Шурум-бурум

– Нет, в ней не чушь. Я читал пару страниц из неё. Она настоящая.

– Ты читал пару страниц? Сам?

– Мне дал их почитать Капитан.

– И что в них было?

– В них было описание сущности Великого Молчаливого. Завораживающие строки.

– Кстати, а где сейчас Завет? Ты не видел рядом с Капитаном эту книгу? – повернулся ко мне Матрос.

– Нет, – мотнул я головой, – рядом с ним не было книги.

– Значит он спрятал её где-то в остроге.

– Он мог уничтожить её, – сказал Боцман.

– Это почему?

– Может быть, он хотел помешать кому-то воспользоваться ей?

Матрос Фиолетовый криво усмехнулся.

До поляны идола мы дошли уже в темноте. Капитан лежал там же, где я его и оставил. По его телу гуляли два ворона. Завидев нас, они тяжело и неторопливо поднялись в воздух и, отлетев на несколько метров, уселись на дереве.

Приготовления к тризне были недолгими. Из сухих сучьев мы соорудили настил, положили на него Капитана и минуту постояли молча. Потом Боцман облил его бензином и поджёг.

Вот и всё, думал я, глядя на Капитана. Вот так умирает мечта и пятнадцать лет жизни. Я действительно верил в него, я действительно надеялся на то, что мы сможем переродиться во что-то иное. И вот – конец. Словно кто-то всемогущий и безумный взял мою судьбу в руки и теперь управляет ей, насмехаясь надо мной и насылая на меня разные беды. Никогда я не чувствовал себя таким опустошённым, как в эти минуты.

В острог мы вернулись глубокой ночью. Я тотчас же отправился спать, понимая, что лишь заснув смогу избавиться от тяжёлых раздумий по поводу своей будущей жизни. Я осознавал, что мне необходимо принимать какое-то решение. Скорее всего, возвращаться к людям.

Заснуть быстро мне не удалось. Морской Конёк обвила меня и учащённо задышала в затылок. Я смотрел в темноту и не мог отделаться от дурных мыслей. Какое-то время спустя мне всё же удалось забыться.

Проснулся я оттого, что меня трясли за плечо. Это Морской Конёк. Вид её был испуганный. Я прислушался. Внизу, на первом этаже острога что-то происходило. До нас доносились сдавленные крики и звуки ударов. Я тотчас же оделся и спустился вниз.

Картина, представшая моим глазам, хорошего настроения мне не добавила. В центре зала – главного помещения острога, в котором мы ели и проводили собрания – лежал окровавленный Боцман с ножом в груди. Над ним стоял Матрос Фиолетовый и, свирепо вращая глазами, бормотал какие-то проклятия. Руки его были по локоть в крови.

Вслед за мной в зал спустились девушки. Они встали за моей спиной и с таким же недоумением и страхом, как я, взирали на Матроса.

Он увидел нас.

– Боцман, – прохрипел он, – это он убил Капитана!

– Боцман? – недоумённо вырвалось у меня.

– Да, это он. Я могу доказать это.

Мы стояли, не двигаясь с места.

– Я нашёл Завет, – продолжал Матрос Фиолетовый, – книгу Капитана, по которой он вычислял даты вызова Великого Молчаливого. Юнга, помнишь, как Боцман сказал нам, что следующая дата должна была свершиться через месяц?

Я молчал.

– Помнишь?!

– Д-да, – выдавил я.

– Так вот, я провёл вычисления и выяснил, что он обманывал нас! Оптимальный срок был в тот день, когда убили Капитана. И он знал об этом, он не мог не знать! Он убил, чтобы вызвать Молчаливого самому.

– Это ложь! – крикнула Русалка. – Он никогда бы не поднял руки на Капитана. Он боготворил его.

– Я говорю правду. Он не меньше Капитана хотел вызвать Великого Молчаливого. Да и кто из нас не хотел…Все мы жаждали стать обласканными его милостью. Когда я провёл вычисления и предъявил Боцману свои доказательства, он набросился на меня с ножом. Лишь везение помогло мне отнять у него нож и обратить против него самого. Посмотрите, ведь это его нож! На рукоятке его инициалы.

Разглядывать инициалы никто не стал. Все были напуганы и обескуражены. Русалка плакала. Нимфе и Морскому Коньку едва удалось увести её в свою келью.

Я чувствовал сильное головокружение и тошноту. Очертания предметов плясали перед глазами. Взор тускнел. Мне едва удалось подняться к себе и повалиться на топчан, прежде чем сознание отключилось. Я погрузился в вязкую и беспокойную темноту.

