Призрачная империя

Не желаешь ли ты раскаяться в грехах своих, дитя?

– У меня нет их.

Правда? Я думаю иначе.

– Положа руку на сердце, вынуждена сказать, что мне все равно, что вы думаете.

Бог не отреагировал на мои колкие слова, только затушил свечи, отчего заснеженную поляну моментально окутал полумрак. Он с силой сжал расплавленный воск в ладонях, с хищным оскалом медленно пошел на меня, не сводя пристального, пронзительного взгляда.

Еще будучи замужем за Петром, ты начала изменять ему, не боясь попасться. Искала отговорки, вешала на супруга ярлыки, чтобы оправдывать свои похождения. И ты, несчастная супруга неверного мужа, нашла утешение в объятиях Григория Орлова, родив ему сына – Алексея Бобринского. Но на этом не остановилась, решила попробовать всех мужчин империи, отбирая их как скот: Потемкин, Орлов, Зубов – видные государственные деятели, разделяющие холодную постель императрицы. Но сколько же их было на самом деле, кто не вошел в историю страны лишь из-за того, что не угодил правительнице в ласках? Бедная Прасковья Брюс, которая «испытывала» ради тебя мужчин, прежде чем те оказывались ночью в покоях грешницы… Какие эмоции испытывала ты в этот момент, Екатерина, – сладострастие, отвращение или гордость?

– Замолчи, – я прошипела, стараясь заглушить голос Бога, который проникал в самые потаенные уголки души и выворачивал ее изнутри, заставляя вспороть кровоточину и покаяться в грехах.

А как ты уничтожала монастыри, словно карточные домики, будто те ничего собой не представляли. В 1764 году выпустила декрет о секуляризации земель. Монастыри теперь снабжались из казны – обитателям было предложено питаться за счет подношений, священные служители сами обрабатывали земли, умирая от голода и истощения, пытаясь добыть себе хоть крошку хлеба, чтобы проснуться утром. Служители церкви платили несоизмеримые с их скромным существованием налоги, лишь бы правители жили в роскоши. Хотела унизить меня, Екатерина? Показать, что на российских просторах лишь ты одна истинная правительница всего живого, желаниям которой все должны следовать?

– Создатель…

– Замолчи, – Бог вскинул руку, призывая к молчанию, – на суде небесном все равны – будь ты императрица или простой крестьянин, который умер от лихорадки или оспы. Не следовало так себя вести, Екатерина, дабы потом не пришлось расплачиваться за собственные грехи. Оступилась, посчитав, что ты здесь Бог и власть. Но ты – лишь материя, которую я могу уничтожить собственными руками.

Я сделала шаг назад, испугавшись такой разительной перемены в Боге. Из Библии знала, что Создатель – помощник, проводник, который примет и отпустит грехи любого, кто покается. Он сможет уговорить душу, чтобы та приняла его царство, освободившись от оков, удерживающих нутро на земле, прекратит цепляться за призрачный образ некогда прожитых лет. Я отступала, с ужасом наблюдая за тем, как Бог распахнул руки и встретился со мной взглядом – из его глаз текли кровавые слезы, рот был изогнут в хищном оскале, а ногти удлинились, став похожими на когти хищника.

Покайся в своих грехах, Екатерина, и прими суд Божий.

Низкий голос Создателя изменился – стал хриплым, будто каждое слово давалось с трудом, появились стальные нотки, от которых по телу пробегала дрожь.

– Я… не могу. Нет вины в том, что я делала то, чего желала моя душа.

Я уперлась спиной в дерево, не сводя пристального, полного ужаса взгляда с Бога, который откинул окровавленные белоснежные одеяния и предстал в своей ужасающей сущности. Это был не Создатель, а демон, скрывающийся под маской благодати.

Тогда утони в слезах грешников, Екатерина – императрица, породившая разврат и отступничество от церкви. Твоим потомкам не суждено прожить долго – бесы придут за ними, расправившись с каждым с такой жестокостью, которой не видел этот свет.

Чьи-то костлявые руки схватили меня за ноги и резко дернули на себя. Я стояла среди заснеженной поляны – и вот уже погружаюсь на дно. Попытки вырваться из хватки не увенчались успехом – костлявые объятия лишь сильнее обхватили лодыжки и рывками начали утягивать навстречу смерти души. Я ощущала все, будто это было наяву, – нутро пожирал страх, воздух покидал легкие с каждым вдохом, ледяная вода окутывала горло.

