Секс, наркотики и спинальная амиотрофия

Евгений Ляпин

Секс, наркотики и спинальная амиотрофия

Секс, наркотики и спинальная амиотрофия

***

Я так сильно хотел написать эту книгу, что впервые в жизни самостоятельно подстриг ногти.

Наверное, более впечатляющего вступления ожидаешь от книги, которую хотел написать уже более двух лет, ну какое уж есть. И так, всё началось с ногтей.

Поняв, что скоро мне придётся проводить дома почти круглые сутки одному, я и обрадовался, и испугался. Обрадовался, потому что теперь, после того как Лиза нашла работу, можно было забросить бесплодные симуляционные попытки найти работу для меня. А значит больше никаких бессмысленных резюме и кавер-летеров объясняющих почему я всю свою жизнь только и мечтал работать в вашей маленький маорийской фирме на шесть человек, организующей барбекю кивосам на все безумные аутентичные национальные новозеландские праздники. Но испугался я ещё сильнее. Не потому, что мне придётся долго находиться в одиночестве, не обладая способностью даже поменять ноги местами или открыть дверь и выйти на улицу. К таким мелочам я давно привык. Я испугался, потому что моя давняя мечта начать писать книгу становилась реальностью. У меня теперь было много свободного времени и никакой внятной отмазки чтобы не начать это делать, кроме страха неудачи. Ах да, и ещё, конечно, длинных ногтей.

Ну вы пробовали когда-нибудь печатать большой текст карябая ногтями и без того убитые клавиши старенького макбука? Наверняка у многих читающих эти строки девушек был схожий опыт, но меня подобное крайне раздражает и не даёт собраться ни с единой мыслью. Итак, надо было что-то решать с ногтями.

Я попросил Лизу помочь мне с ними ещё с вечера, но времени на это не хватило. С её новым графиком мы теперь встаём в пять утра, а ложимся где-то в десять-одиннадцать. Домой она пришла в шесть. В семь погулять, в восемь поесть. В девять потрахаться. А пока я расслаблялся, слушая первый альбом Игги Попа, моя обезьяна умудрилась разобраться с новой мультиваркой и даже поставила вариться-жариться-компрессироваться курочку в соусе тика-массала. В общем, до ногтей особо и не дошло.

Пять утра. Каша с мёдом. Гул в голове. Лиза бегает по квадрату являющимся нашим домом. Восемь шагов от киченета до туалета. Две коляски от кровати до рабочего места. Плазма по середине комнаты в половину её ширины. Лиза накидывает на меня сумку-переноску, зацепляет крюки на перекладине, коленями становится на коляску, уравновешивая всю конструкцию. Поросячий визг ознаменовывает подъём лебёдки вместе с моим телом вверх. Голой попой чувствую прохладный ветерок – оторвались от кровати. Коляска со спущенными колёсами угрожающе наклоняется в мою сторону, но огромная Лизина попа, столь тщательно наеденная за 26 лет жизни, стоит на страже моей безопасности, противовеся моему не менее внушительному животу. Рывок накрутившейся на саму себя лебёдки. Рывок Лизиной руки, сгибающей локоть конструкции, катапультирующей меня прямо в коляску. Щелчок электротормозов, качусь в ванную. Предупреждаю Лизу закрыть глаза и включаю свет. Теперь с коляски на туалет тем же Макаром. Пока сижу – высиживаю, скролю ленту вконтакте и инстрагамм. Моя пчёлка-труженица в это время подготавливает мне стол. Это – мой хабитат, мой пульт управления полётом. На нём слева-направо. Паспорт, кредитка, таблетки от горла, таблетки от головы, таблетки от поноса. Блюдо первое накрытое фольгой, нож, вилка, салфетка. Там наверно курочка с рисом на обед. Блюдо второе накрытое фольгой, бутерброды с арахисом на завтрак? Салфетка. Стакан воды. Коробка из-под роутера на которой стоит ноутбук на зарядке – центр мироздания нашей комнаты. Справа от него пульт от телевизора, мышка на электронной книге, наушники, градусник, джойстик от иксбокса на зарядке, пачка салфеток. Телефон на зарядке красуется на ноуте? аки вишенка на торте.

