Бесконечный сад любви

Бесконечный сад любви

Максимилиан Гроо

Всем, кто когда-либо ощущал нежное притяжение судьбы, шепчущей тихо, что любовь – это самый верный путь домой.

© Максимилиан Гроо, 2025

ISBN 978-5-0067-4533-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть первая: Пробуждение сердец

Глава 1: В поисках себя

Утреннее солнце проникало сквозь высокие окна мастерской Ники Петровой на пражской Малой Стране. Длинные тени ложились на полотно эпохи Возрождения, над которым она работала последние три месяца. Лик Мадонны, наполовину очищенный от вековой пыли, смотрел на неё глазами, хранящими тайны. Тайны, к которым Ника ещё не была готова.

В свои тридцать лет она уже стала одним из лучших реставраторов Европы. Но весь этот успех казался пустым звуком на фоне растущей пустоты внутри.

Она окунула кисть в растворитель. Движения были точными, хотя руки слегка дрожали. Дрожь появилась полгода назад – в тот день, когда она дотронулась до старинной рукописи в университетской библиотеке. Тогда мир вдруг взорвался красками и ощущениями, для которых не было слов. Врачи говорили о стрессе. Мама из Болгарии советовала взять отпуск. Но Ника знала правду – внутри неё что-то пробуждалось, и она понятия не имела, как это остановить.

– Опять пришла ни свет ни заря, – заметила Тереза, её помощница, появляясь с кофе. На лице подруги читалось привычное беспокойство. Тереза была полной противоположностью Ники – спокойной, рассудительной, довольной размеренной жизнью. Они дружили со студенческих лет, но в последнее время между ними словно выросла невидимая стена.

– Не спалось, – призналась Ника, с благодарностью принимая кружку. Тёплая керамика возвращала её в реальность, отгоняя странные видения. – Стоит закрыть глаза, и я вижу…

– Что видишь? – мягко спросила Тереза, усаживаясь на потёртый диван в углу мастерской.

Как объяснить? Как рассказать, что она видит невидимые связи между всем и всеми – золотые нити, соединяющие прохожих на улице, картины в мастерской, каждый вздох? Как описать, что некоторые вещи словно гудят от воспоминаний всех, кто к ним прикасался?

– Да так, странные сны, – наконец ответила она.

По лицу Терезы было видно – она не поверила. Но хватило такта не расспрашивать дальше.

– Моя бабушка тоже видела странные сны, – вдруг сказала подруга. – Говорила, что женщины в нашем роду чувствуют то, что скрыто от других. Мама это терпеть не могла – называла деревенскими предрассудками.

– И что же видела твоя бабушка? – Ника насторожилась.

– Истинную суть людей. Будущее. Невидимые нити между поколениями. – Тереза пожала плечами, явно смущаясь. – Она умерла, когда мне было двенадцать, но я помню её слова: некоторые рождаются с тонкой гранью между мирами. Они видят больше, чувствуют острее, знают то, что скрыто. Это дар, говорила она, но и тяжкое бремя.

Дар. Ника снова повернулась к Мадонне. Понимающая улыбка на древнем лике словно подсмеивалась над её страхами. Какой же это дар, если ты оказываешься в одиночестве, не в силах объяснить близким то, что с тобой происходит? Любые попытки рассказать звучат как бред сумасшедшего.

Телефон завибрировал – пришло сообщение. Мама, как всегда, проверяла, всё ли в порядке. Её тревога пряталась за обычными вопросами. Ника не стала отвечать. Елена Петрова тридцать лет пыталась сделать из дочери нормальную, успешную женщину. Последнее, что сейчас было нужно Нике – очередной разговор о том, что пора найти хорошего человека и создать семью.

– Думаю съездить куда-нибудь, – внезапно сказала Ника, удивив саму себя.

– Куда? – спросила Тереза.

– Не знаю. На юг, к морю. Туда, где… – Она запнулась, подбирая слова. – Где можно собраться с мыслями.

– Отличная идея! – Тереза явно обрадовалась. – Ты слишком много работаешь. Отдых пойдёт на пользу. Глядишь, и познакомишься с кем-нибудь, – добавила она с улыбкой.

Ника рассмеялась, но смех вышел натянутым. Знакомства её сейчас волновали меньше всего. Нужно было понять, что с ней происходит. Почему мир вдруг стал таким огромным, странным и пугающе прекрасным.

