Призрачная империя

– Вы хотите поговорить по поводу Григория, не так ли?

Брови мужчины взлетели вверх, но он быстро взял себя в руки, кивнул и хрипло начал рассказ, сути которого я не удивился.

– Да, по поводу него. Дело в том, что мне… нам с Андреем кажется правильным отправить мальчишку в мужской пансионат на время, чтобы он смог познать законы Божьи – как правильно молиться, как держать обед и пост. Грише скоро семь лет, а все, что связано с церковью, вызывает в нем…

– Нежелание?

– Да, можно и так сказать. – Ефим выдохнул и начал говорить более уверенно, чувствуя мою поддержку: – Молитвы он не в силах запомнить, в церкви ведет себя так, будто вот-вот упадет в обморок. Кажется правильным, если он какое-то время поживет вдали от дома.

Мужчина замолчал, в надежде, что я сам пойму его посыл и смогу трактовать его правильно. Мне нравилось наблюдать, как сердце мужчины билось о ребра так, что готово было выпрыгнуть из груди, хотя лицо его не выражало ни единой эмоции. Сколько же лет ты вырабатывал такую выдержку, Ефим?..

– Вторая заповедь гласит: «Возлюби ближнего твоего, как самого себя». Когда мы любим человека, когда его истинно любим? Тогда, когда спасаем его от его греха, от ада… – произнес я, не без удовольствия наблюдая за тем, как трещит по швам маска отстраненности и холодности, которую мужчина так долго примерял и вживлял в собственное лицо.

– Я знаю, о чем гласит вторая заповедь, отец Константин, но…

Я вскинул руку, призывая мужчину к молчанию. Как бы ни была сильна его неприязнь ко мне сейчас, но перечить он не посмел – слишком вжился в роль праведника и верующего человека.

– Возлюби ближнего твоего, а не сломи его волю. Уверен ли ты, слуга Божий, что это необходимо сыну, этого он желает?

– Он…

– Ни разу не поговорил с ребенком, порожденным от твоего семени, не спросил, что терзает его детскую душу и какие страхи заполоняют нутро. Вместо того чтобы научить сына смотреть своим сомнениям в глаза, решил отправить его куда подальше как нерадивого, оставляя на ребенке клеймо отреченного от Бога. Разве видел ты или слышал хоть раз, как он проклинает нашего создателя или ставит под сомнение его существование?

– Нет…

– Разве может ребенок, не обученный грамоте, выучить наизусть молитвы, которые зачастую не в силах произнести взрослые?

– Нет, но…

Я мотнул головой, встретившись взглядом с Ефимом, отчего тот стушевался, опустил голову и поджал губы так, что они вот-вот готовы были покрыться кровавой коркой.

– Ты разочаровал меня, Ефим. Но все мы слуги Божьи и должны следовать его писаниям и законам. Создатель говорит о том, что всепрощение – вот истинный путь искупления. Приводи завтра мальчика в церковь, я пристрою его в мужской пансионат поближе к столице, чтобы вы смогли получать содержание, которое по всем законам должно принадлежать Григорию.

От меня не скрылось то, как зажегся алчный блеск в глазах Ефима. Все это вызывало нестерпимый зуд по коже, который хотелось смыть горячей водой, подогретой на адском котле, и жесткой мочалкой. Вместо этого я протянул мужчине руку – тот оставил поцелуй на руке, в тысячный раз доказывая лживую преданность Богу и церкви.

– Ступай прочь. И сына с собой забери. Иди, пока я не передумал.

– Спасибо, отец Константин.

Ефим скупо склонил голову в знак благодарности, за пару шагов дошел до Андрея, схватил его за запястье и потащил в сторону выхода. Не слишком любезно он обходился со своими детьми. Тем лучше. Такое обращение вполне подойдет для слухов, которые надо укоренить и вселить в скупые человеческие умы.

Анна, монахиня, которая полчаса назад относила коробку со сгоревшими свечами, неслышно подошла и встала рядом. Слышались только прерывистое дыхание и цоканье, напоминающее лошадиное.

– Если Ефим так обращается со старшим, что же он позволяет себе в отношении младших детей?

Надо же, как все легко и быстро складывается! А вы, Анна, оказывается, не так и безгрешны – любительница посплетничать, как сокол, подмечающий любые изменения в поведении. Росток посеян, осталось взрастить само дерево.