И вот я один. Лиза ушла уже часа два назад. Я дважды попробовал подремать в ванной, используя мой излюбленный способ. Включаем горячую воду в раковине, погружаем руки, широко расставив локти, закрываем глаза. Шум крана успокаивает. Но неудобно. Закинутая правая нога упирается в низко посаженную раковину. Сидишь очень близко, словно вмонтирован в раковину. Я вытянут вперёд и спина устаёт. Пробуем другую конструкцию. Я перед ноутбуком. Плед зубами натянут повыше на плечи, создаём внешний кокон. Руками держусь за локти – согреваю. Спинка коляски откинута, моя соответственно тоже. Хорошо, удобно. Погружаюсь в мысли и засыпаю лишь на мгновения. Будит падающая назад голова, будь она умная и тяжёлая неладна. Ладно. Третий вариант. Левым боком паркуюсь к зеркалу, маленькую подушку помещаю между стеной и головой. Сам полулежу, откинувшись на кресле. Получается плотный треугольник между спиной, стеной и головой на подушке. И спинка отдыхает, и тепло и голове удобно. Но подушка совсем не держится. Как только я клюю носом, она скользит мне вслед, и я тут же просыпаюсь. И просыпаюсь я с решительностью. Всё. Пора писать книгу.

Не могу я писать с ногтями, ну не могу. Ещё когда два года назад диплом свой ваял за две недели, как мартышка, тарабаня по клавишам по семь страниц в день, понял, что раздражает меня цепляться за всякое лишнее. И с ногтями мышцы рук быстрее забиваются при печати. Значит ногти приговорены. Обратно в ванную, включаю свет, боюсь остаться без пальцев. С левой рукой справляюсь достаточно быстро. Выглядит кривовато, но для моих целей подойдёт. С правой сложнее, с большим пальцем справляюсь маленькими тупыми ножничками хоть как-то, но дальше совсем затык. Из-за неправильного наклона ножницы просто проскальзывают по телу ногтя, карябая его в мелкую соломку. Значит будем по-старинке, как в детстве. Двумя зубами прихватываем ноготь, поворот головы, медленно ведем, рывок. Чистая работа. Повторяем с оставшимися пальцами. Выглядит, конечно, уродливо, но зато ничто не помешает моему графоманскому порыву. Упираюсь взглядом в пилочку. Выглядит как меленький кинжал в пластиковой упаковке. Холодное оружие покидает ножны. Ну чисто напильник, или даже лобзик. И стружка от него летит такая же как в детстве, на даче, от дедушкиного станка. Стираю неровные куски в белую пыль. Красиво и романтично. Всё. Почти готов стать великим писателем – осталось зубы почистить. Нужно всё-таки чувствовать себя представительно, если начинаешь такое дело. Выдавливаю пасту из нового тюбика. Рядом лежит старый ещё не законченный, но из него выдавить пасту мне сил уже не хватает. Молодец Лиза, сообразила. Значит теперь живём как разведённые, каждый со своей пастой. И мой тюбик будет доставаться Лизе по наследству, как вещи, из которых выросли от старших детей – младшим. Всё, последний штрих остался, мочу пальцы в воде и протираю глаза. Умылись.

Я хотел в общем-то только коротко описать как я стриг ногти, чтобы написать эту книгу, а получилось полноценное вступление. Давайте что ли тогда познакомимся как следует. Меня зовут Евгений Ляпин, мне двадцать шесть лет, и я живу уже почти два года в Новой Зеландии с моей любимой женой, поросёночком, собакой некрещённой – Лизой Лариной. У меня СМА (спинальная мышечная атрофия) и я передвигаюсь на коляске. Я знаю про что я хочу рассказать в этой книге, но не знаю, как это будет выглядеть. Здесь будет много воспоминаний, забавных моментов, и исторических (уже) событий. Это моя история, но также это история моей страны, а потому, надеюсь эту книгу будут рассматривать будущие поколения как слепок жизни российского общества 2018–2019 годов сквозь призму восприятия неординарной личности с инвалидностью. Короче, блять, готовьтесь. We are gonna have some fun.

