Времена года. Поэзия и проза

Назавтра с рассветом причалили они на знакомом пологом берегу у приметной поляны. Первым из лодки выскочил Кыш, коротко мявкнул, оглянувшись на медлительных людей, и унёсся куда-то в заросли. Велька хотела было звать его, да бабка осадила:

– Мамку, небось, искать пошёл. Почитай, год не виделись… Пусть его, вернётся. А тут не застанет нас – по следам разыщет.

Поднимались они по косогору мимо горелого берёзового пня. Велька с сожалением покосилась на то, что осталось от великолепной одинокой берёзы, приметив, что от пня тянутся вверх несколько молодых берёзовых росточков. Поотстав немного от бабки, Велька приблизилась к берёзовым росткам и, присев, прошептала:

– Растите веточки, берёзы деточки,

От Солнца-батюшки берите силушку,

Землица-матушка напоит соками,

Чтобы скорее вы тянулись к небушку.

Закрепив свой нехитрый заговор тайным словом, Велька погладила пальчиком молодые клейкие листочки, вскочила на ноги и поспешила за Аксиньей. Старуха понимающе усмехнулась, но ничего не сказала – что от души желается, непременно ведь сбудется. Способная у неё ученица, что и говорить…

В лесу радостно чирикали птахи, а под ногами в прошлогодней листве шуршала и копошилась какая-то мелюзга. Аксинья вела ученицу по лесным тропкам от одной лужайки к другой, и на каждой из них росло что-нибудь нужное, что непременно надо было собрать: что – в коробок, что – в туесок, что – в мешочек. Цветки ведь – не травы, в пучки не увяжешь. Однако и нести было легче. Хотя, конечно, Аксинья всё равно сетовала, что Бажена с ними нет в этот раз.

На одной из полян расположились они на привал. Пока трапезничали, к ним присоединился Кыш. Высунув ушастую башку из высокой травы, он настороженно посмотрел по сторонам, поводя ушами, будто к чему-то прислушиваясь, и вышел на поляну весь. Вид у него был озадаченный.

Мурыс подошёл к Вельке и прилёг горбушкой, оперевшись на передние лапы. Велька удивлённо покосилась на него – никогда он так не лежал даже в деревне, где всё чужое ему. А сейчас в этом спокойном и тихом лесу, на своей родной стороне, он ведёт себя так, будто в любой момент готов к опасности, будто ждёт чего-то. Это было странно…

– Кышка, случилось что? – напрямую спросила Велька, глядя в его раскосые зелёные глаза.

Вместо ответа мурыс осторожно прихватил её зубами за подол и потянул в сторону, прочь с поляны. Велька недоуменно вздёрнула бровь, но последовала за ним. Отведя хозяйку к первому встречному дереву, Кыш умоляющим взглядом уставился на неё, будто спросить хотел: «Не уйдёшь? Не бросишь меня здесь?»

– Ну чего ты…? – оторопело спросила Велька. – Жду я тебя, жду. Что стряслось-то?

Кыш пулей рванул к бабке и с нею проделал тот же самый трюк. Аксинья наскоро собрала остатки трапезы в котомку и поковыляла за мурысом и ученицей. Когда зверь убедился, что обе они идут за ним, то побрёл вглубь леса, по временам оглядываясь и дожидаясь, когда его нагонят.

– Чует моё сердце, не к добру это, – кряхтя и отдуваясь, пророчила старуха. – Раз мурыс обеих нас за собой зовёт – не иначе, беда какая приключилась…

Спустя немного времени вывел он их на лесную проплешину. Велька увидела первой и зажала рот, чтобы не закричать – на проплешине, в самой её середине, скрючившись, лежал израненный мальчишка по виду годков пяти, не старше. Одежонка его была вся изодрана, кое-где на серой холстине алели кровавые пятна. Старуха, увидев, куда привёл мурыс, заохала и поковыляла к найдёнышу.

Наспех его осмотрев, она молвила:

– Живой. Но недолго ему… Успеть бы…

– Куда, бабушка?

