Доверие

Из-за портьеры в задней части показался человечек с добрым, а может, просто усталым лицом. Он пришел в восторг оттого, что юная иностранная дама так хорошо владела итальянским. После недолгой беседы он достал старомодный альбом со студийными фотопортретами – из тех, какие собирала в детстве мама Хелен. Она узнала многие предметы обстановки в руках легионеров, охотников и моряков на фотографиях. Хозяин сказал, что из Хелен выйдет импозантная Минерва. Развернув задник с изображением Парфенона, он поставил Хелен перед ним и, порывшись в реквизите, извлек шлем, копье и чучело совы. Но Хелен отказалась. И тут же добавила, не дав разочарованию отразиться на лице фотографа, что очень даже хотела бы сфотографироваться. Только без костюма. И без задника. Как есть, в интерьере ателье. Фотограф, в равной степени польщенный и смущенный, поспешил запечатлеть первый день новой жизни Хелен.

К четвертому году своих путешествий Бревурты успели посетить все столицы континентальной Европы и курорты, облюбованные американскими экспатриантами, а кроме того, оставили на карте свихнувшуюся цепочку следов, отмечавших их усилия по образованию Хелен. В силу того, что их путешествия длились так долго и покрыли такую территорию, преследуя как светские, так и образовательные цели, Хелен – вопреки ее сдержанному темпераменту и благодаря неутомимым усилиям матери упрочить семейное положение – сделалась в некотором роде сенсацией. Всякий раз, как Леопольд отлучался в одну из своих кратких поездок, чтобы посетить интересовавший его салон, принять участие в спиритическом сеансе, побывать на собрании теософского общества или навестить одного из тех, кого он называл своими коллегами, миссис Бревурт брала с собой дочь на очередное мероприятие, заявляя, что она уже достаточно взрослая, чтобы начать понимать, как на самом деле устроен мир. Однако Хелен, согласно этикету, была еще слишком юной для выходов в свет. Поэтому миссис Бревурт брала ее с собой не как вторую гостью, но как живую диковинку.

С подачи миссис Бревурт мужчины, скептически вертевшие в руках бокалы бренди, и дамы, с недоуменным видом потягивавшие шерри, просили Хелен почитать фрагменты из двух наугад взятых книг, порой на разных языках, которые она быстро запоминала и повторяла слово в слово, развлекая публику после ужина. Рассеянные гости находили это весьма очаровательным. Но когда миссис Бревурт, завладев всеобщим вниманием, просила дочь продекламировать по очереди предложения из обоих фрагментов, а затем проделать то же самое в обратном порядке, самодовольные улыбки неизбежно сменялись гримасами изумления. И это был лишь первый номер в ее программе, включавшей немало умственных трюков и всегда срывавшей аплодисменты. Довольно скоро Хелен снискала популярность, став этаким «курьезом». Миссис Бревурт не было необходимости говорить дочери, чтобы эти номера, имевшие целью поднять престиж семьи, она держала втайне от отца.

Но не бывает популярности по секрету, и в конце концов, когда Бревурты гостили у Эджкомбов в Париже, мистер Бревурт пришел в ярость, узнав, что жена разбазаривает таланты дочери на салонные забавы. К тому времени Кэтрин и Леопольд Бревурт, чьи интересы уже пару лет расходились в разные стороны и семейная жизнь трещала по швам, старались по возможности не мозолить глаза друг другу во избежание ссор, которыми заканчивалось большинство их пикировок. Однако, когда вскрылась правда о выступлениях Хелен, супружеский гнев, откладывавшийся и затвердевавший все это время напластованиями скрытой неприязни, обрушился на миссис Бревурт с неумолимостью оползня. Но миссис Бревурт была уже сыта по горло самодовольной тарабарщиной мужа, его сомнительной ученостью и всей этой потусторонней ерундистикой, отвлекавшей его от удовлетворения насущных нужд семьи. Если они дошли до того, что зависят от доброты все более далеких друзей, чьим гостеприимством пользуются благодаря ее находчивости и усердию (миссис Бревурт придала этим словам весомости, тыча пальцем себя в грудь), и если ей пришлось пустить в оборот таланты Хелен, чтобы упрочить и расширить круг этих друзей, то только потому, что сам он не в состоянии обеспечить семейное благополучие. Все это миссис Бревурт шипела ядовитым шепотом, понимая, что лучше не вступать в откровенную перепалку в гостиной Эджкомбов. Но мистера Бревурта не заботили такие условности. Он вскричал, что дар, данный Богом его дочери для общения с Ним, не до́лжно превращать в святотатственное циркачество. Его дочь не будет втянута в эти грязные фривольности, в которых его жена так любит барахтаться. Его дочь не будет подвергаться этому умственному распутству.

