Дороже жизни. Сага Иного мира. Книга первая. Часть II

– Агавары… – задумчиво произнёс Коннинг Тилг и положил на стол вторую монету.

– Дикие горцы уже тут?! – возмутился молодой господин. – Как посмели?!

– Купцы не солгали, – серьёзно заметил один из воинов, хрустя куриной ножкой. – Агавары дали клятву верности князю Сахтаръёлы. Вечные враги сдружились.

– Но он не взял-таки диких щенков на битву в степь, – кивнул Коннинг Тилг. – Значит, это всё воинство, которое осталось у Сахтаръёлы: иностранка в штанах и ненадёжные юнцы из Агавары. Хорошая новость.

– И ты, потный подлец, конечно разболтал бабе-лазутчице, где Вечная Вехта собирает боевые отряды? – зло прищурился воин у дальнего края стола.

– Мой ясновеличественный господин… – мокрый хозяин развёл сперва руками, но вздохнул и обречённо уронил их вдоль потного туловища. Он едва не плакал. – Скажи: ну зачем хитрой лазутчице выспрашивать у меня, ничтожного хозяина харчевни, про то, о чём огромные толпы гудят на всех углах и площадях?! Тут ужинали ваши купцы, она подсела к ним и размягчила каждого жаркими речами, обволокла нежными жестами. У неё совсем нет стыда в словах и прикосновениях. Купцы пустили слюну и сами рассказали ей, куда пойдёт ваше войско: на Речные владения, по льду Длинного озера, на город Синеярр. Средней дорогой. Сказали, вы построитесь боевым клином и вас будет тридцать тысяч. Две тысячи стальных всадников станут в первые два ряда, как навершие этого грозного клина. Вы повезёте восемь таранов и семнадцать метательных машин.

– Ха-ха-ха! – громогласно рассмеялся молодой господин. – Купцы обманули лазутчицу! Нас не «две тысячи», а «две тысячи семьсот»! Они сказали, что мы пятеро возглавим клин?

– Да, мой ослепительный господин. Они сказали и называли имена.

– Твари! – грохнул кулаком по столу молодой господин.

– Никакого порядка в этой паскудной Гильдии, – зло бросил его близкий родич, Рюггехард Токкерхард из рода Краулингов. – Языки надо резать торгашам, беспощадно. Мы ещё шагу не ступили, а врагу уже всё про нас известно. Даже дорогу знает.

– Это к лучшему, – хмурый Коннинг Тилг швырнул на стол золотую монету. – Забирай деньги, усач. Вели жене и дочерям подавать нам блюда и вина. Пусть придут голыми.

Он внимательно обвёл взглядом сидящих за столом, произнося веско и медленно:

– Никто из моих благородных друзей их не тронет. Да и твоя напуганная рожа расстроила нам всякий аппетит на баб.

Воины захохотали. Снова зазвенели кубки, знаменитые всадники негромко переговаривались:

– Хёнгебарт опять пренебрёг нашим обществом? Где наш «хромой демон»?

– Я бы тоже пренебрёг нашим скотским обществом, господа. Сто пять поединков без поражений! Хёнгебарт единственный раз был повержен, Кядром, а теперь только тот бой все и вспоминают взахлёб. Имденхорду подобное безобразие надоело хуже горькой редьки. Сколько можно тыкать в глаза благородному воину его позором?

– То был не позор, а великое зрелище. Где он, наш обидчивый герой?

– Вертит мечом в каком-нибудь хлеву. С горя надеется блеснуть.

– Напрасно надеется. Кого он собрался побеждать?

– О да, некого… Когда объявили, что князь и все его дружины пали в степи, Имденхорд три дня пил беспробудно. С отчаяния. Когда мы ехали Вехтой, я навестил его тарантас. Он был в совершенно бесчувственном состоянии.

– Тарантас?

– Тарантас-то как раз был трезв. Он мог даже двигаться.

– Имденхорд?

– Тарантас.

– Ха-ха-ха!