– Не кудахтай, – деловито оборвала старуха расспросы. – Бери-ка его, да пошли искать Круг жизни. Времени нет.

Недолго думая, Велька взвалила себе на спину худенькое, почти невесомое тельце и поплелась за Аксиньей. Идти пришлось порядком, и Велька к концу пути сильно устала. Кыш семенил рядом, беспокойно поглядывая по сторонам.

– Слышь… меня вот Велеславой звать. Велькой. А тебя? – пропыхтела Велька, пытаясь понять, жива ли ещё её ноша.

– Фролушка… – чуть слышно прошептал мальчик.

– Ты не бойся, Фролушка, бабушка Аксинья у нас знаешь какая?! Она обязательно тебе поможет! Ты только держись, не уходи, слышишь!

Привела их Аксинья в сосновый бор. В просветы между стволами проглядывала излучина реки, а за кромкой воды снова зеленел лес. Только сейчас Велька поняла, какой крюк они сделали до этого места – их лодочка осталась у того леса за рекой, на который она сейчас смотрела сквозь редкие сосны…

– Нашла! А ну-ка, давай его сюда! – скомандовала бабка, выводя Вельку из оцепенения.

Аксинья стояла на пятачке посреди молодых сосенок, растущих кругом. Рядом с ведуньей в кругу сосен торчал вековой сосновый пень, у которого она и велела положить мальчонку. Вельку она тут же отправила собирать лапник, а сама присела подле найдёныша и стала что-то нашёптывать. Потом, достав из поясного кошеля долблёную ступку, стала в ней перетирать какие-то травы, поминутно роясь в мешках. Полученную буро-зелёную кашицу она, морщась, пережёвывала и накладывала на раны мальчика. Когда Велька натаскала достаточно лапника, Аксинья устроила из него три постели: у пня – для Фролушки, и две – для них с Велькой чуть в стороне.

– Бабушка, а мы тут ночевать станем? – спросила Велька.

– Станем, – эхом откликнулась старуха, кивая на мальчика. – Нельзя уйти нам сейчас от Круга жизни, иначе вот он… нежитью станет.

Велька хотела было костёр запалить, но Аксинья остановила:

– Не нужно. Священное это место, коли огонь сюда дорогу прознает – беда станется. А замёрзнуть нам лес не даст. Лучше к ночи в оба смотри что будет, и что бы ни увидела – ни звука. Поняла?

Ближе к вечеру бабка, всё ещё не отходя от мальчика, наказала Вельке натаскать веток и устроить шалаш, где постели их были, забраться в него и не высовываться. Как стемнело, у Вельки уж глаза слипаться начали, а старая ведунья будто и не устала. Девочка видела сквозь набросанный на шалаш лапник, как старуха всё сидит в круге из сосенок, склонившись над раненым малышом. Кыш давно свернулся клубком у Велькиных ног и дремал, не теряя внимания – уши-кисточки то и дело поворачивались, улавливая неслышимые человеком лесные звуки.

Вдруг Вельке показалось, что стало как-то светлее. Она прильнула к земле, где сквозь ветки и лапник виднелись просветы, тихонько отодвинула веточку и глянула туда, где Аксинья сидела. Только бабки она не увидала – сосенки, будто подросшие ввысь да вширь, опутали то место, сомкнувшись верхушками. Вместо причудливого круга с пнём посредине стал ажурный плетёный купол, который будто светился изнутри мягким золотисто-зелёным светом, а вокруг него летали, как искорки, золотистые и зелёненькие светлячки.

Велька аж рот раскрыла от изумления – никогда она такого чуда чудного не видала! Кыш тоже сидел и как заворожённый смотрел на светящийся купол.