***

Часть первая

Ваня

Вначале надо рассказать кто такой Ваня. Этот удивительный человек, обладающий интеллектом Канта и эрудицией Васcермана умудряется смешно шутить низкопробные шутки про говно и секс с мамками. Я его очень люблю, и он будет большой частью этой истории.

Худенький, тёмненький, волосатый, с большими добрыми глазами. Каждый раз в моём воображении он предстаёт с банкой пива в руке, футболке одной из групп индастриал метала, и клубами дыма, разносящимися по моей комнате от его вэйпа. Этот мудак постоянно шутил о том, что боялся меня сломать обнимая, ибо такой я хрупкий и костлявый на его взгляд. Он вообще часто шутил про мою инвалидность, и, пожалуй, это стало началом нашей дружбы. Мне было с ним интересно интеллектуально, а ему со мной экзистенциально. При нашем первом знакомстве он, уже будучи обильно в подпитии, заметил, что преклоняется предо мной, так как в подобной ситуации он скорее всего предпочёл бы сказать жизни «ГГ» и выпилиться. Охуенный комплимент, Ваня, особенно для человека, на коляске которого ты видишь первый раз в жизни. Тем не менее, чем-то он мне запал. Потом я позвал его к себе домой на покер, и как-то сам не заметил, как он стал обитать в моей комнате, став завсегдатаем посиделок с настолками. Наша связь, как Ваня сам потом называл её, опираясь на мнение таро карт, являлась образцом дружбы-соперничества, в которой, впрочем, первый элемент был вездесущим, а второй не выходил за рамки настольных игр. На каждую игру, вне зависимости была ли это агрессивная стратегия на захват территорий или же лёгкий карточный филер на убийство вражеских персонажей и времени, Ваня приходил с неизменной незамысловатой стратегией, которую он ласкового и просто называл «Выеби Инвалида». You got one job, my friend, и даже в этом ты умудрялся завафлиться! Люблю тебя! Пошёл нахуй!

И вот в один из чудесных вечеров после долгих посиделок Иван попросился остаться ночевать у меня. В этом факте не было ничего особо удивительного, так как моя мама частенько раскладывала для него диван в моей комнате, дабы этот дурень не шлялся ночью по Москве в пространстве между Можайским и Крылатским. Но сегодняшняя ночь отличалась от всех остальных двумя факторами. Во-первых, у меня остался в этот раз не только Ваня, но и Лиза, а значит бесконечные шутки про тройник, и неизменно вытекающие оттуда подколы про микроскопический Ванин член были неизбежны. Во-вторых, мы были весьма аккуратно подготовлены к увлекательной ночи, поскольку Ванечка принёс с собой грамм травы.

Я никогда не был большим фанатом веществ, меняющих сознание, но порой, в компании хороших друзей, для актуализации задушевных разговоров и тупого деревянного смеха, время от времени затягивался над горящей трубкой. Обычно потребление происходило одним из нескольких методов. Это могла быть самокрутка, где кусочек размельченной марихуаны перемешивался с трубковым табаком в пропорции 1 к 2, или же 1 к 1 если хотелось повеселее. Или же это могла быть классическая металлическая трубка для травы, куда ты засыпаешь дурь чистоганом, или же в малом сопровождении табака. А ещё у меня была шикарная, купленная по дешёвке где-то на юге деревянная табачная трубка, с вырезанным на чаше парусником! Я в общем-то начал в своё время курить именно благодаря тому, что влюбился в ритуал заряжения трубки табаком. Одна затяжка, и вся комната заливалась густым, богатым запахом, в котором не последнюю роль играл аромат разогревшегося дерева. Но самым красивым был момент закуривания табака в темноте, когда, повинуясь дыханию частички табака, медленно растлевались уходя дальше и дальше на дно трубки замысловатыми огненно-красными разводами.

Но со всеми этими приборами существовали разные проблемы, мешающие достижению вкусового, эстетического и затуманивающего эффекта. Металлическая трубка была самым простым и эффективным инструментом: засыпаешь в чашку дурь, поджигаешь, тянешь. Но этому процессу не хватала какой-то ритуализации, всё было слишком набегу и не серьёзно. Кроме того, металлический привкус ощутимо портил впечатления от курения. С деревянной трубкой проблемы были кардинальным образом другие. Эстетически и вкусово она была практически идеальной, но процесс её подготовки был слишком долог, а пропорция травы к табаку при которой всё получалось как надо слишком малой. В итоге все кайфовали эстетически, передавая эту трубку мира по кругу, но весело не становилось почти никому. Наконец самокрутки оставались золотой серединой. Процесс формирования начинки и аккуратного закручивания бумаги, который ещё и получался далеко не с первого раза, оставлял чувство глубокого морального удовлетворения, когда в финале у тебя на ладони помещался эталонный, канонический, обслюнявленный косяк травы. И всё бы в этом методе было идеально, если бы не моё эстетическое отторжение к сигаретам. Ну ведь пошло это, да и запах табачных сигарет отвратительный. Папа мне как-то лет в пять дал попробовать затянуться, вызвав бурю удивления, как вообще эту гадость можно брать в рот? Собственно, по прошествии двадцати лет моё восприятие сигарет совершенно не изменилось. Я до сих пор не понимаю, как можно в день выкуривать по пачке такого тошнотворного плебейского вещества. Well done, папа, отличный воспитательный приём.

Итак, возвращаемся к той ночи. Мы славно покурили и посмеялись, но чувство морального неудовлетворения преследовало нас. У нас оставалось ещё примерно половина вещества на утро, и Ванина идея попробовать покурить через бутылку. Чертов сукин сын, что же ты натворил?

Петля

В комнате мы спали втроём. Мы с Лизой на кровати, раскладывающейся из шкафа, и Ваня на диване по соседству. Утро прошло за завтраком на кровати бутербродами с чаем. Обсуждали мой храп. Впереди лежал долгий выходной день, на который у каждого из нас были свои планы. У меня намечалась встреча с иностранцами по одному проекту в Парке Горького, Лизе надо было уезжать домой готовиться к рабочей недели, наверняка и у Ивана были свои дела. Однако наши руки чесались, и наличие свободного часа до выхода предрешило развитие ситуации.

Ваня сходил на кухню за законченной пластиковой двухлитровой бутылкой колы. Проделав с ней нехитрые манипуляции, которые я сейчас уже в деталях не вспомню, Ваня с гордостью вручил мне свежеизготовленный бонг домашнего производства. Где-то он сделал надрез, куда-то налил воды, а сверху натянул фольгу усеяв её дырочками от иголки.

Щелчок зажигалки ознаменовал первую затяжку. Как самый опытный из нас Ваня затягивался первым. Я был приятно удивлен зрелищем, наполнявшимся внутри бутылки мутно белёсым дымом. Запах, столь характерный для травки нервозно щекотал мне нос. Следующим бутыль приняла Елизавета. Набрав полные лёгкие дымы, моя милая закашлялась, сведя домиком бровки и передав мне агрегат.

Я приложился губами к корявому вырезу на пластиковом стволе, Лиза поднесла горящую зажигалку, и я стал долго и медленно тянуть воздух вперемешку с дымком. После нескольких минут меня посетило лёгкое разочарование. Ваня обещал, что от бутылки накрывает сильнее. Поэтому у меня были громадные предожидания прихода, но время шло и ничего не происходило. И тут моя тяга к новым ощущения подвела меня, заставив приложиться к импровизированному бонгу ещё раз. На Ванины предостережения я лишь отмахнулся.

– Да ладно тебе.

– Женя, не надо.

Я наверно не слишком крепко приложился в первый раз, и большая часть дыма просто прошла мимо моих лёгких.

Но и через несколько минут после второго раза ничего не произошло. Мы болтали ни о чём, обсуждая мою будущую поездку с дедушкой в Питер, поговорили про то как я съездил в Екатеринбург с папой, перешли на дальние города Сибири, реки, горы, моря, океаны, континенты и… и Ваня сказал….. что Кунашир странное название….Это ведь Курилы… И мы куриллы…. И мы докурились до Кунашира.

Я понял, что мне тяжело дышать, потому что я уперся носом в свою волосатую ногу, смеясь от того, что я не могу остановиться смеяться. Да всё нормально, просто забавно очень. Нет, мне не надо прилечь, просто очень…. Кунашииирра. Мы же курилли и они куриллы. Лиза какое у тебя глупое Лицо, накурилась да. Что ты ржёшь, ты надо мной ржёшь? Ваня. Да. Да. Я в порядке, а что? Просто очень неожиданные какие-то ощущения. Лиза и Ваня дальше что-то обсуждают, а я просто сижу, я просто заполняю комнату, я тождественен комнате, я огромен как комната. Женя, ты как с иностранцами встречаться поедешь? Ой стыдоба. Вы это про меня, я отлично, Лиза прекрати ржать, со мной всё в порядке.

Я откинулся на деревянную спинку кровати, бывшей по совместительству стенкой шкафа. Какие же у меня ноги огромные. Моя согнутая в колене правая нога напоминала гору, а расстояние между мной и Ваней на диване было не полом комнаты, но целой долиной, пропастью, каньоном. С моим зрением творились чудеса. Мы были огромны. Я, Лиза, Ваня, мы застыли как монолиты циклопических размеров. Мне кажется, что, если я крикну, стены содрогнуться от эха. Я слышу мой голос. Я слышу громкий глоток. Я слышу громкой глоток моего голоса. Это не мой голос. Я не так звучу. Глотаю слюну. Как громко я глотаю слюну. Этот звук заполняет меня полностью. Меня смывает слюной в моё горло…

Да, ребят, я тут, всё нормально, просто задумался. Ваня, а долго это будет продолжаться? Мне просто нужно скоро выезжать, а я как-то куда-то съезжаю и не могу задержаться на одной мысли. Ты знаешь, это немного пугает, я не контролирую этот процесс. Лиза, ты хорошо себя чувствуешь? Точно? Может быть тебе прилечь? Ваня, а через сколько это пройдёт? Это вообще нормальная реакция? Блин, тяжело дышать. А если у меня кровь пойдет из носа? Слушай, мне как-то горячо и тяжело. Да, да я опять загнался извини. Надо пойти умыться да. Только, почему у меня голос не мой. Закрываю глаза, произношу одну и ту же фразу, а голос звучит то слева, то справа. Моя голова – это стереосистема. Я в левом ухе, я в правом ухе. Я в левом, а теперь я поверну голову и вот я уже в правом. Ваня, Лиза, а у вас так же? Смотри, вот я говорю и я в левом, а вот я говорю и я в правом…

Ой, как вы тут накурили! Это папа зашёл в комнату сказать, что пора собираться, через 20 минут выходить. Да, пап, сейчас пойдем. Лиза как я выгляжу? Надо собираться. Что значит «собираться мне будет слишком интересно», Ваня иди в жопу. Лиза я нормально выгляжу? Так всё, не палимся, идём. ПААААААП, посади меня на коляску пожалуйста. Так, Женя, не дышим, нас не должны заметить. Что мам? Да, всё уже идём. Дым в комнате? Это Ванин вэйп, да сейчас проветрим.

Сильные руки, ох прижимает, большой такой папа, сейчас голова закружится. Тихо-тихо, осторожно. Назад подтяни чуть-чуть. Всё, сижу на коляске. Волосатые коленки торчат в разные стороны. Голые ноги упираются в металлическую подножку. Деревянная спинка кресла пробивается жесткостью через подушку за спиной. Какие жесткие тормоза, сталь и пластик. Серьезные и крутые. Папа медленно катит коляску, вот так, да, ещё медленнее. Я молодец. Я ничем себя не выдаю. Да, пап, сейчас зубы помою и поеду. Молодец, очень чётко сказал. Только, по-моему, уже второй раз. Да папа и не спрашивал вроде. Чёрт.

Так, ну всё, сейчас умоюсь и станет лучше. С алкоголем помогает ведь. Сейчас лицо умою и стану посвежее. Свежее. Ещё. СВЕЖЕСТЬ. Я мчу на сноуборде по горнолыжной трассе, за мной несётся снежная лавина. Кристально прозрачный свежий воздух. Хвойные деревья все в снегу. Свежесть заполняет меня полностью. Свежесть движется влево, свежесть движется вправо. Свежесть движется по зубам. Я открываю глаза. Я в ванной. Зубная паста с ментолом. Мне так свежо, что я почти замерзаю. Я купаюсь в волнах свежести. Я руковожу этим процессом. Щётка со свежестью повинуется моей руке.

