Посмертие

– Ндио бвана.

Нубиец подробно объяснил, как носить и ухаживать за каждым из предметов одежды. Он резко выговаривал слова на нескольких языках: суахили, арабском, иногда переходил на немецкий, но получалось ломано и обрывочно. Подкреплял слова знаками и жестами, которые невозможно было истолковать превратно, и повторял снова и снова, пока все не кивнут, что поняли. Ндио бвана.

– Шабаш. Так говорят в лагере, унафахаму, – наконец произнес омбаша и помахал стеком. – А если вы чего-то не поняли, эта штука все разъяснит.

Их разместили в казармах в деревне, сразу за оградою бомы. После того первого утра их жизнь подчинялась ежедневной изматывающей подготовке, которая начиналась сразу после побудки на заре и заканчивалась далеко за полдень. Тренировки проводили в боме – сперва омбаша-нубиец, ефрейтор Хайдар аль-Хамад, потом его сменил шауш, унтер-офицер Али Нгуру Хассан, тоже нубиец, хмурый, аскетичного вида: угодить ему было трудно. И лишь потом, после нескольких дней учебы, они наконец познакомились с субалтерном-немцем, фельдфебелем Вальтером.

Фельдфебель был высокий, крепко сбитый, с зычным низким голосом. Темноволосый, с пышными усами и карими глазами: когда он серчал или был чем-то недоволен, они вылезали из орбит. Почти каждую фразу Вальтер произносил, презрительно кривя губы. Занятия с ним выходили напряженными и изнурительными: многое в действиях рекрутов его раздражало. В свое дежурство он гонял их нещадно, сам же стоял подбоченясь и осыпал солдат отборной бранью, лившейся из него, словно нечистоты по сточной канаве. И даже если молчал, не скрывал досады. Он был в точности таким, каким Хамза представлял себе немецкого офицера. Он не расставался со стеком, нетерпеливо постукивал им по правой ноге, иногда довольно крепко. Еще он стеком указывал на того или иного солдата и, уже не в силах сдерживать злость, ожесточенно рубил им воздух. Бить аскари – ниже достоинства германского офицера: фельдфебель ждал, пока омбаша, присутствовавший на занятиях, ударами подкрепит его приказы.

День начинался с дозы хинина и многочасовой строевой подготовки. Шуцтруппе обязана производить хорошее впечатление, орал на них фельдфебель, а для этого нужно правильно маршировать. Они учились держать осанку на военный манер, потом маршировать по отдельности друг перед другом, потом всем отрядом, а омбаша, шауш или фельдфебель выкрикивали приказы и оскорбления. Далее они учились обращаться с оружием, ложиться, чтобы прицелиться, стрелять и попадать в цель, перезаряжать оружие на бегу. Аскари из шуцтруппе не отступают без приказа, не паникуют, когда на них нападают, и самое главное – не сдаются. Унафахаму? Все приказы передавали криком и сопровождали оскорблением. Ндио бвана. Все ошибки карали телесными наказаниями или физическим трудом, в зависимости от тяжести проступка. Наказывали постоянно, прилюдно; несколько раз в неделю всех солдат, рекрутов, ветеранов-аскари строем вели в бому смотреть на хамса иширин, двадцать пять ударов кнутом, публичную порку за нарушения, которые, казалось, зачастую не заслуживали подобного унижения. Чтобы сделать вас послушными и бесстрашными, пояснил им омбаша. Порол провинившихся непременно аскари из числа африканцев, немцы – ни разу.

Днем они наводили порядок в боме и казармах и выполняли другие приказы. Чистили оружие, обувь, гетры, форму. Проверка следовала за проверкой, за недочеты наказывали – и всех вместе, и каждого по отдельности. Они делали гимнастические упражнения, чтобы укрепить тело, бегали, совершали марш-броски, качали мышцы. Большинство рекрутов в отряде Хамзы были местные и понимали друг друга, но в лагере говорили и на других языках, главным образом на арабском, ньямвези и немецком. Слова этих языков перемешивались с суахили, диалекты которого служили рекрутам основным средством общения.