Мне показалось, что я пребывал в ней не больше двух часов. Жуткая мысль – мысль о том, что нечто страшное может произойти с Русалкой, подругой Боцмана, пришла ко мне во сне. Я вскочил на ноги, ещё не полностью проснувшийся, и бросился из кельи наружу.

Келья Русалки и Боцмана располагалась на другой половине дома. Я бежал к ней по длинному и узкому коридору. Дверь в их келью оказалась приоткрыта.

Я распахнул её настежь и вошёл внутрь.

– Сюда! – вопил я спустя секунду. – Все сюда! Русалка повесилась!

Матрос Фиолетовый, Нимфа и Морской Конёк сбежались на мой крик.

Русалка, тихо покачиваясь, висела под потолком. Глаза её были открыты и смотрели прямо на нас. Вид мёртвой Русалки и взгляд её мёртвых глаз вогнали меня в панику.

– В одну ночь! – бормотал я. – И он, и она – в одну ночь! Господи, что же будет дальше?

– Боцмана я убил прошлой ночью, – сказал Матрос Фиолетовый. – Ты целый день валялся в бреду.

Это известие лишь усилило мой испуг. Я почувствовал, что реальность ускользает от меня. Ускользает и отказывается служить мне должным образом. Словно кто-то незримой пеленой отгораживал меня от людей и событий и погружал в какую-то вязкую зыбкость.

– Надо снять её, – сказал Матрос. – Не висеть же ей тут вечно.

Я снова повалился на топчан своей кельи. Это Матрос, вертелось в моей голове, это он повесил Русалку. Он убил Капитана, за ним Боцмана, потом Русалку – он убивает всех. Кто следующий? Кто?

Ответ был очевиден.

Я лежал в бреду и горячке. Морской Конёк вытирала с моего лица пот и поила меня чаем. Не могу сказать, сколько это продолжалось. Может день, может два, а может и больше. Матроса Фиолетового я не видел и он меня пока не беспокоил. Но я был уверен, что лишь пока.

Бежать, думал я, надо бежать. Бегство – единственный выход в моей ситуации.

С наступлением сумерек я стал собирать свои вещи. Вещей оказалось немного – все они поместились в одной небольшой сумке, которую я закрепил на поясе. Я решил дождаться момента, когда все уснут.

Выбираясь из острога, совершенно неожиданно для себя я наткнулся на Нимфу. Она словно тень приблизилась ко мне, закрыла мне рот своей ладонью и прошептала:

– Ты бежишь?

Я смог лишь кивнуть ей.

– Возьми меня с собой! – умоляюще смотрела она на меня, опуская свою ладонь.

– Но…

– Я не люблю Матроса, я боюсь его. Он всех ненавидит. Я уверена, что это он убил Капитана и Русалку. Он всё время лжёт. Он всегда жаждал власти и теперь рвётся к ней всеми силами. У него Завет, ему кажется, что он сможет вызвать Великого Молчаливого, но до этого он убьёт нас всех. Пожалуйста, возьми меня с собой.

Нимфа, девушка моей мечты, моя тайная любовь – разве мог я отказать ей?

– Хорошо, – кивнул я. – Собирайся и мы тотчас же отправимся.

– Мне нечего брать, я пойду так, как есть.

Мы выбрались из острога и по тонкой, почти невидимой тропе тронулись в сторону ближайшего человеческого поселения. Я не был уверен, что мы идём правильной дорогой – за годы жизни в остроге я едва помнил в какую сторону идти к людям. Оставалось полагаться на интуицию.

Вскоре я уже не различал тропу. Мы двигались по сухому валежнику среди деревьев. Я ориентировался на звёзды.

Нимфа пребывала в возбуждённом состоянии. Она всё время говорила, причём что-то несвязное и малопонятное. Между фразами она то и дело заливалась смехом. Я был весьма обеспокоен её поведением.

Мы шли всю ночь, а под утро, найдя место для ночлега, легли отсыпаться. Ночное путешествие по лесу неимоверно утомило нас.

Спали мы примерно до обеда, по крайней мере солнце оказалось прямо над головами, когда мы продолжили путь. Очень хотелось есть, но, увы, – еду я взять не додумался. Было не до этого, да к тому же я всего через несколько часов дороги планировал дойти до какой-нибудь деревни. Никакой деревни, однако, не появлялось. Мы шли и шли, день клонился к закату, лес не заканчивался и я стал беспокоиться.

В довершение всего Нимфа начала капризничать. Голод, трудности дороги и страх, что Матрос может рано или поздно найти её погрузили Нимфу в отчаяние. Она плакала и каждые пять минут норовила остановиться, чтобы повалившись на землю, отдаться причитаниям. Я уже сожалел, что взял её с собой.

Над лесом сгущались сумерки, никаких признаков человеческих жилищ не было видно, Нимфа плелась за мной следом, нудно канюча. Вдруг её причитания прекратились. Я подумал с облегчением, что может быть она решила предоставить мне несколько минут покоя, но мой внутренний голос был со мной не согласен. Почему-то он выразил обеспокоенность неожиданной тишиной.

Я обернулся и обнаружил, что Нимфа исчезла. Я осмотрелся по сторонам, сделал несколько шагов назад и увидел невдалеке, как раз там, где я прошёл минуту назад отверстие в земле. Я приблизился к нему, заглянул внутрь и обомлел.

Представшая моим глазам картина не укладывалась в голове. Истекающая кровью и ещё слабо хрипящая Нимфа висела на торчащих из земли кольях. Колья были высокие и остро заточенные. Яма, в которую она свалилась, была ловушкой для какого-то крупного животного, вероятно медведя.

– Боже мой! – шептал я. – Боже мой! Ведь я только что прошёл здесь сам.

Меня охватила паника. Снова это мерзкое чувство, словно кто-то могущественный и безумный швыряет меня как шарик в своих руках, посетило меня со всей мощью и явью. Я бросился бежать. Деревья мелькали перед взором, я едва уворачивался от них. Лишь одно мне хотелось сейчас – добраться до людей.

Глубокой ночью, обессиленный и отчаявшийся, я набрёл на одинокий дом. Дом стоял прямо в лесу и был окружён деревянным забором. Наконец-то, подумал я, наконец-то удача улыбнулась мне! Сейчас я попрошусь на ночлег, наверняка те добрые люди, что живут здесь, не будут против. Ведь здесь наверняка живут добрые люди.

С такими мыслями принялся я стучать в ворота. Какое-то время за ними не раздавалось ни звука, но вот спасительные шаги хозяина донеслись до моих ушей. Замок щёлкнул, ворота открылись, я издал первый звук заранее подготовленной фразы…но вынужден был оборвать её.

В проёме ворот стоял Матрос Фиолетовый!

– Привет! – улыбнулся он мне. – Как дела?

Я загнанно осматривался по сторонам. Чёрт, дошло до меня, ведь это же наш острог! Я вернулся назад!

– Нимфа с тобой? – спросил матрос. – Где ты её оставил?

– Нимфа погибла… – обессиленно сел я на землю. – Её больше нет.

– Что?! – метнулся он ко мне.

Схватив меня за грудки, он втащил меня за забор и бросил на землю.

Мне вдруг стало всё ясно. Ясно с такой очевидностью, что иных объяснений уже не могло быть. Ну конечно же, конечно он вызывал Великого Молчаливого, только провёл ритуал неправильно или не до конца и к нему перешла лишь малая часть его силы. Он может отключать меня, может проникать в моё сознание и руководить им. Я в его власти.

Матрос Фиолетовый начал неторопливо и размеренно бить меня. Я не сопротивлялся, потому что ничего в этой жизни мне уже не хотелось.

После десятого или одиннадцатого удара в голову я потерял сознание.

Очнулся я оттого, что меня омывала водой Морской Конёк. Я лежал в зале, на столе. Добрая, заботливая Моской Конёк – она всегда была ко мне нежна. Ласково глядя на меня, она водила по моему лицу влажной губкой. В глазах её блестели слёзы.

– Где Матрос? – приподнялся я на локтях.

Морской Конёк показала рукой на двор. Шатающейся походкой я вышел наружу. Матрос Фиолетовый лежал во дворе, там же, где он бил меня. В животе его торчал нож.

Морской Конёк, мыча и размахивая руками, стала объяснять мне, что произошло. Из её телодвижений можно было понять, что я выхватил свой нож и стал всаживать его в Матроса. Мне такое объяснение показалось весьма маловероятным – в том состоянии, в котором я вернулся в острог, я не то что Матроса, а и таракана не смог бы убить. Однако другого объяснения быть не могло – не Морской же Конёк завалила Матроса.

Поев, я погрузился в сон. Морской Конёк легла рядом и как прежде обвила меня своей трепетной рукой.