Вечером она сидела дома, глядя на реку Влтаву. На экране ноутбука был открыт сайт турфирмы. Пальцы сами собой набрали в поиске «Египет». Каир, Луксор, Хургада… Последнее название отозвалось чем-то в груди – словно давно забытая мелодия.

Хургада. Обычный курорт на Красном море. Судя по отзывам, ничего особенного – пляжи, дайвинг, отели. И всё же это название притягивало с необъяснимой силой.

Она купила билет, не давая себе времени на сомнения. Вылет через две недели. Потом набрала мамин номер, готовясь к неизбежному.

– Египет? – В голосе Елены уместилось всё материнское неодобрение. – Одна? Ника, ты о чём думаешь?

– Мне нужно отдохнуть, мам. Всего неделя – море, солнце, тишина.

– От чего отдыхать? У тебя прекрасная работа, хорошая квартира, всё, о чём можно мечтать. Что тебе ещё нужно?

«Всё», – хотелось ответить Нике. Нужно понять, почему я чувствую историю вещей, едва к ним прикоснувшись. Почему знаю о людях то, чего знать не могу. Почему мир стал таким огромным – и это одновременно восхищает и пугает до дрожи.

– Я устала, – сказала она вместо этого. – Работа выматывает. Хочется к морю, на солнце.

Мама вздохнула – этот вздох долетел через сотни километров из болгарской деревушки, где прошло детство Ники.

– Ты всегда была особенной, – наконец сказала Елена. – С самого детства. Видела то, чего не было, знала то, чего знать не могла. Я так старалась сделать тебя обычной, но…

– Но что, мам?

– Но, может, тебе и не суждено быть обычной. – Похоже, это признание удивило Елену не меньше, чем дочь. – Твоя бабушка, моя мать… она тоже была не такой, как все. Лечила руками, разговаривала с пчёлами, видела вещие сны. Я так боялась, что ты пойдёшь в неё.

– Почему ты никогда не рассказывала? – У Ники перехватило дыхание.

– Потому что её забрали, когда мне было двенадцать. Сказали – распространяет суеверия, мешает прогрессу. Она умерла в психбольнице. Пичкали таблетками, пока дар не убил её. – Голос Елены дрогнул. – Я не могла допустить, чтобы с тобой случилось то же. Поэтому учила прятаться, быть как все, никому не показывать свою особенность.

Слёзы потекли по щекам Ники. Вот оно – объяснение маминой одержимости нормальностью. Семейная тайна, спрятанная за годами молчания.

– Прости, мама. Мне так жаль.

– Не извиняйся. Просто будь осторожна. Времена изменились, но не все готовы принять тех, кто видит больше обычного. Если тебе нужно в Египет – поезжай. Но обещай вернуться.

– Обещаю, – прошептала Ника.

Повесив трубку, она сидела в темноте. На плечи легла тяжесть поколений – скрытых даров, подавленных способностей, женщин, которые видели слишком много и расплачивались за это. Но рядом со страхом поселилось облегчение. Она не сходит с ума. Она просто вспоминает, как видеть.

Две недели пролетели в хлопотах. Ника передала дела Терезе, подробно расписав все этапы реставрации Мадонны. Собрала лёгкий чемодан – простые вещи для жары, ничего лишнего. И каждую ночь снились ей красные воды и золотой песок, встречи, которым суждено случиться, и истины, ждущие своего часа.

В последний вечер она снова стояла перед Мадонной. Картина теперь казалась иной – не просто шедевром прошлого, но образом женщины, сумевшей соединить в себе земное и небесное, преодолеть грань между человеческим и божественным.

– Помоги мне понять, – прошептала Ника. – Помоги найти то, что я ищу.

Улыбка Мадонны стала глубже, и на миг Нике показалось – в древних глазах мелькнуло одобрение. Завтра она улетит в Египет, навстречу тому, что ждёт в Хургаде. Но сегодня она просто женщина накануне путешествия, которое звало её задолго до рождения.

Стоя на берегу, омытая светом и водой, Ника на мгновение вспомнила о жизни, оставленной в Праге несколько дней назад. Той жизни, которая теперь казалась чужой, словно принадлежала совсем другому человеку.

