Ее город

Сестрица Ми отошла от лавки уже довольно далеко и вдруг ощутила спиной что-то странное. Испуганно обернувшись, она увидела, что Фэн Чунь сидит возле лавки прямо на тротуаре повесив голову, а в руке держит наполовину выпитую бутылку воды.

Сестрица Ми с силой хлопнула себя по груди, чтобы привести в чувство, и поспешила обратно. В душе ее словно кто-то колотил в маленький барабанчик: о владыка неба, не доводилось мне видеть раньше таких упрямиц!

Фэн Чунь поднялась, отряхнулась от пыли, всем своим видом выражая нетерпение.

Это был неожиданный поворот. Сестрица Ми считала, что с проблемой покончено. Однако похоже, проблема оказалась куда заковыристее, чем она думала. Ну, бывает, нахлынула страсть, души на короткий миг покинули тела. Эти двое случайно встретились на полчаса, даже руками не соприкоснулись, имен друг друга не узнали – и что? Их встречу сдует порыв ветра, унесет поток воды, и она никогда больше не повторится. Но оказывается, страсть ослепила Фэн Чунь, и она явно помутилась рассудком. Сестрице Ми не хотелось читать Фэн Чунь нотации об отношениях между полами. Да и разве сегодняшний инцидент вообще заслуживал того, чтобы называться «отношениями между полами»?! Сестрица Ми ломала голову, как ей быть. Какое-то время она молчала, потом вытащила из сумки пачку сигарет, достала одну и принялась расхаживать по тротуару туда-сюда.

Фэн Чунь опешила.

Она-то думала, что все нормализовалось. Она ждала сестрицу Ми до поздней ночи, чтобы с ней поговорить. Уж что-что, а слово «любовь» не так-то просто отпустить. Сестрица Ми – человек открытый, она должна понять, что лежало на сердце у Фэн Чунь. Кроме того, несмотря на острый язык, она добрая и не привыкла наказывать гробовым молчанием; если прийти к ней, то она поможет. Но сестрица Ми упорно не открывала рот и не задавала вопросов, а Фэн Чунь стеснялась начать разговор первой. Она не знала, как все сказать, да и вообще что говорить. Сегодня не произошло ничего особенного, из ряда вон выходящего, просто встретились две родственные души, мужчина и женщина, которые поняли друг друга без слов. Фэн Чунь лишь хотела услышать мнение сестрицы Ми, но та почему-то от нее отгораживалась. Фэн Чунь почувствовала: если сестрица так и будет от нее отстраняться, значит, она напрасно сдалась и их отношения не вернутся в нормальное русло.

Сестрица Ми выпускала кольца дыма. Она редко ощущала себя беспомощной. Собрав волю в кулак, она решила игнорировать Фэн Чунь. А потому твердо ступила на пешеходный переход и широким шагом пересекла дорогу в направлении Гэнсиньли. У ворот своего дома она обернулась. Фэн Чунь снова села. Она сидела прямо на тротуаре перед лавкой сестрицы Ми повесив голову и сжимая в руке недопитую бутылку воды. На улице стояла глухая ночь. Редкие прохожие были либо пьянчугами, либо наркоманами. Разве можно оставить Фэн Чунь посреди улицы в такое время?! Посыл сестрицы Ми был ясен: уже поздно, иди домой и ложись спать. Они обе жили в квартале Гэнсиньли. Сестрица Ми пошла первой, предполагая, что Фэн Чунь последует за ней. Но Фэн Чунь заартачилась и не двигалась с места. Сестрица Ми застыла в дверях, глядя на Фэн Чунь, сидящую на противоположной стороне улицы, не зная, что делать: вроде бы и стоило ее окликнуть, а вроде бы и нет. Хотя окликать ее бесполезно, судя по виду, Фэн Чунь домой не собиралась. Сестрица Ми дико злилась. Она пристально смотрела на Фэн Чунь, пока окурок не обжег ей пальцы. Сердито отбросив окурок, она растерла его ногой так, что разлетелись искры, затем перешла дорогу и вернулась к лавке. Она не могла позволить упрямой девчонке сидеть у ворот лавки в одиночестве!

Сестрица Ми подскочила и схватила Фэн Чунь за рукав, заставив подняться. Затем снова открыла дверь лавки и втолкнула девушку внутрь. Она щелкнула выключателем, и вспыхнувший свет показался им слишком ярким и слепящим. Обе женщины прикрыли глаза, и сестрица Ми поспешила выключить его. Сейчас она испытывала раздражение. Войдя в подсобку, она налила себе стакан воды из термоса и выпила залпом, запрокинув голову. Затем поднялась на несколько ступенек по лестнице, но вспомнила, что наверху спит свекровь, и застыла на месте. Наконец, повернувшись, села, обхватила колени и воскликнула:

– Черт побери! Ты что тут так поздно делаешь?

Фэн Чунь пошевелила губами, но тысячи слов застряли у нее в горле и она не в силах была их произнести. Слезы опередили слова. Фэн Чунь с трудом сдерживалась, чтобы не заплакать, но плечи яростно задергались.

Сестрица Ми осадила ее:

– Ну хватит, хватит! Я вспомнила! Вспомнила! Я забыла отдать тебе деньги!

Она достала из кошелька сотенную купюру и сунула ее Фэн Чунь. Это были чаевые, которые оставил Ло Лянцзи.

Фэн Чунь отшатнулась и, всхлипывая, забормотала:

– Я не за этим пришла… мне не нужны эти деньги…

– Ошибаешься! – Сестрица Ми комкала банкноту. – Если ты непременно хочешь, чтобы я тебе сегодня что-то сказала, то могу дать один совет: эта купюра невинна, как младенец, так что не отказывайся!

Она снова принялась совать деньги Фэн Чунь и строго велела:

– Бери! Ты их заработала. Или ты и впрямь хочешь, чтобы я с твоим ребенком пошла в «Макдоналдс»? Где б еще время на это взять? Ну-ка бери!

Фэн Чунь долго колебалась, но все же взяла купюру. Когда сто юаней оказались у нее, она умоляюще воскликнула: «Сестрица Ми!» – и горько разрыдалась.

(11)

Ну же! У сестрицы Ми не было пути к отступлению. Следовало довести начатое до конца. Сестрица Ми подумала: что ж, значит, придется не спать и решить эту проблему! А то еще неизвестно, куда заведет Фэн Чунь ее глупое упрямство. Соседи знали не только сестрицу Ми и ее мужа, но и их родителей, и сына; они всегда безоговорочно доверяли их семейству и обычно не перемывали им кости. Если бы эта девица Фэн Чунь не рванула в лавку к сестрице Ми устраиваться на работу, то на улице Шуйтацзе царила бы тишь да гладь. В этих кварталах за прошедшие сто лет не происходило ничего такого, что потрясло бы небо и всколыхнуло бы землю. Однако тишина не означала, будто все расслабились, просто соседи уверены: те, на кого они полагались, все контролировали. Они понимали: никто не станет с пренебрежением относиться к чужой жизни, при этом всё – начиная от еды и одежды и заканчивая отношениями между полами – будет вписываться в рамки этических норм. Сегодня сестрица Ми уже предупреждала Фэн Чунь, а та все равно делает глупости – разве можно это так оставить? В конце концов, Фэн Чунь молодая и бестолковая. Если сказать ей все в лоб, то она испугается.

Откуда взялся маслобойный комбинат, на котором трудились родители Фэн Чунь? Он появился благодаря семье сестрицы Ми. В начале двадцатого века ее предки занимались в Ханькоу производством тунгового масла. В тот период они вели дела со многими иностранными компаниями из Великобритании, Штатов, Франции и Японии – сплошь серьезными и старыми фирмами. После победы в антияпонской войне[16] родители сестрицы Ми продолжили дело и перенесли производство на Люхэлу. Все знали тогдашнего директора ханькоуского маслобойного завода Ми Цзинвэня! После образования КНР были организованы государственно-частные партнерства, правительство внедряло собственные кадры, компании продолжали реструктуризировать и даже постепенно ликвидировать, а те, что остались, становились государственными. Однако маслобойная промышленность – это высокотехнологичное производство, и обойтись без семьи сестрицы Ми по-прежнему не получалось. Шутки шутками, но ведь несколько поколений учились рафинировать масло и занимались только этим – кем же их заменишь?! Лишь после начала «Культурной революции» ее семью вытеснили с масложирового комбината цзаофани[17]. Повстанцы поклялись свергнуть власть имущих – тех, кто шел по капиталистическому пути. Отец сестрицы Ми подвергся критике со стороны хунвэйбинов; ему перебили позвоночник, кровь хлестала изо рта и носа, и он больше не мог встать. Сестрице Ми было тогда всего два года. Но что с того? Что десятилетие «Культурной революции» могло сделать с ее семьей? Спустя двадцать лет сестрица Ми снова выбилась в люди. Они с Сун Цзянтао поженились, вместе трудились на улице Ханьчжэнцзе, чтобы подняться на ноги, и в итоге стали первыми разбогатевшими предпринимателями на улице Шуйтацзе – неподалеку от того самого маслобойного комбината.

Современная молодежь ничего не понимает. Они даже собственного происхождения не помнят и не знают чувства меры ни в словах, ни в делах! Прадед Сун Цзянтао был одним из акционеров первой в Ханькоу гидроэнергетической компании. Отец Сун Цзянтао задолго до освобождения руководил почтовым отделением на улице Цзянханьлу. Что это за почтовое отделение? Скромность не позволяет сказать, что оно – первое во всем Китае, но со всей уверенностью можно заявить: второго такого нет. В нем занимались не только обычными почтовыми пересылками. В этом отделении открыли прилавок, с которого торговали популярными журналами, газетами и книгами. Здесь были представлены самые крупные издательства и самые именитые писатели того времени – например, Шэнь Цзюньжу, Ли Гунпу, Цзоу Таофэнь, Цюй Цюбай и даже восходящая звезда Мао Цзэдун[18]. Причина, по которой Ханькоу стал Ханькоу и водонапорная башня выросла буквально из озера, заключалась в том, что предки сестрицы Ми и ее супруга, как и многие другие жители, вложили капиталы, накопленные их семьями в течение нескольких поколений, в запуск электрических станций и маслобойных компаний, в строительство водонапорных башен, а также отдали на возведение кварталов типа Ляньбаоли, Юнканли, Юншоули, Гэнсиньли, формируя тем самым инфраструктуру города. Именно они создавали самую продвинутую городскую культуру. И тем самым заслужили глубокое доверие жителей – от первого поколения, основавшего город.

Неоднократные войны, революции, переделы и перестройки травмировали город, а потом оставили его гнить, и теперь центр приходит в упадок. Упадок чувствуется во всем – в каждой разрушенной стене, в каждой покосившейся и облупившейся ограде, в сточных водах и в черной копоти. Но ничего не поделать – цветы всегда опадают[19]. Однако люди – это не вещи! Люди будут и дальше жить тут, поколение за поколением; их чувствам и эмоциям нельзя положить конец. Пока остается хоть один закоулок на Шуйтацзе, пока стоит хотя бы последний столб в квартале Ляньбаоли, сохраняется и безоговорочное доверие среди местных, передающееся из поколения в поколение. Это чувство долга и взаимная честность. Если вы одолжите ложку поваренной соли, то вам придется вернуть миску соленых огурцов. Это духовный и эмоциональный союз между людьми. Благодаря ему в итоге восстановят здания и улицы. Страшно утратить подобное ощущение – ведь тогда соседи станут безответственными, прекратят сопереживать друг другу и забудут о принципах. Потому и сестрица Ми не могла безответственно вести себя здесь, на Шуйтацзе, в квартале Ляньбаоли, в городе, который строили многие поколения ее предков!

А вот Фэн Чунь этого не понимала. Она покладистая – такое редко сейчас встретишь среди молодежи. Но ей еще предстояло понять историю города, местные традиции и обычаи, и это тернистый путь. Разве могла Фэн Чунь узнать о них, пока училась в школе и университете, а затем бегала в своем зауженном костюмчике по офису, делала копии, отвечала на телефонные звонки, отправляла факсы и электронные письма? Поэтому сейчас сестрице Ми следовало проявить решимость и мужество, чтобы навести порядок. Сестрица Ми, сидевшая на лестнице, выпрямилась и авторитетно нависла над Фэн Чунь. Голос ее звучал тихо, как шепот, но слова оглушали. Она объявила Фэн Чунь:

– С завтрашнего дня на работу приходить не нужно!

Это было как гром среди ясного неба. Фэн Чунь ненадолго утратила дар речи.

– Почему?

– Потому что!

– Я ведь ничего не сделала!

– Когда сделаешь, поздно будет!

– В смысле?

– Все ты понимаешь!

– Нет!

– Достаточно того, что понимаешь главное: ты уволена!

– Сестрица Ми…

– Не упрашивай меня. Бесполезно. Последнее слово остается за мной, и я не передумаю! В любом случае твой спектакль не мог длиться слишком долго. Все, иди домой, пора спать. Отныне мы останемся добрыми соседками. Забегай в гости, просто так.

С этими словами сестрица Ми схватилась за перила. Она широко зевнула и потом хлопнула себя по губам, будто затыкала себе рот. Она действительно очень устала.

Фэн Чунь не ожидала от сестрицы Ми подобной бессердечности. Это невыносимо. Фэн Чунь протянула руку, чтобы загородить ей дорогу, и, дрожа от гнева, произнесла:

– Ты! Почему ты так говоришь?! Да, я сначала умоляла тебя взять меня на работу, но ведь я выполняю все, что ты требуешь. Ты относишься ко мне как к младшей сестре, твоя свекровь тоже обращается со мной как с родной, и я благодарна вам от всего сердца. Но что я сделала не так? В чем я тебя подвела? Я уважаю тебя, защищаю твои интересы, работаю наравне с другими девочками и даже лучше. Ты же знаешь, что клиенты возвращаются ко мне чаще, чем к другим. Сегодня ты разве потерпела убытки?! Нет! Наоборот, выгадала! Ты же сама только что говорила, что купюра невинна, будто младенец! И вдруг такое выкидываешь! Отвернулась от меня быстрее, чем страницу книги перелистнула. Почему ты мне сразу не сказала, чтобы я убиралась восвояси? А я вот что отвечу: никуда я не уберусь! Временных сотрудников тоже защищает трудовое законодательство!

Разумеется, сестрица Ми ожидала подобного выплеска. Пускай! Она устало опустила подбородок и холодно посмотрела на Фэн Чунь. Только что слова лились рекой, но внезапно иссякли. Кончились. На какой-то миг земля вдруг ушла из-под ног, мир вокруг закружился. Полумрак подернулся завесой тишины. Слышно было лишь, как из крана в раковине капает вода.

– Все? Закончила? – спросила сестрица Ми.

Фэн Чунь нечего было добавить. В груди клокотала обида.

Сестрица Ми продолжила:

– Ладно. Ты злишься. Твое право. Злись, если хочешь. Я все сказала. Иди домой и ложись спать! Ба-а-ай!

По щекам Фэн Чунь катились крупные слезы отчаяния, но она, не вытирая их, произнесла хриплым голосом:

– Ты можешь еще сильнее злиться, я не смирюсь! Завтра бери палку и выгоняй меня – я буду держаться за дверной косяк и никуда не уйду, пока ты не назовешь мне настоящую причину. Даже когда суд приговаривает подсудимого к смерти, тот понимает за что!

Услышав эти слова, сестрица Ми глубоко вздохнула. Похоже, у нее нет выбора, придется снова вытащить сигареты. Она подумала: «Вот уж правда, для врагов всякая дорога узка!» Она-то считала Фэн Чунь послушной девочкой и не ожидала, что та столь упряма – даже похлеще самой сестрицы Ми. Знай она раньше, разве приняла бы такую на работу?!

Выбора у сестрицы Ми не осталось, поэтому она процедила:

– Ну ладно! Объясню!

Она затянулась, выпустила струю дыма и отрезала:

– Все очень просто: я не могу допустить, чтоб ты прямо в лавке изменяла мужу. Почему? Причина тоже очень проста: мне будет стыдно смотреть в лицо Чжоу Юаню, вашим родителям и всем соседям по улице Шуйтацзе. Ты сама меня вынудила произнести это! Не хотела я тебя позорить, но ты бессовестная!

– Изменять? – опешила Фэн Чунь. – Да что я такое сделала?! Это, по-твоему, называется изменой?! – Фэн Чунь по-прежнему не признавала свою ошибку.

Сестрица Ми обычно всего добивалась добрым словом, но сейчас она рассвирепела. Отшвырнула в сторону сигарету и сказала:

– Ты меня еще поучи тут! Твою ж мать! Да, физически ты не изменяла, но в душе-то у тебя разве ничего не произошло?! Вы флиртовали у меня перед носом, как будто меня не существует. Он тебе без всякой причины подарил две сотни юаней – просто за то, что ты ему ботинки почистила? Совсем ненормальный, что ли? А ты, видимо, всем сердцем прикипела к моей лавке, раз заявилась ночью и спать мне не даешь? Да ты боишься, что я тебя выставлю и лишу возможности снова увидеться с этим парнем! Ты же его ждешь, чувствуешь, что он вернется. Уже придумала себе красивую сказку, сама для себя фильм сняла. Считаешь, что сумеешь скрыть от меня эти свои романтические порывы?! Вы с ним не обменялись контактами, так что моя лавка – единственное место, где вы можете снова увидеться, разве нет? Фэн Чунь, вот что я тебе скажу, и хочу, чтобы ты зарубила это себе на носу: мы обе должны быть прямолинейны, но в меру. Я к тебе отношусь как к здравомыслящему человеку, а ты ведешь себя черт-те как. Твою мать, ты вздумала мне тут нотации читать, а сама-то еще малявка! Сколько пудов соли ты съела? Сколько мостов перешла? Сколько убытков претерпела? Свидетельницей скольких романов была?!

На самом деле мысли Фэн Чунь путались, она сама еще не разобралась в том, что с ней происходит, а сестрица Ми разом ее разоблачила. Фэн Чунь было ужасно стыдно, лицо ее нестерпимо горело, она хотела оправдаться, но нужных слов не нашла и облачила гнев в высокопарные слова, процитировав «Шицзин»[20]:

– Утки, я слышу, кричат на реке предо мной,Селезень с уткой слетелись на остров речной…Тихая, скромная, милая девушка ты,Будешь супругу ты доброй, согласной женой[21].

И продолжила:

– Несколько тысяч лет назад древние люди уже все отлично описали. Ты понимаешь, что восхищение мужчины женщиной – естественные, здоровые, нормальные отношения? Так зачем все опошлять? Недаром говорят, что самое ядовитое – женское сердце. У самой не было любви, и ты не хочешь, чтобы она была у других. Я всегда считала, что ты хорошая женщина, а оказывается, у тебя черное сердце!

Сестрица Ми не ожидала, что Фэн Чунь покажет острые зубы. Слова девушки глубоко ранили ее. Она с силой хлопнула по перилам и взревела:

– Что за вздор! С чего ты взяла, что у меня не было любви?! Может, ты с моим мужем спала и была его любовницей?!

– Сестрица Ми, ну зачем оскорблять! Кто не знает, каким человеком был Сун Цзянтао? Вся улица знала! Я же не глухая и не слепая. Да, среди друзей он был душой компании, а к тебе-то как относился? Он любил вкусно поесть, выпить, а еще считался игроком и ходоком – кому это не известно? В вашем магазине штор он открыто заигрывал с покупательницами всех возрастов – то за грудь трогал, то за попу щипал. Ты что думаешь, глаз у соседей нет?!

– Хватит! – осадила Фэн Чунь сестрица Ми. Она прикрыла глаза, вздохнула, поднялась на пару ступеней по темной и крутой лестнице и повторила: – Хватит. Я-то думала, ты у нас университет окончила, а грубишь, как базарная торговка. Я тебя презираю. Почему Чжоу Юань на тебя забил? Теперь я наконец понимаю. Достаточно ты на меня помоев вылила? Считай, мы квиты. А теперь пошла вон!

С этими словами сестрица Ми оттолкнула Фэн Чунь. Застигнутая врасплох, девушка упала прямо на лестнице. Сестрица Ми безо всяких колебаний перешагнула через Фэн Чунь со словами:

– Если ты не уйдешь, то я уйду! Устроит тебя?

Фэн Чунь расплакалась, как обиженный ребенок. Дверь наверху открылась, и возникшая в проеме свекровь сестрицы Ми позвала невестку.

Сестрица Ми застыла на месте, потом повернулась и пробормотала:

– Мама, прости, мы тебя разбудили.

Свекровь велела:

– Помоги Чунь подняться ко мне.

Сестрица Ми на мгновение замешкалась, но все же послушалась свекрови и наклонилась, чтобы помочь. Стоило ей дотронуться до девушки, как та вскочила сама и поспешно воскликнула:

– Спасибо!

В ее словах звучало сожаление. Она хотела перестать плакать, но не могла сдержать рыданий.

Сестрица Ми не стала возражать свекрови и отвела Фэн Чунь наверх. Добрая восьмидесятишестилетняя старуха была немногословной, и лицо ее тоже обычно ничего не выражало – такой уж она человек. Оказалось, что свекровь успела расстелить на втором этаже толстые матрасы для сестрицы Ми и Фэн Чунь и приготовила два тонких одеяла, поэтому в комнате теперь ступить было некуда. Старуха сняла верхнюю одежду, не дав невестке и Фэн Чунь помочь себе, и улеглась. Сестрица Ми и Фэн Чунь не решились спорить – да и о чем говорить? Так что они последовали примеру пожилой женщины. Молча плюхнувшись на матрасы, они быстро набрали сообщения родным, а потом забрались под одеяла.

Этот день и так слишком затянулся. Даже ночь они уже упустили. Когда они легли, за окном забрезжил рассвет.

(12)

Причина, по которой Фэн Чунь так разволновалась, заключалась в том, что она не хотела увольняться из лавки сестрицы Ми. Да, она пришла сюда со злости, чтобы прикинуться страдалицей и вызвать у мужа сочувствие, но жизнь меняет людей, у жизни – своя сила. Первый день, первая неделя были для Фэн Чунь самыми сложными. Приходилось отводить глаза при встрече со знакомыми. Но прошел месяц, и потихоньку ситуация сама собой изменилась. Чем лучше Фэн Чунь справлялась с работой, тем чаще сестрица Ми выражала удовлетворение и признательность, и сердце Фэн Чунь наполнялось радостью. Сестрица Ми пожелала, чтобы Фэн Чунь начала выходить в самые оживленные часы, и та ликовала. Фэн Чунь попросила родителей забирать сына у ворот начальной школы после обеда, а сама работала с двенадцати до восьми.

