7 Домов: Из Пепла

Глава 2. Воспоминания: даже после самой темной ночи наступает рассвет

С того дня, когда порог дома семьи Делии переступил новый член семьи прошло несколько месяцев. Изменения коснулись каждого жителя дома. Через пару дней после переезда Лукаса, вся семья отправилась на похороны. Облаченные в черное, они отправились в мемориальный зал раньше времени, чтобы дать себе возможность попрощаться без лишних глаз. Гробы были закрыты. После пожара невозможно было иначе. Внутри крематория было прохладно. Зал ещё пустовал, только гробовщики настраивали фонограмму – не было ни органа, ни музыкантов. Делия стояла между мамой и Лукасом, ощущая, как всё вокруг будто бы застыло, как воздух стал липким от молчания. Лукас был неподвижен, словно высечен из камня. Не плакал, не дрожал – просто смотрел в одну точку, будто только в ней можно было укрыться от происходящего.

Рядом, на небольшой лавке у подножия памятной доски, лежали две фотографии. Делия смотрела на них украдкой, словно боялась потревожить чью-то память. На первой был мужчина, надпись гласила – Джеймс Теодор Ланкастер. Его лицо словно высекли из стали: резкие черты, уверенный подбородок, светлые волосы и взгляд, пронизывающий до костей. Даже через фотографию от него веяло строгостью, силой, чем-то несгибаемым. Серые глаза были точь-в-точь, как у Лукаса. Да и выражение лица – будто всё внутри под контролем, будто любое чувство заранее упаковано и спрятано под броню. Глядя на него, Делия впервые почувствовала: да, вот откуда Лукас. Не просто фамилия – это была кровь. Родство, не нуждающееся в доказательствах. Ее отец – Винсент, был поразительно похож на брата. Только у отца был встревоженный и мягкий взгляд, он не имел выправку бойца. Сейчас он стоял напротив снимка и с горьким сожалением вглядывался в холодные глаза напротив.

Рядом – другой снимок. Женщина с пепельной кожей, высокими скулами и тёплыми карими глазами. Волны шоколадных волос обрамляли лицо. Авелин Марта Ланкастер. Она смотрела прямо в объектив. И в этом взгляде не было страха или грусти – только спокойствие, достоинство и мягкая, глубокая мудрость. В её глазах было столько жизни, что Делия не могла отвести взгляда. Хотя Лукас не унаследовал её черт, он унаследовал что-то куда важнее – внутреннюю стойкость. Именно её Делия порой улавливала в нём – не в жестах, не в словах, а в молчании, которое говорило больше. Она никогда их не видела, только теперь, впервые, она взглянула в глаза тем, кто подарил жизнь Лукасу.

Никто не сказал ни слова. Положив цветы на надгробие, они не стали дожидаться остальных. Как только послышались шаги за стеклянными дверями и шорох голосов, отец что-то сказал маме едва слышно и повёл детей к другому выходу. Лукас не возразил – он лишь молча шёл вперёд, словно подчиняясь заранее принятому решению. Делия обернулась – в последний момент, на прощание – и заметила мужчину, вошедшего в зал. Он был высокий, в длинном чёрном плаще с серебряной застёжкой. Волосы – пепельные, подстрижены коротко. Лицо – строгое, но не жёсткое. Только остановился у дверей, и взгляд его скользнул по залу и вдруг – остановился на ней. Делия замерла. Мужчина смотрел прямо ей в глаза. Не угрожающе, не холодно – скорее, внимательно. Как будто в её лице он разглядел что-то знакомое. Лёгкое движение подбородком – он едва заметно кивнул ей. Девочка поспешно отвела взгляд, сердце предательски ёкнуло. Она почувствовала, как мама чуть сильнее прижала ладонь к её плечу. – Пойдём, – шепнул отец. И они заспешили прочь, вдоль заднего коридора, подальше от голосов, от взглядов, от чужого внимания. Делия ни разу не обернулась. Но где-то внутри неё уже поселилось предчувствие, что с этим человеком они еще встретятся. Когда они вернулись домой, никто не сказал ни слова.

Дом встретил их глухой тишиной – слишком плотной, чтобы быть обычной. Папа ушёл в кабинет, закрыв за собой дверь так тихо, как только мог. Мама прошла на кухню, машинально разогревая воду в чайнике, будто старалась отвлечься звуками. Делия застыла в коридоре, словно не знала, куда идти. А потом – рванула в комнату и сбросила с плеч чёрный траурный наряд. Ткань казалась тяжёлой, пропитанной запахом мемориального зала, воска и пепла. Девочка едва не заплакала от облегчения, когда натянула своё обычное платье – домашнее, мягкое, с выцветшими цветочками на подоле.