Глава 2: Хранительница красоты

В четверг вечером, накануне отлёта в Египет, Ника сидела в любимом винном баре в пражских Виноградах. Вокруг собрались подруги, которые поддерживали её все эти странные месяцы с начала перемен. Кирпичные стены мягко светились в свете свечей, знакомый гул чешской речи смешивался со звоном бокалов. Эта привычная обстановка дарила ощущение нормальности, в котором Ника так нуждалась.

– Ты убегаешь, – заявила Тереза. Третий бокал моравского вина развязал ей язык. – Эта внезапная поездка в Египет – дело не в отдыхе. Дело в том, что с тобой происходит.

За их обычным угловым столиком собрались самые близкие – Тереза со студенческих времён, Адела из мастерской, Люция, хозяйка галереи, где иногда выставлялись работы Ники, и Мария, подруга детства по летним каникулам в Болгарии. Они называли себя «Четверговым клубом» и встречались каждую неделю уже пять лет. Вместе пережили всё – несчастную любовь и радость, замужества и разводы, смену работы и семейные драмы.

– Она не убегает, – заступилась Адела, хотя в глазах читалась та же тревога. – Она бежит навстречу чему-то. Посмотрите – когда мы в последний раз видели этот огонёк в её глазах?

Ника вертела бокал, наблюдая, как свет играет в вине. Как объяснить, что огонёк, о котором говорила Адела, был самым настоящим – что иногда она светилась изнутри, когда чувства обострялись? Как рассказать, что их голоса рождают цвета – тревога Терезы отливает лиловым, как грозовые тучи, а нежность Марии искрится золотом, словно пузырьки шампанского?

– Расскажи нам о нём, – попросила Люция с чутьём галеристки к скрытым историям. – Это из-за мужчины, да? У тебя такой взгляд – как у Анны Карениной на вокзале, когда судьба уже мчится по рельсам.

– Никакого мужчины нет, – ответила Ника, и это была правда. Мужчины, конечно, были. Павел-фотограф, который любил её руки больше, чем сердце. Штефан-адвокат, пытавшийся втиснуть её творческий хаос в рамки приличий. Томаш-музыкант, который понимал её тягу к красоте, но не потребность в одиночестве. Все романы заканчивались одинаково – мужчины не могли смириться с той частью её души, что оставалась недоступной. А теперь эта часть разрасталась, выходя из-под контроля.

– Тогда в чём дело? – Мария подалась вперёд. Они знали друг друга с детства, и обмануть её было невозможно. – Что-то изменилось. Ты почти не ешь, работаешь сутками, а на прошлой неделе я видела – стоишь на Вацлавской площади и смотришь на голубей, будто они тебе что-то рассказывают.

Они и правда рассказывали. Вернее, она чувствовала их общее сознание – простую радость полёта и братства, от которой хотелось плакать. Но разве скажешь такое вслух?

– Мне нужно взглянуть на всё со стороны, – наконец проговорила Ника. – Реставрация Мадонны забирает все силы. Она мне снится – её лицо под слоями лака. Иногда кажется, будто я восстанавливаю не картину, а себя. Открываю краски, о которых не подозревала.

– Красиво сказано, – смягчилась Тереза. – Но тревожно. Когда ты в последний раз с кем-то встречалась? Когда просто развлекалась, без поисков глубокого смысла?

– Развлечения кажутся… – Ника подбирала слова, чтобы не выдать слишком много. – Мелкими сейчас. Как если бы я стояла у океана, а вы просили поиграть в лужах.

– В океане можно утонуть, – предупредила Мария. – Бабушка говорила, что женщины в нашем роду склонны тонуть – не в воде, а в собственных глубинах. Говорила, это миновало мою мать, но может настичь меня или моих дочерей. Теперь думаю – а вдруг оно нашло тебя?

Слова обожгли холодом. Бабушка Марии знала бабушку Ники ещё в Болгарии. Знала ли она о семейном даре? О чувствительности, которая могла разрастись и поглотить человека?

– Кстати, об утопленницах, – вмешалась Адела, пытаясь разрядить обстановку. – Помните Париж?

Все рассмеялись, даже Ника. Тот злополучный семинар пять лет назад, где она изучала французские методы реставрации, а в итоге свалилась в Сену во время речной прогулки. Венгерский виолончелист бросился её спасать – три недели бурного романа, пока они не поняли, что их связывает только страсть и общее приключение.