В течение всей этой сцены Хелен не отрывала глаз от пола. Она не смела взглянуть на отца; ей не хотелось видеть, как его рот исторгает эти бессмысленные словеса. Иначе она бы уверилась, что через него говорит кто-то другой. А так это было просто словоизлияние – бестелесный крик, не связанный с ее отцом. Ее ужасал не столько грозный тон, сколько бессвязность его тирады, поскольку для нее не было большего насилия, чем насилие над смыслом.

После этой свары (стоившей миссис Бревурт неловкого разговора с миссис Эджкомб следующим утром, за которым последовали несколько недель тактических маневров по пресечению сплетен в парижских кругах, чтобы хоть как-то смягчить понесенный урон) таланты Хелен, вопреки всему, продолжили расцветать под бдительным руководством отца. И хотя ей не нравилось быть объектом его дотошной и беспорядочной опеки, отцовская строгость угнетала ее не больше, чем материнская светскость.

Одной из немногих черт, свойственных обоим супругам, пусть и в силу совершенно различных причин, было пренебрежительное равнодушие к текущим мировым событиям. Миссис Бревурт рассматривала вторжение общественных дел в свою частную жизнь как личное оскорбление. Административные, финансовые и дипломатические хитросплетения общественной жизни заботили ее не больше, чем мотор под капотом автомашины или кочегарная под палубой парохода. «Вещи» должны просто «работать». Она бы не стала слушать механика, объясняющего, что не так с каким-нибудь чумазым поршневым клапаном. Что же до мистера Бревурта, какое значение могли иметь повседневные новости для того, кто был занят вечностью? И поскольку оба они жили на задворках текущей политики, они не сразу поняли всю серьезность такого события, как убийство эрцгерцога Франца Фердинанда.

Все говорили, что им повезло оказаться в Швейцарии, и советовали не покидать ее, пока не прояснится ситуация. По пути в Цюрих, где они рассчитывали встретить друзей – они запланировали это за несколько месяцев – и продолжить летний вояж, они увидели, как мобилизуется швейцарская армия, и услышали, что границы милитаризируются. Сезон был в самом разгаре, и тысячи американцев были рассеяны по горным, равнинным и озерным курортам – от простых пациентов, тративших сбережения на гостиницы при муниципальных купальнях, до нью-йоркских тузов, проходивших лечение в роскошных отелях. Так, Орм Уилсон оказался в Берне, Чонси Торогуд – в Женеве, кардинал Фарли – в Бруннене, а Корнелиус Вандербильт – в Санкт-Морице. Но, независимо от своего общественного положения, все американцы, встречавшиеся Бревуртам, были в бешенстве. Шли разговоры о войне. Всеобщей войне.

Впервые прибыв в Цюрих, Бревурты остановились у четы Беттерли, только что пообщавшейся с мистером Плезантом Стоваллом, послом Соединенных Штатов в Швейцарии. Продолжать ли им отпуск или отправляться домой? Мистер Стовалл сказал, что опасения войны в Европе небезосновательны. Но, как всякий выдержанный дипломат, хорошо понимавший катастрофические последствия открытого военного конфликта, он надеялся, что здравый смысл и дружественное вмешательство позволят предотвратить такое масштабное бедствие. Не прошло и месяца, как Австрия, Сербия, Германия, Россия и Великобритания официально объявили о вступлении в войну. Вскоре в войну оказалась втянута почти вся Европа.

Потянулись странные месяцы, когда пестрое американское сообщество Швейцарии оказалось в ситуации, по большому счету схожей с повседневной жизнью Бревуртов. Все столкнулись с дефицитом наличности и золота; чеки, выпущенные даже солидными американскими банками, аннулировались; кредитные письма не принимались. Миллионеры зависели от доброго расположения владельцев отелей и вынуждены были одалживать у них карманные деньги. Люди приходили к чаю со своим сахаром. Все получали продовольственные карточки, и гости на званых обедах, в платьях и фраках, отдавали свои хозяевам, перед тем как сесть за стол. Почти никто не знал, на что будет жить завтра. И миссис Бревурт охватила неведомая прежде эйфория.

