала, что дети расплачиваются за грехи родителей.

У меня же тогда, совсем юноши, считавшего себя умнее всех, эти слова вызвали сильнейшее негодование. «Как это? – удивился я. – Как автономный организм, никак не связанный с другим телом, может за что-то платить? Кармическое наказание что ли? То есть если предки были убийцами или еще чего хуже, а потом девушка в их роду стала монашкой и отдала всю себя Богу и благодетели, то она получит кармический удар за то, что ее прадеды кутили и безжалостно прожигали свою жизнь, не отдавая отчет ни себе, не Богу?»

Я не помню, что тогда ответила мать. Сейчас ее слова звучат для меня иначе. Неужто вся эта дребедень досталась мне по наследству? И я расплачиваюсь не только за свои грехи, но и за родовое проклятие? Немыслимо, конечно, списывать свои проблемы на праотцов. Но, может, какая-то доля правды в этом есть. Нет, я точно не превращусь в еще большее ничтожество, пытаясь найти себе оправдание. Если кто во всем и виноват, то это я сам.

Всю оставшуюся дорогу я почти не думал и находился в каком-то полубреду. Мысли путались, и я тупо смотрел в окно, ожидая прибытия в клинику. Раньше такая поездка нагнала бы на меня тоску, но сегодня тяга точно не даст мне скучать. Наркотики, алкоголь, лудомания, сигареты… Я собрал весь сатанинский букет. Подумать только, какой наборчик! Демоны, терзающие мое существование. Я непроизвольно улыбнулся.

Я ведь видел столько в щепки разбитых судеб, а остановиться не мог. Я слышал столько историй, одна страшнее другой. Пытаясь вспомнить самую жуткую, я заснул, а проснулся, когда мы уже приехали в город.

Когда мы подошли к лечебнице, у главного входа нас встретил дежурный санитар. Прощаясь, я крепко обнял бабулю. Я пообещал себе, что она больше не увидит того человека, который сейчас стоит перед ней. Не оборачиваясь, я поплелся за санитаром в старое немецкое здание, поглядывая на пасмурное небо.

Глава 4. Дом сломанных

Эрнст

За 9 месяцев до основных событий

В палате я пробыл долго. Изнывая от скуки, я попросил разрешения почитать книги из библиотеки. Пока несколько дней ждал, ощутил легкое покалывание в кончиках пальцев. Это отходил никотин, и я старался глубже дышать, чтобы как-то нивелировать тягу покурить.

Первые впечатления от лечебницы: ничего особенного, больница как больница. Мне вспомнилась книга «Пролетая над гнездом кукушки». Все тоже самое, только нас тут не особо контролировали, да и психов тут не было. Обычное пристанище для саморазрушенных, заблудших душ.

Вопреки ожиданиям, я не ощущал уныния, скорее любопытство. Я пил таблетки, предназначения которых даже не знал. Проходил процедуры психокоррекции, лежал под капельцинцами, ел, спал, играл в шашки на сигареты. Я побеждал вообще всех, с кем играл – не только нариков и алкоголиков. Я бросил курить, а выигранные сигареты менял на конфеты или булочки, которые пекли прямо в лечебнице. за неимением других источников радости венцом удовольствия для меня было есть их с молоком.

Я знакомился с разными людьми, историями их успехов и падений по социальной лестнице. Некоторые скатились так глубоко, что дно для них стало вершиной горы. Однако, если подумать, все они были весьма славные ребята. Из них могло бы выйти что-то толковое, но увы… Да и не мне судить: я ведь один из них. Хотя у меня возникло впечатление, что только я испытываю какие-то эмоции. Возможно потому, что новичок.

Время шло невероятно медленно. В общем зале почти не разговаривали – там только ели, позвякия ложками о металлические миски. Потом все разбредались по комнатам. У меня было два соседа, оба наркоманы. Один – совсем молодой парень восемнадцати лет. Другой – тридцатилетний нарик по кличке Синоптик. С ним оказалось совсем тяжело разговаривать из-за низкого интеллекта и необразованности. Тем для бесед не находилось, поэтому я рассказывал про то, что когда-то прочитал, а иногда истории из жизни. Соседи меня охотно слушали.

Спустя несколько дней я уже знал, что нас всех разделили на категории для прохождения групповой терапии. Я оказался в группе особо безнадежных. Я одновременно числился в особо тяжелой наркологической группе и в группе по игровой зависимости. Так распорядился один из ведущих терапевтов. Мой сосед сказал, что этот психиатр один из лучших и умнейших людей, которых он встречал.