– Хоть в Египте держись подальше от воды, – пошутила Люция. – Только песок, солнце и древние гробницы. Очень романтично.

– Не смейся над мёртвыми, – с деланной серьёзностью сказала Мария. – Ника всегда была немного влюблена в призраков. Помните её одержимость той средневековой рукописью в университете?

Конечно, помнили. Ника месяцами изучала манускрипт о сознании и связи с божественным, уверенная, что монахи вложили настоящую мудрость в золотые буквы. Профессора хвалили её усердие, мягко намекая при этом, что стоит отделять науку от личной веры.

– Мне пора, – сказала Ника, когда бар начал наполняться поздней публикой. – Завтра рано вставать.

– Обещай, что будешь осторожна, – Тереза крепко её обняла. – Что бы ты ни искала в Египте, обещай, что не потеряешь себя.

– Обещаю, – солгала Ника. Возможно, потерять себя – это именно то, что нужно.

Она шла домой по мощёным улочкам. Прага в вечерних огнях была прекрасна, как всегда. Уличные музыканты играли на привычных местах – для её обострённого восприятия их мелодии струились серебряными и золотыми лентами. Влюблённые обнимались в подворотнях, их соединённые энергии создавали сияние, похожее на северное. Влтава пела свою древнюю песню, и Ника почти понимала слова.

Её квартира в доме эпохи модерна была убежищем уже восемь лет. Высокие потолки, огромные окна во двор, стены, увешанные её картинами тех времён, когда она ещё верила в своё призвание художницы. Комнаты хранили воспоминания слоями, как краска – ужины до рассвета, одинокие воскресные утра с кофе и мечтами, ночь, когда Павел сделал предложение, а она отказала, потому что видела трещины в его ауре.

Она бродила по знакомым комнатам, касаясь вещей, хранящих свои истории. Керамическая чаша из Марокко, где она впервые почувствовала, как говорят предметы. Старинное зеркало, в котором иногда мелькали люди, которых здесь не было – или ещё не было. Кровать, где она лежала без сна столько ночей, чувствуя, как сознание расширяется за пределы тела, пока она не становилась комнатой, домом, городом, вращающейся планетой.

На мольберте стоял последний автопортрет – слишком правдивый. Лицо на нём было прозрачным, открывая слои света и тени, прошлого и будущего, человеческого и чего-то большего. Она написала его на прошлой неделе в странном трансе, очнувшись на рассвете без памяти о работе. Глядя на картину сейчас, она дрожала от узнавания того, чему ещё не готова была дать имя.

Телефон пискнул – сообщение от мамы: «Позвони перед отъездом. Мне снился сон – ты и вода. Береги себя, золотце моё».

Елена Петрова так и жила в родной болгарской деревне, в доме, где умерла бабушка Ники. Они созванивались каждую неделю – осторожные разговоры, танцующие вокруг правды. Мама всё детство Ники старательно гасила любые проявления семейного дара, и Ника научилась скрывать свои переживания, чтобы уберечь их обеих от тяжести наследства.

Но в последнее время что-то изменилось. Мама задавала странные вопросы, рассказывала о снах, упоминала деревенских старух, которые «помнят». Словно Елена в свои пятьдесят восемь наконец начала приоткрывать двери, которые всю жизнь держала на замке.

Ника набрала номер. На экране появилось мамино лицо – усталое, постаревшее, но в глазах мелькало что-то новое. Тот же свет, что поглощал Нику.

– Ты найдёшь что-то в Египте, – сказала мама без предисловий. – Я знаю, мне снилось. Ты стояла в красной воде – не в крови, а в воде, которая помнила, что была вином. И там был мужчина с глазами как зимнее небо.

– Мам, это просто отпуск, – мягко сказала Ника. – Устала на работе, вот и всё.

– Нет. – В голосе Елены звучала непривычная уверенность. – Ты меняешься. Как менялась моя мать перед тем, как её забрали. Но мир теперь другой, Ника. То, что погубило её, может спасти тебя. Только… обещай, что вернёшься. Обещай, что не растворишься в свете, как она в моих снах.

– Обещаю, мама. – Это обещание Ника давала искренне. Что бы она ни искала в Египте, забвение не было целью. Она хотела понять, не убежать. Соединить части себя, не исчезнуть.

После разговора Ника собралась быстро и чётко. Лёгкие вещи для жары, удобная обувь, дневник для записей. И между шёлковыми платками, завёрнутая в ткань, – маленькая икона от мамы, подаренная на Рождество. Богоматерь с глазами, видящими сквозь время.

Она в последний раз встала у окна. Прага спала под одеялом огней. Завтра она оставит эту выстроенную с такой тщательностью жизнь ради неизвестности. Последует зову, который становился всё сильнее с того дня в библиотеке. Зову, обещающему целостность в далёких землях.

В отражении она видела женщину на пороге – уже не студентку с мечтами, приехавшую в Прагу, но ещё не то пробуждённое существо, которым становилась. Между прошлым и будущим, она сама была картиной, ждущей реставрации – умелых рук, что снимут слои лака и откроют истинные краски.

Четверговый клуб продолжит встречи без неё. Мадонна будет ждать в мастерской. Прага едва заметит её отсутствие. Но где-то в Египте что-то или кто-то ждал. И несмотря на дрожь в руках, когда она гасила свет, Ника знала – идти навстречу судьбе было единственным выбором, достойным дара, рвущегося из оков обычной жизни.

Завтра всё изменится. Сегодня она в последний раз стояла в своей квартире той, кем была. Благодарная и скорбящая о жизни, которую оставляла позади.

Теперь, в каирском отеле, тот четверг в Праге казался другой эпохой. Женщина, пившая вино с подругами, бережно упаковавшая мамину икону, пообещавшая вернуться – та женщина была куколкой, ещё не знающей о грядущем превращении, которое разделит её жизнь на «до» и «после».

Глава 3: Зов далёких берегов

Утреннее солнце проникало сквозь белые занавески с робкой мягкостью, словно извиняясь за вторжение в жизнь, привыкшую к полумраку. Бледно-золотые лучи освещали строгий интерьер цюрихской квартиры Джонни Мюллера. В танцующих пылинках было что-то призрачное. Всё вокруг отражало его жизнь – упорядоченную, выверенную до мелочей. Современная мебель стояла как часовые его одиночества. На полках – ровные ряды книг по менеджменту и логистике, корешки выстроены с математической точностью. Каждая деталь говорила о преданности порядку и эффективности, но под этим совершенством таилась пустота, которую никакая организация не могла заполнить.

Будильник показывал 6:47. Он всегда просыпался за три минуты до звонка – тело, натренированное годами. Но сегодня он позволил ему прозвенеть, слушая, как электронный сигнал режет тишину словно обвинение. «Даже твой бунт по расписанию», – прошептал внутренний голос. Не мамин, хотя она говорила похожее, а что-то более глубокое, древнее. Когда он выключил будильник, тишина стала ещё тяжелее.

Джонни медленно открыл глаза, остро ощущая странное беспокойство последних недель – словно зуд под кожей, который ничем не унять. Он лежал в постели чуть дольше обычного, глядя на идеальный потолок с безупречными углами и белоснежной краской. Гладкая поверхность – зеркало его существования. Обычно предсказуемость успокаивала, защищала от хаоса мира. Но сегодня она душила, стены словно сжимались с каждым вдохом.

Экран телефона засветился расписанием – встречи подряд, конференция с Сингапуром, обед с клиентом, который весь час будет рассказывать про поступление сына в университет, пока Джонни будет улыбаться и кивать, чувствуя, как пустота внутри растёт. Тридцать пять лет, региональный директор по закупкам в компании из Fortune 500, владелец квартиры дороже, чем мечты большинства людей, и такое глубокое одиночество, что порой он забывал звук собственного голоса вне работы.

Ирония не ускользала. Он управлял цепочками поставок между континентами, координировал ресурсы через часовые пояса, строил сети с точностью часового механизма. Но не мог наладить связь с другим человеком глубже деловой вежливости. Его последние отношения – если три месяца ужинов по расписанию и механического секса можно так назвать – закончились два года назад. Сабрина сказала, собирая вещи: «Тебе не нужна девушка, Джонни. Тебе нужен надёжный поставщик близости с гарантией качества».

Она была права.

Он встал, движения привычные, но с непривычной тяжестью. Ноги нашли мягкие тапочки точно там, где он их оставил. В зеркале ванной – лицо знакомое, но чужое. Чёткая линия челюсти, глаза цвета зимнего неба, светлые волосы лежат как надо. «Красивый», – говорили коллеги. «Представительный», – соглашались клиенты. «Пустой», – шептало отражение.