Тем не менее даже Бревуртов затронули реалии военного времени – те реалии, о которых постоянно напоминали военные самолеты разных стран, рассекавшие небо над самыми Альпами по пути на фронт. На большинстве судоходных линий интернировали суда или отменяли рейсы. Достать билет хотя бы на маленькое, переполненное судно было роскошью, требовавшей связей в самых высоких кругах. И если миссис Бревурт делала все, что могла, чтобы обеспечить своей семье безопасное возвращение в Америку, то мистер Бревурт, похоже, переехал на постоянное место жительства в далекие края, где правили оккультные заговоры, мистические иерархии и непостижимые законы. Он все хуже справлялся с повседневными делами и с каждым утром все больше терял связь с реальностью. Днем и ночью он разглагольствовал на мешанине вымышленных языков, путаясь в правилах, которые сам же установил для себя, и увязал в противоречиях и парадоксах, осаждавших его разум. Он сделался вспыльчив.

Хелен пыталась достучаться до отца в мягких комнатах его безумия. Она сидела с ним и внимательно слушала. Иногда задавала вопрос не столько затем, чтобы услышать ответ, сколько просто показать, что она его слушает. Она искренне пыталась понять его, надеясь, что если сумеет найти в его речах хоть крупицу смысла, хоть какую-то логическую цепочку, то сможет ухватиться за нее и вывести отца из лабиринта. Но все ее попытки ни к чему не приводили: извилистые мысли Леопольда, зацикленные сами на себе, заключали его в замкнутый круг, в который Хелен не могла проникнуть. Всякий раз, подвергнувшись такой ментальной клаустрофобии, она затем подолгу бродила по окрестностям, словно желая убедиться в своей способности к свободному передвижению.

Из-за состояния мистера Бревурта им пришлось съехать от Беттерли и поселиться в ближайшей гостинице. Он исписывал блокнот за блокнотом алхимическими формулами и вычислениями в знаках и символах собственного изобретения. Лицо его было вечно испачкано чернилами; монолог, который его верная рука неустанно выводила, никто не должен был перебивать. Миссис Бревурт стало ясно, что она не сможет пересечь охваченный войной континент, а затем Атлантический океан с мужем в таком состоянии. Благодаря чете Беттерли, обратившейся от ее имени к послу Стоваллу, она смогла обеспечить мистеру Бревурту место в Медико-механическом институте доктора Балли в Бад-Пфеферсе, воды которого, богатые карбонатом кальция и магния, в сочетании с массажем и физической активностью на большой высоте, славились благотворным влиянием на пациентов с нервными расстройствами.

Миссис Беттерли с радостью согласилась приютить Хелен, пока миссис Бревурт сопроводит мужа в санаторий. Хелен попрощалась с отцом возле гостиницы. Он не поднял взгляда от блокнота, записывая что-то под собственную диктовку. Больше Хелен не суждено было его увидеть.

Дни, проведенные в Цюрихе без родителей, подтвердили догадку Хелен, впервые посетившую ее на прогулке по Тоскане: ей было хорошо лишь наедине с собой. Она прогуливалась, безмятежно-блаженная, по променадам, опоясывавшим озеро; иногда садилась в случайный трамвай и, доехав до конечной остановки, возвращалась пешком; она бывала в старом городе и посещала музеи и картинные галереи. И каждый раз ноги сами приводили ее в ботанический сад, где ей нравилось сидеть с книгой в тени дендрария. Именно там к ней однажды обратился с каким-то садоводческим замечанием один американский франт, заметивший, что она читает книгу на английском. Они представились, и у него в глазах загорелся интерес, когда он услышал ее фамилию, – потаенная искра признания, какую Хелен часто видела в кругу американцев, этакий тактичный намек, что им известна родословная Бревуртов. Франт завязал разговор, приободренный тем, что встретил уроженку Нью-Йорка в таком необычном месте. Хелен, не слишком довольная его вниманием, отвечала на любезности односложно. Когда молчание затянулось, он сорвал цветок себе в петлицу, а затем еще один, для Хелен. Она взглянула на цветок, но не взяла его. Сумев скрыть обиду, франт пустился в исторический экскурс о местных достопримечательностях, указывая цветком в различные части города. Казалось, его ничуть не смущало, что Хелен едва замечала его и даже отводила взгляд от красот, которые он описывал. Ему просто нравилось расширять ее кругозор, и под этим предлогом он выведал, где Хелен жила, и вызвался проводить ее, чтобы показать по пути некие потаенные сокровища города. Когда же они наконец пришли в дом Беттерли, провожатый мисс Бревурт представился хозяевам. Услышав, что его зовут Шелдон Ллойд, мистер Беттерли обменялся многозначительным взглядом с женой и пригласил Шелдона отужинать у них следующим вечером, после чего проводил его до дверей, где двое мужчин задержались, обсуждая что-то вполголоса.