Вот из-за толстой сосны чуть поодаль вышла женщина. Была она молодая и красивая, а толстая русая коса у неё аж до земли свисала, струясь через плечо по зелёному сарафану. Подошла она к сосновому куполу, постояла немного рядом, и будто вошла в него…

Велька ждала, что будет дальше. А дальше – ничего. Враз потемнело в бору – хоть глаз коли – и ничего не стало, будто лучину кто загасил. Забоялась она сначала, но потом поняла, что Кыш здесь, и ведёт себя как ни в чём не бывало. А раз он спокоен, то и ей бояться нечего…

Когда Велька, потирая кулачками глаза, высунула нос из шалаша, солнце уже давно встало. Бабка Аксинья, задумчиво глядя на сосны, жевала краюшку хлеба и запивала квасом. Мурыс резвился тут же, катая лапами шишку и смешно перескакивая за ней – будто мыша ловил. Шуршала, стрекотала и посвистывала лесная мелюзга. Радуясь солнышку, чирикали где-то вдалеке птицы.

Сбросив с себя липкую, как паутина, пелену сна, Велька посмотрела в сторону старого соснового пня и растущего вокруг него молодняка. Мальчика, которого вчера нашёл Кыш, там не было – его постелька из лапника была пуста.

– Бабушка Аксинья, а где же Фролушка? Живой ли? – удивлённо спросила она, продолжая глядеть на пень, окружённый сосенками и соображать, пригрезилось ей ночное волшебство или нет.

– Лешачонок он теперь, – нехотя проскрипела старуха. – Леша́чка его и забрала.

– Как-так – лешачонок? Он же… – тут Велька осеклась, потому что старуха та́к посмотрела на неё, что было понятно: отвечать не станет.

Лишь позже, хорошенько оглядев «круг жизни», девочка заметила ещё один сосновый росток, который рос прямо на пне. Вчера, когда они принесли сюда Фролушку, этого ростка не было… Сколько же у лешачихи детей?

Перевалило уже за полдень, когда они пустились в обратный путь. Всю дорогу старуха угрюмо молчала, только знай ковыляла по лесным тропкам, даже вскользь не кидая взгляда на так интересовавшие её вчера травы. Мурыс снова исчез где-то в дебрях и присоединился к ним только на берегу, когда они подходили к лодке. Был он не один – чуть поодаль из кустов молча провожала их взглядом умных раскосых глаз рыжая в подпалинах мурыска. Кыш нашёл, кого искал…

Аксинья первой полезла в лодку. Велька замешкалась, оглянувшись на Кыша – идёт ли? А он игриво оббежал вокруг своей матери, заглядывая ей в глаза, и остановился между нею и тропкой к лодке, как бы решая, вернуться ему в деревню или остаться в Заречном лесу. Мурыска сощурилась, будто солнечный лучик щекотал ей нос, и легонько боднула Кыша головой в бок, подталкивая к лодке. Сделав пару неуверенных шагов к реке, Кыш ещё раз оглянулся. Там, где только что стояла мурыска, было пусто. Лишь раскидистый куст прощально покачивал веточкой.

Тогда он отвернулся от леса и стремглав понёсся по склону к реке.

Лисичка

На улице был март. По всему посёлку текли весёлые ручейки, размывая грунтовые дороги и превращая улочки в непроходимое болото. Отец с самого утра шумел в сенях – снова собирался в тайгу, а мама на кухне стряпала блины.

Серёжа проснулся от того, что солнечный лучик, пробравшийся к нему на подушку сквозь занавески, стал припекать и щекотать нос. Нащупав под кроватью тапки, мальчик протёр глаза и вышел на запах блинов.

– Миша, поешь хоть блинов-то! – крикнула мама куда-то в сени. – Или с собой возьми, Лешего угостишь!

– Сам не буду, некогда! – отозвался отец. – А Лешему отнесу, давай!

«Лешим» прозвали местного лесника, деда Ваню. Он был угрюмый и неразговорчивый, и в посёлке появлялся редко. Всякое про него тут судачили, да только дед Иван всё мимо ушей пропускал. Наберёт в сельпо крупы да соли, муки тоже, и уходит в свой домик обратно в тайгу.