– Да, должно быть, дети боятся Ефима, это видно по глазам Андрея – затравленные, полные страха и непонимания, что выкинет родитель в следующую минуту. Но не нам их судить, да не судимы будем сами. Помолитесь за душу тирана и его жертв, Анна, да воздастся вам на смертном одре и суде Божьем.

Монахиня перекрестилась, забормотала молитвы – ее руки дрожали, голос был едва слышен. Под тихие речи Анны я удалился из церкви и вернулся в хижину отца Константина. Ветер сносил с ног и пронизывал до самых костей, снег падал большими хлопьями на уже белоснежное покрывало земли и покрывал макушку, словно головной убор.

Почти что вбежав по лестнице в избу, я шумно хлопнул дверью и оказался по ту сторону непогоды. Клавдии нигде не было: должно, скрылась где-то или вовсе покончила жизнь самоубийством, что вряд ли – прожив столько лет со священником, почитавшим законы Божьи, женщина не будет накладывать на себя руки. В глубине души я надеялся, что в такую метель Создатель сжалится над ней и, заснув ночью в лесу посреди белоснежного покрывала, наутро Клавдия более не очнется.

Пока голову занимали думы, я рвал кожу отца Константина, словно ссохшийся папирус египетских правителей, который превратился в прах спустя тысячи лет. Оголялась окровавленная плоть, рвались мышцы и суставы, пол заливался алыми водопадами, каждый шаг в которых булькающим эхом отражался от стен. Только сейчас я заметил, что тела грешника нигде не было – лишь следы когтей и багровый развод посреди комнаты служили безмолвным напоминанием о смерти священника. Не став разжигать огонь в потухшей печи, скинул кожу в угол, прекрасно зная, что бесы сожрут и это лакомство.

До ночи было еще далеко, но мне необходимы были силы. Забравшись на кровать, поворочался и накрылся одеялом, испытывая жжение, когда ткань касалась оголенной плоти, где кровь еще не успела засохнуть.

Новый день. Новая сущность. Новое лицо.

Таковы правила Сатаны.

Глава 10

Григорий Азаров

Друзья или враги,

ожидающие, когда оступишься

и совершишь ошибку?

Как говорил наш Создатель – начнется новый день, уйдут старые проблемы? Соглашусь, да только на их месте возникнут другие, с которыми не сможешь справиться, как бы ни противился их наступлению.

Ложась ночью спать, я знал, что наутро все изменится. Вязкая дымка перемен отравляла воздух и заставляла вскакивать посреди ночи, прижимая к худой груди детские руки, которые покрылись испариной и дрожали, словно листья на ветру. Темные силуэты скользили по стенам и потолку, подобно восковым фигурам, лица навсегда замерли в непроницаемой маске – один, напоминающий мужчину, пытался прикоснуться, протягивая костлявые пальцы, норовя сомкнуть их на моей шее. Второй сидел в углу и покачивался из стороны в сторону, словно душевнобольной человек, не желающий признаваться в своей потерянности в людском порочном мире. Я всегда был уверен в том, что такие люди не сошли с ума, нет – их душевная организация и энергетические вибрации не совпадали с реальностью и эпохой, в которую они родились: изредка приходилось встречаться с незнакомцем, с замиранием сердца рассказывающим об архитектуре Санкт-Петербурга, восхвалявшим Петра Первого за то, что он прорубил окно в Европу и позаимствовал архитектурный облик многих зданий и сооружений, будто сам присутствовал и проживал то время.

Душа выбирает, в каком теле родиться, за семь лет до перевоплощения на земле – множество факторов влияют на то, какая судьба тебе предначертана, повторишь ли чей-то сценарий жизни или будешь послан как духовный наставник, боец за справедливость или демон, для которого уготовано великое будущее. Все мы – лишь пешки, проживающие отведенный отрезок времени и возвращающиеся на исходную точку, если не смогли выполнить миссию, данную высшими силами.

И сейчас, сидя на кровати и дожидаясь, когда предрассветные лучи скользнут по стенам и прогонят призрачные тени, я мечтал лишь об одном – чтобы они скорее исчезли из комнаты и перестали вселять в душу животный страх, от которого не было спасения под грубым шерстяным одеялом, служившим долгие годы пристанищем от бед и несправедливости. Я крепко зажмурил глаза и закрыл уши руками, стараясь заглушить издевательский смех, что слышался со всех сторон, проникал в самые потаенные уголки, выворачивая нутро наружу.