Лиза пришла. Улыбаемся. Ты как тут? Да я отлично. Слушай, чистить зубы под травой – это такое приключение, я сейчас словно катался на горных лыжах, так было свежо. Слушай, хорошо, что ты пришла, одному здесь не очень. Так ты меня хоть видишь. Ты как себя чувствуешь? Здесь немного душно, ты зачем дверь закрыла? Лиза, ты чего смеешься? Как-то тяжело дышать, Лиза, ты чего смеешься? Тут как-то тяжело дышать, ты зачем дверь закрыла? Кхм, Лиза, ты чего смеешься? Лиза, ты чего смеешься? Лиза, ты чего? Лиза, ты чего плачешь? Что она говорит?

Я это уже видел. Это было секунду назад. Кадр обрывается. Кадр сначала. Я уже это видел. Лиза смеется. Кадр обрывается. Лиза смеется. Жень, что это за фигня? Лиза смеется. Я уже это видел. Кадр обрывается. Жень, что это за фигня? Лиза плачет. Лиза. Кадр обрывается, я уже это видел. Мы задохнемся здесь. Лиза смеется. Тут мало воздуха для нас двоих. Лиза плачет. Лиза, открой дверь! Жень, что это за фигня? Лиза, открой дверь! Мы умрем здесь. Лиза смеется. Мы задохнемся. Лиза открой дверь! Жень, что это за фигня. Позвать на помощь. Лиза, открой дверь! ВААААНЯЯЯЯЯЯЯ! Жень, что это за фигня? ВАААААНЯЯЯЯЯЯЯЯ! Мы здесь задохнемся. ВААААААНННЯЯЯЯЯЯ!!!!

Жень, что ты так орёшь? Лиза пришла в себя. Мой крик вырвал её из петли. Лиза вышла из ванной. Дверь, воздух. Я спас нас. Я разорвал петлю. Да пап, уже почистил, поехали одеваться, только сначала завези меня пожалуйста в комнату к ребятам на минуту.

Ваня, у нас в ванной был такой трип. Ты нам блять такое «Подземелье и Драконов» устроил. *** мастер, блять.

Снеговик

Она стоит у ЗАГСа нервно вытягивая сигарету. Она искренне удивлена, что я действительно приехал. Улыбается, но как-то вскользь. Руки трясутся то ли от холода, то ли он возбуждения. Шутка становится реальностью. Ну что, пойдём?

А давай подадим заявление в ЗАГС? Сидим смотрим сериал. Обсуждаем переезд. Там же, наверное, чтобы остаться, лучше, чтобы мы расписаны были? А то, кто ты мне? Мы же уже как-то хотели расписаться, назло родителям. Руки почему-то не дошли. Планируем визит. Так, Кунцевский ЗАГС рядом с кинотеатром «Пионер», отлично, папе скажем что пойдём с тобой в кино, а обратно, мол, вернусь сам, на автобусе.

Сидим в коридоре, ждём, когда нас пригласят. Паспорта взяла? Зовут. Да, мы бы хотели расписаться. Нет, без торжественной церемонии, да, без свидетелей. Добровольно. Через месяц? Это чтобы было время передумать. Не передумаем. Значит двадцать седьмое марта. Замечательно, двадцать седьмое нам очень подходит. Лиза как раз работает во вторую смену, а я пропущу занятия в универе, там всего лишь пара английского. Подали. Сидим в коридоре, слегка ошарашенные. Нет, ну просто или устраивать совсем грандиозный праздник на сотни человек, или же скромно и по-домашнему. Только с семьёй. С нашей новой семьёй. Пусть это будет только наш день. Почему грустишь, моя хорошая? Ну если сказать Наде, то и Вике придется. А я бы тогда Ваню позвал. А тогда будет глупо не звать Тёму. А за Тёмой Даша. А мы даже родителям не сказали, в этом же вся суть. Поэтому без свадьбы с цыганами, баянами и порванными медведями. Кстати, двадцать седьмое. Это ведь замечательно, двадцать седьмое станет навсегда нашим днём. Двадцать седьмое февраля– день нашего первого свидания. Двадцать седьмое марта – день нашей росписи. Двадцать седьмое снова и навсегда.

Двадцать седьмого марта я в очередной раз злостно пропустив английский во МХАТе, стою в коридоре своей квартиры. На улице снег так валит, не знаю куда ты там пойдёшь – говорит мама. Давай папа тебя отвезёт. Отнекиваюсь, что сеанс сегодня только в двенадцать. Мама деловито натягивает на меня красную куртку. Моё надувшееся в рукавах и капюшоне тело заполняет собой всю электроколяску. Мама застёгивает мне куртку на горле, которая почему-то крепится в области рта. Итак, мой костюм больше напоминает коммунистического космонавта. Из шлема на голове только глаза торчат, да прыщик на щеке. Хорош жених, к браку готов. Мама протягивает мне серебряный кувшин, купленный на барахолке в Парке Горького за двести рублей. Он выглядит точь-в-точь как настоящая лампа Алладина, и даже украшен какими-то камнями, а я его всего за двести рублей сторговал. И в этот же день, девочка-друг с которой я хотел встречаться несколько лет в порыве забытья и страсти, обусловленного наркотическим угаром, со вздохом о-Женя глубоко и напористо поцеловала меня, первый и последний раз в жизни. Я считал, что кувшин приносит мне удачу.

Перед самым выходом шепчу в кувшин: «я есть любящий, творческий, результативный мужчина» и дарю серебренной глади сосуда нежнейший поцелуй. Ритуал соблюден, сохранение произошло, можно выходить.

На улице действительно снег. Выжимаю ручку моего джойстика, направляя коляску вниз по улице. Несмотря на то, что март, колёса ощутимо скользят, особенно по наклонной поверхности. Спускаюсь по улице к Кутузовскому шоссе, поворачиваю налево перед Джон Джоли, разносящим вкусный запах жаренного мяса. Проезжаю мимо Азбуки вкуса. Может быть зайти купить Лизе шоколадку? Отличный подарок на свадьбу. А лучше – киндер сюрприз! Нет, уже половина, тогда не успею. Качусь вдоль Кутузовского шоссе. Переезжаю под эстакадой на другую сторону. Здесь тоже свой ритуал, строго из соображений безопасности. Съезд с тротуара спиной, заезд передом. И попросить прохожих чтобы придержали. Эй, я еду в ЗАГС, а не в больницу, мне не нужна разбитая голова. Пока подхожу к остановке на Гришина, понимаю, что гражданская война на моей куртке безоговорочно выиграна белыми. На ногах, на руках, на плечах, и даже на капюшоне лежит ощутимый слой белого и морозного, какой папа обычно с утра щёткой сгребает с лобового стекла нашего Фолькcвагена. Подъезжает автобус. Я первый вырываюсь из ряда людей и машу водителю. Догоняю останавливающуюся машину так, чтобы оказаться у первой двери. Кричу в салон: Платформу откройте пожалуйста! Тяжелый плохо скрываемый вдох водителя. Глушит машину. Натягивает перчатки. Грузное тело медленно вылезает из-за руля. Выходит. Вместе идём от первой двери к центральной. Расступитесь. Платформу дайте открыть. Ногу убери. Водитель вытаскивает шведский нож, и пытается одним из двенадцати предметов подцепить ввалившуюся, утрамбованную чёрным снегом ручку платформы. Заинтересованные взгляды пассажиров молчаливо следят за происходящим. Наконец, вычерпав грязные следы и подняв рукоятку, водитель рывком опрокидывает пандус. Гром удара о землю должен продемонстрировать всем окружающим, что он здесь вообще-то, чтобы автобус водить, а не для того, чтобы инвалидам всяким пандусы открывать. Но этот водитель хотя бы молчит, так что по местным меркам весьма дружелюбен. Тебе куда? Называю остановку. Зря я на него брешу, нормальный водитель, даже где остановить спросил. Итак, тронулись. Лиза, твой подтаявший снеговик уже в пути.