– Прекратите смех! – грозно скомандовал Коннинг Тилг. – В осенний мор у Хёнгебарта умерли жена и все дочери. Многие из нас озаботились бы продолжением гаснущего рода и скликали бы сейчас невест со всей Вехты, зачать потомство, а Хёнгебарт идёт в поход. Он пример чести, господа, хотя с Кядром ему теперь и не сквитаться. Ничего, найдёт противника, достойного его меча. Нечего ржать.

– Не стыди нас, – тихо, но веско произнёс седеющий богатырь. – Может, Хёнгебарт как раз за новой женою и нацелился. Ему нравятся сахтаръёльские девки. Вспомни ту красотку.

– Имденхорд путался с девкой из Сахтаръёлы?! – оживились воины. – Расскажи!

– Рассказывай, Греленбран, – махнул рукою Коннинг Тилг. – Ну ничего не держится у тебя за языком…

– Это случилось давно, а мы были молоды и безрассудны. И откликнулись на призыв владыки Асотии, когда в его страну вторглось войско Слоссы. Нас было сто шесть, это весь наш былой «отряд чести», но Ледяной перевал перешли только девяносто восемь. Всё лето мы держали осаду и бились на стенах, изнемогая. Осенью к владыке Асотии подошли на выручку дружины Сахтаръёлы и у стен разгорелась битва. Местные струсили идти на вылазку, чтобы помочь сахтаръёлам. Но мы ударили слоссам в тыл. Они не ожидали от нас такой дерзости. Это была знатная битва…

– Да… – покачал головою Коннинг Тилг и впервые улыбнулся. – Мы из кожи вон лезли, чтобы показать сахтаръёлам свою удаль.

– И вы с Хёнгебартом прорвались к шатру слоссов, – продолжил рассказчик. – Мы вместе с сахтаръёлами положили головы слосских вождей к ногам владыки Асотии.

– Да, – снова улыбнулся Коннинг Тилг. – Хотя от нашего «отряда чести» и осталось только пятьдесят восемь мечей.

Все слушали в почтительной тишине.

– А девка тут при чём? – раздался голос.

– Она была при войске сахтаръёлов, – хмыкнул Греленбран. – Их воинов лечат не только уродливые бабы-калеки, «сёстры милосердия». Иногда попадаются и удивительные красотки, это невесты погибших воинов, из отчаяния они дают обет безбрачия. Хёнгебарту раскроили секирой колено, он не мог возвращаться перевалом, а мы получили хорошую награду и не хотели ждать. Его лечила как раз такая сахтаръёльская красотка. Мы диву давались: наш храбрец стал с нею покорнее ручного кролика! Глаз влюблённых не сводил.

– Красивая? – заволновались воины.

– Не то слово. Богиня! Высокая и стройная, с волосами воронова крыла и глазами, что чернее южной ночи. Лицо… Такое лицо нужно видеть, господа. Знала наш язык! Она увезла Хёнгебарта с обозом сахтаръёлов, чтобы отправить его домой кораблём, по Акдо. Честно говоря, я думал, он вернётся с невестой.

– Ему была назначена в жёны младшая дочь Брюгнехорда, – негромко напомнил Конниг Тилг. – Он не мог ослушаться отца.

– Тогда вернулся бы со служанкой, – усмехнулся рассказчик.

– Та девчонка была очень гордой, – покачал головою Конниг Тилг. – Такие не годятся в служанки. Только в госпожи.

– Потому вернулся хромым и мрачным, – заключил Греленбран.

И воины засмеялись.

Голодный Зихо стоял с пикой, а мимо него то и дело сверкали нагие, обляпанные жиром тела заплаканных дочерей хозяина харчевни. Его жена пришлась не по вкусу пирующим, слишком дрябла на ощупь. Какая ж это прислуга? – руки не вытереть со вкусом о такую.

– Может, уведомим Брюгнехорда о лазутчице? – задумчиво предложил Рюггехард Токкерхард. Отодвинул пиво, вынул пергамент, развернул на столе карту. – Изменит маршрут.