Она выскользнула из комнаты и, неуверенно оглянувшись, подошла к двери Лукаса. Постучала.

– Лукас?..

Ответа не последовало. Только глухая тишина. Она приоткрыла дверь. Он сидел на кровати, спиной к ней, слегка ссутулившись. Глаза были опущены, руки сжаты. Казалось, он так и не двигался с тех пор, как вошёл. Ни одна морщинка на его чёрной рубашке не изменилась.

– Можно?.. – спросила она тихо. Он не ответил. Но и не прогнал. Делия вошла и закрыла за собой дверь. Прошла по скрипучему полу и села рядом, не касаясь его плеча.

– Мне жаль, – прошептала она.

Он выдохнул, будто с трудом.

– Мне тоже.

Она украдкой смотрела на него, не зная, что сказать. Делия никогда не была на похоронах, тема смерти всегда как-то обходила ее стороной. Она знала, что это такое из книжек и сказок, но в жизни все оказалось намного хуже.

– Отец учил меня быть сильным, – хрипло сказал Лукас. Голос у него дрогнул, но он продолжил. – Всегда. Даже когда мне было пять, и я упал с лошади, – он усмехнулся как-то криво. – Он сказал: «Солдат не плачет. Встал и пошёл дальше». И я встал. Я всегда вставал. Всегда… делал, как он говорил.

Он встал и остановился у окна. За шторой всё ещё светилась улица – птицы пели, солнце светило и от этого хотелось только сильнее выть. Внутри так тяжело, а мир продолжает жить своей жизнью – какая ирония.

– Я всё делал, как надо. Учился. Тренировался. Был, кем он хотел. Я… не жаловался. А теперь его нет. И я… – Он осёкся. Протянул руку к пуговице у горла, дёрнул, будто она мешала дышать. – Я не знаю, что мне с этим делать. Просто не знаю.

Он резко сорвал пиджак, бросил его на пол. Дышал неровно.

– Мне говорят: «время лечит». Но что оно лечит? – Он оглянулся на неё. – У меня внутри как будто пусто. И больно. И это не проходит.

Он отвернулся, прижал ладони к глазам. Молчал. Потом выдохнул – и сел прямо на пол, устало, тяжело, как будто ноги больше не держали.

Делия сидела всё это время, словно боялась спугнуть его порыв высказаться. Но в какой-то момент больше не смогла просто смотреть. Одним рывком спрыгнув с кровати, опустилась на пол рядом с братом и крепко обняла его. Он сильно дрожал, крепко зажмурив глаза, не давая слезам пролиться. Её ладони легли на его волосы, и она начала гладить – медленно, кругами, как это делала мама, когда ей самой было страшно. Лукас чуть склонился к ней, не произнеся ни слова. Прошло какое-то время: Делия не знала сколько. Но когда Лукас немного расслабился, она тихо встала, взяла его за руку и мягко потянула за собой.

– Идём, – сказала она, тихо, почти шёпотом, как будто могла спугнуть его боль. Он не сопротивлялся. Деия уложила его на кровать, подоткнула плед и села рядом. Снова провела пальцами по волосам, чуть дольше задерживаясь у виска.

– Мама так делала, – пробормотал он. – Перебирала мне волосы, когда я был маленьким и не мог уснуть.

Он не открыл глаз. Его лицо всё ещё было влажным от слёз, веки покрасневшие, губы приоткрыты. Он дышал ртом – тяжело, сбито. Таким беззащитным он не казался никогда. Не солдат, а просто мальчишка, которого слишком рано ударила жизнь.

– Спи, Лукас, – прошептала Делия. – Тебе станет легче. Вот увидишь.       В этот момент дверь приоткрылась. На пороге стояла мама. Её глаза были красные, под ними лёгкие тени усталости. Она на секунду замерла, увидев их – Делия, сидящая на краю кровати, и Лукас, свернувшийся клубочком под пледом. Что-то дрогнуло в её лице. И прежде чем Делия успела сказать хоть слово, мама кивнула ей – тихо, благодарно – и осторожно закрыла дверь.

Делия сидела ещё долго, пока дыхание Лукаса не стало ровным. Пока он не начал сопеть – почти по-детски. Она не знала, станет ли ему лучше. Но очень хотела в это верить.