«Я не виновата… нет».

Последняя мысль перед смертью твердо отпечаталась в разуме. Я прикрыла глаза и позволила провалиться в блаженную темноту, сделав последний вдох.

Глава 4

Григорий Азаров

И проклятые боги услышат твои молитвы

– Богослужение началось со времен Адама и Евы и выражалось в свободном прославлении Бога первыми людьми. Одна из десяти заповедей, говорящая о субботе, подразумевает посвящение как минимум одного дня в неделю Богу, в период Нового Завета – воскресного.

Властный, зычный, словно раскат грома, голос священника отражался от стен. Верующие, как один, стояли и впитывали каждое слово, бормоча молитвы и крестясь. Мужики были одеты в грубые рубашки цвета мокрой земли, черные штаны и высокие сапоги, на которых местами припеклась грязь и виднелись дыры от изнурительной работы в полях. Женщины с замиранием сердца наблюдали за словами священника, устами которого говорил Бог, как они сами же и утверждали. Длинные юбки прикрывали обувь, поверх кофт – вязаные шерстяные платки, на головах косынки из плотной ткани, которые полностью скрывали волосы.

Отец Константин, пожилой мужчина лет шестидесяти, вот уже тридцать лет управлял в селе Усть-Уда церковью Восточно-Сибирской, стоявшей на окраине и покосившейся от постоянных морозов и дождей. Бревенчатые стены местами мокли и покрывались плесенью, которую монашки пытались замаскировать под краской и лаком, но только делали хуже – даже сквозь слои виднелись неровные, грязного болотного оттенка пятна, становившиеся после дождя все больше. Деревянная крыша скрипела и завывала, когда попутный ветер прогуливался между балок. Пол, выложенный неровной каменной плиткой, местами раскрошился и порой до боли впивался в поношенную подошву, доставляя неудобства.

Потолок и стены церкви были усеяны иконами, которые смешались в едином калейдоскопе, но мой взгляд всегда цеплялся за одну – Семистрельную. Пресвятая Богородица при жизни пережила много мучений и страданий, что символизировали семь стрел. Если человек плохо себя чувствовал, он приходил просить защиты и помощи именно к ней.

Я сделал шаг в сторону иконы, но отец схватил меня за шкибот и поставил на место так резко, что я даже не успел понять, что произошло. Встретившись с разъяренным взглядом родителя, опустил глаза в пол и понял, что он недоволен. Чем-то. Снова. Воскресная церковная служба для отца – место, где отдыхала душа. Перед тем как отправиться в церковь, он всем давал наставления: молчать, не отходить от него, не двигаться во время речи служителя храма и желательно не дышать, чтобы не отравлять своим дыханием священные мощи.

Родители стали брать меня в церковь несколько месяцев назад. Когда я оказывался в священных местах, меня окутывал животный страх, что вместо Бога с икон сойдет Сатана и утащит мою душу в преисподнюю. Я не мог объяснить это отцу, прекрасно осознавая, что он за подобное выпорет за печью, накричит, если заплачу, а потом и вовсе отошлет прочь, чтоб не мешался под ногами. Иконы вызывали у меня трепет и страх – истерзанное тело Иисуса, пронзительные взгляды святых, которые будто нашептывали: «Расскажи, Гриша, кто приходит к тебе по ночам. Расскажи всем свой постыдный секрет».

Мать с Андреем стояли чуть поодаль, впитывая каждое слово отца Константина. Мужчина активно жестикулировал, с воодушевлением рассказывая о том, как Сатана покарает каждого за грехи, что совершены на земле. От его слов по коже пробегали мурашки, но не от страха – от предвкушения.

Порой я лежал ночью без сна, представляя, как падший ангел утащит в ад тело и душу Андрея, не упускающего возможности поиздеваться надо мной. Брат то ставил подножку, когда я мог нести с кухни тарелки, чтобы мать разложила скудную еду, то он мог что-то украсть и свалить вину на меня. А что взять с ребенка шести лет, который ведет себя как не от мира сего? Отец после очередной лжи Андрея качал головой, отгонял по неизвестной причине меня прочь в угол, где я мог простоять до утра, пока родитель не сжалится и не отправит поесть и поспать. Слезы обиды жгли глаза, когда брату удавалось затуманить мозги отцу. Мать всячески пыталась приободрить, не словами – действиями: то принесет с работы в поле колосок, то испечет плюшек, посыпав мою сверху сахаром, которого обычно не хватало. Как я мечтал, чтобы остались только она и я… вдвоем…

– Да сбережет Святой Отец души от происков дьявола. Да пребудет с вами целомудрие и Божье благословение. Да будет так. Аминь.