– И на какой маршрут он его изменит? – насмешливо осведомился Коннинг Тилг. – Берегом нам не пройти до весны, снежно. Кони увязнут и обессилеют. Другого пути к Синеярру нет. Только озером. Я выведу острие «клина» точнёхонько к городским воротам. Я дважды проехал этот путь прошлой зимою. Озеро не так пустынно, как кажется. По льду накатаны санями три дороги от Синеярра в Плонгу. Мы пятеро поедем по средней, она самая прочная. «Клин» – за нами.

– Можно двинуться Большим Оврагом. Это крюк и долго, но…

И Рюггехард Токкерхард умолк, разглядывая карту.

Коннинг Тилг легко поймал за волосы младшую дочь хозяина, притянул к себе на колени, вытер жирную руку о её ляжки и грудь, сунул вздрагивающей девушке свой палец в рот: облизывай тщательно и нежно, выпячивая свежие губки. Затем легонько шлёпнул по голой спине – пошла прочь! – и ткнул влажным пальцем в карту:

– Ходили уже так. Вот тут, в Большом Овраге, я погубил половину своих железных бойцов. Там древний лес, он кишел лучниками. Там ямы и канавы, невозможно построиться «клином». Но мы шли летним лесом, а сейчас там ещё и непроходимые снежные заносы. Мужланы перебьют нас поодиночке среди сугробов. Брюгнехорд туда не сунется ни за что. И там река течёт по дну оврага, в Акдо.

Пожал плечами:

– Сообщи ему, если хочешь.

Насторожился:

– Мне показалось, или та дверь скрипнула? Что за нею?

– Тебе показалось, мой ясновеличественный господин, – побледнел хозяин. – Там кладовая.

Воин молча следил за каплей пота на лбу хозяина, та росла, зрела… и покатилась испуганной змейкой. Перевёл взгляд на сидящего недалеко богатыря в кольчуге, с мечом и кинжалом. Почти незаметным движением головы указал в полумрак зала, на низкую дверь в стене, плохо освещённую факелами. Богатырь ответил Тилгу движением век, ненадолго опустив их: он понял. Легко поднялся, положил руку на рукоять кинжала и молча толкнул хозяина: иди вперёд. Тот покорно поплёлся к двери, несколько замешкался у железного кольца, ввёрнутого в дубовые доски, обречённо потянул дверь на себя, открыв тёмное нутро кладовой. Воин выдернул из стены факел, сунул хозяину: ступай внутрь первым и свети.

Оба не произносили ни слова, а в зале тем временем продолжались пир и веселье.

Хозяин утёр пот рукавом рубахи и отчаянно шагнул в дверной проём, высветив факелом свиные окорока и колбасы, развешанные гирляндами вдоль узкого и длинного чрева кладовой. Дошёл до глухой стены, вернулся. На лице его блуждало растерянное облегчение.

Воин в кольчуге воткнул факел в стену и вернулся в столу. Грузно уселся в дубовое кресло и ответил взгляду Тилга отрицательным движением головы: там пусто, никого нет.

Хозяин комкал в руках кожаный фартук.

– Почему ты потеешь, плонг? – Коннинг Тилг внимательно глядел в глаза хозяина. – В кладовой ты не прячешь лазутчиков, но тебе страшно. Чего или кого ты боишься?

– Кому ж из плонгов не страшно стоять перед тобою, ясновеличественный господин! – возопил вдруг хозяин так, что в зале притихли голоса. Испугался, оглядел удивлённые лица воинов и всхлипнул, утёр слёзы длинными усами. – Запугал всю Плонгу, а ещё спрашивает…

За столом грохнул оглушительный хохот, усмехнулся сам Коннинг Тилг. Кивнул хозяину: убирайся. Подождал, прислушался… и принялся за копчёную рыбину, выложенную на длинном блюде из чистой меди.

К полуночи живот Зихо свело от голода и ароматов съестного.

– Держи курочку, раб! – выкрикнул захмелевший молодой господин и сделал рукою движение, будто намерен швырнуть Зихо куриную ножку.

Зихо быстро растопырил пальцы, чтобы ловить угощение, но молодой господин захохотал и положил мясо на стол.