Каждый по-разному проживает траур. Кто-то кричит. Кто-то молчит. Кто-то рвёт на себе волосы, а кто-то просто больше никогда не плачет. Но главное – не останавливаться. Не позволить себе исчезнуть вместе с теми, кого ты потерял. Нужно заставить себя жить дальше. Ради тех, кто тебя любит. Ради тех, кто остался.

Прошло несколько недель, прежде чем Делия это почувствовала – дом изменился. Сначала едва уловимо, почти незаметно. Как цветок в углу – завядший, забытый, пыльный. Он долго стоял без движения, почти потеряв форму, и вдруг получил глоток воды, луч солнца и тёплый воздух. Не раскрылся полностью, но ожил. Словно в стены этого дома вернулось дыхание и исчезла глухая звенящая тишина. Та, что стягивала грудную клетку и не давала дышать. Мама снова стала напевать, когда готовила завтрак. Папа начал задерживаться у окна. Дольше обычного. Но не с тревогой, не высматривая опасность – а просто… смотрел вдаль. Будто позволил себе остановиться. Не торопиться. Подумать. Или не думать вообще – просто смотреть.

А Лукас… он позволил себе сделать главное – просто выдохнуть. Он не забыл. Не стал весёлым. Не начал болтать без умолку или улыбаться каждому встречному. Нет. Но жизнь больше не выглядела как постоянный бой, как битва, в которой он один против всех. Боль осталась. Он носил её в себе – глубоко, как старую рану, которую не видно под одеждой, но она всё равно ноет. Особенно по ночам, когда снова приходили кошмары. Но Делия начала замечать: он всё чаще улыбается. Пусть едва заметно, но прогресс есть.

Они продолжали залезать на крышу. Это было их местом. Там, среди черепицы и звёзд, не существовало боли. Они сидели рядом, прижавшись плечами, смотрели на огоньки соседских домов и гадали, каким был мир раньше. До войны. До страха. До потерь.

В августе подкрался одиннадцатый день рождения Делии – тихо, незаметно, как будто сам боялся потревожить тонкое равновесие, установившееся в их доме. Но в этой семье дни рождения всегда были чем-то особенным – не шумными, не пышными, а душевными, с тем самым теплом, которое запоминается на всю жизнь.

С самого утра в доме пахло ванилью, корицей и шоколадом. Мама, несмотря на жару, затеяла торт – её фирменный, воздушный, как облако. В его основе были тонкие коржи, пропитанные ванильным сиропом, прослойки из взбитых сливок с какао, кусочками сушёной вишни и мелкой стружкой горького шоколада. Сверху – густой крем, украшенный лепестками засахаренных лепестков роз, которые мама хранила на особый случай. Папа возился с чем-то в кладовке, а потом вышел с охапкой редких воздушных шаров – зелёных, серебристых и белых. Он раздул их сам – шар за шаром – сидя на полу и слегка хрипя от усталости, но с улыбкой. Воздушные шары были дефицитом, особенно в этом новом мире, и оттого ценились вдвойне. Все подарки были заботливо упакованы в крафтовую бумагу, перевязаны тонкой бечёвкой. Бумага была тёплого коричневого цвета, немного помятая, с отпечатками чьих-то пальцев, но оттого – ещё более живая. Мама вручила Делии маленькую бархатную коробочку, в которой лежали серебряные серёжки в виде крыльев ангела. Тонкая работа, изящные линии, будто настоящие перышки. Они слегка поблёскивали в лучах света, пробившегося через окно.

– Чтобы ты всегда помнила, что у тебя есть крылья, – сказала мама и поцеловала дочку в висок.

Папа же, как и каждый год, подарил новую книгу. На этот раз – старое издание со стёртым переплётом и потрёпанными страницами. История о смелости, дружбе и одной девочке, которая пошла против мира, чтобы спасти своих близких. Делия прижала книгу к груди – она всегда хранила папины подарки особенно бережно.

А Лукас… Лукас вышел из комнаты неуверенно, с небольшой коробочкой в руках. Он не стал её заворачивать – просто перевязал бечёвкой. Делия развернула крышку и замерла. Внутри лежала деревянная куколка. Грубоватая, неказистая – видно, что делалась не мастером, а руками, полными старания. Волосы на ней были неровно вырезаны, будто нож соскальзывал от усилия. Одно плечо оказалось чуть выше другого, одна рука – короче. А лицо… лицо вышло особенно трогательным: слишком грустное, с едва заметной улыбкой и взглядом в сторону, будто она кого-то ждала.