Родители Фэн Чунь ужасно злились и на зятя, и на его родителей, но поделать ничего не могли – они боялись, что, досаждая Фэн Чунь разговорами, лишь усугубят конфликт молодых. Родители Фэн Чунь были простыми честными людьми. Фэн Чунь не могла поговорить с ними по душам. Они с самого детства мало общались с дочкой. До замужества если мать о чем и спрашивала ее, так об уроках, либо интересовалась, какую оценку дочка получила на экзамене, а еще советовала, как выстраивать отношения с одноклассниками и однокурсниками, и наставляла: не гулять с мальчиками, сосредоточиться на учебе, не влюбляться, остерегаться дурных людей по вечерам на улице, да и вообще приходить пораньше. В компании однокурсников Фэн Чунь сыпала остротами, но рядом с родителями молчала в тряпочку. Когда она вышла замуж, мать восприняла это просто как переезд дочки – та теперь стала ночевать в нескольких улицах от родительского дома. Когда она родила, родители, разумеется, обрадовались, но и к этому событию отнеслись как к чему-то само собой разумеющемуся. Устроившись в лавку сестрицы Ми, Фэн Чунь постепенно ощутила, что иметь родителей совершенно необязательно и без них, может быть, даже лучше. Вот у сестрицы Ми нет родителей – только свекровь. У ее сына нет отца – только бабушка и мать. Их семья – скорее редкость. Поработав в лавке, Фэн Чунь оценила двух этих женщин. Здесь трудились несколько девушек, приехавшие из деревни, и сестрица Ми со свекровью заботились о них как о родных, словно они не наемные работницы, а гостьи.

Девушки чистили обувь с двенадцати дня до восьми вечера, и сестрица Ми обеспечивала им двухразовое питание, причем ужин был плотнее, чем обычный прием пищи. За еду отвечала свекровь сестрицы Ми. Они наняли помощницу, но старуха собственноручно готовила горячее и раскладывала по контейнерам для каждой девушки, а те нахваливали ее стряпню. Обеды и ужины для сотрудниц лавки и правда были очень вкусными. Сестрица Ми никогда не заказывала доставку готовой еды. Некоторые магазины по соседству делали именно так, закупая для работников простую лапшу быстрого приготовления, а после выкидывали одноразовые коробки в мусорку, чтобы не мыть посуду и не платить дополнительно за воду. К тому же готовый обед стоил на удивление дешево. Но сестрица Ми не соблазнялась на такой вариант. Она твердо верила, что дешевое хорошим не бывает. Сколько бы девушек ни работало в лавке сестрицы Ми, она и ее родные относились к ним как к большой семье, и каждый день она платила за обеды из своего кармана. Сестрица Ми понимала, что здоровье – самое важное в мире. А отведать блюда, которые ее долгожительница-свекровь приготовила своими руками, – настоящее благословение. Сестрица Ми умела играть на чувствах других. И при этом могла говорить правду. Окружающих трогали ее слова. Сестрица Ми платила работницам не очень много, но кормила их и постоянно нахваливала свои семейные обеды, так что все чистильщицы обуви были преданы и делу, и начальнице. Сама она, разумеется, пользовалась привилегированным положением. Свекровь накладывала ей добавку в отдельный контейнер. Работницы ели первыми, а потом сестрица Ми уходила в подсобку или поднималась в жилую комнату, чтобы поесть не спеша. Когда Фэн Чунь проработала в лавке около месяца, сестрица Ми и ей выделила отдельный контейнер – такой же, как у нее самой, только цветом они отличались: один светло-голубой, а другой светло-розовый. С тех пор как Фэн Чунь получила светло-розовый контейнер, еду ей стали класть точно такую же, как сестрице Ми: пару мясных блюд, овощи, иногда еще ложку яичницы-болтуньи или кусок тушенного в соевом соусе окуня. Это свекровь готовила лишь для родных, не в общем котле. Старуха особо не баловала Фэн Чунь ласковыми словами, но относилась к ней как к собственной дочери, называла ее «Чунь»[22] и приглашала поесть вместе с невесткой. Сестрица Ми хотела показать всем соседям с улицы Шуйтацзе, родителям Фэн Чунь и Чжоу Юаня, что по достоинству оценивает девушку. Она покладистая, работящая, не болтает лишнего, не сплетничает и нравится ее свекрови. Конечно, сестрице Ми она тоже нравилась, и даже сыну сестрицы Ми. Все три поколения семьи сходились здесь во мнении.