Единственный, с кем этот угрюмый лесник был не прочь перекинуться парой слов, был Серёжкин отец. На мальчишку же он внимания совсем не обращал. Не здоровался даже. Серёжа сначала обижался – родители ведь учили его быть вежливым и приветливым со всеми, иногда напоминая, что необходимо сказать «здравствуйте» или «спасибо», а деду Ивану почему-то прощали такую невоспитанность. Серёже казалось это несправедливым, но потом он перестал обращать на это внимание и воспринимал местного «лешего» таким, какой он есть – большим, седым и неразговорчивым.

– Папка! – всполошился Серёжа. – А ты чего? Ты в тайгу уходишь что ли? А я?!

– Да ненадолго я. Лешему вот блинов снесу, посудачим о своём, да и обратно. Охотиться сейчас не на кого, так что ничего интересного там не будет, мой бледнолицый воин, – улыбнулся подошедший к столу отец.

– Ну па-а-ап! Ты же обещал! Ты обещал зверей показать! – выражение Серёжкиного лица сделалось таким горестным, что отец чуть было не рассмеялся от такой непосредственности, но вовремя спохватился, чтобы не обидеть сына.

Зверей показать он действительно обещал, но в эту пору особо некого смотреть, да и есть свой риск на волков наткнуться, либо кого похуже встретить. Думал, как потеплеет, можно будет и сводить сына подальше, чем обычно. Действительно, пора бы ему начать к тайге привыкать. Но…

– Рановато ещё, – резонно возразил отец. – Многие звери ещё спят, кого ты там будешь смотреть?

– А кого найду – того и буду, – насупился мальчик.

Уйти сейчас, оставив сына с его просьбой, означало бы ссору. К тому же… действительно, обещал.

– Ладно, собирайся, – нехотя уступил отец. – Только быстро. И чур не жаловаться, если никого не увидим, понял?

– Понял! – просиял Серёжа, и умчался в комнату одеваться.

В лесу, в отличие от посёлка, снег ещё лежал. Иногда попадались следы пробежавших по нему зверей, и тогда отец объяснял Серёже кто какой след оставил, и как их распознать. Вскоре они вышли к большой прогалине. Как-то летом Серёжка с мамой здесь собирали землянику, поэтому мальчик хорошо помнил это место. До избушки Лешего было ещё порядком, к тому же шли они в обход, стороной – видимо, отцу нужно было что-то поглядеть в лесу, а может быть, он искал для Серёжки обещанных зверей…

Отец остановился у большого дерева и стал оглядывать поляну. Посреди неё лежало что-то большое и чёрное, и вокруг было много звериных следов. Серёжа заметил, как потемнело папино лицо – что-то было не так. Отец порылся в походном рюкзаке и, достав бинокль, принялся внимательно изучать местность.

– Сын, – папа обратился к нему вдруг очень серьёзно и настороженно. – Ты вот что… домой беги. Из сельсовета наряд вызывай. Вывести их сюда по нашим следам сможешь?

– Смогу, наверное… Пап, а что тут? Зачем наряд? – удивился Серёжа.

– Лис прикормили. И тот, кто это сделал, похоже, ещё здесь.

– А Леший что же? – спросил мальчик. – Он разве не видел?

– А это я пойду проверю, – нахмурился отец. – Ну… иди.

Серёжка нехотя повернул обратно. В лесу, значит, бандиты, а он сейчас пойдёт домой вызывать милицию и пропустит всё самое интересное! Обидно! Но и ослушаться отца он не посмел. В свои девять лет мальчик уже понимал: с браконьерами справиться он не сможет. Разве что до Лешего добежать, но это далеко – до посёлка ближе. Да и что может сделать браконьерам одинокий угрюмый старик? Другое дело его, Серёжкин, папа! Вдвоём с Лешим они точно всем злодеям лещей надают!

С этими мыслями Серёжа шёл по их с отцом следам в обратную сторону, попутно прислушиваясь к лесным звукам – что, если бандиты бродят где-то рядом… Через некоторое время его слух уловил нечто необычное. В лесу были люди.