Смеяться над «обречёнными» не принято. Но и указывать благородному воину, как себя держать, могут только родичи.

– Напрасно ты помыкаешь мальчишкой, – очень мягко намекнул Рюггехард Токкерхард. – Вдруг он споткнётся с пикой?

– Вторая пика мне не потребуется, – самодовольно произнёс молодой господин. И неожиданно, с размаху, запустил в лицо Зихо куриной ножкой. Но Зихо легко поймал её перед самым своим носом, приставил пику к стене и сел на пол, скрестив ноги. И принялся есть, как ни в чём ни бывало.

– Э! Э! – грозно окликнул его молодой господин. – Ты должен стоять с пикой и радовать мои глаза!

– Обойдутся твои глаза голыми задницами девчонок, – отрезал Зихо. – Я не нанимался к тебе шутом.

Молодой господин потемнел, как ночь, а Рюггехард Токкерхард коротко хохотнул, переводя изумлённый взгляд с молодого господина на Зихо и обратно. Все воины за столом перестали жевать.

– Твой раб слишком дерзок для раба, – тихо произнёс Коннинг Тилг.

– Он вольный охотник из Ничейных лесов, – кисло поморщился молодой господин. – Непокорная тварь из вонючей чащобы. Жаль, «обречённых» не бьют.

– Вольный идёт «обречённым»?! – Коннинг Тилг впервые оглянулся на Зихо. – Давненько не бывало такого.

И велел старшей дочери хозяина:

– Побольше мяса тому наглецу, с пикой. Принеси ему целого поросёнка и кувшин чистой воды.

Отхлебнул пива и снова принялся за окорок:

– Похоже, три девки придали ему смелости, но истощили ум и тело. Уронит твою пику, чего доброго, а то и помрёт раньше времени. Худой он какой-то после трёх ночей потного счастья.

И воины опять захохотали. Лишь молодой господин остался мрачен.

– Вижу, он хорошо ощипал невинных птичек из твоей клетки, – усмехнулся Коннинг Тилг.

– Этому щенку и старую курицу не ощипать! – вспылил молодой господин и схватился за кубок с пивом. – Мои птички все в чистых пёрышках.

– Чем же его прельстило место «обречённого»? – удивился Коннинг Тилг.

Молодой господин выпил пиво, утёрся рукавом и неохотно бросил:

– Потребовал свободу невылупившейся гусыне из отцовского гусятника.

– О-о-о… – протянул Коннинг Тилг и снова оглянулся на Зихо. – Любовь… Большая редкость в наши алчные и расчётливые дни.

– Ты серьёзно?! – удивился словам родича Рюггехард Токкерхард. – Свою жизнь за свободу девки?! Впервые такое вижу. Не может быть. Сказка какая-то.

В ответ молодой господин лишь мрачно кивнул.

– Хм… – задумался один из пирующих, пьяно вглядываясь в лицо молодого господина. – Красивая? Она ему отдалась на три дня? Позволяла всё? Самое неприличное и невозможное?

– Отхлестала дурака по роже, – заулыбался молодой господин. – И плюнула под ноги. При всех.

– Занятная девчонка, – промолвил Рюггехард Токкерхард. – Оттяпаем поместья, приглашу её к себе.

– Не пойдёт, – мрачно предрёк молодой господин. – Она и в рабынях была хуже дикой лошади, не всякому разрешала похлопать себя по крупу. Рабыни моего Распутника Хаса обучали её искусству проворных губ связанной, иначе никак не давалась в учение. И то, после трёх дней жажды! Как ты подступишься к вольной селянке из Ничьих лесов, ума не приложу.

– Очень просто, – пожал плечами Рюггехард Токкерхард. – Заманю в замок обещаниями и хорошо угощу, потом припугну объявить ведьмой и сжечь. Посажу на цепь и дам сроку три дня, чтобы разделась передо мною сама. Я всегда так делаю. На второе утро я жгу какую-нибудь старую ведьму под окном строптивицы, а третьим вечером навещаю, с верёвкой и факелом. Едва загремят ключи в двери, она уже одежду сбрасывает.