Следующим вечером мистер Ллойд пожаловал-таки на ужин в сопровождении носильщика из его отеля с двумя корзинами, полными провизии, и не упускал возможности заглянуть на ланч, обед или чай последующие пять-шесть дней. Беттерли были донельзя рады такому гостю и каждый раз старались предоставить ему час общения с Хелен под ненавязчивым присмотром кого-нибудь из старших. Шелдон почти все время говорил о своих достижениях и тех благах, какие они ему обеспечили, описывая в мельчайших подробностях свои умные сделки, начиная с довоенного времени, когда он вел дела от лица своей фирмы с Дойче-банком; также все картины европейских мастеров, висевшие в его нью-йоркской квартире или одолженные им музею «Метрополитен»; также все аспекты инвестиций, о каких его просили договориться с Круппом; также дом в Райнбеке, который он начал строить, а затем решил снести и перестроить, поскольку возникли непредвиденные нужды; также как он перехитрил своего работодателя, который думал, что перехитрил совет директоров «Фармацевтики Хабера»; также всех лошадей в своей конюшне и манеж для верховой езды со стеклянной крышей; также бюрократические хитросплетения, связанные с учреждением банка, который его работодатель открывал в Цюрихе, обнадеженный процветающим местным финансовым сектором; и наконец, моторную яхту, на которой он в летнее время ходил по Гудзону от дома до Уолл-стрит и обратно. Судя по всему, Шелдон принимал равнодушное молчание Хелен за безмолвный трепет.

Спустя почти две недели из санатория вернулась миссис Бревурт. Миссис Беттерли дала ей несколько минут посокрушаться о состоянии супруга и оплакать свое туманное будущее, после чего рассказала о новом знакомстве Хелен. Миссис Бревурт ненадолго замерла, словно силясь припомнить, кем бы мог быть этот Шелдон Ллойд, и только затем спросила с сомнением в голосе, не тот ли это молодой человек, что считается правой рукой мистера Раска. Актерский талант миссис Бревурт в кои-то веки подвел ее, и миссис Беттерли не удостоила ее ответом.

Когда миссис Бревурт познакомилась с Шелдоном, она быстро смекнула, что он весьма впечатлен родословной Хелен и надеется присовокупить к своим новым деньгам старую фамилию. И если Шелдон был польщен молчанием Хелен, то миссис Бревурт, не скрывавшая своего обожания, чрезвычайно его радовала восклицаниями и вздохами в нужные моменты. Во время их ежедневных банкетов она заботилась не только о том, чтобы он чувствовал себя еще более важной птицей, но и о том, чтобы он чувствовал себя прежде всего доблестным кавалером, спасающим двух несчастных дам из пасти войны. Мало-помалу, вспоминая курьезные случаи из жизни, миссис Бревурт рассказала Шелдону о расстройстве мужа и о бедственном положении дочери. Но, только дождавшись, пока до его отъезда останется день-другой, она призналась ему со всей горестной откровенностью в плачевном состоянии своей семьи. Шелдон, не в силах заподозрить, что его благородный жест мог быть тщательно спровоцирован, предложил отвезти мать и дочь в Геную и пригласил составить ему компанию на борту «Виолеты» – португальского корабля, отплывавшего в Нью-Йорк.

Дом Бревуртов в Олбани по-прежнему сдавался, и миссис Бревурт не видела особого смысла ни в том, чтобы подвергать Хелен провинциальной атмосфере после нескольких лет в Европе, ни в том, чтобы акцентировать отсутствие мистера Бревурта, находясь на виду у его родни. Поэтому она снова позволила Шелдону выступить в роли их с дочерью спасителя, приняв щедрое предложение пожить в квартире его покойной тетки на Парк-авеню.