– Я… ну, это мой подарок, – тихо сказал Лукас, опустив глаза. – Я хотел, чтобы была похожа на тебя… Но что-то пошло не так. Я могу переделать, если не нравится.

Он неуверенно вглядывался в лицо девочки, пытаясь понять ее эмоции. Зря он решился подарить эту уродскую куклу. На что он надеялся?

– Она – прекрасна, – перебила его Делия. В её голосе не было ни тени насмешки. Напротив – что-то почти священное. Она бережно взяла куколку в ладони, словно это была драгоценность. – Я назову её Евой. Это моё второе имя. Лукас удивлённо поднял взгляд. И только кивнул. Она и правда влюбилась в эту странную куколку с кривыми руками и печальным лицом. Это был подарок, в который вложили не мастерство, а частичку себя.

– Спасибо, – прошептала она.

И в этот момент Делия почувствовала: день её рождения стал по-настоящему особенным. За это лето она обрела то, что намного ценнее любых подарков. Вот только какую цену за это придется заплатить?

Следующие месяцы до Нового года прошли как в тумане. Делия плохо помнила, что было день за днём. В голове остались только кусочки – шумные голоса в школе, мокрые волосы от дождя, уколотые иголкой пальцы и постоянная усталость. Всё казалось странным, будто она жила как обычно, но внутри всё ещё не пришла в себя.

Лукас начал учиться в той же школе, что и она, – его определили в класс постарше. Никого из учеников он к себе не подпускал, не смеялся, не вступал в разговоры. На перекличках и первых уроках, когда требовалось назвать себя, он выговаривал:

– Лукас Ланкастер.

Без пауз, без колебаний. Он произносил свою фамилию так, словно она была не просто частью его, а чем-то бронебойным. Его голос звучал ровно, взгляд – прямой, но без искры. Он не спорил с учителями, отвечал чётко, делал домашние задания без промедлений. Школа для него была задачей, которую нужно выполнить, но не жизнью, которой хочется жить.

А в жизни Делии начался новый этап. Она перешла в среднюю школу, и всё вдруг стало казаться одновременно захватывающим и немного пугающим. Новые кабинеты пахли старой бумагой, древесиной и сухими чернилами. Парты были выше, окна – больше, а звенящий голос учительницы напоминал перезвон фарфоровых чашек, от которых порой хотелось закрыть уши. К уже знакомым предметам добавились новые – каждый со своим миром, своей логикой и требованиями:

История старого и нового мира. Сереброволосая женщина с лицом, словно выточенным из фарфора, говорила о том, что было сотню лет назад, какой был жестокий мир, затем о Люменгарде и истории его создания.

Ткани и ремёсла. Крошечная учительница с вечно сбившимся пучком учила девочек шить и вышивать. Делия не сразу подружилась с иголкой – первые попытки оставили на её пальцах мелкие уколы, но она не сдавалась. Было что-то успокаивающее в том, чтобы тянуть нитку, выравнивать стежок, чинить мир своими руками.

Этикет и манеры. Пожалуй, самый строгий предмет. Девочки сидели часами с прямой спиной, будто их тянули за невидимую нить. Они учились держать чашку двумя пальцами, правильно приветствовать взрослых, делать реверансы. Делия иногда смеялась в уме: «Если бы они видели, как я лезу на крышу в грязных носках…»

Физическая выправка. Грациозные движения, танцевальные элементы, ровная осанка и лёгкая походка. После занятий ноги болели, но Делия любила ощущение, будто тело выравнивается, растёт вверх.

Ораторское мастерство. Уроки, где они читали вслух, подбирали интонации, ставили голос. Иногда Делия зачитывалась, забывая, что сидит в классе. Слова начинали жить, как будто через неё.

Музыкальные занятия. Ее любимый предмет! Девочкам давалось на выбор изучение различных музыкальных инструментов: фортепьяно, ки́фара, флояра, панду́ра. Конечно, Делия выбрала клавиши. Строгий взгляд преподавателя и часы занятий делали свое дело: девочка все больше приближалась к своему идеалу игры на фортепьяно.