– Действительно, просто… – поразился молодой господин.

И опомнился:

– Только посмей! Я первый запугаю её сожжением.

– Ого! – громко развеселился Рюггехард Токкерхард. – Вижу, ты ревнуешь «обречённого» к этой девке. Господа! Прекрасная рабыня любит «обречённого» из вольных простолюдинов, а знатный господин ревнует. Похоже на кукольное представление для базаров. Само собою, господин останется в дураках, а простолюдин станет господином и заполучит любящую рабыню. Смех. Обычно такое представление показывают в торговых рядах со всякой мелочёвкой, сразу за пряничными. Ну, где нитки шерстяные продают.

– Что-о-о?! – побагровел молодой господин и потащил из ножен меч, под хохот за столом.

Рюггехард Токкерхард тоже положил ладонь на рукоять своего меча.

– Тихо! – прикрикнул Коннинг Тилг. – «Обречённый» слышит ваш жеребячий спор, а виду не подаёт. Крепкий парень. Ишь, как наворачивает поросятину. На острые шутки друзей не обижаются, вспыльчивый витязь. Спрячьте мечи. Через трое суток подерётесь всласть.

– С кем?! – и разгорячённый пивом воин, вбросив меч в ножны, громыхнул кулаком по грубо отёсанным доскам стола. – С какой-то черноглазой и бесстыжей бабой?

– Ты идёшь туда драться или решил там поселиться? – невинно поинтересовался Рюггехард Токкерхард, тоже оставив рукоять меча. – Сидел бы дома и сторожил гусынь, если честь претит тебе рубить мужланов.

Молодой господин сурово глянул на него, задумался и вдруг расплылся в улыбке, хитро грозя пальцем:

– И отдать все лакомые угодья тебе? Не-е-ет, милый родич, так не пойдёт…

Вздохнул с притворной печалью:

– Я жалею лишь о битве, которой не будет. Я мечтал одолеть в поединке кого-нибудь из знатных «другов», какого-нибудь «кядра» или «дихта», и украсить зал побед его щитом и его доспехами.

– Если «друг» Къядр иди «друг» Дихт не украсят свой зал твоим щитом, – раздражённо бросил Рюггехард Токкерхард.

– Ты всё время норовишь поддеть меня, – ухмыльнулся молодой господин. – Но буковый лес всё-таки мой. Смирись.

– Твой отец оттяпал этот лес у моего отца, – Рюггехард Токкерхард отхватил кинжалом большой кус от жареного поросёнка. – Но отцы смертны. И мы ещё поглядим, чей это лес.

– Бывает, отцы переживают сыновей, – философски заметил Коннинг Тилг, отдуваясь. – Не ссорьтесь из-за пустяковой опушки, господа. Необъятные просторы Сахтаръёлы примирят нас всех.

Зихо потом много раз вспоминал эти пророческие слова.

– Битва будет, – впервые заговорил могучий воин с золотой цепью. – Я не знаю сражений, чтобы гибло всё войско. Кто-то всегда спасается, у кого самый быстрый конь и быстрый ум. В степи погиб князь и его дружины, так болтают. Значит, потери у них огромны. Но «други» не могли погибнуть все. Не верю. Даже если спаслась десятая часть, нас встретят три сотни полноценных бойцов.

– Мы раздавим их шутя, – самодовольно бросил молодой господин. – Нас вдесятеро больше.

– С ними будет мужичьё. Из тех, кто струсил пойти в степной поход.

– Если струсили тогда, почему осмелеют сейчас? – усомнился кто-то.

– Их вытолкают в шею смелые жёны и гордые дочери. Тамошние девки своенравны и не захотят облизывать невкусные пальцы Тилга.

Грохнул хохот, сам Тилг улыбнулся.

– Вдруг они решат отсидеться за стенами Синеярра? – предположил Рюггехард Токкерхард. – Это надёжнее.