Дружеские отношения, завязавшиеся у миссис Бревурт на Континенте, сослужили ей добрую службу на родине. Не довольствуясь тем, что перед ней открылось большинство дверей Нью-Йорка, она пожелала открыть перед городом свои двери. И вскоре в ее новую квартиру зачастили гости на soirées[10]. Там же она стала без лишнего шума выводить в свет Хелен. Те из гостей, кто не был осведомлен о ее талантах, терялись в догадках, как у такой обаятельной и общительной дамы, как миссис Бревурт, могла вырасти такая замкнутая и даже меланхоличная дочь – хозяйка прекрасно сознавала этот диссонанс и играла на нем, чтобы усилить впечатление глубокого ума и сложного характера Хелен.

Шелдон Ллойд никогда не показывался на этих мероприятиях. То обстоятельство, что Кэтрин с Хелен жили в принадлежавшей ему квартире, помноженное на пересуды об отношениях, завязавшихся у него с матерью и дочерью в Европе и окрепших в путешествии по водам Атлантики, побуждало его (отчасти по совету миссис Бревурт) заботиться о том, чтобы люди видели, как бескорыстно его участие. Тем не менее во время прогулок Шелдона с Хелен по парку под бдительным патронажем миссис Бревурт она не упускала случая сослаться на его благородное великодушие и напомнить ему, в каком они перед ним неоплатном долгу за его героические поступки, строго говоря, спасшие их от неминуемой гибели. На этих же прогулках миссис Бревурт раз за разом касалась неуловимого и легендарного работодателя мистера Ллойда, причем в такой непринужденной манере, что ее настойчивость не вызывала подозрений. Правда ли, что мистер Раск баснословно богат? Правда ли, что он до сих пор не женат? В чем же дело? Он вообще выходит в свет? Каковы вкусы и предпочтения такого необычайного человека? Шелдон с радостью пространно отвечал на все эти вопросы, полагая, что его личный статус возрастал благодаря этой легенде об эксцентричном финансисте. Фактически он из тщеславия признался, что мистер Раск из-за мизантропии (или занятости, поправил он себя) не выносил людей в своем доме и потому это ему, Шелдону, приходилось устраивать шикарные вечеринки, на которых хозяин почти не показывался. И из самодовольства пригласил мать с дочерью на торжественный прием у мистера Раска в честь Красного Креста. Шелдон хотел, чтобы Хелен своими глазами увидела, сколь шикарно он организует прием.

Хелен прекрасно понимала манипуляции матери и сознавала, что, как только та подберет ей идеального жениха, ей придется принять его. Не имея личных материальных или матримониальных амбиций, Хелен, однако, полагала, что мать вправе ожидать от нее хорошего брака – лишь так они перестанут жить за чужой счет и наконец обзаведутся домом. Тем не менее, пусть она и не возражала против своднических маневров миссис Бревурт, ее вялое согласие ясно давало понять, что она не намерена играть активную роль. Ее неприступное молчание, принимавшееся некоторыми за признак хмурости, и неизменное равнодушие, которое многие путали с грустью, были не пассивными формами неповиновения, а проявлениями скуки. Она просто не могла освоить любезности и банальности, которыми вовсю орудовала ее мать, увлеченно подбиравшая себе зятя. Из-за этой неспособности Хелен была вынуждена признать, что такие фанфароны, как Шелдон Ллойд, безраздельно поглощенные своей особой, могли, как ни парадоксально, дать ей хоть какую-то независимость. Но миссис Бревурт, вместо того чтобы подтолкнуть очевидно готового сделать предложение мистера Ллойда, удерживала его на благоразумном расстоянии, не переставая ненавязчиво поглаживать его самолюбие. Хелен надеялась, что мать будет ходить вокруг да около достаточно долго, чтобы никто к ней не посватался, пока она не дорастет до старой девы.