Голоса были мужские и звучали не так уж близко. Вдобавок ко всему мальчик увидел недалеко от того места, где они с отцом недавно прошли, чьи-то чужие следы, со страху показавшиеся ему огромными. И каплю крови на снегу.

Серёжа ужасно испугался. Здесь, в их лесу, бродят браконьеры, которые уже кого-то подстрелили! Мальчик боялся, что они могут напасть на отца, или на деда-Лешего, или даже на него самого, если заметят! Но отступать было нельзя, нужно было срочно вызывать милицию. Серёжа всё шёл и шёл, пока не услышал скрип снега совсем близко.

– Эй, пацан! А ну, стоять! – крикнул незнакомый мужчина, заметив Серёжу.

Вместо того чтобы послушно замереть на месте, мальчик опрометью кинулся бежать. Сзади прогремел выстрел.

Серёжа пригнулся, как учил отец, но тут же вскочил и снова припустил во весь дух прочь от страшного мужика. Сначала по своим следам, но оглянувшись увидел, что незнакомец погнался за ним. Рискуя увязнуть по грудь в снегу или, провалившись, наткнуться на бурелом, мальчик понёсся напрямик. Сойдя с тропы, он изо всех сил пробирался по снегу уже не разбирая дороги. Преследователь пытался поспеть за ним. Он был больше и сильнее, но Серёже играло на руку то, что подтаявший и подмёрзший кое-где снег не всегда проваливался под весом его тела, а вот взрослому приходилось туго. Он пыхтел позади, не желая упустить Серёжу из виду, и ругался нехорошими словами. Хорошо, хоть больше не стрелял…

Наконец, в очередной раз провалившись, мужчина выругался и отстал, а Серёжа продвигался всё дальше и дальше, то проваливаясь в снег, то выбираясь из него. Он не заметил небольшого овражка и, неосторожно ступив, скатился в него. Правую лодыжку ошпарило болью – подвернул.

Схватившись за ногу, мальчик тихо захныкал – настолько было больно – но вовремя взял себя в руки. Если его преследователь где-то здесь, рядом, то может услышать его. А с повреждённой ногой далеко Серёже не убежать…

Он огляделся. Метрах в десяти от себя заметил капельки крови на снегу и следы какого-то некрупного зверя. Невдалеке под заснеженным кустом углядел кончик хвоста, выглядывавший совсем чуть-чуть. Если бы не едва заметная рыжинка, присыпанная снегом, Серёжа и не увидел бы. Мальчик аккуратно подвинулся в сторону своей находки. Хвост не шевельнулся. Он сделал ещё одну робкую попытку подползти, но чуть не вскрикнул от боли. Лисий хвост, однако, по-прежнему оставался неподвижным. И тут его осенило: живая лиса давно бы убежала пока он падал в овраг, не стала бы дожидаться! Когда он всё же дополз до куста, его догадка подтвердилась. Под согнувшимися от снега ветками в крови лежала лиса. Она уже не дышала…

Перевернувшись, Серёжа сел на снег, стянул валенок и потёр подвёрнутую ногу, которая уже не болела, а ныла, отзываясь саднящей болью всякий раз, как Серёжа пытался пошевелить ею. Потом он снял с шеи свой куцый шарфик и как мог обмотал повреждённую лодыжку, вспоминая, как учил делать отец в таких ситуациях. С трудом натянув валенок обратно, мальчик прислушался. В овраге было тихо, лишь какое-то слабое попискивание тревожило слух.

Серёжа, всё ещё не рискуя наступать на ногу, пополз в сторону звука. Оказалось, он исходил из сугроба рядом с огромным накренившимся деревом. Дерево упало не до конца, упёршись в другое такое же по соседству. Вывернутый комель с торчащими наружу обломанными корнями облюбовала для гнездовья лиса – вокруг цепочкой вились следы. Очевидно, именно она теперь лежала под кустом, а где-то там, в темноте под корнями пищали её малыши.