Лукас к урокам относился иначе. Он делал всё, как нужно, но не больше. Он не запоминал дат, не интересовался корнями, не задавал вопросов. Школа была чем-то между – не домом, не убежищем. Промежуточным пунктом. Его руки искали иного применения. В них была внутренняя тревога – как у человека, которому нужно двигаться, чтобы жить. Он записался на стрельбу из лука, стал помогать столяру, посещал тренировки. Деревянные доски, инструменты, старые гвозди – всё это приводило его в равновесие. Каждый день он возвращался домой позже Делии. Иногда – поздним вечером, когда на улице уже зажигались редкие фонари, а в доме давно подали ужин. Его волосы были растрёпаны, одежда испачкана, а на руках – новые ссадины. Иногда синяк расползался по плечу, иногда – тянулся от ключицы к шее. Он пытался это прятать, но Делия всегда всё видела.

В один из таких дней, когда на скуле брата образовался бордовый синяк и свежие ссадины, она решила поговорить. На нём была старая кофта с капюшоном, мокрая от дождя, а волосы сбились в пряди и капали на пол. Делия заметила, как он старался поскорее проскользнуть в свою комнату, но не успел – она перехватила его на лестнице.

– Ого, снова пытался приручить дракона? – прищурилась она, глядя на его разодранный локоть.

– Нет, сегодня просто дрался с кустами. Проиграл, как видишь, – фыркнул он, но попытался спрятать лицо за капюшоном.

– Очень убедительно, – кивнула Делия. – А синяк на лице – это куст или дерево?

Он поднял бровь, не отвечая, и медленно открыл дверь в свою комнату. Делия последовала за ним.

– Знаешь, если бы ты каждую царапину объяснял мне баснями, у нас была бы уже приличная книжка, – она сложила руки на груди и театрально задумалась, – "Мифы и легенды Лукаса Ланкастера", как тебе?

Он бросил на неё взгляд – хмурый, но в уголках губ дрогнула улыбка.

– А ты зануда.

– А ты дурак, – пожала плечами Делия и уселась на край его кровати, не спрашивая. – Ну давай, выкладывай. Что ты делаешь по вечерам?

– Работаю над тем, чтобы не сойти с ума, – буркнул он, вытирая лицо полотенцем. Потом всё-таки сел рядом, откинувшись спиной на стену. – Просто… мне нужно двигаться. Делать что-то руками, иначе в голове шумит.

– И ты поэтому бьёшься лбом о стены?

Он усмехнулся, запустив в нее мокрой одеждой. Через секунду проследовал ответ: мокрая кофта прилетела ему в лицо.

– Папа говорил, что руки – это продолжение головы. Если не можешь справиться с мыслями – действуй, – он бросил на пол мокрую вещицу и залез под одеяло, – А может я просто не хочу сидеть на месте и слушать, как все шепчутся.

– Никто не шепчется, – возразила она.

– Все шепчутся. Просто делают вид, что нет. Думают, что я не слышу. А я слышу.

– Мне не нравится, что ты приходишь весь побитый. Ты хоть бинтуешься?– Делия закатила глаза, спрыгнула с кровати и принялась развешивать промокшие вещи.

– Девчонке не понять, – проворчал он, но без злости, – Это нормально. Пару синяков – и сразу боевой настрой.

– Ага, боевой настрой. А потом заражение и лазарет, – фыркнула она.

– Да ладно тебе. Я осторожный.

– Ты? Осторожный? Да ты однажды ел суп кипятком, потому что не хотел ждать.

– Суп был вкусный, – сказал он с невозмутимым видом.

Она расхохоталась.

– Лукас Ланкастер: сгорает рот, но он держит лицо.

Он тоже рассмеялся, затем укрылся одеялом до подбородка и блаженно прикрыл глаза. Делия выключила свет у него в комнате, затем уже у двери обернулась.

– Просто будь осторожнее. И спокойной ночи.

– Буду. Сладких, Дел.

Глава 3. Воспоминания: если что-то любишь, то боишься потерять

С наступлением декабря жизнь будто ускорилась. Дни проносились один за другим – морозные, залитые светом фонарей, наполненные паром дыхания и громким смехом. Ко дню рождения Лукаса Делия потратила недели, чтобы сшить ему рубаху. Она рылась в старых журналах, слушала советы учительницы по тканям и ремёслам, проколола все пальцы, но не сдавалась. Рубаха получилась из плотного льна, с аккуратным воротом-стойкой, мягкими складками на груди и длинными узкими манжетами. Пуговицы она обтянула тканью, как учили. Цвет – светло-серый, с лёгким дымчатым оттенком, подходящий к глазам Лукаса.