На следующий день мы оставили острог. Я страшно волновался, не заблудиться бы и не вернуться обратно. Однако что-то говорило мне, что на этот раз подобного не произойдёт.

Первые люди встретились нам уже через пару часов пути. Признаться, я чрезвычайно опасался этой встречи – мне казалось, что нас, отшельников, ждёт на «большой земле» весьма прохладный приём. Уже через некоторое время мне пришлось убедиться в обратном. Люди были необычайно приветливы, говорили нам «здравствуйте», интересовались как дела, улыбались и были настолько открыты, что мне показалось жутко диким, что мы прятались от них в лесу долгие годы.

– Как жизнь? – спрашивал я их. – Не сильно свирепствуют буддисты?

– Буддисты? – удивлялись они. – Какие буддисты?

– Буддисты, которые совершили переворот семь лет назад.

– Переворот?! – смеялись люди. – Что-то ты путаешь, парень. Никаких переворотов не было уже сотню лет.

Через сутки пути мы дошли до Хабаровска.

– Хабаровск!!! – ошалело смотрел я на придорожный указатель «Хабаровск, 3 км». – От Алтая до Хабаровска за сутки пешком?!

Морской Конёк нисколько не удивилась этому. Бедная глупая девушка – должно быть она и не знала, где на карте расположен Хабаровск.

Хабаровск поразил меня своей красотой и великолепием. Я не бывал в этом городе раньше и даже представить себе не мог, что в России есть такие умопомрачительные города. По небу кружили летательные болиды, которые я когда-то испытывал, весёлые и жизнерадостные люди гуляли по люминисцирующим проспектам. Атмосфера всеобщей радости пьянила.

На первой же стоянке болидов мы взяли один напрокат.

– Сколько с нас? – сказал я девушке, работавшей там. Как-никак при мне была вся касса секты.

– В смысле? – переспросила она.

– Сколько с нас денег?

– Денег?! – поразилась она. – Вы с Луны свалились? Деньги давным-давно отменили.

Теперь поражаться пришлось мне.

– Куда хотите отправиться? – спросила она. – Япония, Индонезия, Калифорния?

Я не верил своим ушам.

– Что, можно и в Америку? Без визы?

– Ну вы точно свалились с Луны,– улыбалась мне девушка – Какие визы? В мире больше нет отдельных государств. Весь мир – одно большое братство.

Мы с Морским Коньком уселись в болид. Я надеялся, что ещё не разучился им управлять.

– Летите в Калифорнию, – сказала нам напоследок девушка. – Там сейчас необыкновенно хорошо.

Так я и поступил.

Через несколько часов мы загорали на жарком калифорнийском пляже. Морской Конёк делала мне массаж, я потягивал через трубочку коктейль и зачарованно смотрел на океан.

– Как было бы красиво, – сказал я, – если сейчас над волнами выныривали бы дельфины. Всю жизнь мечтал посмотреть на дельфинов.

Лёгкая дрожь прошлась по воде и через несколько мгновений стая ослепительно красивых дельфинов принялась совершать свои кульбиты над водой.

– А ещё было бы здорово увидеть птеродактелей, – продолжал я. – Хоть они и вымерли, но мне кажется они могут появиться здесь.

Чёрные точки, возникшие в небе, увеличивались и превращались в ширококрылых грозных птеродактелей. Они кружили прямо над нами.

– А к чему здесь море? – говорил я. – Пусть лучше будет пустыня. Бескрайняя, величественная пустыня.

Морские волны замерли и через мгновение осыпались песчаными перекатами. До самого горизонта простиралась пустыня белого песка.

Я схватил Морского Конька за руку.

– Значит, Великого Молчаливого вызвала ты? – смотрел я на неё.

Взор её больших глаз был чист и лучезарен.

– Да, – ответила она. У неё был очень музыкальный и красивый голос. – Это была я.

Я смотрел на неё и представлял, как она, дрожа от страха и возбуждения, втыкает нож в спину Капитана, как вызывает Великого Молчаливого и получает от него частицу его могущества, как уже овладев силой и став повелительницей реальности, не уничтожает всех сектантов одним махом, а начинает кровавую и сладострастную игру, стравливая и изощрённо устраняя их одного за другим. Как выбирает меня – почему? с какой стати? – в качестве своего спутника. Что за страшные и тёмные недра таятся в ней и радоваться ли мне такому развитию событий?

– Я сделала это по одной единственной причине, – сказала Морской Конёк, отвечая на мои мысли.

Она нагнулась и приблизила губы к моему лицу.

– Потому что я люблю тебя! – шепнула она.

