За мной, читатель! Роман о Михаиле Булгакове

Октябрь – ноябрь – напряженная работа над романом.

8 декабря — начало работы над инсценировкой романа Сервантеса «Дон Кихот» для Театра имени Вахтангова.

1938

Февраль – май — завершение работы над романом «Мастер и Маргарита». Чтение романа друзьям булгаковского дома.

26 июня – 20 июля – отдых в Лебедяни на берегу Дона. Работа над инсценировкой «Дон Кихота» с одновременным изучением испанского языка.

Август – ноябрь — переговоры мхатчиков с Булгаковым по поводу написания пьесы о Сталине.

3 ноября – выступление Булгакова на мхатовском юбилее.

10 ноября – чтение пьесы «Дон Кихот» в Театре имени Вахтангова. Пьеса принята без всяких оговорок.

1939

Зима – весна – работа над пьесой о Сталине. В Большой театр сдано либретто оперы «Рашель».

14 мая – написание эпилога романа «Мастер и Маргарита».

11 июля – чтение пьесы о Сталине «Батум» в Комитете по делам искусств при Совнаркоме.

24 июля — представление пьесы «Батум» во МХАТ.

27 июля — чтение «Батума» на партийном собрании МХАТа.

14 августа — отъезд Булгакова в Грузию для окончательной работы над пьесой «Батум»; возвращение в Москву из Тулы после получения телеграммы, отменяющей поездку.

10 сентября – отъезд Булгаковых в Ленинград.

15 сентября – возвращение в Москву в связи с резким ухудшением здоровья. Начало болезни, которая станет причиной смерти писателя.

24 октября — посещение МХАТа Сталиным, после чего МХАТ принимает решение ставить пьесу Булгакова «Александр Пушкин».

Конец октября – начало ноября — последнее редактирование романа «Мастер и Маргарита».

18 ноября – 18 декабря – безрезультатное лечение в подмосковном санатории «Барвиха».

1940

15–16 января – правка романа «Мастер и Маргарита».

22 января — договор с МХАТом на постановку пьесы «Александр Пушкин» («Последние дни»).

13 февраля – завершение последней правки романа «Мастер и Маргарита».

10 марта, 16 часов 39 минут – смерть Михаила Афанасьевича Булгакова.

12 марта – кремация и захоронение праха Булгакова на Новодевичьем кладбище в Москве.

1962

В серии «ЖЗЛ» издательства «Молодая гвардия» опубликована книга «Жизнь господина де Мольера». С имени Булгакова начинает спадать завеса запретности.

1965

В журнале «Новый мир» под названием «Театральный роман» опубликован неоконченный роман «Записки покойника».

1966–1967

В журнале «Москва» опубликован сокращенный вариант романа «Мастер и Маргарита». Имя Булгакова возвращено для широкой читательской аудитории.

1970

Выход на экраны фильма режиссеров Александра Алова и Владимира Наумова «Бег».

1973

Выход в издательстве «Художественная литература» романа «Мастер и Маргарита» без купюр.

Выход на экраны фильма режиссера Леонида Гайдая «Иван Васильевич меняет профессию». Имя Булгакова на устах у гигантской зрительской массы.

1987

После публикации в СССР повести «Собачье сердце» с Булгакова спадают последние завесы запретности.

1988

Выход на экраны фильма режиссера Владимира Бортко «Собачье сердце». С 70-х и 80-х годов ХХ века и по наши дни имя Булгакова непоколебимо входит в первые ряды самых читаемых и почитаемых в России писателей. И да будет так!

Глава первая

Туда, туда, где цветут апельсины!

1939

Живой и волнующий взгляд!

Как редко он появлялся у него в последние годы, и до чего же хорошо помнит его Люся в тот главный день их жизни, когда они дивно познакомились! Думали, что мимолетно, а оказалось – навсегда.

И уже с той поры она приметила: глаза у него бывают разных цветов – небесно-голубые, когда он в добром расположении духа; синие, когда он сердится, порой даже почти черно-синие, когда ненавидит; серые, когда взгляд отрешен или равнодушен; и в редкие мгновения великой радости – такие, как теперь, лучезарно-голубые с серебряными искрами.

– Шампанское! – И тотчас события на перроне вокзала заиграли с новой живостью. Хлопнула пробка, улетела в небеса, пенистая струя стрельнула и пролилась, а на подносе в солнечных лучах развеселились бокалы, наполняясь янтарной волною и пузырьками.