Отцу ты не нужен. Родной брат ненавидит, считает нечестивым. Мать никогда не заступится за тебя, опасаясь гнева мужа. Смирись, дитя. Позволь нам взять контроль и отомстить.

Я замотал головой с такой силой, что клацнула челюсть. Не желал встречаться лицом к лицу с собственными страхами и обидами.

Все началось в тот день, когда отец Константин дал эту чертову книгу, на страницы которой попала моя кровь и обнажила истинную сущность безобидного на первый взгляд писания – оказалось, пары капель алой жидкости хватило, чтобы пробудить заточенных нечистей. Их голоса сводили с ума, внезапно возникающие силуэты заставляли сердце сжиматься от страха, а дыхание – сбиваться, осознавая, что становится трудно дышать.

Гриша… прими нас… мы не причиним вреда…

– Это всего лишь сон, всего лишь сон, – в бреду бормотал я, пытаясь успокоиться. Приоткрыв один глаз, посмотрел на стену и замер от ужаса – черное пятно, которое некогда напоминало мужской силуэт, отделилось от деревянной поверхности и неуклюже поковыляло в мою сторону. Правая сторона тянулась к полу, едва касаясь его костлявой рукой, с которой капала багровая жидкость, левая – вздернута вверх, а на месте, напоминающем плечо, прорывалась белоснежная кость, где прогнившими кусками свисала плоть с гнойными рытвинами. Тварь остановилась на расстоянии сажени и протянула руку, желая прикоснуться, но что-то не давало ей этого сделать. Она пыталась произнести слова, напоминающие мычание, но так и не смогла этого сделать. Ее пустые глазницы скользили по кровати и по моему телу, пока взгляд не задержался на месте, где лежала за пазухой книга, которую дал отец Константин. Существо медленно подняло вторую руку и указало на нее, затем приложило ладони к ушам и мотнуло головой, показывая, что нечего их закрывать, голоса ее сородичей проникнут в разум и без этого.

Я судорожно хватал воздух ртом, как это делают без пяти минут утопленники, тела которых захватывает водоворот воды и которые не способны бороться за собственное тленное существование. Сердце отбивало бешеный ритм, но, несмотря на призрачные тени, которые медленно начинали материализовываться и обступать со всех сторон, к своему удивлению, я понял, что не испытывал животного страха – наоборот, во все глаза рассматривал их уродливые конечности и хромую походку, будто кто-то по ту сторону божественного мира отрезал их плоть тупым тесаком, заставляя страдать. Словно внутри оборвался трос, соединяющий с Богом.

Тени обступили плотным кольцом, но не подходили ближе вытянутой руки, будто натыкались на невидимый барьер, не позволяющий сделать и шага вперед. Их рты безмолвствовали, тела застыли, словно каменные изваяния, готовые ринуться в бой по первому приказу хозяина. Я медленно убрал руки от ушей и окинул комнату плывущим взглядом – все оставалось прежним: мебель, обшарпанные обои и деревянный пол, на котором виднелись следы от стульев, перетаскиваемых в столовую для того, чтобы вся семья могла отобедать после воскресной службы. Зачастую прием пищи происходил у всех в разное время – младшие сестры, которые еще предавались дневному сну, трапезничали раньше всех и уходили сопеть в угол, Андрей, не отходивший от отца, и сам родитель ели тогда, когда им заблагорассудится, заставляя ослабленную после многочисленных родов мать вставать и идти обслуживать мужчин, смиренно склонив голову и едва ли дыша, чтобы глава семейства не подумал, что женщина чем-то недовольна.

Мне не нравилось наблюдать за подобным проявлением неравенства, но что мог сделать шестилетний мальчишка, к мнению которого никогда не прислушивались и даже не собирались прислушиваться? Прокаженный, от которого все старались избавиться, как от признаков лихорадки, чтобы она не успела укрепиться в здоровом организме и уничтожить его за считаные недели. Считали отступником, ребенком, рожденным под дьявольской звездой. Почему? Потому что так было легче объяснить то, почему мальчику в церкви бывает дурно – головокружение, тошнота, невозможность запомнить самую простую молитву, что чеканили даже трехлетние дети.

Тени встрепенулись и синхронно вскинули головы, склонив их набок, – их лица напоминали черную жижу, размазанную по болотистой тропе, что завлекала потерявшегося путника в объятия русалок, обитающих в промозглых водах, – речные дев, рассказами о которых пугали детвору, что не слушалась родителей и убегала среди ночи купаться в мутных водах.