Хамза с головой погрузился в изматывающие тренировки. Сразу после вступления в шуцтруппе им овладел страх, что мужчины, привыкшие к жестокости и уважающие только выносливость и силу, будут смеяться и измываться над ним. Вскоре в его отряде сложилась своя иерархия, в которой ценилась ловкость и сила. Два рекрута, Комба и Фулани, благодаря рвению и физической силе выбились в вожаки; их первенство никто не оспаривал. Фулани уже случалось воевать, хотя и в армии рангом пониже шуцтруппе. Он был ньямвези, служил охранником в личной армии одного купца, тот и прозвал его Фулани, то есть Молодчик, потому что никак не мог запомнить его настоящее имя. Фулани пришлась по душе заключенная в имени дерзость, и он принял его. Комба отличался силой, уверенностью, прирожденный спортсмен. Эти двое были первыми на всех тренировках, любезничали с женщинами, которые приносили в лагерь еду, обменивались с ними двусмысленными намеками и обещали навестить их вечерком. Еду им всегда накладывали первыми, и накладывали с избытком. Их одних омбаша всегда хвалил, а фельдфебель то восхищался, то осыпал худшими оскорблениями. Комба только смеялся и за спиной называл фельдфебеля Джогу, «петух». И действительно, при женщинах фельдфебель расхаживал как петух. Все понимали, что оскорбления, которыми он осыпает этих двоих и особенно Комбу, лишь доказывают их превосходство. Для укрепления авторитета фельдфебелю требовалось превзойти их, не унизив. Хамза, как прочие рекруты, вынужден был смириться с этим порядком и отыскать в нем свое место.

Превосходство Фулани и Комбы не беспокоило Хамзу: куда больше рекрутам досаждала напряженная подготовка и страх наказания. На издевки и жестокость ефрейтора, унтер-офицера и тем более фельдфебеля Вальтера отвечать было нельзя. Запрещалось обращаться к инструкторам по имени и вообще заговаривать с ними, их приказы следовало выполнять со всей расторопностью. Комбе единственному сходила с рук любая провинность за нахальное щегольство, с которым он напускал на себя невинный вид: я-де вовсе не хотел вас оскорбить и не выказываю неуважения.

И все же, несмотря на строгий режим, Хамза находил неожиданное удовлетворение в том, что его сила и навыки прирастали; вскоре он уже не морщился, когда им кричали «свиньи», «вашензи» или немецкие слова, которых он еще не понимал и на которые наставники не скупились. Неожиданно для себя он начал гордиться тем, что теперь он аскари, что его, вопреки опасениям, не отвергли и не смеются над ним, что он вместе со всеми сносит тяготы подготовки, усталость, ворчание, что тело его наливается силой и ловко подчиняется приказам, что он марширует правильно, как требуют инструкторы. К вони спящих усталых тел и газам, которые они испускают, он привыкал дольше. Издевки были жестокие, но их не избежал ни один, и Хамза приучился сносить их, смиренно понурив голову. Наконец начались маневры, Хамза видел, с каким ужасом деревенские жители смотрят на аскари, и страх их невольно внушал ему удовлетворение.

С тем офицером они не виделись с самого первого дня. Утренние занятия порой проводили на плацу в боме, иногда офицер выходил на них посмотреть. С террасы не спускался и надолго не задерживался. В боме он бывал редко: пропадал с кадровыми частями на полевых маневрах. От других аскари новобранцы узнали, что эти маневры называются шаури, консультации, и предназначены для того, чтобы разъяснять политику правительства, разрешать разногласия, наказывать провинившихся вождей или деревни. Когда рекрутов тоже отправили на шаури – учиться, – Хамза увидел: никакие это не консультации. Цель маневров – смирить и запугать глупых сельчан-вашензи, заставить их безропотно выполнять приказы правительства.