«Когда ты стал призраком?» Мысль пришла незваная, острая как осколок. Он коснулся зеркала, почти ожидая, что рука пройдёт насквозь. Где-то между уходом отца и смертью матери пять лет назад, между карьерой и дистанцией от всех, он перестал быть настоящим.

На тумбочке стояла фотография, повёрнутая к стене – единственный признак беспорядка в безупречном пространстве. На снимке молодой Джонни рядом с мужчиной с такими же голубыми глазами и сдержанной улыбкой. Его отец Эрик, запечатлённый в редкий момент счастья. До того, как Каир забрал его. До того, как пустыня поглотила мечты, уведшие его от швейцарской стабильности в неизвестность. Джонни отвернул фото три года назад, в годовщину известия о смерти, но убрать совсем рука не поднималась. Некоторым призракам нужно место в доме, даже если смотреть на них больно.

Утро началось как обычно – каждое движение отточено годами повторений до автоматизма. Кофе – ровно две ложки эфиопской арабики, вода нагрета до 93 градусов. Душ – восемь минут, ни больше, ни меньше. Завтрак – мюсли с йогуртом, половина яблока, порезанного на идеальные дольки, тост с тонким слоем масла. Швейцарская точность, которой коллеги то восхищались, то посмеивались, стала и бронёй, и тюрьмой.

Душ лился ровно при 38 градусах – оптимальная температура для бодрости без дискомфорта, вычисленная годами назад. Под струями воды он закрыл глаза и попытался представить что-то другое. Пляж с водой, которую не измерить и не контролировать. Место, где солнце встаёт не по расписанию, где жизнь не размечена квартальными отчётами. Где кто-то может коснуться тебя не для рукопожатия при сделке.

Фантазия казалась чужим языком – тем, который он когда-то знал, но забыл.

Привычная рутина давила, пока он собирался. В зеркале отражался мужчина, у которого было всё и ничего – успешная карьера, солидный счёт в банке, уважение коллег и пустота в глазах, которая с каждым днём становилась глубже. Когда он превратился в этот автомат, имитирующий жизнь вместо того, чтобы жить?

Телефон завибрировал – первое вторжение дня. Мария, его помощница, с утренней сводкой. Конференция с Сингапуром в девять. Обед с группой Хартманн в час. Совещание в три. Ужин с женевской командой в семь. День как день – один из сотен одинаковых, наполненных разговорами об оптимизации поставок и снижении затрат. Миллионы для компаний, ноль для души.

Проверка почты выявила обычное – семнадцать писем от азиатских поставщиков, три «срочных» запроса, которые могли подождать, и одно, от которого он замер. Неизвестный адрес: forward.ch.com. Тема: «Работа вашего отца – вы должны знать».

Палец завис над кнопкой удаления. Он получал письма от чудаков, знавших Эрика, от любителей теорий заговора, уверенных, что его отец нашёл что-то важное перед исчезновением. Но что-то – то самое беспокойство – заставило открыть письмо.

«Господин Мюллер, я работал с вашим отцом в Каире. Недавние открытия подтвердили многие его исследования. Научное сообщество должно ему извинения, которых он не дождался. Думаю, сын должен знать – Эрик Мюллер был прав. Если хотите узнать больше, я буду в Цюрихе на следующей неделе. Доктор М. Ривз»

Джонни перечитал трижды, с каждым разом эмоции, которые он годами хоронил, оживали. Отец был одержим древними цивилизациями, теориями о забытых знаниях, которые официальная наука отвергала. Это разрушило брак родителей, заставило Эрика выбрать пустыню вместо семьи. И теперь кто-то утверждает, что он был прав?

Стены утренней рутины дали трещину.

На балконе, ещё в халате, он глубоко вдохнул свежий воздух – с ароматом озера и свежего хлеба из пекарни через три дома. Фрау Келлнер снизу поливала цветы, напевая что-то похожее на Брамса. Подняла глаза, помахала. Джонни помахал в ответ, думая – выполняет ли она тоже эти ритуалы, чтобы чувствовать связь с миром?

– Прекрасное утро, герр Мюллер! – крикнула она по-немецки. – Возьмите выходной, насладитесь погодой. Вы слишком много работаете.

– Возможно, так и сделаю, – ответил он, удивив себя. Когда он последний раз брал выходной не по плану?