Существа, которые таятся там, покажутся ангелами, но их сущность обманчива – как только попадешь под их влияние, дьявольские силки окутают нутро и вырвут душу, оставив погибать на илистом дне, где будешь задыхаться от нехватки кислорода и молиться, чтобы страдания закончились как можно быстрее. Но все тщетно. Бог не услышит предсмертных слов того, кто ослушался родителей и не последовал по пути исповедания. Создатель покарает всех отступников и тех, в жилах кого течет зов дьявола.

Слова соседских сумасшедших бабок эхом отразились в голове, и тени, стоявшие вокруг плотным кольцом, синхронно мотнули головой и вновь показали пальцами мне за пазуху, где таилась заветная черная небольшая книга, которая, судя по всему, не давала существам покоя. Но в этот раз в жестах совсем не было злости, а была… подсказка! Мысль пробила брешь в разуме, но тело не слушалось, будто какие-то силы окутали его призрачной паутиной, заставляя сидеть на месте и не привлекать лишнего внимания.

– Кто вы? Что вам нужно от меня? – тихо прохрипел я. Как ни старался придать голосу уверенности, так и не смог. Единственное, на что хватило сил и храбрости, – выпрямиться и сжать дрожащими маленькими руками потертые штаны, которые достались от Андрея по своего рода наследству.

Мы не причиним вреда. Нас послал Создатель, чтобы помочь, сломить заслон разума, который мешает принять тебе истинную сущность и стать тем, кем уготовано судьбой. Мы пришли подчиниться тебе, Григорий.

Множество голосов, подобно рою пчел, заполонили собой мысли, но я, крепко зажмурившись, мотнул головой и выкрикнул:

– Хватит! Достаточно!

В соседней комнате что-то упало, и послышалось сонное, недовольное бормотание отца. Я с ужасом прижал ладонь ко рту и судорожно всхлипнул, осознавая, что сейчас он придет и устроит взбучку, после которой не смогу сесть на стул несколько дней. Мать начала что-то шептать ему, стараясь, судя по всему, успокоить и при этом не разбудить детей, но родитель был непреклонен – послышалось громкое шарканье по полу и яростное бормотание. Одна из теней, что стояла по правую сторону, колыхнулась на долю секунды, а потом и вовсе исчезла, не оставив после себя и следа. Я не знал, чего страшиться больше – тьмы, которая окутала комнату, но при этом не нападала, или отца, находившегося в опасной близости от моей комнаты, и скорого наказания.

Секунды тянулись медленно – казалось, что звук скрипучих половиц, подобно молоту, стучал по вискам, заставляя сердце сжиматься от предчувствия беды. Но отец так и не появился на пороге комнаты.

Раз. Два. Три. Четыре. Пять.

Отсчитав про себя, попытался встать с кровати, но тут же вспомнил про тени, которые так и не сдвинулись с места. Взмахнул рукой, чтобы отогнать прочь, но тщетно – они словно превратились в каменные изваяния. Собравшись с духом и надеясь, что книга за пазухой все-таки представляет собой некий защитный талисман от нечисти, на негнущихся ногах тихо спрыгнул с кровати, на цыпочках пробрался до двери, отворил ее – и никого не увидел. От удивления брови взлетели вверх, руки еще крепче сжали дерево, пытаясь понять, что происходит.

Чары забвения не помешают мужчине, чья душа очерствела и представляет собой кусок плоти, усеянной гнойными рытвинами. Не стоит переживать. Без твоего указания мы не сделаем ему больно.

Рот наполнился горькой слюной. Обернувшись, я едва сдержал крик – на подоконнике сидел молодой мужчина не старше тридцати лет, его лик освещался светом, будто кто-то удерживал рядом дюжину свечей. Точеные черты лица, словно высеченные из каменного гранита, темного оттенка удлиненный пиджак и брюки явно принадлежали не нашей эпохе – слишком старомодны, слишком дороги даже для Европы. Около левой руки незнакомца лежала деревянная трость, по которой он отбивал ритм длинными и изящными, как у пианиста, пальцами. Увидев мое замешательство, мужчина широко улыбнулся и приложил ладонь к своему рту, призывая к молчанию.

– Ты, должно быть, удивлен?