Серёжа достал маленький карманный фонарик, который отец подарил ему накануне, и посветил в поисках лисят. Две крошечные мордочки, которые едва было видно, слепо тыкались друг в друга и в холодные жёсткие корни старого дерева.

Мальчик вполз в лисье логово насколько мог и принялся шарить рукой. Наконец пальцы наткнулись на мягкий мех, и Серёжа, сомкнув их, аккуратно потянул на себя лисёнка. Точно так же вытянул он и второго. Малыши были совсем слепые, только родившиеся. Только двое. Больше не было. Он пошарил ещё, но кроме сухой подстилки ничего не нащупал. Спрятав обоих найдёнышей за пазуху, Серёжа аккуратно выполз из-под дерева и стал думать, как ему теперь выбираться.

Внезапно на пологом склоне оврага он заметил ещё одну лису, которая неотрывно смотрела на сидящего внизу мальчика. Серёжа тоже смотрел на неё какое-то время, а потом лиса повернулась и исчезла, взметнув снег пушистым хвостом. Мальчик смекнул, что раз склон пологий, то и забираться наверх по нему будет легче. Он пополз вверх, стараясь не сильно тревожить лисят под курткой.

Малыши пригрелись и затихли, но Серёжа знал: без мамы они погибнут. А ещё где-то здесь, в лесу, кишащем браконьерами, остался его отец… Успел ли он добраться до избушки деда Ивана и предупредить его?

Выбравшись из оврага, Серёжа увидел ту самую лису, которая и не думала уходить. Она стояла и смотрела на мальчика немного повернувшись, как бы спрашивая: «Идёшь?»

– Иду… – тихо пропыхтел Серёжа.

Он отчаянно мёрз, и сил у него почти не осталось. К тому же болела нога, на которую он отваживался наступать лишь подгоняемый мыслью об отце и двух маленьких лисятах, спящих под курткой.

Лисица повернулась и потрусила вперёд. Серёжа пошёл за ней. Иногда зверь скрывался в густых заснеженных зарослях, и тогда Серёже приходилось ориентироваться по следу. Временами мальчику казалось, что зря он идёт за ней, но плутовка будто вела его, останавливаясь и оглядываясь: «Идёшь?».

Удивительно, но места, которыми, хромая, продвигался Серёжа в компании своего рыжего проводника, были ему незнакомы. И снег здесь был не такой глубокий – мальчик проваливался чуть больше, чем по щиколотку, и то лишь иногда. Вскоре среди елей показалась широкая тропа. Лисьи следы вели туда, но пушистой спутницы видно не было. Теперь Серёжа узнавал место: это была тропа к старому роднику. Сейчас сюда мало кто ходил с тех пор, как вырыли новый ключ, однако ему приходилось бывать здесь с отцом. Облегчённо вздохнув, мальчик направился в сторону посёлка…

Дед Иван по прозвищу Леший навестил Серёжу через два дня в больнице, где мальчик оказался после того случая. Он дошёл-таки до сельсовета и позвонил в милицию, всё рассказал, и после этого потерял сознание…

– Ну что, Сергей Михалыч, – уважительно обратился к нему старик. – Молодец! Уберёг ты лес от браконьеров.

– А мой папа? Он добрался до вас? – обеспокоенно спросил Серёжа, пытаясь привстать с кровати.

– Да ты лежи, лежи, – махнул дед Иван своей большой ладонью. – Добрался он, и очень помог. Всё в порядке. Он к тебе скоро придёт и всё расскажет. Ну а крестники твои пока у меня поживут. К лету окрепнут, и выпустим.

– Ка… какие крестники? – удивился Серёжа.

– Лисята твои! – усмехнулся дед. – Ну ты даёшь! Не помнишь, как лисят принёс?

– А-а-а, помню… – задумчиво протянул Серёжа, вспомнив об осиротевших малышах.

Хорошо, что они теперь у лесника жить будут, уж он-то, наверное, знает, как о них позаботиться.

Вскоре пришёл и отец. Вместе с дедом Лешим они наперебой хвалили и подбадривали Серёжу. Потом лесник ушёл, а отец и сын остались. Серёжа был ещё слаб и порядком устал от всех этих разговоров, хоть и рад был видеть рядом близких. И угрюмому Лешему был очень рад – не нашли его бандиты-браконьеры.

– Папка, а что было, когда ты до Лешего добрался? – поинтересовался мальчик.

– А ничего не было. Браконьеры пришли, избушку окружили, всё мудрили – хотели нас оттуда выманить, но не вышло у них. Так их милиция у избушки и нашла. Только это уже вечером было. Я думал, быстрее приедут. Но, сказали, как вызов приняли – так и выехали. Ты-то где припозднился?

Серёжа, у которого уже слипались глаза, поудобнее повернулся набок и стал сонно рассказывать отцу, что с ним приключилось. Михаил слушал, не перебивая, и с уважением поглядывал на забинтованную ногу сына. Лишь в конце повествования удивился:

– Но как ты с покалеченной ногой сам из леса-то вышел?!

– Лисичка вывела… – пробормотал Серёжа, улыбнулся и закрыл глаза.

Неувядающая любовь

1

Сколько Лёлик себя помнил, у бабушки Вали в большой коричневой вазе стояли сухоцветы. Мама ворчала, что это плохая примета, но бабушка ни в какую не желала выбрасывать давно поблёкший непрезентабельный букет, и никому не разрешала даже пальцем касаться его.

Пока Лёлик был маленький, ему было очень интересно, что там за цветочки, и почему бабушка Валя не разрешает их трогать. Неужели боится, что рассыплется?

По мере взросления этот интерес поугас, и родителям уже не приходилось поминутно одёргивать забывшееся чадо. К бабушке Вале Лёлика привозили на лето, на каникулы.

В день приезда всегда было шумное застолье, потому что тридцатого мая баба Валя справляла День рождения. Когда-то у бабы Вали был ещё и дед. В смысле, муж. Деда этого все звали просто Тимофеич, даже сама баба Валя.

– Тимофеич! Чёрт ты косорукий, опять в моём сарае рылся?! Чё те там надо было? – ругалась на него баба Валя. – Опять всё мне всполошил там, полдня теперь прибирай за тобой…

– Тимофеич, растудыть твою, ну куда по грядкам прёшься?! – вдругорядь недовольно отчитывала мужа баба Валя, когда дед, увлечённый постройкой бани, опрометчиво наступил кирзовым сапогом на только что посаженную Лёликом морковь на его новой личной грядке. Баба Валя и Лёлик эту грядку потом даже заборчиком огородили, чтоб видно было.

– Тимофеич! – уперев руки в боки снова отчитывала его баба Валя в какое-то очередное лето, когда дед с Лёликом нашли на улице израненного щенка. – Та на кой чёрт ты этого блоховоза мне притащил?! Самим есть нечего, а ты кабыздоха бесхозного выхаживать взялся?

Много на что ругалась баба Валя, и первым виноватым всегда был Тимофеич. Потом, конечно, находились и другие, но сначала за всё в ответе был именно дед.

К слову, баня в итоге была построена отменная – все соседи напрашивались в банный день. И морковь на Лёликовой грядке выросла, несмотря на то, что Тимофеич семена сапогом придавил. А Ларс, которого баба Валя тогда обругала, вырос из грязного комка шерсти в красивую чистокровную овчарку – это потом даже ветеринар подтвердил…

А на следующий год Тимофеича уже у бабы Вали почему-то не было. Всё в их доме осталось так же – дедовы инструменты в гараже, никогда не знавшем машины, его кирзачи в сенях и ковшик у колодца, из которого дед окатывал себя летом. Даже Ларс в построенной дедом будке. Не было только его самого. Баба Валя резко постарела и совсем перестала ругаться. Теперь она только вздыхала и иногда долго смотрела куда-то в даль, сидя на скамеечке, которую когда-то смастерил для неё Тимофеич.