Стивен Кинг за железным занавесом (история книг С. Кинга в СССР и России, 1981-2025)

Государство не выделяло средств: библиотека располагалась в промозглом, неотапливаемом здании с разбитыми окнами и нуждалась в капитальном ремонте. В распоряжении Рудомино была крохотная каморка, насквозь продуваемая ветрами. Там, среди груды старых книг, которые в зимнюю стужу промерзали насквозь, юная основательница библиотеки согревала дыханием окоченевшие руки. Ее пальцы опухали от холода, но она продолжала охранять и упорядочивать книжное богатство, надеясь, что когда-нибудь ее детище получит достойное место.

Несмотря на трудности, Рудомино удалось не просто сохранить библиотеку, но и превратить ее в крупнейший в СССР центр работы с иностранной литературой. Именно здесь в 1926 году она организовала Высшие курсы иностранных языков, ставшие важным шагом в развитии системы языкового образования в стране, а в 1930 году на их основе был создан Московский институт новых языков.

Библиотека кочевала по разным уголкам Москвы. В какой-то момент ее разместили даже в здании бывшей церкви – символично для советской эпохи, когда храмы переделывали в клубы, склады, планетарии и административные помещения. Казалось, что этот вынужденный кочевой образ жизни никогда не закончится.

Только в 1967 году библиотека, наконец, обрела полноценное здание. Это было долгожданное событие, ставшее итогом десятилетий борьбы Рудомино за свое дело. Саму основательницу переполняли эмоции. Позже она напишет в своих воспоминаниях: «Боюсь показаться сентиментальной, но признаюсь: увидев на новых полках многострадальные книги, столько кочевавшие, испытавшие и подвальную сырость, и холод, и переезды в разные концы города, наконец поставленные на постоянное место в этом удобном хранилище, я не удержалась и поцеловала их»[14].

Однако в новом, прекрасном, наконец обретенном здании Маргарита Рудомино пробыла руководителем недолго. Наслаждаться плодами многолетней борьбы ей довелось всего 6 лет. Столь лакомый кусочек, как ВГБИЛ, с его ценнейшими фондами и международными связями, не мог не привлечь внимание более влиятельных и могущественных особ. В 1973 году Рудомино вынуждена была покинуть пост директора, а ее место заняла Людмила Гвишиани-Косыгина – дочь председателя Совета Министров СССР А.Н. Косыгина.

Нет худа без добра. Эта смена руководства изменила многое. Новый директор имела совершенно иной административный ресурс: с ее приходом были утроены валютные ассигнования на закупку литературы за рубежом. Расширились фонды, появилась возможность приобретать новинки западной литературы в большем количестве.

С 1975 года библиотека начала развиваться по новым приоритетным направлениям. Теперь основное внимание уделялось гуманитарным наукам, художественной литературе и искусству зарубежных стран. С конца 1970-х годов в фонды ВГБИЛ начали систематически поступать книги Стивена Кинга. Часть из них приобретали за валюту, а что-то поступало через международный книгообмен. Это последнее обстоятельство особенно примечательно: несмотря на напряженную международную обстановку, когда холодная война достигла новой точки кипения, когда СССР и США бряцали друг перед другом ядерным оружием, а идеологическая риторика становилась все более жесткой и враждебной, советские библиотекари продолжали сотрудничать с американскими коллегами. В рамках международных соглашений и межбиблиотечного обмена в Москву попадали книги, которые в обычных условиях переводчику, а следовательно и советскому читателю, были бы просто недоступны. Воистину огромна и всепроникающа сила книг!

Стивен Кинг в фондах «Иностранки»

Итак, что мог найти посетитель ВГБИЛ в этом главном хранилище и сокровищнице зарубежной литературы в 70-х и 80-х годах прошлого столетия. Вот перечень книг С. Кинга с указанием дат их поступления в библиотеку:

The Shining (Сияние) – 30 мая 1978

Night Shift (Ночная смена) – 28 сентября 1979. Этот сборник содержал рассказ «Сражение» (точнее – «Поле боя»), который, как мы уже знаем, стал первым переведенным на русский язык произведением Кинга.

The Stand (Противостояние) – 28 сентября 1979

The Dead Zone (Мертвая зона) – 12 ноября 1980

Firestarter (Воспламеняющая взглядом) – 7 декабря 1981

Cujo (Куджо) – 17 сентября 1982

Different Seasons (Разные времена года) – 27 июля 1983. Из этого сборника вышел «Способный ученик», переведенный для журнала «Звезда», и «Домашний адрес: тюрьма» (Побег из Шоушенка) для «Волги».

Pet Sematary (Кладбище домашних животных) – 28 января 1986

The Talisman (Талисман) – 28 марта 1986

Skeleton Crew (Команда скелетов) – 7 июля 1986. Повесть «Туман» из этого сборника была опубликована в журнале «Вокруг света» (с предисловием В. И. Иванова, члена-корреспондента АМН СССР).

The Bachman Books (сборник произведений Кинга, написанных им под псевдонимом Ричард Бахман) – 28 октября 1986. Содержал: Rage (Ярость), The Long Walk (Долгая прогулка), Roadwork (Дорожные работы), The Running Man (Бегущий человек).

Misery (Мизери) – 27 мая 1988

The Eyes of the Dragon (Глаза дракона) – 28 сентября 1988

Bare Bones (сборник интервью с Кингом) – 12 декабря 1988

The Drawing of the Three (Извлечение троих, вторая часть Темной башни, первая часть в библиотеке отсутствовала) – 28 августа 1990

The Dark Half (Темная половина) – 28 февраля 1991

Как видно, «Жребий Салема» в Библиотеку иностранных языков не поступал, и теперь понятно, почему в 1993 году переводчик Вадим Эрлихман, лишенный части этой книги, дописывал окончание романа самостоятельно.

Одним из самых загадочных и малодоступных отделов Всесоюзной государственной библиотеки иностранной литературы был спецхран, или отдел специального хранения. Это были закрытые фонды, доступ к которым строго контролировался и осуществлялся только с разрешения КГБ. В спецхран попадали издания, которые по тем или иным причинам считались нежелательными для широкой аудитории. Чаще всего это были книги, противоречащие официальной советской идеологии. Кроме того, в спецхране хранились издания, отнесенные к категории «Для служебного пользования» или даже «Секретно».

Иногда понять, по какой логике книги оказывались в спецхране, было невозможно – она казалась парадоксальной. Жуткие романы Кинга, полные сцен насилия, убийств, мистики и даже секса, спокойно лежали в основном фонде, в открытом доступе, а вполне безобидная публицистическая книга «Danse Macabre» («Пляска смерти»), в которой он анализировал жанр ужаса в литературе, кино и массовой культуре, оказалась в закрытом фонде, в спецхране.

В чем причина? Возможно, дело было именно в жанре. В глазах советской цензуры художественная литература, даже самая мрачная и кровавая, оставалась выдумкой, а значит, ее воздействие на читателя считалось менее опасным. Конечно, если книга не затрагивала напрямую советскую тематику или идеологические вопросы. Ужасы Кинга могли восприниматься просто как страшные сказки для взрослых, не представляющие серьезной угрозы для советской системы.

А вот «Пляска смерти» – совсем другое дело. Это не художественный роман, а публицистический разбор жанра ужаса и его места в культуре. Кинг рассуждает о страхах, о массовом сознании, о том, как общество перерабатывает тревоги и ужасы через искусство. Для советских цензоров любая аналитическая книга западного автора – особенно американца – автоматически становилась подозрительной. Ведь она могла содержать не только рассуждения о фильмах и книгах, но и опасные для системы мысли о свободе, страхе перед властью, влиянии массовой культуры на общество.

Кроме того, сам факт, что Кинг в этой книге подробно разбирал западные фильмы, книги, телевидение, мог восприниматься как пропаганда «буржуазного образа жизни». В СССР существовала жесткая традиция ограничивать доступ к западной критике и анализу культуры, даже если он был чисто академическим. Западные фильмы можно было посмотреть в закрытых кинозалах для партийной элиты, но читать разбор этих фильмов, вдумываться в их скрытые смыслы – это уже могло считаться нежелательным и требовало специального разрешения.

Кроме того, в «Danse Macabre» действительно есть глава, где Кинг вспоминает детский страх, связанный с запуском советского спутника. Для советских цензоров этот эпизод мог стать еще одной причиной отправить книгу в спецхран.

Запуск Спутника-1 в 1957 году стал для США не только технологическим шоком, но и мощным психологическим ударом. Советский Союз продемонстрировал научное превосходство, и в американском обществе возникла паника: если русские первыми вышли в космос, значит, они могут опередить и в военной сфере. В США заговорили о «спутниковом кризисе», миллионы американцев всерьез испугались, что СССР завоюет небо и обрушит ядерный удар с орбиты.

Для Кинга, который тогда был ребенком, известие о советском спутнике стало одним из первых сильных пугающих впечатлений. Он описывает, как этот страх запал ему в память и сформировал его интерес к теме ужаса, неизвестности и угрозы извне.

Советская цензура крайне чувствительно относилась к тому, как СССР изображался в зарубежной литературе. Даже если речь шла не о политике, а о детских страхах, то обстоятельство, что в книге Кинга Советский Союз ассоциируется с чем-то пугающим, могло послужить поводом для ограничения доступа. В глазах цензоров это был еще один пример «идеологической диверсии» – пусть и неумышленной, но все же вредной для образа страны.

В результате книга, в которой нет ни сцен насилия, ни откровенно антисоветских высказываний, оказалась в спецхране. Потому что анализ массовой культуры, психологических механизмов страха и даже детские воспоминания о советском спутнике оказались для системы более опасными, чем любые вымышленные ужасы.

Спецхран окружала аура таинственности, но тех, кто наконец туда добирался и получал к нему доступ, постигало разочарование. Ожидалось нечто сверхзапретное, шокирующее, переворачивающее сознание, а на деле там часто находились вполне обычные книги, которые по странной логике советской цензуры попадали под ограничения.

Подводя итоги, скажем, что в 1980-х годах Всесоюзная государственная библиотека иностранных языков была едва ли не единственным местом, где можно было получить доступ к романам и рассказам Кинга на языке оригинала.

Сегодня, конечно, все иначе. Интернет снял все преграды и снес все барьеры, и доступ к оригиналу стал обыденным и мгновенным. Но всякий раз, оказываясь в Москве, я не могу не пройти этим маршрутом снова. Я захожу во внутренний двор библиотеки – он обычно тихий, со скульптурами, лавочками и деревьями – и просто сижу. Смотрю на окна, за которыми когда-то кто-то впервые листал «Ночную смену», «Мертвую зону» или «Сияние».

Да, библиотека утратила свое сакральное значение: эпоха сменилась, аура исчезла. Но для меня – и, уверен, для многих коллег – это по-прежнему Святая святых. Место, откуда Кинг начал свой путь к русскому читателю. Не из книжных магазинов и не с экранов кинотеатров. А отсюда – с Ульяновской улицы, дом 1. Через стеклянные двери Библиотеки иностранной литературы – в умы и сердца читателей.

Мертвая зона

В то время как Стивен Кинг и Питер Страуб, творческий дуэт американских писателей, работали над книгой про храброго мальчика в Территориях (Долинах), пересылая друг другу по почте между Мэном и Коннектикутом фрагменты будущего произведения, другой творческий дуэт (на сей раз советских переводчиков), состоящий из Олега Васильева[15] и Сергея Таска, трудился над переводом романа «Мертвая зона», которому было суждено стать первой серьезной публикацией Стивена Кинга на русском языке.

В этом тандеме Васильев был старше (на 20 лет), опытнее и весомее. Кроме того, он занимал должность заместителя главного редактора «Иностранной литературы». Именно его влияние, авторитет и личная заинтересованность стали решающими при пробивании столь необычного для советского читателя материала. Ведь «Мертвая зона» – это не просто фантастика. Это роман с элементами мистики, политической сатиры и психологической драмы, в котором Кинг впервые высказывается о возможности появления диктатора на американской почве.

Роман вышел на страницах престижного журнала «Иностранная литература» в самом начале 1984 года, в первых трех номерах.