Храмы, посвященные богатству, – с их литургиями, фетишами и одеяниями – никогда не вызывали у Хелен благоговения. Она не возносилась в горние сферы. Впервые переступив порог роскошного дома мистера Раска, она не испытала восторженного трепета или хотя бы мимолетной зависти оттого, что кто-то мог жить, пользуясь всеми мыслимыми материальными благами. Шелдон ждал ее с матерью, стоя вместе с лакеем у края красной ковровой дорожки, каскадом сбегавшей по ступенькам и перетекавшей на тротуар. Приободренный своей ролью распорядителя одного из самых великолепных приемов сезона, он взял Хелен под руку, предоставив миссис Бревурт следовать за ними без кавалера. Впрочем, ее недовольство вскоре растворилось в окружавшем ее блеске. После того как они в дверях отдали свои накидки слуге, дворецкий объявил об их прибытии мягким, хорошо поставленным голосом стройному человеку, стоявшему чуть поодаль с самым неприметным видом. Миссис Бревурт сумела изобразить реверанс едва различимым кивком. Бенджамин Раск ответил ей таким же кивком, а может, просто опустил глаза. Поправляя прическу дочери в дамской гостиной, миссис Бревурт заметила ей, что мистер Раск выглядит гораздо моложе, чем она ожидала. И не странно ли, как неуверенно он держится в собственном доме? Хотя в конечном счете тут нет ничего удивительного – только личность колоссального масштаба могла бы чувствовать себя в своей тарелке в столь колоссальной обстановке. Ее монолог был прерван прибытием других гостей. Мать с дочерью направились в гостиную, где миссис Бревурт вполне могла сойти за хозяйку. Шелдон тем временем что-то нашептывал группе мужчин, и те покатывались со смеху. Хелен удалилась в самый темный угол комнаты и оставалась там, пока дворецкий не сообщил Шелдону, что обед подан.

Хелен и Кэтрин усадили на противоположных концах стола, возле мистера Ллойда и мистера Раска соответственно. Когда они уселись, Шелдон сказал Хелен, что он знает, как миссис Бревурт не терпится познакомиться с его работодателем, и уверен, что она оценит эту редкую возможность пообщаться с ним (и насладиться завистью прочих дам к той, которая заняла желанное место по правую руку от мистера Раска). Вплоть до рыбных блюд Шелдон любезно вел разговор вокруг Хелен, развлекая соседей по столу рассказами о ее путешествиях, ее таланте к языкам и ее храбрости перед лицом военного времени, должно быть, унаследованной от прославленных предков-революционеров. Но к тому времени, как подали жаркое, он переключился на своих друзей и коллег, снова горя желанием рассмешить их, оставив Хелен отделываться односложными ответами на вопросы окружавших ее благонамеренных женщин. На другом конце длинного стола ее мать всецело завладела вниманием мистера Раска. Сначала Хелен увидела, как он, подобно многим другим до него, кивает с безучастным видом, но позже, когда подали десерт, удивилась, заметив признаки неподдельного интереса на лице мистера Раска, слушавшего ее мать, судя по всему, понизившую голос до полушепота. Наконец настал момент, когда джентльмены поднялись из-за стола, чтобы выкурить сигары, а леди переместились в гостиную. Хелен, воспользовавшись случаем, ускользнула от общества и отправилась бродить по дому.

Чем дальше она уходила от гомона вечеринки и мишурного блеска, наведенного Шелдоном, тем сильнее менялась обстановка. Ей открывался опрятный и сдержанный мир. Окружавшая тишина казалась полноправной хозяйкой, словно знала, что всегда одержит верх без особых усилий. Прохлада ощущалась как аромат. Но главное, что впечатлило Хелен, – это не очевидные признаки богатства: несомненно, голландские картины маслом, созвездия французских люстр, китайские вазы по углам, похожие на фарфоровые грибы. Ее тронули вещи поскромнее. Дверная ручка. Простой стул в темной нише. Софа и пустота вокруг нее. Все они обращались к ней своим неслучайным присутствием. Вполне обычные вещи, но это были подлинники, с которых потом понаделали ущербных копий, засоривших мир.

На пороге гостиной, рядом с тенью Хелен, обозначилась другая, робкая тень. Хелен заметила, что ее собственная черная фигура на полу выражала такую же нерешительность – сожаление о том, что ее заметили, недостаток отваги, чтобы уйти, нежелание сделать шаг вперед. Безликие силуэты, казалось, смотрели друг на друга, словно стремясь как-то разрешить ситуацию, не беспокоя своих хозяев. Хелен не удивилась, когда из гостиной показался Бенджамин Раск.