Обучение длилось уже несколько недель, как вдруг однажды утром офицер спустился с террасы и подошел к рекрутам. Видимо, все было подготовлено заранее, поскольку на занятии присутствовали все три наставника: и ефрейтор Хайдар аль-Хамад, и унтер-офицер Али Нгуру Хассан, и фельдфебель Вальтер. Все при полном параде, как и офицер в ослепительно-белой гарнизонной форме. Омбаша объяснил рекрутам, что на этом смотру отберут новобранцев в подразделение связи и в военный оркестр. Один рекрут играл на трубе (правда, никто ни разу не слышал, как он играет), он собирался подать рапорт о переводе в Musikkapelle[36]. Он спросил омбашу, можно ли ему выдвинуть свою кандидатуру. Связисты обязаны уметь читать и писать, и, хотя Хамза немного умел читать, выдвигать свою кандидатуру не стал. Он сознательно не хотел привлекать к себе внимание. Но омбаша Хайдар видел, как он во время очередного перерыва читал товарищам вслух «Кионгози», правительственную газету на суахили. И объясняя, по каким принципам во время смотра будут отбирать кандидатов в связисты, омбаша поглядывал на Хамзу.

Офицер прошелся вдоль строя, как в первое утро, но на этот раз останавливался и внимательно рассматривал каждого. Потом встал перед шеренгой, вытянувшейся во фрунт. Фельдфебель вызвал трубача (его звали Абуду), тот, как учили, сделал два шага вперед. Потом Вальтер вызвал Хамзу, тот тоже сделал два шага вперед. Офицер отдал честь и удалился к себе в контору. Рекруты разошлись, на плацу остались только Абуду и Хамза. Они стояли по стойке смирно, как было велено, под нещадно припекающим полуденным солнцем. Оба понимали, что это очередная изнурительная проверка и, если они пошевелятся или заговорят, их ждет суровое наказание, и конец всей учебе. Происходящее казалось Хамзе жестокой бессмысленной прихотью, но задним умом все крепки, делать нечего, надо терпеть.

Трудно сказать, сколько они простояли навытяжку под знойным солнцем – может, четверть часа, – но омбаша Хайдар наконец вернулся и велел Абуду идти за ним, Хамза же остался на плацу. Потом настала его очередь, он, как приказали, вошел впереди омбаши в открытую дверь конторы и на миг ослеп от царящего там полумрака. Herein[37], послышался голос. Хамза впервые услышал голос офицера, его строгость пробирала до печенок. Он вошел в просторный кабинет: впереди два окна, в глубине обращенный к двери письменный стол. У стола стул, у стены еще один стол с чертежным столиком. На стуле за письменным столом развалился офицер. Без шлема его лицо казалось худее, на левой скуле и виске, чуть ниже волос, пролегла морщина. Глаза пронзительной голубизны.

После долгого умышленного молчания офицер что-то произнес по-немецки, омбаша перевел:

– Обер-лейтенант спрашивает, хочешь ли ты быть связистом.

– Да, бвана, – громко ответил Хамза, обращаясь к воздуху над головой офицера и вложив в слова всю уверенность, на какую был способен. Он не знал, чья служба безопаснее, связиста или аскари, но раздумывать было некогда.

Офицер произнес слово, омбаша перевел:

– Почему?

Об этом Хамза не подумал, а следовало бы. Помедлив, он ответил:

– Чтобы освоить новые навыки и как можно лучше служить шуцтруппе.

Он бросил беглый взгляд на офицера и увидел, что тот улыбается. Хамза впервые увидел улыбку, которая со временем станет ему так хорошо знакома.

– Ты умеешь читать? – вновь перевел омбаша.

– Немного умею.

Офицер вопросительно посмотрел на Хамзу и попросил пояснить. Хамза не знал, что добавить. Буквы он знал и разбирал слова на суахили – правда, небыстро. Он сомневался, что офицер спрашивает именно об этом, уставился поверх его головы и промолчал. Офицер медленно заговорил по-немецки, поглядывая на омбашу, тот ждал, пока старший закончит, чтобы перевести. Нубиец, как всегда, исковеркал его слова, и Хамза краем глаза видел, что офицер несколько раз поморщился, поскольку омбаша явно хватил через край. Поговаривали, что офицер знает суахили лучше всех немцев в боме.

– Обер-лейтенант спрашивает, почему ты не научишься читать лучше? Почему ты не читаешь всё, как он? Вам создают все условия, келб[38], а вы не учитесь. У вас нет никакой культуры, поэтому вы дикари. Он говорит, ты должен учиться. Этому, как его там… мематике… что-то вроде того. Ты все равно не знаешь.

– Математике, – подсказал офицер.

– Да, математике, ты этого не знаешь, келб, дикая ты собака, – добавил омбаша.

– Нини джина ла математика ква лугха яко? – спросил офицер, решив в конце концов обойтись без помощи омбаши. – Как на вашем языке называется математика? Ты знаешь, что такое математика? Без нее не понять ни одну науку в мире, ни музыку, ни философию, не говоря о механике и связи. Унафахаму?

– Ндио бвана, – громко ответил Хамза.

– Ты даже не знаешь, что такое математика, верно? Мы здесь для того, чтобы научить вас всему, математике и прочим премудростям, которых у вас не было бы без нас. Это наша Zivilisierungmission, – сказал офицер, левой рукой махнул на лагерь за окном, его худое лицо и тонкие губы сморщились в сардонической улыбке. – Таков наш коварный умысел, не поймет который разве что ребенок. Мы пришли сюда, чтобы вас цивилизовать. Унафахаму?

– Ндио бвана.

Офицер говорил на суахили старательно, подбирал правильные слова, но казалось, будто он изъясняется на языке, которым не владеет, будто он знает слова, но не чувства, которые они передают, и хочет, чтобы они выражали то, для чего не подходят. В глазах его горел настороженный огонек, колеблющийся между любопытством и презрением, немец не сводил взгляда с Хамзы, точно надеялся увидеть, как на того действуют его слова. Хамза, в свою очередь, рассматривал офицера, стараясь не встречаться с ним глазами. Впоследствии он узнал, что порой эти глаза блестят, как у человека, способного на жестокость.

– Но я сомневаюсь, что ты освоишь математику. Она требует умственной дисциплины, на которую ваш народ не способен. Ну да хватит пока, – отрезал офицер и махнул им, чтобы они вышли из кабинета.

В тот же день, чуть позже, Хамза узнал, что его назначили личным слугой офицера, его денщиком; теперь по утрам он первым делом обязан явиться на квартиру к офицеру и получить от своего сменщика указания, что нужно сделать. Его рапорт о переводе в связисты отклонили. Почему – не сказали. Товарищи, узнав о его назначении, принялись потешаться над ним, и больше всех Комба.

– Ты шога, – сказал он, – вот почему он выбрал тебя. Ему нужен красавчик, который будет массировать ему спину и подавать ужин. В горах холодает, и ночью надо будет его согревать, как женушка. Что ты здесь делаешь? Куда такому красавчику в солдаты?

– Немцы любят забавляться со смазливыми парнями, особенно с такими воспитанными, как ты. Ква хисани яко, – мягко произнес Фулани и махнул рукой. Подумать только.

– Да, ты у нас мечтательный красавчик. – Комба протянул руку к Хамзе, словно собирался погладить его по щеке.

Прочие подхватили: изображая Хамзу, прогуливались делано женственной походкой, притворялись, будто подают еду и массируют спину.

– А когда ты надоешь этому немцу, возвращайся к нам, будешь массировать спину мне, – сказал кто-то.

Прошло немало времени, прежде чем эти шутки наскучили рекрутам и они оставили Хамзу в покое. Он же молча поеживался от унижения и от страха, что их предсказания об участи, которая его ждет, окажутся правдой. Он уже чувствовал себя одним из них, делил с ними лишения и наказания, и никто прежде не разговаривал с ним в таком пренебрежительном тоне. Казалось, они уже исключили его из своих рядов.

4

От Ильяса вестей не было, но беспокоиться не о чем, сказал Халифа.

– Дар-эс-Салам далеко. Мы всё узнаем, когда оттуда кто-нибудь приедет, а может, Ильяс пришлет нам письмо. Рано или поздно мы обязательно всё узнаем.

В первое время после того, как Афия перебралась к Бимкубве и Бабе Халифе, она спала на полу, на тонком матрасе, набитом капоком[39], в одной комнате с ними. Заднюю комнату использовали как кладовку. Там стояла корзина с углем, старые кастрюли, предметы мебели: когда-нибудь да пригодятся. Халифа пообещал, что они разберут кладовку и устроят там комнату для Афии. Надо будет побелить стены известковым раствором, чтобы уничтожить клопов: тогда в комнатке будет очень уютно. В передней части дома есть еще одна кладовая с отдельным входом.

– Перенесем всю рухлядь туда, – сказал Халифа. – Успеется. Пусть сперва попривыкнет. Она еще маленькая. Пусть одолеет страхи.

– Она не ребенок, – возразила Би Аша, но настаивать не стала.

Афию по-прежнему била лихорадка, рука болела, хотя с каждым днем все меньше. Би Аша отвела ее к костоправу, тот помассировал руку и наложил гипс из целебных трав, муки и яиц.

– Это поможет кости зажить, – пояснил он.

Через несколько дней костоправ снял гипс и показал Афие, как разрабатывать руку, чтобы вернуть подвижность. Но предупредил Би Ашу, что, быть может, целиком подвижность не вернется и волокна мышц не восстано-вятся.

Би Аша молилась за Афию, учила ее читать Коран. Если мы будем читать вместе, ты перестанешь постоянно думать о своей боли, Бог смилуется над тобой и вознаградит тебя, сказала Аша. Несколько недель она каждый день учила Афию читать, и наконец та стала разбирать короткие суры; тогда Аша послала ее к соседке, Би Хабибе, которая каждое утро давала у себя дома уроки еще четырем девочкам. Би Аша надеялась, что в обществе других детей Афия будет учиться лучше. Но призналась Халифе, что сомневается в учительских способностях Би Хабибы. Девочки вовсю пользуются ее снисходительностью и, чтобы увильнуть от учебы, просят Хабибу рассказывать им истории.

– Какие истории? – заинтересовался Халифа. Истории он любил.

– Не знаю, – проворчала Би Аша: он ничего не понял. – Надеюсь, что о Пророке и его сахабах[40], но ведь девочки должны учиться читать. Я за это ей и плачу.

– А, хорошие истории, – ответил Халифа, к досаде Аши: в его тоне ей послышалась снисходительность. Ашу часто раздражало его нескрываемое безразличие к вопросам веры.

– Да уж надеюсь, что хорошие, – сказала Аша. – Или ты думаешь, я плачу за то, чтобы она ходила слушать сплетни?

– Сплетни стоят дороже, – парировал Халифа, довольный своей находчивостью.

Шли недели, Афия читала все более бегло, рука ее зажила, после учебы (занятия начинались с самого утра и длились часа два) она помогала по хозяйству. Вернувшись от Би Хабибы, она отчитывалась Бимкубве о прочитанном утром, порой даже показывала, как читает. Потом они шли на рынок за овощами и фруктами, а в те дни, когда можно было есть мясо, и за мясом. Би Аша объясняла Афие, сколько стоят продукты, как за них платить, как распоряжаться деньгами. Вот подрастешь, будешь сама ходить за покупками, говорила Аша. Иногда они проходили мимо дома купца Нассора Биашары и видели, как Халифа сидит за столом в конторе, лицом к открытой двери. Контора располагалась на первом этаже дома купца. Он с семьей жил на втором. Ближе к полудню, когда Аша и Афия возвращались с рынка, по домам ходил торговец с корзиной и продавал рыбу. Он покупал ее у рыбаков на берегу, избавляя своих клиентов от необходимости идти на берег, рыться в чешуе и рыбьих кишках. Афия научилась готовить рыбу: размолоть на жернове чеснок, имбирь, острый перец, обмазать этой смесью рыбу изнутри и снаружи. Одной рукой Афия молола приправы, другой придерживала жернов, хотя толком не могла сжать левую руку. Но она приспособилась к своему увечью, научилась справляться и с этой работой, и со многими другими.

Она сходила проведать семью, у которой они жили с Ильясом, сестер Джамилю, Сааду и их мать. Те обрадовались ей и обращались с ней так же приветливо, как раньше. Заметив, что ей неловко двигать рукой, спросили, что случилось. Она ответила, что дядя ее избил, потому что она научилась читать и писать, и мать сказала: такое невежество – грех. Старшая из сестер, Джамиля, уже была помолвлена, но ее отец сказал, что замуж ей рано, надо дождаться, пока исполнится восемнадцать, иначе беременность подорвет ее здоровье, а у нее вся жизнь впереди. Джамиля сказала, что ей хорошо дома и она не прочь подождать, жених ее тоже не возражал. Он живет в Занзибаре, они виделись всего раз, толком друг друга не знают, и Джамиля не скучает по нему. Афию спросили про Ильяса, она ответила, что вестей нет. Храни его Бог, сказала мать. Всякий раз, как я прохожу мимо вашей старой комнаты внизу, вспоминаю, как вы там жили.

Халифа каждый день приходил домой на обед, который Би Аша подавала сразу после полуденного намаза. Афия должна была молиться вместе с нею, Халифа же умудрялся приходить, когда они уже заканчивали. Сперва Би Аша громко читала молитву, чтобы Афия слышала и повторяла слова. Во время молитвы, объяснила Аша, человек обращается напрямую к Богу и не может прерваться, чтобы поговорить с кем-то другим или что-то сделать. Поэтому она не может остановиться и объяснить ей молитву, придется Афие заучивать текст на слух, повторяя за ней. После обеда Халифа слонялся по спальне в рубашке и кикои[41], а потом растягивался подремать на тюфяке на полу. Би Аша ложилась поспать на кровати, Афия же была предоставлена самой себе. Она любила эти тихие часы в середине дня, когда, казалось, даже улицы умолкают от зноя. Она мыла кастрюли, чистила печь, мела задний двор. Потом устраивалась во дворе с грифельной дощечкой или клочком бумаги, писала или читала Коран, который купила ей Би Аша. Коран должен быть у каждого, сказала она, даже не взглянув на Халифу: тот свой давно забросил.

Крик муэдзина, сзывающего на предвечернюю молитву, служил взрослым сигналом вставать: Халифа наскоро умывался, возвращался на пару часов в контору, Би Аша хлопотала по дому, потом ходила в гости к соседкам или принимала их у себя. Однажды Халифа спросил Афию, куда бы ей хотелось пойти, с ним в контору или в гости к соседкам, и она пошла с ним. В кабинете стояли три стола, дверь вела прямо на улицу, по которой Афия с Би Ашой ходили на рынок. За тем столом, что посередине, лицом к двери сидел Баба Халифа. Справа от двери был стол Нассора Биашары, Афия увидела его впервые, хотя много о нем слышала: взрослые называли его жадным мерзавцем или нашим богатым купцом – скорее в насмешку. Она ожидала, что он окажется гораздо старше, с подлым и злым лицом.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Notes

1

Индийские монеты, каждая по 1/16 рупии. (Прим. пер.)

2

Восстание арабского и суахилиязычного населения побережья Восточной Африки (1888–1889), которое, несмотря на протесты, султан Занзибара отдал Германии. Восстание было подавлено с помощью англо-германской блокады побережья. Названо по имени предводителя восстания, Бушири (Абушири) бин Салима аль-Харти (около 1850–1889).

3

Колониальная германская армия.

4

Народ, обитающий на юго-западе Танзании.

5

Празднование дня рождения пророка Мухаммеда. Проводится 12-го числа третьего лунного месяца мусульманского календаря.

6

Антиколониальное восстание против турецко-египетского и британского господства в Судане под предводительством Мухаммада Ахмада, объявившего себя «махди» (то есть мессией), длилось с 1881 по 1885 год.

7

Ньямвези, ваньямвези – народность группы банту, проживает в основном на территории Танзании.

8

В восстании 1905–1907 годов участвовало около 20 племен, проживавших на территории Германской Восточной Африки.

9

Одна из 30 областей Танзании. Административный центр – город Линди.

10

Яркий прямоугольный кусок ткани, который носят на манер саронга.

11

Место народных сборищ.

12

Лицемер, притворщик (суахили).

13

Вечерняя молитва у мусульман.

14

Здравствуйте (суахили; адресуется старшему).

15

Нерегулярные войска в Восточной Африке.

16

Оманские арабы, перебравшиеся в Восточную Африку.

17

Немцы.

18

Правительство (суахили).

19

Пожалуйста, проходите (суахили).

20

Зд.: хорошо, спасибо (суахили).

21

Богач, купец (суахили).

22

Армия правительства (суахили).

23

Папа (суахили).

24

Мама (суахили).

25

Зд.: правительственном (суахили). Также означает любую огороженную территорию.