Среди советских литературно-художественных журналов «Иностранка» занимала особое место. В то время как другие ежемесячники фокусировались на публикации советских авторов, «ИЛ» по своей природе была «окном в мир», представляя зарубежную художественную и интеллектуальную традицию. Однако это не означало, что редакция обладала полной свободой в выборе материалов. Напротив, каждый номер проходил сложный процесс согласования, а процентное соотношение авторов из разных стран регулировалось на государственном уровне.

Публикация западного, а тем более американского писателя в СССР была серьезным делом. В редакционной коллегии журнала велись ожесточенные дискуссии, но их предметом было не только качество литературного произведения, а скорее вопрос: «Пропустят ли идеологи?»

Дело в том, что существовали квоты:

1) определенный процент авторов в «ИЛ» должен был приходиться на писателей из братских социалистических стран;

2) определенный процент – на представителей «развивающегося мира», особенно тех, кто проявлял лояльность к СССР;

3) и только небольшая доля допускалась из враждебного капиталистического мира – с тщательной проверкой каждого имени.

Особый разбор шел по персоналиям: авторы, замеченные в негативных высказываниях о советской политике или социалистическом строе, автоматически исключались. Черные списки велись не только в Главлите, но и в ЦК КПСС, КГБ, а также в МИДе. Советские послы – обычно по наводке спецслужб – сообщали в Москву, что говорили и писали западные писатели: где выступали, каких взглядов придерживались.

Стивен Кинг в этот период не был широко известен в СССР, а его тексты не содержали прямой политической критики Советского Союза. Однако существовал еще один барьер – общий подход к американской литературе: если содержание книги совпадало с линией партии, ее воспринимали как полезную пропаганду; если же произведение показывало нежелательные образы Запада, его считали идеологически враждебным. В случае «Мертвой зоны» Васильев сумел представить роман в выгодном свете, подчеркнув его «антиавторитарный» подтекст, ведь главный антагонист, американский политик Грег Стилсон, изображен как демагог-популист, фашист, людоед и потенциальный развязыватель ядерной войны.

Олег Васильев был видным публицистом, международным обозревателем и литературоведом. В течение десяти лет он занимал пост заместителя главного редактора журнала «Иностранная литература», а в 1970-е работал специальным корреспондентом «Известий» в Великобритании. Васильев был убежденным коммунистом, чье мировоззрение формировалось в атмосфере идеологического противостояния СССР и Запада. Политические взгляды Васильева четко отражены в его публицистике, особенно в брошюре «Их мораль», которая представляла собой откровенный памфлет против капиталистической системы. О характере книги можно судить уже по одним только названиям глав:

«Ради денег я готов на все»,

«Нам нужно поколение убийц»,

«Лишенные права на жизнь»,

«Будь шпионом»,

«Без фигового листка»,

«Черные рясы и черные дела»,

«С крестом и мечом».

Васильев рисовал капитализм как систему, в которой человек человеку волк, власть принадлежит корпорациям, религия используется для оправдания эксплуатации, а граждане воспитываются в духе насилия и подчинения элите. После падения СССР Васильев из строителей социализма станет строителем капитализма. Нередкая для той эпохи трансформация.

«Мертвая зона» произвела настоящий фурор как среди советских читателей, так и среди советских критиков и литературоведов.

Популярность книги объяснялась не только ее художественными достоинствами. «Мертвая зона» идеально ложилась в идеологическое русло советской критики капиталистического мира. В СССР американскую литературу обычно рассматривали сквозь призму классовой борьбы и разоблачения буржуазного общества. Книга Кинга неожиданно оказалась прекрасной иллюстрацией того, как в США к власти может прийти фашистоподобный политик, используя популизм, манипуляции, шантаж и запугивание. Главный антагонист романа, Грег Стилсон, являлся воплощением образа демагога, готового на все ради власти.

Советская критика встретила роман с энтузиазмом, интерпретируя его как разоблачение системы, в которой подобные фигуры не только появляются, но и легко пробиваются к вершинам власти. В рецензиях подчеркивалось, что США не защищены от прихода диктаторов, поскольку их политическая система допускает манипуляции общественным сознанием, а избиратели легко поддаются лжи и страху. Таким образом, «Мертвая зона» оказалась полезным инструментом для советской пропаганды.

При этом традиционный советский подход к зарубежной литературе оставался неизменным: из произведения старательно вычленялись удобные для идеологии моменты, а те аспекты, которые могли противоречить заданной линии, просто игнорировались. Так было и с произведениями Марка Твена («Приключения Тома Сойера и Гекльберри Финна») и со многими другими.

Среди критических работ, посвященных книге про Джона Смита и Грега Стилсона, можно отметить «Второе зрение» А. Зверева (Иностранная литература, 1984, № 1), «Мертвую демократию» Т. Струковой (Подъем, 1985, № 10) и ряд других.

Алексей Матвеевич Зверев[16] был настоящим зверем по американской литературе. Он был автором более 400 работ. Коллеги отмечали его безотказность и щедрость. Попросить его прочитать новую работу коллеги или рецензировать перевод означало получить почти гарантированное согласие.

Зверев проводит параллели с Брэдбери, Азимовым, Воннегутом, Стивенсоном и Бергманом, сравнивает пирокинез Кинга с поэтическими метафорами Павла Вежинова. Он подчеркивает, что мистический антураж у Кинга – не дань моде и не псевдонаучная декорация, а способ остро поставить социальные вопросы, актуальные и тревожные для западного общества конца XX века.

С легкой руки Зверева, в СССР Стивена Кинга стали называть «писателем со вторым зрением» («second sight» – цитата из самой «Мертвой зоны»).

«Так и у Кинга ясновидение героев снова и снова позволяет им различить за кажущимся спокойствием будничного американского быта действие жестоких, антигуманных сил, грозящих разрушить фундаментальные основы нравственности, человечности, разумности… отнюдь не грезой больного сознания Джонни Смита является настойчиво преследующее его ощущение, что весь общественный климат нынешней Америки необычайно благоприятен для таких вот "смеющихся тигров", чье торжество означало бы непоправимое бедствие для американского народа, да, вероятно, и для каждого жителя земли»[17], – пишет Зверев в своей статье.

Люди зачитывали журнал до дыр и за чтением едва не попадали под машины. Предоставим слово тем, кто прочитал «Мертвую зону» в 1984 году, так сказать, непосредственным свидетелям:

Владимир Хотиненко (кинорежиссер, народный артист РФ): «Помню, как в советское время появился первый перевод книжки Стивена Кинга "Мертвая зона", это такой бестселлер был, вся интеллигенция читала. А потом узнали, что он, оказывается, коммерческий писатель, пишет страшилки, и Кинг сразу стал нерукопожатным, а у него очень много серьезной литературы»[18].

Михаил Эпштейн (философ, филолог, литературовед): «Обычный апрельский день. Мне только что исполнилось 33… С рюкзачком я отправляюсь за покупками и беру с собой книгу – "Мертвую зону" Стивена Кинга, чтобы читать в очереди. Возвращаюсь – и на ходу продолжаю читать. Рюкзачок на левом плече, книга в правой руке. И вдруг – сильный удар слева. Отлетаю, встаю, пытаюсь понять, в чем дело. Передо мной стоит грузовик средней упитанности, называемый полуторатонкой. И как будто трясется от резкого торможения. За стеклом вижу бледное лицо водителя, который тоже трясется. Но не вполне за стеклом, а за уцелевшими остатками, поскольку оно разбилось вдребезги и его осколками усеяны капот машины и асфальт. И только тогда я начинаю соображать, что этот грузовик на меня наехал. А я жив, и мне даже не особенно больно. Зачитался, шел по Королева, не обратив внимания на поперечный узкий переулочек, по которому эта машина и выехала прямо на меня. Только я почему-то без шапки. Рядом на мостовой ее тоже нет. Подхожу к кабине – успокоить водителя, извиниться за невнимательность. Он протягивает мне шапку. Оказывается, она от толчка влетела в его кабину через дыру от разбитого стекла. Такой силы ударчик!»[19]

Грибовская Г.: «Почему сейчас многие зачитываются романом Стивена Кинга "Мертвая зона", опубликованным в "Иностранной литературе"? В чем главный секрет, в чем притягательная сила этого сознательно сориентированного на читателя произведения? Наверное, прежде всего в образе главного героя. Еще бы – «ясновидящий», супернеординарная личность! Отсюда и интерес»[20].

Малахова Ю.: «Помню, когда в СССР "Иностранная литература" опубликовала роман Кинга "Мертвая зона", его затаскали по рукам так же, как до этого читали до дыр Фриша и Гессе. В обществе торжествующего атеизма прочитать странную историю о любви, смерти, кровавых преступлениях и экстрасенсе было почти то же, что сходить на полузапретные лекции об НЛО. Кинга полюбили сразу и бесповоротно. Это затем появились фильмы, снятые по романам и повестям, выходили китчевые книжицы, за аляповатыми обложками которых хранился страшный и загадочный мир короля мистики…»[21]

Юрий Сапрыкин (журналист): «Какой-то перелом я почувствовал, когда родители первый раз запретили мне что-то читать, и тоже совершенно не понимаю, в какой логике это было сделано. Почему-то они спрятали от меня номер журнала "Иностранная литература" с повестью Стивена Кинга "Мертвая зона". Это был первый перевод Кинга на русский, и почему-то им показалось, что это как-то страшно, жестоко и может меня травмировать. Мне кажется, что в 11 лет после казни Карла I что тебя может травмировать? Ничего такого там потом не оказалось. Я как-то, когда уже вырвался на оперативный простор, немедленно прочитал, очень хорошая "Мертвая зона". Но тот момент, когда, оказывается, есть какая-то запретная книга и тебе ее нельзя, очень хорошо запечатлелся у меня в памяти. Я помню, что еще какого-то Солженицына я пытался подрезать у отца из-под кровати, которого ему дали на ночь откуда-то из спецхрана, но там разговор был короткий, конечно. Но Стивен Кинг – это прям поразительно»[22].

Леонид Бородин[23]: «Помню, в начале 80-х журнал "Иностранная литература" был одним из самых популярных, а романы «Челюсти» Питера Бенчли и "Мертвая зона" Стивена Кинга буквально потрясли читающую публику. Нынче упал спрос даже на классический зарубежный детектив. В восьмидесятые годы многие выписывали журнал "Иностранная литература", пытаясь в произведениях зарубежных авторов отыскать какие-то ростки собственного востребования, дыхания свободы, другого бытия. Сейчас всего этого в избытке у себя. Желающие при особом стремлении могут съездить за рубеж и лично убедиться, что там к чему»[24].

Успех «Мертвой зоны» был таким, что Главной редакцией литературно-драматического радиовещания было принято решение записать радиопостановку нескольких глав «Мертвой зоны».

В советское время, задолго до появления модных ныне аудиокниг, существовала развитая культура радиоспектаклей. Это был не просто голос диктора, читающего текст, а полноценное художественное исполнение с актерскими голосами, музыкальным сопровождением и звуковыми эффектами, создававшими атмосферу живого действия. Актеры, участвовавшие в радиоспектаклях, обладали великолепно поставленными голосами. По сути, это был театр для ушей, способный заменить кино и даже книги тем, кто предпочитал воспринимать литературу на слух.

1 марта 1985 года в исполнении Михаила Державина[25] и Виктора Зубарева[26] для советских радиослушателей прозвучала «Мертвая зона» со вступительным словом журналиста Владимира Симонова. Пластинка с радиопостановкой, увы, так и не была выпущена, хотя разговоры такие ходили. В СССР существовала традиция издавать наиболее удачные радиоспектакли на виниловых пластинках – так, например, выходили записи по произведениям классиков и популярных авторов. Однако «Мертвая зона» такой чести не удостоилась.

Подытоживая вышесказанное, можно сделать вывод: Стивен Кинг пришел в СССР не как «король ужасов», каким его знали на Западе, а как глубокий, остросоциальный автор, работающий в жанре научной фантастики.

Особый взгляд СССР на вопросы международного авторского права

Коробейников ничего не понял. Он даже посмотрел на стол,

не оставил ли гость денег там, но и на столе денег не было.

Тогда архивариус очень тихо спросил:

– А деньги?

Ильф и Петров, «Двенадцать стульев»

Советский Союз был государством уникальным во всех отношениях. В том числе в вопросах, касавшихся интеллектуальной собственности и международного авторского права, что отражало общее отношение государства к собственности как таковой.