Долгий и страстный поцелуй последовал за этими словами.

– Знаешь что, – сказал я, когда мы отстранились. – Верни обратно море.

Грани незримы

Казалось, что будут тихо, однако звуков было предостаточно. Шелест деревьев, невнятные шорохи в траве, шум ветра. Странный зуд в голове. Он был тяжёл и болезнен, словно некая машина, старая и заржавевшая, отчаянно пыталась вращать шарнирами. Её обесточили, закрыли в пыльном ангаре, вокруг тьма и безвременье, но упрямо и зло она шевелит своими отмирающими деталями, в бессмысленной, но настырной агонии запуская визгливое сверло. Оно – суть, оно – сила, оно – жизнь. Оно вгрызается в поблескивающий матовыми огнями металл, оно сожрёт, разрушит, поглотит его, оно не даст умереть надежде на продолжение схватки… Но ангар слишком огромен и грязен, и электричества – заветного, бурлящего – не достичь. Вокруг тьма, а оттого рождается лишь зуд – тяжёлый и мерзкий.

– Мы упрятаны за глубинами своих оболочек, – бормотал он, – оттого лучи желаний лишь испепеляют. За этим – уныние, потому что правда та – обречённость название ей, обречённость воплощение её – близка и страшна. Близка чрезмерно – в любой момент, без всяких затруднений можно ощутить её огненное дыхание. Страшна ужасно, но ещё страшнее другое. Страшнее жалость, подлая сентиментальность, гадкая слезливость – от них все беды.

Казалось, что кто-то стоит за спиной. Он обернулся – там никого не было. Секунды бежали, он всматривался в темноту, и она расступалась – не вся, не полностью, лишь слегка бледнея – не то тревожно, не то пугливо. Силуэт пса обозначился над одной из могил. Он сидел у креста и без единого шороха, умно и печально смотрел на него. Потом убежал. Куда-то в сгусток тьмы, тот, что никак не поддавался настойчивости глаз, оставаясь цельным и страшным. Убежал, гарцуя между оградами.

– Небеса, – заговорил он опять, – это они указали нам путь друг к другу. Боги благословили нас на единение. Оно невозможно в идеале, ты права – наши пространства разнятся, как у всех. Но у нас они наиболее похожи, наиболее удобны, наиболее естественны. Рисунок у той мозаики чёток и понятен. За этим стоит Гармония. Ты слышала раньше такое слово – Гармония?

Она красива. Она тиха, умиротворённа, беспечное блаженство витает над ней сейчас, она желанна. Ночь совсем не портит её, луна не беспокоит – она где-то за тучами – оттого оттенки мертвенности не отплясывают на лице кордебалеты. Она словно тень – даже вглядываясь, можно не увидеть её. Она явна, однако – ладони сжимают плотность, они не могут лгать. Плотность податлива, упруга и имеет способность дарить воспоминания.

– Порой очевидное открывается неожиданно и в ином фокусе. Накал мыслей достаточен, чтобы слышать их – я знаю, ты слышишь меня сейчас. Горизонты, очертания, блеклость – пытливому сознанию чудится, что оно достигнуто, откровение. Откровение, смысл и конечная истина. Чудится лишь, ибо сознание пытливо, а значит и глупо.

Было всё-таки холодно. Ветер колюч, земля в изморози – невольно он поёживался. Её могила была возле самого забора. Полуразрушенного, осевшего. Он мог видеть стволы дубов, что росли по другую сторону. Дубы росли и по эту – то было чудно: территория смерти, грань, а за ней – другая территория. Не жизни, нет. Так думать неверно, противостояние отсутствует здесь. Быть может, то и вовсе единство, вот только грани смущают. Перешагнуть – ничего не стоит, он видел – надо лишь взобраться на бугорок и сделать шаг.

На неё не смотрел уже, глядел куда-то вдаль, в пустоту. Глядел и говорил:

– Я не знаю, как правильней. Я всегда воспринимал всё излишне серьёзно, ты, как мне казалось – несерьёзно совсем. Возможно, просто казалось, кто знает – я всегда чувствовал и понимал, что ты умнее и глубже. Себя стараешься ставить выше, я знаю, я тоже грешил этим, но не с тобой – выше тебя я не мог поставить себя никогда. Не сумел бы. Ты знаешь, бывали моменты, когда я ненавидел тебя. По – настоящему, всей душой. Сейчас презираю себя за это. Кто-то говорит будто: «Как мог ты ненавидеть её?! Эту святую женщину, эту воплощённую чистоту!» Но ведь мог же, мог. Наказание моё ещё впереди. Я не последователен, меня обуревают страсти и выбрать какую-то одну нет сил. Истинное, призрачное – всё смешивалось в тебе. Я тянулся к призрачному, но хотел ощущать истинное. Я не помню, ты никогда не говорила, любишь ли ты меня, ты всегда обходилась без слов, но и чувств твоих понять был я не в силах. Тешил себя надеждой, что любишь. Если хоть на сотую долю это так – я счастливейший из всех живущих. Вот понять бы ещё, где та грань, грань между искренним и призрачным. И к какой из её сторон относишься ты?

Родила в дороге

Как раз начались туннели. Поезд залетал в них, наступала тьма – она длилась минутами порой. Даже собственных рук не было видно – это осложняло дело. Свет возвращался так же неожиданно и неожиданностью своей пугал. Яростно стучали колёса, потоки весеннего воздуха врывались в приоткрытые окна, и склоны гор за окнами, то скалистые, то поросшие кустарником, были необычайно крутыми.

– Разойдитесь! Разойдитесь! – расталкивала столпившихся у плацкарта пассажиров проводница. – Имейте совесть в конце концов!

Люди жались, отступали на пару шагов, но не расходились. Наоборот, толпа увеличивалась – приходили даже из других вагонов.

– Так, – выступил вперёд начальник поезда, – по своим местам разойдёмся, товарищи! Или вас с милицией рассаживать?!

Милиционер действительно значился рядом, и слова эти вроде бы возымели действие – народ рассосался.

«Боже мой, – думала она, морщась от боли, – стыд-то какой!.. У всех на глазах в раскорячку валяюсь…»

На койке было неудобно. Узко и ног не развести. Она приноравливалась как-то бочком, но поезд сильно трясло, и она то и дело соскальзывала вниз. Чтобы не упасть, держалась руками за стойку столика.

– Ну вы как, – наклонился начальник поезда к бородатому мужику, сидевшему у её ног, – сумеете роды принять?

– Я-то сумею, – отозвался тот. – Если машинист не помешает. Он нас что – прямиком в ад решил доставить?

Лицо начальника было озабочено.

– Здесь всегда так ездят… К тому же мы опаздываем.

Бородатый лишь усмехнулся.

«Ой, угораздило меня, угораздило! – вертелось в голове. – Вот так закон подлости!.. Да зачем я вообще поехала, дура! Знала ведь, что произойти может!»

– Что делать-то, а? – испуганно взирала на начальника проводница. – Куда её теперь?..

– Как куда?! – подал голос её напарник, мордатый парень. – В матери-героини!

– Идио-о-о-от… – отвернулась от него проводница.

– Ближайшая станция через полтора часа, – сказал начальник. – Там высадим. А пока… Ничего сделать не можем.

«Он вообще врач ли? – косилась она исподлобья на своего акушера. – Может, меня пощупать вызвался…»

Бородатый поймал её взгляд и улыбнулся. Широко, душевно, но ей показалось, что в его улыбке было что-то неприятное.

Поезд ворвался в очередной туннель. Снова наступила тьма, и она не выдержала этого момента – громко и пронзительно застонала.

– Туннели эти… чёрт бы их побрал!

– Ничего, милая, ничего, – услышала она голос врача. – Зато как потом вспоминать об этом будешь – вот, мол, где ребёнка рожала!

«Какая я тебе на хер милая! – морщилась она. – Придурок…»

– Я думаю, мы здесь много помощи не принесём, – сказал начальник, когда туннель был позади. Он имел в виду себя и проводников. – Я пойду, следите за порядком, – кивнул он проводнице. – Чуть что – зовите.

Она чувствовала, как он вылезает. Эта плотность, этот сгусток, это неудобство – оно медленно, очень медленно выползало наружу и каждый миллиметр его продвижения приносил боль. Коварную, глумливую боль, которая радовалась своей продолжительности, своей силе, своему задору, которая была всеобъемлющей, сущей и единственной.

– Так-так, нормально, – слышался голос бородатого. Он похлопывал её рукой по ляжке, успокаивая видимо.

Она вдруг заметила кого-то на верхней боковой полке – той, что напротив. Чьё-то лицо, в самом углу. Глаза слезились, ей никак не удавалось сосредоточиться. Потом она разглядела – это был пацан. Маленький, щупленький пацанёнок лет семи – широко открытыми глазами созерцал он её междуножье. Заметив её взгляд, по-обезьяньи метнулся на другой конец полки.