Наконец-то утренняя воскресная проповедь была окончена. Я едва сдержал стон облегчения, но в последний момент вспомнил, что за спиной стоял отец, словно коршун, и выжидал, когда оступлюсь. Ведь больше не на ком срывать злость в семье, кроме как на младшем сыне.

Отец Константин, стоявший около иконы Серафима Саровского, пытался утешить старушку, припавшую к священным мощам и обливавшуюся слезами. Она пеняла на судьбу, что ее сына убили ночью местные пьяницы, которым не на что было купить выпивку. Мне стало жаль женщину, но в глубине души я понимал, что пути Бога неисповедимы – то, что предначертано судьбой, должно произойти. На то воля Создателя.

Заметив, что все разошлись по церкви, ставя свечи и молясь, я тоже последовал примеру прихожан. Отец и мать стояли чуть поодаль и что-то говорили Андрею, который понуро опустил голову и согласно кивал – его лицо покрывал стыдливый румянец, отчего на душе на мгновение стало хорошо. Должно быть, брат вновь неправильно произнес молитву, чем вызвал недовольство отца. И этот сорванец еще пытался в чем-то обвинить меня…

Мотнув головой в осуждении, посчитав это взрослым поступком, я взял худой маленькой ладонью изогнутую свечу, которая лежала в коробочке около иконы Семистрельной, поджег фитиль от другой, расплавил воск на конце и вставил в кандило. Запах ладана и вина ударил в нос, вызвав приступ рвоты, но я смог его подавить, сглотнув горькую слюну. Голова закружилась, ноги подкосились, но я сумел выстоять и, зажмурив глаза, вновь вернулся в реальность, испытывая легкое недомогание.

– Григорий, можно тебя?

Я обернулся и от шока выпучил глаза – ко мне, прихрамывая, шел отец Константин. В его глазах плясали озорные огоньки, а на устах расплылась улыбка, от которой хотелось залезть под канун и не вылезать, пока прислужник Бога не покинет стены церкви. Вместо этого я сделал пару шагов навстречу и, опустив руки вдоль тела, гордо вскинул голову вверх:

– Вы желали меня видеть, отец Константин?

Массивная рука, слишком сильная для столь престарелого возраста, обхватила мое худое плечо и чуть надавила, отчего я чуть не вскрикнул.

– Да, Гриша, да. Я всю службу наблюдал за тобой и видел, как некомфортно тебе находиться в священном месте.

– Нет, я… – начал отнекиваться, боясь, что слова священника будут услышаны родителем, который кидал настороженные взгляды в нашу сторону.

Отец Константин, наклонившись, тихо прошептал:

– У меня есть книга, которая поможет разобраться в священных законах и встать на путь истинный. Но ты не должен ее никому показывать, даже матери, понял?

Я активно закивал – огонек надежды зародился в детской душе: наконец-то перестану разочаровывать главу семейства и смогу произносить молитвы, словно был рожден только для этого. Возможно, отец Константин хочет дать Библию с картинками, или того лучше – книгу о жизни всех святых! Воодушевившись, нетерпеливо стал переступать с ноги на ногу, чем вызвал у священника улыбку на устах. Мужчина вынул из-под рясы маленькую тоненькую книгу в черном переплете и протянул мне. Разочарование тут же окутало нутро, но я удержался от досадливого вздоха и взял подарок в ладони.

– Открой, когда будешь один. Никому ее не показывай, оберегай ценой собственной жизни.

Отец Константин вновь сжал мое худое плечо и удалился, не оборачиваясь. Я удивился поведению священника, но ничего не сказал, лишь отвернулся к кандилу, где догорала свеча. Осмотревшись и убедившись, что на меня никто не смотрит, приоткрыл книгу и шумно втянул воздух через нос.

Кодекс Гигас. Библия Сатаны.