– Нет, – качнул головой Коннинг Тилг. – Их управители подписали воззвание к нашим вождям и откроют нам ворота городов. Уцелевшие «други» не смирятся с таким позором. Они соберут несколько тысяч мужичья и выйдут навстречу. Битва произойдёт на льду.

– Но это верное им поражение, Тилг.

– Ну… – Тилг пожал широченными плечами. – У них нет выбора. Или погибнуть с честью, или вернуться в Синеярр с какой-никакой, но победой. Может, готовят нам «подарок». Они хитры и разгромили войско «пустынного Тёмго», не потеряв ни одного бойца. Их князь повернул воды Акдо вспять и утопил конницу Тёмго.

– Я слышал эту сказку, – раздражённо возразил один из воинов, – Враньё, Тилг. Как можно повернуть воды Акдо вспять?!

– Они построили запруду, – пояснил Коннинг Тилг. – И зимний лёд лопнул под напором воды. Так говорил купец Грой из Линглы. Вожди заплатили ему золотом за удивительную новость.

– Наши вожди потеряли разум. Золото иностранцу за сплетню! Дичь какая-то.

– Построить плотину за ночь нельзя даже колдовством. Река Акдо огромна. Её не перекрыть запрудой, – заметил Рюггехард Токкерхард. – И нету никакого колдовства. Выдумка для мужланов.

– Но ты же сам сжигаешь колдуний!

– Да, – согласился Рюггехард Токкерхард. – Рабам не нравится, когда болеют их дети и не поросятся их свиньи. Но им нравится, когда жгут ведьм, виновных в этих несчастьях.

И неожиданно спросил Коннинга Тилга:

– Ты помянул реку в Большом Овраге затем, что её могут запрудить?

– Да, – неспешно согласился Коннинг Тилг. – Могут. И утопят нас всех. Я сам видел, как заморозили огромную бочку воды во дворе Несокрушимого замка, одним маленьким-маленьким камешком. Если такой морозильный камень поджечь…

Шум за столом быстро стихал, его сменяло внимание.

– …он горит в воде и та сразу стынет в лёд. Пустынный Тёмго вёл свои сто тысяч конных лучников по льду русла. Невиданное числом войско. Но «други» продолбили лунки, от берега к берегу, часто, через каждые пять шагов. И бросили в каждую полынью горящие камешки, когда конница «пустынников» приблизилась. Река в один миг промёрзла до дна и вскрылась перед ледовой запрудой. Это произошло там, у Белых поворотов; кто бывал в городе Вадир Янде, тот знает. Там Акдо узок и глубок, там отвесные меловые стены с двух сторон. Ледяная вода поднялась очень быстро в меловой теснине. Так сказал купец Грой из Линглы, он очевидец. И отдал вождям одну горсть морозильного камня за десять горстей чистого золота.

Воины слушали в наступившей тишине.

– Думаешь, они нашли месторождение такого удивительного камня? – осторожно спросил кто-то.

– Конечно! – удивился Коннинг Тилг. – Где ещё они могли его взять? Наши вожди раздали камешки Гроя самым хитрым рудознатцам и разослали их по всей Вехте. Искать жилу.

– Купец солгал, – пренебрежительно бросил молодой господин. – Это фокус какой-то, с бочкой. Обман. А старые пукальщики попались на него. Акдо не запрудить. В его дельте разместились огромные Речные владения дикарей.

Он порылся в кармане, звякнула о дно пустого блюда массивная золотая монета:

– Господа, я вступаю в спор против Тилга: никакой битвы не будет. Если я выиграю, то все Речные владения и город Синеярр – мои. Кто ставит «против»?

– Ну и размах у Краулингов… – воины, смеясь, принялись бросать в блюдо монеты. – А если битва всё-таки будет?

– Отдам Тилгу коня! И десять золотых монет каждому, кто спорил против меня!

Под шутки и смешки блюдо поползло по столу. Щедро звенело золото.

– Все «против»? – сиял молодой господин, потирая руки. – Отлично! Это будет моё Речное имение! Ух, какие там вырастут урожаи брюквы…

– Что ты будешь делать в своём «речном имении»… – задумчиво произнёс Коннинг Тилг, глядя на гору монет, – …когда заявятся те, кто перебил в степи всех «другов»? А ведь они заявятся к тебе.

– Зачем? – изумился молодой господин.

– Брюквы поесть! – вспылил Коннинг Тилг и встал.

Ужин был закончен.

– Всем отдыхать, господа. Завтра выступаем.

Войско шло к дельте Акдо, на плодородные Речные владения.

Когда тёплую харчевню заполнил могучий храп, хозяин тихо отворил дверь кладовой и шёпотом позвал:

– Госпожа…

– Я здесь, толстяк, – Сугтарьёла бесшумно появилась за его спиной, из зала, и хозяин вздрогнул. – Всё услышала и всё увидела. Ты держался молодцом. Спасибо.

– Город кишит пьяными воинами, госпожа, – подобострастным шёпотом поведал хозяин, сопровождая Сугтарьёлу вниз по лестнице и заслоняя пламя свечи ладонью. – Они увидят красивую чужестранку в кольчуге и набросятся на тебя, как стоялые жеребцы.

– Не увидят. Держи.

В ладонь хозяина упали две золотые монеты.

– Мне не нужно золота… – горделиво обиделся толстяк, сжав пальцы вокруг монет покрепче. – Я плонг и помогаю тебе из гордости.

– Я стащила монеты из блюда. Отдай дочерям, это плата им за стыд. И смажь петли гусиным жиром.

– Мы смажем петли, госпожа, – пообещал хозяин и покосился наверх, где храпели воины-вехты и хлопал глазами Зихо, сомневаясь: снится или нет изумительной красоты незнакомка в штанах, осторожно перешагивающая через спящих вповалку воинов?

Хозяин погрозил потолку кулаком:

– Когда вы перебьёте наших угнетателей, мы надёжно смажем петли! И жиром, и мылом! Мы накинем эти скользкие петли на толстые шеи их продажных слуг и отомстим за…

– Дверные петли смажь, мститель. Скрипят.

Битва на льду

Следующим утром конные и пешие колонны ступили на туманный лёд озера Лангаррад, которое здешние жители называли почему-то «Длинным». Идти заснеженным берегом значило потерять очень много времени и отдать большую часть добычи воинам Виданоры, которые, по слухам, уже собирались в шайки на своих берегах Лангаррада.

Вожди решили поспешать.

К вечеру похолодало, ночью затрещал настоящий мороз. Зихо трижды ночевал на заснеженном льду, подбрасывая в костёр заиндевелые буковые поленья, которые везли в обозе. Все сбивались в кучи вокруг этих костров и говорили только об одном: как теплы города сахтаръёлов и как горячи их женщины. Четвёртым утром неожиданно ударила оттепель и заморосил дождь. Снова повис мокрый туман, а неглубокий снег на льду озера стал ледяной кашей, в котором старые сапоги Зихо промокли насквозь. В тумане войско двигалось медленно, перекликались трубами отряды, а знатные воины то и дело высылали дозорных, высматривать лесистый берег Сахтаръёлы, который вот-вот должен был показаться из белёсого марева. Пешие воины чавкали промокшими сапогами и с завистью поглядывали на знатных всадников, рабы волокли по ледяной жиже тараны, крушить деревянные стены городов: зная характер сахтаръёлов, никто в войске не сомневался, что их города не откроют ворота и придётся ломать стены таранами.

Тем хуже для побеждённых мятежников, не внимающих решению своих законных вождей.

Всадник промчался вдоль войска так стремительно, что Зихо не разобрал ни слова из его тревожных выкриков. Но тотчас заголосили трубы и знатные воины неохотно принялись строиться в боевой клин.

– Наконец-то! – недовольно проворчал молодой господин. – Никто не посмеет теперь сказать, будто благородные воины напали на безоружных мужланов. Какая-никакая, а битва. Я уже не надеялся. Есть польза от чужих лазутчиц.

Остальные всадники одобрительными возгласами поддержали его слова, занимая места впереди и по бокам войска, превращая длинную колонну пеших воинов в дважды окованный умелой сталью таран.