Сегодня была среда, а моя первая групповая терапия планировалась только в субботу. Я лежал в палате совсем один и думал про смысл жизни, про Бога, спасение и, самое главное, про то, что делать дальше. В том, чтобы убивать время, мало смысло. Мне очень хотелось выйти отсюда и больше не ввязываться ни во что. Мне хотелось кому-то выговориться. Начали лезть мысли, что когда выйду, то сразу покурю и напьюсь или того хуже…

Я встал с кровати, влез в тапочки и поплелся в общую комнату. Народу в этот день собралось много, и все были какие-то опустошенные. Кто-то смотрел в одну точку, кто-то бегал глазами по комнате. Зрелище это производило удручающее впечатление.

Мы, пациенты, отвечали за некоторые процессы. Например за уборку помещений, помощь в накрывании стола, сбор тарелок. За это некоторым разрешали покурить (что мне категорически не нравилось) или давали сладости. Один санитар как-то сказал мне: «Пойдем, дам тебе сигарету». Я возмутился и, хотя мне очень хотелось пойти с ним, попросил его впредь не предлагать мне сигарет, даже если я буду умолять. Он лишь усмехнулся, но спорить не стал.

Я подошел к доске дежурств, думая о том, что не хочу в пятницу идти подметать пол на улице. Я хотел с кем-то поменяться. Через пару секунд я заметил, что около меня стоит мужчина. Чуть смуглый, высокого роста, с длинными черными патлами. Я не мог определить национальность, но мужчина был похож на монгола. Старая белая больничная одежда – которую, наверное, носили век назад – смотрелась на нем, как на психопате из забытой богом клиники. Руки у него ходили ходуном, дрожали так, что он и стакан с водой не удержал бы. Я подумал, что ему нужна помощь, но, взглянув в его глаза, понял, что ошибаюсь. Он смотрел твердо и уверенно, а его взгляд поражал своей адекватностью, неестественной на фоне его облика.

Мне из любопытства хотелось заговорить с ним. Немного подумав, я спросил:

– А вы в какой день записаны на субботник подметать улицу?

Его руки не переставали дрожать. Не поворачивая головы, он ответил твердым, низким голосом:

– Меня на улицу не выпустят.

Мужчина кивком указал на небольшой лист А4 со списком пациентов групповой терапии. Фамилий там было много, и моя замыкала список.

– Почему не выпустят?

– Я под особым надсмотром, – сухо ответил мой новый друг по несчастью.

Я назвал свое имя и вопрошающе уставился на него, ожидая, что он тоже представится.

– Грэй, – сухо и неохотно назвался он.

До меня только сейчас дошло, что все, с кем я тут познакомился, называют только свои прозвища. Почему, интересно, так повелось?

Руки друг другу мы не пожали. При этом я заметил, как Грэй окинул меня взглядом от тапочек до макушки, словно оценивая. Потом он строго на меня посмотрел и выдал:

– Ты слишком оптимистично выглядишь для человека, за которым по пятам следуют кредиторы.

Я немного опешил, но виду не подал. Парень вообще не церемонился. По моему опыту так ведут себя люди, которые все потеряли либо знают, чего хотят. Мне показалось, что для этого человека характерно и то, и другое.

– Мне банкротство оформили, – непринужденно ответил я. – А ты с чем здесь?

– Алкоголизм.

– Послушай, а ты уже ходил на терапию этого самого знаменитого психиатра? Говорят, он очень хорош?

– Он действительно хорош. Непонятно, зачем в этой дыре свой потенциал оставляет. Я повидал разных профессоров московских, которые даже близко с ним не сравнятся. Этот даже таблетки не выписывает без крайней необходимости. Но не жди, что случится чудо. Ты так или иначе будешь страдать.

– Я готов!

– Ни хрена ты не готов.

В его голосе я не услышал ни усмешки, ни каверзы. Он пошел к себе в палату. Тощий, высокий, с низким, пронзительным и твердым голосом. Да и что это за прозвище такое – Грэй? Его слова возмутили меня. Я бы поспорил с ним. Но я чувствовал, что он прав и что я решительно не осознаю весь масштаб последствий полного пробуждения. Когда я буду очищен, экзистенциальный кризис без стука войдет в мою жизнь.

Вечером в этот же день у меня случился припадок. Я забился в конвульсиях, и мне оказали первую помощь. Я не то чтобы испугался, скорее удивился. Состояние после этого стало еще паршивее, поэтому меня перевели в лазарет. Медленно подкралось уныние. Я вдруг начал ворошить прошлое, все упущенные возможности, все шансы, которая давала мне жизнь. Отгонять эти мысли становилось труднее, и мне пришлось согреваться надеждой, что этот хваленый психотерапевт поможет мне. И вот, спустя несколько дней момент групповой терапии настал.

                                        * * *

В клинике я провел почти месяц и за это время очистился абсолютно. Но я все так же скучал по затяжке, глотку алкоголя или выбросу адреналина от ставки в казино или в букмекерской конторе. Мне казалось, что исцеление не собирается приходить. Ощущения были такие, словно тьма подступает и пытается вырваться из меня. В эти моменты я становлюсь очень раздражительным, хмурым и на все остро реагирую.