Глава 5

Отец Константин

Покайся за грехи свои, святой отец, и попадет твоя душа в ад

Ступая по промозглой земле, я дул на продрогшие руки, пытаясь скрыться от пронизывающего до костей ветра – осень в этом году стояла пасмурная, отчего каждая вылазка из дома до церкви для моих старых костей была подобно смерти. Суставы ломило, кожа начинала покрываться старческими пятнами, седые волосы напоминали заснеженное облако. Натянув тулуп повыше, я зарылся носом в шерсть и закашлялся, втянув аромат овчины.

Спустя пять сажень зашел на крыльцо и постучал в деревянную дверь, где по ту сторону раздался звонкий женский голос и шаркающие шаги. Непроизвольно улыбнулся и поблагодарил Господа, что послал мне Клавдию – супругу, с которой мы были вместе вот уже сорок лет. Бог не дал нам детей, зато даровал крышу над головой и возможность быть ближе к нему. Клавдия стала прислуживать при церкви – то похлебку сделает, то придет к утреннему молебну и поможет убрать сожженные свечи в коробку, чтобы не мешали прихожанам, желающим поговорить с Господом и рассказать о своих проблемах, молясь о том, чтобы их слова были услышаны.

От дум отвлекла сама Клавдия, которая уже распахнула дверь и, судя по недовольному выражению лица, уже десяток секунд наблюдала за моей рассеянностью. Грузная женщина шестидесяти лет, одетая в серое шерстяное платье до пят с длинными рукавами. На голове – косынка, повязанная под подбородком; в руке – полотенце, покрытое пятнами грязи. Она стала слишком стара, чтобы часто ходить к реке и стирать белье, поэтому зачастую всю мелкую утварь Клавдия просто использовала на износ. Пронзительные серые глаза, широкий нос и россыпь веснушек на бледном лице, которые виднелись даже в такую непогоду.

– Опять задумался? – звонкий и одновременно грозный голос супруги разрезал морозный воздух.

– Прости, стар уже стал, – я пожал плечами и вошел в избу, втянув сладкий аромат яблочного пирога и щей, которые томились в печи, – опять с утра наготавливаешь?

– А как же, – буркнула женщина и закрыла дверь, перекинув грязное полотенце на плечо, – у нас как-никак гости.

– Гости?

Я насторожился и, вцепившись старческими руками в рясу, обернулся на супругу, которая кивнула и бодрой, несмотря на возраст, походкой направилась к печи, где потрескивали поленья. Войдя в глубь комнаты, увидел молодого человека, который сидел с правой стороны от Клавдии и внимательно наблюдал за ее действиями, словно все это было ему в новинку. Я шумно втянул воздух через нос и сжал руки в кулаки, стараясь унять страх, зарождающийся в душе. Молодой человек, будто почувствовав мои эмоции, вскинул голову и расплылся в улыбке, от которой сердце готово было остановиться. Он опирался левой ладонью на трость, вытянув правую ногу вперед, будто в согнутом состоянии она вызывала болезненные ощущения. Одет был в темные фрак, жилет и длинные штаны, плотно прилегающие к телу. На ногах – кожаные, начищенные до блеска сапоги. Даже сквозь такое количество одежды заметным было то, что мужчина худощав. Редкие длинные курчавые волосы черного цвета зачесаны назад, оголяя лоб, покрытый многочисленными морщинами, большие задумчивые зеленые глаза с недоверчивым взглядом. Широкое овальное лицо украшал довольно большой нос и толстые губы. Но, несмотря на несуразную внешность, что-то в нем вызывало у меня животный страх. Я непроизвольно потянулся к кресту, чтобы помолиться и оградиться от зла и демона, но мужчина, склонив голову, изогнул рот в улыбке и мотнул головой, цокнув.

– Отец Константин, думаю, мы оба решили, что не стоит меня бояться. Я просто пришел проверить старого знакомого, разузнать, как у него дела, все ли хорошо в церкви.

Клавдия, которая стояла к нам спиной и была занята замесом теста на пирожки, вскинула взгляд и удивленно посмотрела сначала на меня, а затем на гостя.

– Так вы знакомы? А что ж вы утаили этот факт? Я-то думала, вы какой богатый прихожанин, готовый пожертвовать содержанием на обустрой церкви.