– Товарищи, здесь знаменитый Булгаков! – воскликнул некий худощавый гражданин, мгновенно позабыв, зачем он явился сюда, и толпа заметно прибавилась, а живой взгляд у знаменитого Булгакова засверкал новыми радостными лучами. Люся-то слышала, как худощавый спросил у Платона, кого провожают, и озорной красавчик Лесли мгновенно откликнулся:

– Булгакова. Того самого.

Елена Сергеевна Булгакова

[Музей М. А. Булгакова]

– Который знаменитый актер? – засиял худощавый и после этого как раз и воскликнул с призывом к толпе не пропустить шанс.

А наивный Михаил Афанасьевич, конечно же, аж подпрыгнул от радости, что его знают не только в театрально-литературном мире, но и просто на улице или, как сейчас, на перроне вокзала.

Тем временем Сахновский разлил бутылку, и бокалы побежали по рукам отъезжающих и провожающих – Булгакова, Люси, Виленкина, Лесли, Андровской, Хмелева, Разумовского, Добронравова, Комиссарова, Эрдмана, самого Сахновского. Приехал проводить и Женюшка, старший сын Елены Сергеевны, живший с ее первым мужем, но обожавший Булгакова – и как писателя, и как человека.

– В добрый путь вам, господа, по морю, по окияну! – восторженно воскликнул Сашка Комиссаров, хотя никакого моря не ожидалось, а впереди лежала двухдневная и счастливая дорога на юг, в лучах славы, наконец-то вновь улыбнувшейся Михаилу Булгакову. А уж ему-то без нее, как без Люси, никуда.

В сей жаркий полдень середины августа доброго года с двумя девятками театральная бригада о четырех головах отправлялась к горам Кавказа добывать дополнительный материал для пьесы, призванной распахнуть светлые перспективы не только ее автору, но и МХАТу. Да не ему одному, а многим другим театрам Страны Советов. И в числе провожающих пили теперь шампанское те, кому, возможно, светило играть в будущем спектакле, и те, кому предстояло режиссерствовать.

Михаил Афанасьевич Булгаков.

16 октября 1926 Фото Р. Л. Кармен [Музей М. А. Булгакова (далее – МБ). КП ОФ-3220]

Никогда еще образ Сталина не возникал на театральной сцене. В кино – сколько угодно. Два года назад великого вождя в фильме «Ленин в Октябре» впервые сыграл Семен Гольдштаб. Затем его стал постоянно играть Михаил Геловани – в «Выборгской стороне», «Человеке с ружьем», «Великом зареве», и вот уже в этом году кинорежиссер Ромм выпустил продолжение «Ленина в Октябре» – «Ленин в 1918 году», сменив еврея Гольдштаба на грузина Геловани.

Но это в кино, а на театральные подмостки сталинскую тему пока не пускали. И – о чудо! Опальный писатель и драматург, заклейменный скрытый буржуйчик, певец побежденной белогвардейщины своевольно написал пьесу о молодом Сталине под названием «Батум», и она, ишь ты, поди ж ты, – проскочила, зараза! Ее – позволили! Ее взяли в разработку, да не абы как, а к предстоящему шестидесятилетию Иосифа Виссарионовича. В главном театре страны, исповедующем не какую-то там мейерхольдовщину, а классические традиции, соединенные с социалистическим реализмом. В самом что ни на есть МХАТе вовсю готовится постановка!

Вот почему заведующий художественной частью Сахновский провожает бригаду, состоящую из автора «Батума», его жены Елены Сергеевны, в семейном обиходе – Люси, режиссера-ассистента Платона Лесли и модного театроведа Виталия Виленкина. А вместе с Сахновским провожают актеры, причем все, прошедшие через самую знаменитую булгаковскую пьесу «Дни Турбиных», принесшую Михаилу Афанасьевичу немало славы и денег. Сталин чуть ли не пятнадцать раз смотрел ее с тех пор, как она выскочила на подмостки МХАТа тринадцать лет назад. Может, и не пятнадцать, но Булгакову нравилось это число, и он не стремился развеять миф. Когда все кому не лень пытались снять ее и выкинуть на свалку истории, вождь если не лично вмешивался и заступался, то поручал это дело Ворошилову. Десять лет назад все-таки сняли, ироды, но спустя три года состоялась вторая премьера, причем, по слухам, благодаря личному вмешательству Сталина.