Торт от мамы в этот раз превзошёл сам себя. Высокий, двухъярусный, покрытый карамельным кремом с рельефными узорами. Сверху – грецкие орехи, шоколадные завитки и тонкая паутинка из мёда. Запах стоял такой, что Делия едва не сбежала на кухню раньше времени.

– Осталось подождать пять минут, – строго сказала мама, ставя торт на поднос. – И, пожалуйста, без пальцев, Делия.

– Я просто посмотреть, он ровный или нет… – с самым невинным видом пробормотала Делия и ткнула мизинцем в край, подцепив каплю крема. – Вообще-то неровный. Требует немедленной дегустации.

– А вот и нет, – мама сдержанно улыбнулась и легко щёлкнула её по пальцам.

– Отстань от торта, воришка. – Поймана с поличным, – усмехнулся Лукас и, выходя из комнаты, показал Делии язык.

– Грубиян, – фыркнула она, облизывая палец и улыбаясь в ответ.

Когда настал момент подарков, папа торжественно вынес длинную коробку, перевязанную верёвкой, и поставил перед Лукасом.

– Ручная работа. Древесина – орех. Тетива – из крепкой жилы. Баланс проверен трижды. Ты готов?

Лукас открыл коробку и вытащил лук. Он был гладкий, блестящий, приятно тяжёлый. Ручка тёплая, покрытая плетёной кожей. В изгибах дерева виднелся замысловатый резной узор – волны и завитки, словно пульсирующие линии силы.

– Он идеальный, – выдохнул Лукас – Спасибо.

– Пап, – немедленно влезла Делия, – а мне на день рождения ты подаришь такой же? Только чуть-чуть меньше. И с узорами. И с золотой тетивой, ну пожалуйста!

– Посмотрим, – улыбнулся отец. – Начни с меткой стрельбы по тарелкам, а там договоримся.

– А лучше по тортам, – фыркнула мама. Смех разлился по комнате, лёгкий, домашний. И пусть за окном был серый день – в доме было светло.

Делия и Лукас пропадали на улице почти до темноты. Они устраивали снежные бои, катались с горки, а иногда просто сидели на лавке, глядя на заснеженные крыши. В конечном итоге Делия, вся промокшая и довольная, подхватила простуду – прямо под Новый год.

Праздничный вечер она провела в кресле, закутавшись в шерстяной плед. Носки – серые, с красной каймой – мама связала ей на прошлой неделе. В руках – кружка с горячим древесным напитком, пахнущим еловыми иглами, корицей и каплей меда. Из-за лёгкой температуры голова казалась вата, но сердце всё равно трепетало – это был Новый год. На улице Лукас с папой тренировались во дворе – стреляли из лука. Мама заканчивала последние блюда, что-то тихо напевая себе под нос. На столе, хоть он и был скромен, стояло всё, что Делия любила: печёная тыква с розмарином, картофель, запечённый в соли, солёный пирог с сыром и зеленью, и маленький бисквитный рулет с клубничным вареньем. В центре стояла миска с карамелизированными яблоками – особое мамино угощение, которое Делия обожала с детства. А ровно в полночь радио затрещало, и послышался знакомый голос – бархатистый, строгий:

– Говорит глава Люменгарда, Эдгар Сайворт. В этом году исполнится пятьдесят шесть лет с тех пор, как мы, выжившие, построили новый мир на руинах старого. С тех пор порядок и система стали нашим щитом. Каждый из вас – часть этой великой структуры. Пусть в новом году вы останетесь верны Дому, семье и городу. Пусть ваши действия будут чисты, как снег под утро, и честны, как присяга. Те, кто попытаются разрушить мир, будут повержены. Нарушители порядка не пройдут. Мы продолжаем идти вперёд. Мы – Люменгард. И наш свет никогда не погаснет. С Новым Годом!

После этих слов в комнате повисла тишина. Папа и Лукас напряженно переглянулись. Словно в этих пожеланиях услышали что-то скрытое – больше, чем просто поздравление. И тут же – как будто по команде – по радио раздались первые звуки гимна. Соседи на улице закричали, где-то запустили петарду, и всё утонуло в праздничной суете.

Разрывая старые колонки по радио раздался гимн Люменгарда:

Мы – те, кто встал среди огня,

Кто выжил, мир собрав с нуля.

Наш Дом – опора, наш Закон —

Как щит, не знающий времён.

Сквозь тьму и холод, сквозь беду

Мы сохранили правду ту:

Кто свет несёт и в час любой —