Я шикнул на супругу, но она лишь отмахнулась, как от назойливой мухи. Порой Клавдия не умела держать язык за зубами, говоря то, что ей вздумается, зачастую ставя в неловкое положение. Мужчина медленно перевел взгляд с меня на супругу, которая моментально стушевалась и опустила глаза на тесто, начав месить с такой силой, что, казалось, от него не останется и крошки, – лишь звуки ударов отражались от стен.

Дом представлял собой простую черную избу с холодной горенкой. Печь была глинобитной, без дымовых труб, с одним только кожухом сверху над устьем. Единственная комната и пристрой освещались лучиной, стены со временем покрылись сажей, которую Клавдия раз в месяц смахивала веником. Из мебели – полати, стол, скамья и пара стульев. Кровати не было, лишь лежбище, устроенное из соломы. В изголовье подкладывалось полено, а на него – подушка, набитая также соломой. Накрывались мы всей имеющейся домашней одеждой, покуда нам не выделили овечьи одеяла, согревающие холодными ночами старческие кости.

– Мы можем с вами поговорить наедине? – спросил я едва слышно, чтобы супруга не грела уши и не унесла за пределы дома новую сплетню.

– Разумеется. Только если ваша супруга оставит нас, – произнес мужчина, обращаясь ко мне, но не сводя пристального взгляда с Клавдии, которая вся сжалась и всячески старалась не смотреть на незваного гостя.

Той не пришлось повторять дважды. Клавдия, яростно откинув замешанное тесто в миску, накрыла его полотенцем, пододвинула ближе к печи и вышла из комнаты на улицу, тихо прикрыв за собой дверь. Но наверняка оставила заслонку, чтобы подслушать.

– Зачем вы пришли?

– Вы передали Грише то, что я просил?

– Да, – тихо произнес я, боясь, что Клавдия подслушает наш разговор и разнесет это по всему селению.

– Он принял ее?

– Мальчик не успел понять, что я ему отдал. Вручил и сразу ушел.

– Прекрасно.

Мужчина облокотился о стену и вытянул вторую ногу, кинув трость рядом с собой на пол – та с гулом упала и отскочила в сторону. Я сморщил лицо.

– Боитесь меня, отец Константин?

– Пытаюсь понять, что вы сделали, что я согласился помочь? Как вас зовут?

Мужчина улыбнулся, обнажая белоснежные зубы, среди которых выделялись два клыка:

– У меня нет имени.

Я нахмурился и пару раз моргнул:

– Невозможно. У каждого оно есть. Вы…

Я замолчал и отступил назад, когда мужчина встал. Ему не нужна была трость для передвижения – плавными, хищными движениями он подошел ко мне и склонился. Он был на пол-аршина выше, отчего я запрокинул голову и уставился в бездонные гипнотизирующие глаза.

– У меня множество имен, но ни одно не выражает суть. Множество лиц, но я безлик. Каждому вижусь так, как захочу: женщиной, мужчиной, ребенком – неважно. Главное лишь то, что мое присутствие обнажает пороки, таящиеся в душе грешников.

– Я безгрешен, – затараторил я, схватившись за крест в надежде, что это спасет меня от лукавого, – прислужник Бога, его проводник к людским молитвам и душам.

– О нет, отец Константин. Как раз таки вы – грешник, скрывающийся за маской добродетели и покаяния Господнего. Ваша душа прекрасно подойдет в качестве трофея, который будет алмазом в моей коллекции.

– Не знаю, кто вы, но призываю остановиться и перестать запугивать человека, приближенного к Богу! Всевышний все видит и покарает вас за подобные деяния! – я повысил голос, который дрожал от страха. Мужчина всем своим видом показывал, что не пугают подобные речи, – руки были сложены на груди, взгляд зеленых глаз пронизывал насквозь, будто он пытался дотянуться до самых потаенных секретов души.

– Меня? Покарает? Ох, ради Сатаны, этот немощный старик и пальцем меня не тронет.

Я закричал, когда заслонка печи отъехала в сторону, показывая взору языки пламени, которые извивались, набрасываясь на поленья. Боль в груди заставила согнуться и захрипеть. Я пытался сделать хоть один вдох, но при каждой попытке резало по сердцу, отчего слезы хлынули из глаз. Мужчина одним движением руки заставил входную дверь, где стояла Клавдия, захлопнуться, обернулся через спину и улыбнулся.

Темные силуэты, очертания которых я не смог увидеть до конца, рябью пошли по стене, напоминая танцующих девушек. Но чем больше удавалось смахивать слезы и открывать взор, тем сильнее страх цеплялся за душу своими когтистыми лапами: по дереву, перескакивая со стен на потолок, ползали бесы – их рваные, будто надкусанные чьей-то массивной пастью, тела изогнулись, конечности вывернулись под углом, обнажая прогнившие кости, из широко распахнутых пастей вываливались раздвоенные языки, с которых стекала вязкая темная жидкость. Острые когти оставляли глубокие борозды на стенах и потолке.

Боль в груди отступила так же быстро, как и появилась. Выпрямившись и сделав полноценный вздох, я почувствовал себя куда лучше, пока передо мной не возник бес, который выставил изогнутые рога. Мужчина схватил существо за один из них и резко дернул в сторону, отчего тварь взвизгнула и начала размахивать изуродованными конечностями в воздухе.

– Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго. Ибо Твое есть Царство и сила и слава во веки. Аминь. – Пробормотав молитву, я откинул полы рясы в стороны и вцепился ладонями в крест, где был распят Иисус. Яростное бормотание отражалось эхом от стен, но его перекрывали крики и насмешки чертей, тела которых свешивались с потолка и стен, будто они были прибиты туда.

– Это не поможет, отец Константин. Где же были твои молитвы и Бог, когда я предложил отдать книгу мальчишке за мешок золота? Почему Господь не откликается на зов, когда так велико отчаяние? Я неспроста выбрал тебя, нет… – Мужчина сделал шаг вперед, прижав меня к стене, я слышал его слова словно сквозь толщу воды, всматриваясь в безжизненные глаза черта, где сквозила ненависть ко всему живому. – Сребролюбие – жадная любовь к деньгам – видно за версту, как маяк в спокойном море. Стоило лишь предложить побольше – и ты передашь все, что только скажут: запретную книгу, рожденного вне брака ребенка на кладбище; оставишь младенца на каменной холодной плите умирать. Твоя жена на протяжении сорока лет задается вопросом: почему же Бог не дал вам детей? А ты хоть раз пытался рассказать ей правду? Объяснить, что это плата за грехи?

Смех бесов волной прокатился по комнате, заставив меня зажмуриться и вжаться сильнее спиной в стену. Но мужчина продолжал, понижая голос и подходя ближе. Шаг – и я почувствовал, как его волосы скользнули по моему лицу.

– Твоя первая любовь… Анна… Лучезарная девушка с кожей словно парное молоко, а волосами цвета солнца. Один ее взгляд заставлял сердце биться чаще. Похоть, что цвела внутри, не могла бороться со здравым смыслом. Ты изнасиловал Анну, опоив ее. А когда она забеременела, отказался от ребенка. Опороченной девушке больше ничего не оставалось, как сброситься со скалы, обрывая две жизни. Ты взываешь к молитвам, поклоняешься Богу, но сам погряз в грехах, которые станут лакомым куском для чертей, готовых разорвать тело на части, лишь бы добраться до прогнившего сердца. Узнай Клавдия правду тогда, перед алтарем и крестом Господним, согласилась ли бы она связать свою жизнь с убийцей?

– Я не убийца… я не заставлял ее сбрасываться… я лишь хотел…

– Ты хотел удовлетворить собственную похоть, – холодно произнес мужчина. – Каждая жизнь подходит к концу. Умирая, душа должна предстать перед судом Божьим, чтобы определить свою дальнейшую судьбу – обрести либо вечную жизнь, либо вечное наказание.

– Нет… нет!

Но в это же мгновение, будто вышибли весь воздух из легких, тело стало невесомым, словно воспарило над землей. Покой, умиротворение окутывали со всех сторон, но как только я открыл глаза, то закричал что было сил – передо мной было множество котлов, которые стояли на демоническом огне, они были сплошь усеяны рытвинами и царапинами, не принадлежавшими человеку. Души стонали от боли и вскидывали костлявые руки ввысь, пытались выбраться из клетки, что было заведомо невозможно – около каждого котла стоял черт, в лапах которого была плеть, объятая огнем: удар – и грешник кричал, рухнув на железное дно, второй – и стоны, доносившиеся со всех сторон, притихли, лишь слабые отголоски слышались где-то вдали.