– Будем ждать вас с победой, дорогой вы наш! – играла ямочками на щечках Оленька Андровская, полунемка-полуфранцуженка, всегда жизнерадостная. В этом году она сыграла в «Днях Турбиных» Елену, имела бешеный успех и теперь не без оснований рассчитывала на Наташу – единственную женскую роль в «Батуме». Ей тоже совали из окружающей толпы блокнотики и листочки, и она охотно их подписывала.

Не меньше оснований имелось получить роль Наташи и у Клавы Еланской. Ей, как и Андровской, уже сорок, но обе выглядят на ять. Еланская тоже играла Елену, но десять лет назад, как раз в том роковом году, когда «Дни Турбиных» попали под нож проклятого Главреперткома. Сколько раз сия бандитская организация резала и шпарила пьесы Булгакова, за что он дал ей прозвище «Главкипятком».

– Михаил Афанасьевич, – красивым благородным голосом говорила теперь Клавдия Николаевна, – знайте, что мы вас очень любим и всегда были на вашей стороне.

– Родные мои! – ликовал Булгаков, чуть не плача.

– Эх, жаль, я не могу с вами поехать! Поднабраться, так сказать, штришков к портрету, – сокрушался Хмелев. В самой первой постановке «Турбиных» он играл заглавную роль Алексея, на ней поднялся, роли посыпались на него отовсюду, и вот теперь, в свои тридцать семь, он – гляньте-ка! – народный артист СССР. Многие ли в таком нежном возрасте получили высшее актерское звание? И, конечно же, роль молодого Сталина в «Батуме» у Николая Павловича, можно считать, в кармане.

– Ничего, Палыч, ты и так справишься, – утешил его Сахновский.

А вот кого будет играть Сашка Комиссаров, пока неясно. В «Турбиных» он искрометно играл Николку, три года назад забавно сыграл у Григория Александрова в «Цирке» дурашливого конструктора-любителя Скамейкина, перехватив эту роль у Утесова, и теперь его воспринимают исключительно комиком. А комических ролей в «Батуме» нет, и он в шутку клянчит себе роль Николая Второго, мол, она в пьесе Булгакова карикатурная.

– Не сыпь горох, Санечка, – ободрил его Михаил Афанасьевич. – Я напишу Немировичу, чтобы тебе царя дали. – И он, засунув указательный палец за щеку, хлопнул им, изображая вылетающую из бутылки пробку, потому что вот уже и третью шампаньезу лишили девственности, и вновь устремился праздничный напиток по бокалам.

Но прозвучал неотвратимый глас судьбы, всегда не дающей людям насладиться мимолетной прелестью момента:

– Отъезжающие – по вагонам! Провожающие – отойдите от поезда!

И паровоз заревел, как верблюд, коему предстоит подниматься и тащить громадные тюки чрез пустыню, деловитый пар пробежал по перрону, и отъезжающие засуетились, ринулись по вагонам, а провожающие замахали руками им вослед, и лишь театральная бригада не спешила, попивая шампанское и весело чирикая на прощанье с артистами и Сахновским.

– Михал Фанасич, а сам ты кого наметился играть? – спросил Комиссаров.

– Известно кого, полицеймейстера, – не раздумывая, ответил автор и смешно до невозможности набычился, а Елена Сергеевна рассмеялась:

– Да он у тебя там только и делает, что вздыхает. Что ни ремарка: «Полицеймейстер вздыхает».

– Как раз про меня, я всю жизнь только и делаю, что вздыхаю, – вздохнул Булгаков.

– По вагонам, по вагонам! – сердито прохрипел глас судьбы, и тут уж театральная бригада вняла ему, поставила осиротевшие бокалы на поднос и двинулась к вагону. Елена Сергеевна от души расцеловала сына, будто виделась с ним в последний раз. Сахновский сунул еще по бутылке в карманы Булгакову и Лесли:

– Советское шампанское нужно пить в обязательном порядке, коли оно появилось.

И вот уж они иностранными буржуями разместились в вагоне международного класса, в одном купе – муж с женой, в соседнем – режиссер с театроведом. Жара стояла неимоверная, и мужчины быстро переоделись в легкие санаторные пижамы, а женщина – в блестящий шелковый халат. Не прошло и пятнадцати минут, как все сошлись в купе у мужа и жены.

– Я назначаюсь бригадиром, и сие купе объявляется бригадирским. Здесь будут решаться все насущные проблемы, начиная с шампанского, – возгласил с важным видом писатель.

– А также пирожков, – добавила новоиспеченная бригадирша, выкладывая на столик кулек с румяными и аппетитными спутниками любого русского человека.

– Доброго дня, билетики, пожалуйста, – всунулась в купе округлая физиономия проводника. Проворно проверив документы, он ласково спросил: – Что угодно подать?

– Бокалы извольте, – ответил Булгаков. – Икры, семги, осетрины. Но учтите, только первой свежести и никакой более. С нами едет гражданин Шотландии, потомок великих шотландских полководцев. – Он указал на Лесли. – Нет ли у вас блюд национальной шотландской кухни?

– Каких изволите? – проводник покосился на гражданина Шотландии недоверчиво, ибо только что лицезрел паспорт, свидетельствовавший, что Лесли Платон Владимирович отчетливо является гражданином СССР.

– Хаггис принесите, – надменно продолжал заказывать бригадир.

– Шутите? – укоризненно покачал головой проводник. – Знать бы еще, что это такое.

– Да это типа нашей няни из бараньего сычуга, только поговенистее, – сказал бригадир, на что режиссер с театроведом покатились со смеху, а бригадирша гневно воскликнула:

– Миша!

Но тотчас и сама засмеялась. Не от шутки, которая была так себе, а просто от распиравшего чувства счастья, от радости грядущего.

Михаил Афанасьевич Булгаков и Елена Сергеевна Булгакова

Апрель 1935

[МБ КП ОФ-3170/14]

– Икра имеется такая и такая, – сурово сказал проводник. – Какую изволите?

– И такую, и такую, – ответил Виленкин. – Жрать охота, товарищи.

– Закуски принесу, а горячее только в вагоне-ресторане. Да и закуски оттуда, за доставку с наценкой. Берем?

– Приемлем и нимало вопреки глаголем, – возгласил бригадир голосом митрополита, коего провозгласили патриархом. – Счет пока не закрывайте, мы до вечера кутить затеяли.

Проводник исчез, а в купе разгоралось веселье.

– И где это вы шотландскую няню ели? – спросил Виленкин.

– В американском посольстве, оф кос, – ответил Булгаков. – Вообще-то вкусно, но с виду говным-говно и малость пованивает навозцем.

– Нисколечко! Не свистите, парниша, – возразила Елена Сергеевна.

– Люсенька, как говорят донские казаки, не любо – не слушай, а врать не мешай, – обнял ее Михаил Афанасьевич и ласково поцеловал в нежную щечку.

Виленкин и Лесли невольно залюбовались сидящей напротив них парочкой, уж больно она светилась счастьем начинающейся новой жизни, Миша и Люся словно только что познакомились и влюбились друг в друга.

Проводник принес пока только бокалы и убежал.

– Ну что же, пригласим снова пана Шампаньскего, – предложил Булгаков. – Непременно выведу где-нибудь такого персонажа. Пан Шампаньский, напыщенный такой, весь пузырится. Ясновельможный Станислав Шампаньский…

И шипучее чудо вновь вышло на сцену во всем своем кипении пузырьков. Чокнулись.

– Едем, братцы! – радовался бригадир.

– Туда, туда, где цветут апельсины! – воскликнул театровед и опрокинул в себя полный бокал. – А что вы так на меня смотрите? Гете, между прочим. Из «Фауста».

Булгаков рассмеялся.

– А что смешного?

– И кто там куда едет, где цветут апельсины? Фауст?

– Он, скорее всего. Вообще-то это мой отец всегда так восклицал, поднимая бокал, – потупился Виталий Яковлевич, смешной тощий парень, еще и тридцати нет, но статьями затмил уже многих-премногих.

– Это не из «Фауста», – казнил его бригадир. – Это стихи «Миньона». И там цветут цитроны, а золотые апельсины светятся. Но стихи прекрасные, и пусть будет из откуда угодно.

– Михаил Афанасьевич у нас специалист по Гете, – погладила его жена. – В подлиннике читал.

– Талантливый человек талантлив во всем! – подливая всем еще шампанского, восхитился Лесли. – Но вы только гляньте, товарищи, жить-то и впрямь становится лучше и веселее. Еще не так давно бутылка шампанского была как заезжая иностранная гостья, а теперь их на дорожку по карманам распихивают. И ведь отменное шампанское советское!

– Ну, уж не лучше французского-то, – возразил Виленкин.

– Не лучше, но и не хуже, – сказал Булгаков, смакуя напиток. – А появилось оно потому, что наладили резервуарный метод и поставили производство на конвейер. В газетах читал. В прошлом году его еще днем с огнем, а нынче на любом вокзале – будьте любезны. Причем по личному указанию главного героя моей пьесы.

– Михаил Афанасьевич лично присутствовал, – захихикала Люся, подначивая мужа на очередной экспромт о том, как он встречается со Сталиным. На самом деле он ни разу не встречался, но любил придумывать и в ролях разыгрывать таковые встречи с вождем.

– Разумеется, – кивнул Булгаков. – Дело было как раз после всесоюзного совещания стахановцев. Раскрутили мы с ним одну бутылку «Вдовы Клико», прикончили вторую, хватились третьей, а уже нету. Он и говорит: «Подать сюда Микояна!» – Голосом Сталина Михаил Афанасьевич говорил безукоризненно. – Прибегает Микоян, весь трясется, как заливное.

В сию минуту в купе вновь появился проводник. С подносом. На подносе плошка черной и мисочка красной икры, тарелка семги и:

– Осетринка в виде заливного, если не возражаете, – вышла на столик тарелка с заливной осетриной, желе много и трясется, будто это Микоян.

– Во-во, – ткнул в заливное Булгаков. Проводник удалился, а он продолжил экспромт: – Говорит: «Микоян-обезьян ты эдакий! Почему у нас до сих пор не налажено производство своего советского шампанского? Стаканов бесчисленно наделали, вот и стакановское движение даже. А куда оно движется, если не к шампанскому? Я тебя спрашиваю!» – «Обязательно!» – трясется Микоян, а Сталин продолжает: «У нас сейчас все инженеры, трудящиеся, писатели всякие зарабатывают много денег. У каждого по десять стаканов, а наливать в них нечего. Вот и друг мой любезный, Миша, Михаил Афанасьевич Булгаков, жалуется. Стаканы хоть Европой ешь, а все пустые. Правильно я говорю, товарищ Булгаков?» – «Правильно, товарищ Сталин». – «Ты, Микоян, слушай внимательно. Захотят наши трудящиеся шампанского, а где его взять? Шахтеру в шахте вынь да положь во время смены бокальчик. У него горло пересохло. Летчик приземлился и орет: шампанского мне, шампанского! А негде взять. Шампанское, Микоян, признак зажиточности и благополучия. И без него мы коммунизм не построим. Я спрашиваю трудящихся: чего не хватает? И все, как один, отвечают мне: все есть, нет только шампанского, товарищ Сталин, без него не жизнь, а Средневековье. Так скажи мне, Микоян, долго будет наш народ страдать без шампанского?»

Все в бригадирском купе уже согнулись пополам от хохота, настолько смешно импровизировал Михаил Афанасьевич, а главное – настолько радостна была сама по себе их начавшаяся поездка. Он продолжал:

– Тут к нам подходит Ворошилов. Сталин ему: «Скажи, любезный Климушка, хорошо ли тебе живется без советского шампанского?» – «Никак нет, – отвечает. – Я как раз шел к тебе получить разрешение». – «И какое же?» – «Застрелиться. Не могу без шампанеллы». – «Вот ты видишь, Микоян, до чего ты довел страну, что лучшие полководцы готовы жизнь свою врагу подарить, причем собственными руками. И все лишь по причине полного отсутствия шампанского».

– Так вот откуда ты эту фразу позаимствовал? – сдерживая смех, произнесла Елена Сергеевна.

– Какую? – удивился Михаил Афанасьевич.

– У тебя в «Батуме» Сталин как раз говорит Наташе, когда та решила покончить с собой. Она говорит: «Я повеситься хотела», а он ей: «Своими руками отдать врагам свою жизнь? Чтоб я больше не слышал такого!» Гениальная фраза!

– Вы, Елена Сергеевна, прямо наизусть знаете пьесу! – удивился Лесли.

– Платоша! – усмехнулся Булгаков. – Да она все, что я написал, наизусть знает. Все помнят Сниткину, как она Достоевского опекала, но такой, как моя Люся, ни у кого из писателей не было жены!

– Погодите, погодите, так чем разговор закончился? – нетерпеливо ерзал Виленкин. До сих пор никто к закускам так и не притронулся.

– Дак чем же… – задумался на секунду Булгаков. – А сами-то как вы полагаете, Виташенька? Сталин как закричит: «Палосич! Седлай коня!» И тотчас мы уже в его «Паккарде» и помчались во французское посольство пить опротивевшую советским трудящимся массам «Вдову Клико». Не помню, как домой добрался, Люся подтвердит.

– Так я тебя на себе тащила, забыл, что ли? – отозвалась Елена Сергеевна. – Я как раз в британском посольстве джин дегустировала, мне звонят, ну и я, конечно, помчалась отвозить мужа домой.

Насытившись смехом, приступили к принесенным закускам и как-то быстро все со столика переместили себе в утробу. Под закуски и вторая из карманных бутылок советского шампанского ушла в небытие. Пижамы и халатик в бригадирском купе заметно окосели и, как всегда в таких случаях бывает, не разлеглись по своим коечкам с томиками Серафимовича, Пильняка, Демьяна Бедного или Фадеева, а захотели еще.

Поезд весело бежал мимо Подольска, и впереди еще маячили двое суток веселого пути.

– Сгоняю в вагон-ресторан, – предложил Лесли, но Булгаков остановил его:

– Погодите, Платоша, у нас чудесная вещь припасена в дорогу. Ананасы в коньяке.

– Я хотела их на вечер оставить, – робко возразила Люся.

– Да ладно, на вечер! – махнул рукой муж. – Я вообще считаю, к вечеру напьемся, как большие дяденьки, и завалимся спать пораньше. А завтра только пиво. Послезавтра должны предстать в ажуре. Перед Дмитриевым и Гремиславским.

Художник будущего спектакля Дмитриев и заведующий постановочной частью МХАТа Гремиславский уже проводили на Кавказе разведку боем и должны были в конечном пункте маршрута поезда встречать ударную бригаду, чтобы тотчас в нее влиться. «Батум» казался неминуемым, все сотрудники театра были уже расписаны в нем по своим местам.

Ананасы в коньяке, модный в последнее время десерт, не заставили себя долго ждать и тоже появились на столике рядом с недоеденными пирожками, в литровой банке. Они продавались в магазинах, но часто изготавливались в домашних условиях путем смешивания и настаивания порубленных ананасов с сахарным сиропом и коньяком.

– Так-так, – изготовился к продолжению пиршества Виленкин. – А что, интересно, говорил товарищ Сталин об ананасах?

Импровизатора не пришлось долго ждать:

– Это года два назад было. Вызвал меня к себе на дачу, стали играть в биллиард. – Он именно так произносил это слово, а не «бильярд». – Я, как всегда, стараюсь не каждый раз выигрывать. Хотя играю, как вы знаете, блистательно. У самого Березина в писательском клубе брал уроки. Подали как раз такие вот ананасы в коньяке. Он спрашивает: «Любите ананасы?» Отвечаю утвердительно. «А вот когда-то Маяковский говорил: “Ешь ананасы, рябчиков жуй, день твой последний приходит, буржуй”. И с тех пор стало считаться, что ананасы и рябчики исключительно для буржуев. А почему же наши трудящиеся не имеют права на эти лакомства? Вот ваша жена готовит ананасы в коньяке?» – «Готовит». – «А где она их берет?» – «В Елисеевском магазине, товарищ Сталин. Только на них цены кусаются». – «А как вы думаете, почему?» – «Так ведь Андрюха Белый как запустил в небеса ананасом, так с тех пор цены и заоблачные». – «Это непорядок. Товарищ Власик, не хотите ли ананасик? И, кстати, вызовите мне немедленно Микояна сюда!» Не успели мы доиграть партию, как пулей прилетел Микоян. Великий вождь на него леопардом: «Скажи, товарищ Анастас, где наш советский ананас?» Тот, ни жив ни мертв, лепечет: «Понял задачу. В ближайшее время наладим собственное производство». – «И поспешите, товарищ нарком пищевой промышленности. Потому что до тех пор, пока на прилавках магазинов не появится наш советский, лучший в мире ананас, вы будете называться не Анастас Микоян, а Ананас Микоян. Всем прикажу вас так именовать».

Бригадирское купе шаталось от хохота. В коротких перерывах между булгаковскими импровизациями спешили приложиться к остаткам пирожков и заграничному фрукту в сиропе и коньяке. Угощенье окончательно растаяло прямо к приезду в Серпухов, до которого поезд добежал почему-то совсем быстро.

– Жалко, недолго стоим, – высунувшись из купе, заметил Виленкин. – В Серпухове замечательные…