«Я в ужасе», – промелькнуло в голове, но язык налился свинцом, не позволяя сказать и слова.

– Признаться, не такого приема я ожидал, не такого. – Незнакомец недовольно мотнул головой и ловко спрыгнул с подоконника, сделал пару шагов в мою сторону и, спохватившись, взял трость, крепко сжав в ладони. – Но не стоит меня бояться, Григорий. Я не враг, наоборот, хочу показать, как неизведан мир, как ограничен людскими верующими умами.

– Что… кто… что вы имеете в виду? – с испугом прошептал я, облегченно выдохнув от того, что тело вновь было в моей власти.

– Лишь то, что не стоит кормиться и давиться молитвами, желая угодить обществу и отцу. Этого никто не оценит, а ты лишь сломишь собственную волю и возненавидишь самого себя. Ту книгу, что лежит за пазухой и тянет, подобно каменной удавке, на дно, попросил передать я – она ключ к знаниям, которые подвластны лишь тем, кто был порожден Сатаной и Богом. Источник возмездия и всепоглощающей любви, не знающей преград. Чувства, которые будут множество раз разбиваться о яростные волны ревности и недоверия, но раскаяние спасет все то, что так долго рушилось. Я так долго ждал тебя, Григорий, не подведи меня.

Тени дрогнули и синхронно кивнули, будто слышали разговор и безмолвно соглашались со словами незнакомца. Но тот будто не замечал ничего вокруг, продолжая раскидываться сладостными и ужасающими речами, не сводя с меня пристального взгляда, от которого волоски на шее и руках вставали дыбом, а дыхание замирало, окутывая легкие морозным инеем страха и паники.

– Нет смысла подготавливать тебя к неизбежному – чем раньше все узнаешь, тем лучше для нас обоих. Тени, которые ты видишь, – отражение бесов, в сущность которых не веришь, но это ненадолго. Они не могут показаться, поскольку боятся, что твой разум не выдержит, и в чем-то я с ними согласен. Подождем три дня и три ночи, позволим привыкнуть к их присутствию. Помни – они должны бояться и поклоняться, не наоборот. Я обучу тебя всему, что знаю. А пока… просыпайся.

Я открыл было рот, чтобы возразить или задать вопрос – мысли путались и мешались в хаотичном порядке, – но тут внезапный толчок в грудь заставил подскочить на кровати и закричать, привлекая внимание всех домочадцев. Мать влетела в комнату и рухнула рядом – старый потертый матрас весь в дырах заскрипел под ее весом, шершавая от постоянной работы по дому ладонь обхватила мою и сжала. Я обвел комнату быстрым взглядом и судорожно выдохнул, осознавая, что это был всего лишь сон. Кошмар.

Но как же я ошибался! Истинный кошмар, словно ушат грязи, обрушился, когда отец, не смотря в мою сторону, произнес холодным тоном, от которого хотелось заживо сгореть в адском котле.

– Собирайся, даю десять минут. Ты отправляешься в пансионат в Московской области.

Я переводил взгляд с матери на отца, в глубине души не теряя надежды, что все это злая шутка, но довольное лицо Андрея в дневном проеме говорило об обратном. Женщина смиренно склонила голову и сильнее сжала мою ладонь, начав бормотать молитвы о спасении души, призывая Бога направить на путь истинный. Только все это было бесполезно. Люди, обитающие со мной под одной крышей, уже давно с него сбились и бродили по бесконечным коридорам собственных грехов и жалости к самим себе.

Глава 11

Петр II

Любовь – это погибель

или спасение?

Сидя на облитом красным вином потрепанном диване, я смеялся и потягивал сладостный напиток, окутывающий разум дымкой, от которого во всем теле становилось легко и невесомо. Подле меня незнакомый мужчина, прижимавший к себе пышногрудую женщину, не стеснялся блуждать руками по ее бедрам, талии. Вокруг таился полумрак, лишь слабые отголоски от почти что догоревших свечей давали слабый свет, благодаря чему появлялась возможность увидеть лица собеседников.

Девушка лет двадцати с бледной кожей отщипывала тонкими пальцами хлеб, отправляла жалкие крохи в рот, морщилась и выплевывала их на обшарпанный деревянный пол, где скопилась вязкая жидкость, напоминающая то ли вино, то ли кровь. Одета она была в простое ситцевое платье с розоватыми рюшами, которые были чуть ярче, чем само одеяние. На руках – перчатки, скрывающие ожоги: пока девушка пыталась дотянуться до очередного лакомства, стоящего на столе поблизости, я увидел, что кожа местами вздулась и полопалась, грубые шрамы опоясывали ладони, словно кандалы. Когда незнакомка заметила, что я наблюдаю за ней, то потупила взгляд и яростно начала натягивать перчатки выше, чтобы больше никто в комнате не заметил ее изъяна. В жестах была нервозность, присущая большинству служанок, но она не походила на такую – напротив, прямая спина, чуть приподнятый вверх подбородок и сами манеры выдавали в ней благородную кровь и происхождение.

Спустя какое-то время мне наскучило наблюдать за дергаными и монотонными движениями девушки, и я перевел фокус внимания на другого человека. Мужчина, который до этого сидел и прижимал пышногрудую женщину и разбавлял гнетущую атмосферу темной комнаты без окон шутками, куда-то исчез – должно быть, они с любовницей решили уединиться и покинуть пределы помещения, которое по неизвестной причине будто стало уменьшаться в размерах. Давящее чувство проникло под кожу, распространяя зуд, который был схож со множеством комариных укусов в летней резиденции, куда сам зачастую приезжал, чтобы хорошо провести время в компании опытных девиц и алкоголя. А я ведь так и не смог познать истинного вкуса жизни. Смерть пришла нежданно, не дав прожить и пятнадцати лет.

Обострение оспы. Накануне, в праздник Крещения, проходил парад и чин водосвятия на Москве-реке. День выдался необычайно морозным, и, видимо, сама судьба распорядилась, чтобы именно тогда я подхватил простуду. Поначалу врачи и лекари говорили, что быстро пойду на поправку, поскольку организм молодой, еще не отравленный множеством болезней. Но как же они ошибались! В один из дней начался сильный жар, схожий с бредом, во время которого порывался поехать к сестре, Наталье Алексеевне, чтобы сказать, как сильно по ней скучал. Закричав что было сил, я испугал прислугу и сиделок, сидевших около моей кровати круглосуточно, заставил запрячь лошадей и ехать к женщине. В порыве агонии не заметил, как они обменялись многочисленными взглядами, а затем в проеме появился доктор, имя которого я даже не удосужился запомнить. Он говорил, что скоро все будет хорошо, через несколько дней поправлюсь, а потом я почувствовал, как острие иглы вонзилось в кожу на шее, погружая в сладостную дрему. Прежде чем провалиться в беспокойный сон, вспомнил, что моя сестра была мертва. Но я так сильно, так отчаянно хотел воссоединиться с родной душой, что, видимо, Бог услышал молитвы, и вскоре моя жизнь оборвалась – скончался поздней ночью в Лефортовском дворце Москвы и был погребен в царском некрополе Архангельского собора Московского Кремля.

Воспоминания о смерти отозвались в душе тупой болью, но я отмахнулся от этого чувства, привстал с дивана, схватил стакан с налитым до краев вином и осушил в несколько глотков, чувствуя, как блаженное, давно забытое ощущение невесомости окутывает все тело, отключая разум. Девушка в очередной раз сплюнула хлебный мякиш на пол, посмотрела на меня исподлобья и нахмурилась, вызвав волну негодования. Вскочив, я схватил ее за плечи и встряхнул, удивившись, откуда у пятнадцатилетнего покойника столько силы. Незнакомка удивленно вскрикнула и прикрыла руками грудь, будто боялась, что обесчещу ее прямо здесь, в грязном кресле, обивка которого висела лоскутами. Я замер, пытаясь собраться с мыслями и образумить вырвавшееся наружу безумие, но девушка издала судорожный стон, чем только распылила огонь внутри. Грубо оттолкнул ее от себя и вжал спиной в изголовье кресла, одной рукой обхватив запястья и обездвиживая, а второй задирая подол ситцевого платья, что так легко и непринужденно скользило по бедрам. Она пыталась кричать, вырываться, но страх и беспомощность незнакомки действовали подобно морфию. Когда моя ладонь соскользнула по прохладной коже девушки, я ощутил чужое присутствие в комнате, но не подал виду. Наклонившись, грубо впился в губы незнакомки поцелуем, ощущая соленый вкус слез, которые текли по ее щекам. Добравшись пальцами до клитора, я чуть надавил на него и вздрогнул, когда грубый, хриплый голос послышался из-за спины: