Царская охота

– Иду, – я поднялся из-за стола, и мой взгляд упал на чугунную пластинку, лежащую на столе, которую я не спешил убирать. Это напомнило мне о визите Демидова, на котором, кроме нас, присутствовал Петька.

Демидов вошёл в кабинет решительно, без робости. Отвесив земной поклон, он сел, повинуясь моему приглашению, и тут же без разговоров, бросил на стол эту пластинку.

– Что это, Акинфий Никитич? – я поднял пластину и удивлённо повертел её в руках, затем передал Петьке.

– Это чугун, который льют на моих заводах, государь, Пётр Алексеевич, – ответил он, не сводя взгляда с пластины.

– И зачем ты мне его принёс, проделав такой огромный путь, Акинфий Никитич? – я всё ещё удивлённо смотрел на чугун в Петькиных руках. Шереметьев вертел его и тоже не мог понять, в чём тут дело.

– Я привёз его, государь, Пётр Алексеевич, чтобы показать, – вздохнул Демидов и, видя полное непонимание на моём лице, пояснил. – Чугун дрянной, государь. Качество падает. Скоро пушка из него изготовленная, хорошо ещё пару раз пальнёт, а то и на пару раз её не хватит, прежде чем развалиться.

– И тому есть причина? – я протянул руку, в которую Петька сразу же вложил пластину. Металл да металл, вот в чём я никогда не разбирался особо, так это в металлах и их сплавах, стоявших на границе физики, химии, и бог его знает, чего ещё.

– Руда истощилась, – Демидов провёл рукой по подбородку. Видно было, что без бороды ему некомфортно, и сбрил он своё украшение как раз перед тем, как сюда прийти, потому что в противном случае, его бы даже не пустили во дворец. – Примесей много различных, а вот как от них избавиться, я не знаю. – Ха, а вот я знаю, но Ломоносов только-только начал разбирать сваленную в сундук коллекцию минералов, когда он ещё найдёт нужные… – Я слышал, англичане какие-то печи особые используют, чтобы примеси убирать.

– Возможно, но они никогда секретом не поделятся, – я покачал головой.

– Да кто их спрашивать будет? – Демидов осёкся, а затем осторожно продолжил. – Парнишка один ко мне приехал, из поляков, что захотели в Российской империи остаться. Говорит, что лучше к нам за Урал, чем приживалкой не пойми где. Парнишка смышлёный, грамотный. Вот, думаю, заслать его к англичанам, пущай беженцем прикинется, да на завод плавильный устроится, – я откинулся на спинку стула, внимательно глядя на Демидова.

Промышленный шпионаж существовал всегда. Ещё когда первобытные люди в обрывках шкуры мамонта бегали, они уже засылали шпионов в соседнее племя, чтобы узнать, какие дубины те используют, раз им больше в охоте везёт.

И то, что Демидов сейчас ко мне пришёл, а не тихонько сам всё организовал, говорит о его уважении ко мне и о его доверии к моему мнению. А это просто огромнейший плюс в мою карму.

Я же после весьма эмоционального донесения Лерхе, в котором он обвинял меня в том, что я ввёл его в заблуждение и что жизни Филиппы ничто не угрожает, в чём опять же я виноват, воспрянул духом и теперь мог думать более рационально, чем даже днём.

– Вот что, – я посмотрел Демидову прямо в глаза. – Скажу честно, у нас практически нет людей в Англии, поэтому я ничем помочь не смогу. Но я смогу свести тебя, Акинфий Никитич, с Андреем Ивановичем Ушаковым… Да не вздрагивай ты так, я имею в виду, что именно как с человеком, который сможет в каком-то смысле помочь, хоть даже и простым советом. Оставайся пока в Москве. Надеюсь, что скоро эпидемия пройдёт, и тогда я смогу, наконец, представить обществу свою невесту, – в глазах Демидова я прочитал надпись большими буквами: «Какую по счёту невесту?». В какой-то мере мне были понятны настроения, витающие в воздухе, но сейчас всё было предельно серьёзно. – По этому случаю будет устроен большой бал, как это принято на родине моей невесты, и Ушаков обязан будет на нём присутствовать. Дмитрий пришлёт тебе приглашение, Акинфий Никитич. И на балу я тебя с Андреем Ивановичем и сведу, и вы обговорите все непонятные моменты.

– То есть, ты даёшь добро, государь, – Демидов подался вперёд, не сводя с меня пристального взгляда.

– Да, даю…

***

– Ваше высочество, вы просто обворожительны, – Амалия-Габриэль, вся сияла, ворвавшись в комнату Филиппы.

Ну ещё бы, после того как император, столкнувшись с ней в каком-то коридоре, долго изучал пристальным взглядом, отчего герцогиня де Виллар уже было подумала, что произвела на молодого царя куда большее впечатление, чем думала прежде, он, наконец, спросил, имеет ли она опыт устраивать балы. А когда Амалия ответила немного неуверенно, что да, поручил ей стать хозяйкой сегодняшнего вечера. После этого он представил ей молодого рыжего помощника, назвав его Дмитрий Кузин, и ушёл, оставив посреди коридора осознавать объём предстоящей работы.

Но зато с той секунды она ни разу не почувствовала больше скуки, и даже выполнение этих нелепых требований, что практиковались в этом странном дворце, вроде ежедневной ванны, не приносили ей больше неудобств.

Филиппа посмотрела на неё в зеркале, затем перевела взгляд на себя. На ней было надето платье и драгоценности, привезённые из Парижа, и это платье плохо сочеталось с туго заплетённой косой, короной уложенной на голове.

После того разговора с Елизаветой, она с каким-то странным упрямством просила горничную заплетать её тёмные волосы в косу каждое утро. К тому же после болезни, хоть доктор Лерхе и утверждал, что она перенесла её очень легко, Филиппа ещё похудела, и теперь не помогали даже специальные вставки в корсаже: платье болталось на ней, как на вешалке. И слова герцогини о её обворожительности, на фоне всего этого звучали как завуалированные издевательства.

Она так боялась ехать сюда, так боялась не понравиться бабушке его величества, но опасения оказались напрасными. Евдокия приняла её очень хорошо. Прочитав письмо внука, она словно ожила, почувствовав себя снова нужной.

Филиппа многое у неё узнала об обычаях этой огромной страны, которой ей предстоит вскоре править. Узнала она и о ненависти её будущего мужа к императрице Екатерине, и что лучше при нём не вспоминать вторую жену Петра первого. Евдокия тогда вздохнула и сказала слушавшей её с раскрытыми глазами девушке.

– Знаешь, в чём тебе повезло, душа моя? – Филиппа отрицательно покачала головой. – В том, что у тебя не будет свекрови. Наталья была… Мы с ней не любили друг друга, и она сумела настроить сына против меня. А я тогда была ещё слишком молода, чтобы понять, что между двумя людьми всегда может влезть кто-то третий. Анна Монс узнала это на своей шкуре, хотя была уверена, что крепко держит Петра своими бёдрами, – и Евдокия жёстко рассмеялась, а Филиппа вздрогнула, потому что первое, что ей пришло в голову после этого откровения – это бывшая царица сделала так, чтобы та, ради которой её бросили в монастырь, так и не стала императрицей Российской. – Не слушай много старуху, душа моя. Петруша вовсе не похож на деда своего, хоть его и сравнивают с ним постоянно.

Тем не менее Филиппе нравилось учиться. Она подтянула русский язык и отказалась от встречи с императором, чтобы потом он встретил её уже полностью готовой для того, чтобы занять место рядом с ним. Так она сама себе говорила, но на самом деле жутко боялась увидеть разочарование в его взгляде.

Нет, она была уверена, что её не отправят в монастырь, но и участь Марии Лещинской – королевы Франции, её не устраивала. Филиппа провела подле несчастной королевы достаточно времени, чтобы понять, – Марию очень огорчают многочисленные связи ее мужа Людовика с другими женщинами, из которых он даже назначает себя официальных наложниц. Он же с ними заключает самые настоящие договоры, заверенные юристами и скреплённые всеми полагающимися печатями. Но и идеи домостроя, к которому была привержена Евдокия, Филиппе не понравились.

А потом случилось несчастье, как гром среди ясного неба.

Она помнила мечущуюся в бреду бабушку Петра, с которой он не мог даже попрощаться, и как она сидела подле неё, всё это время держа за руку. Тот жуткий первый день… какая-то богомолица, пришедшая с больной, пыталась вырваться за ворота. Как она страшно кричала, проклиная солдата, силой втолкнувшим её обратно на территорию монастыря, после чего тяжёлые двери из морёного дуба закрылись уже с той стороны.

Филиппа кусала губы, понимая, что и её заперли здесь, где царили теперь только страдание и смерть. Чуть позже, в тот же день, двери открылись, впустив лекарей, и один из них передал ей письмо. В нём не было ничего, кроме одной фразы, написанной по-французски: «Прости меня, душа моя, но я не могу поступить иначе».

Она понимала, что прощать-то нечего, что на нём лежит ответственность гораздо большая, чем она может пока себе вообразить. Они ровесники, но у Филиппы часто мелькало ощущение, что он старше её лет на десять, не меньше. А ещё она понимала, насколько тяжело далось ему это решение, ведь здесь была заперта не только она. Подумаешь, ему можно даже приданное не возвращать, если с ней что-то случится, в мире как минимум пара десятков принцесс ежегодно умирает от оспы. Но здесь в монастыре ещё и его бабушка находилась.

В тот момент, когда доктор Лерхе сказал ей, что она не умрёт, и так осуждающе посмотрел, словно она была виновата в том, что не умрёт, Филиппа почувствовала такое облегчение, какого не передать словами.

А вот теперь она сидела в нелепом платье и едва не рыдала, потому что сегодня точно опозорится, и, мало того, опозорит своего жениха.

– Ваше высочество, государь, Пётр Алексеевич, велел передать вам это, – в комнату вошёл рыжий Дмитрий, помощник Петра, неся на вытянутых руках ворох какой-то светлой ткани. Очень осторожно положив весь этот ворох на кровать, он сразу же выскочил из комнаты.

Герцогиня де Виллар уже давно ушла, у неё было очень много дел, и Филиппа сидела за туалетным столиком, глядя на платье так, словно это была змея.

– Ох, какая прелесть, – Марго, её горничная, развернула платье и встряхнула его, тут же ойкнув, потому что на пол упали бриллиантовая диадема и запечатанный конверт.

Марго перенесла вместе с ней все тяготы и путешествия, и монастыря, и даже того аналога вариоляции, которая спасла им обоим жизнь. Заметив на руке своей госпожи болячку, не могла не попробовать избавить её от этой дряни, заразившись при этом сама.

Теперь же она подняла конверт и протянула своей принцессе.

Филиппа трясущимися руками развернула письмо и прочитала: «Мне почему-то показалось, что они вам подойдут». У него была просто отвратительная привычка не подписывать такие вот короткие письма, но Филиппа уже достаточно хорошо изучила его почерк, чтобы понять, от кого это письмо.

– Раз его величество хочет, чтобы я его надела, значит, я его надену, – и Филиппа решительно дёрнула шнуровку на корсаже платья, надетого на ней сейчас.

Он ждал её в начале большой лестницы, по которой предстояло спуститься, чтобы попасть в бальную залу. На императоре был надет, вопреки моде, военный мундир, удивительно хорошо подчёркивающий широкие плечи и узкую талию. Хотя Филиппа не могла поручиться, что эта форма не была так сшиты специально, чтобы подчеркнуть все мужские достоинства молодого императора. Высокий жёсткий воротник заставлял его держать голову прямо со вздёрнутым подбородком. Когда она спустилась достаточно, чтобы видеть его лицо, то прочитала во взгляде, устремлённом на нее, восхищение, и это её немного приободрило. Спустившись, Филиппа присела в глубоком реверансе.

– Ваше императорское величество.

– Ваше высочество, – он чему-то улыбнулся и странным образом щёлкнул сапогами, а затем склонил голову в поклоне, приветствуя её.

Только после этого протянул ей руку, и она коснулась его предплечья кончиками пальцев, как того требовал этикет. Он был настолько выше, что его подбородок как раз мог коснуться её макушки. Но вместе они тем не менее смотрелись удивительно органично.

Тяжёлые двери распахнулись перед ними.

– Его императорское величество Божиею поспешествующею милостию, Пётр Второй Алексеевич, Император и Самодержец Всероссийский, Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский, Царь Казанский, Царь Астраханский, Царь Сибирский, Государь Псковский и Великий Князь Смоленский, Князь Эстляндский, Лифляндский, Корельский, Тверский, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных, Государь и Великий Князь Новагорода Низовския земли, Черниговский. Рязанский. Ростовский, Ярославский, Белоозерский, Удорский, Обдорский, Кондийский и всея Северныя страны повелитель и Государь Иверския земли, Черкасских и Горских Князей и иных наследный Государь и Обладатель.

– Её королевское высочество де Бурбон де Блуа, Божиею милостию Елизавета Александровна.

И они вошли в огромный зал, заполненный, как показалось Филиппе сотнями людей, устремивших на неё любопытные взгляды.

Глава 5

– Ушакова сюда, быстро! – прошипел я, врываясь в кабинет, а за мной, причитая, бежал Бидлоо, которому я всё ещё не давался в руки, после возвращения со своей феерической охоты. Упав в кресло, я повернулся к лекарю. Бидлоо не отставал от меня с той самой секунды, когда примчался срочно вызванный переполошившимся Митькой. – Николай Ламбертович, что тебе от меня надобно? – рыкнул я, потому что в своём настроении, ниже плинтуса, мог только кричать и срываться на близких людях. Недаром же сразу по возвращении во дворец Христом Богом просил всех держаться от меня подальше.

– Мне осмотреть тебя необходимо, государь, – ого, а Бидлоо на провокации не ведётся и шипеть научился не хуже меня. – У меня нет пациента, жизнь и здоровье которого ценнее твоей, государь, но у меня нет больше и такого ужасного пациента. Позволь осмотреть тебя и перевязать раны, и я уйду, коль ты не желаешь меня видеть.

С минуту мы прободались взглядами, а затем я протянул руку к пуговицам своего сюртука и начал раздеваться. Оставшись обнажённым по пояс, вышел из-за стола и встал так, чтобы лекарю было удобнее меня осматривать. Бидлоо внимательно оглядел меня, обходя по кругу, затем принялся очень аккуратно дотрагиваться до тела.

Когда он дошёл в своих исследованиях до рёбер с правой стороны, то я резко выдохнул сквозь стиснутые зубы, но этот садист только покивал и начал смотреть дальше. На запястьях он остановился и попросил меня сесть, чтобы он мог их перевязать. Сделав перевязку, Бидлоо заявил, что у меня ушиблены рёбра, но перелома нет. Хотя тугую повязку он всё-таки наложил бы, просто на всякий случай.

Ссадину на лице просто осмотрел, покачал головой и заявил, что ничего страшного нет и теперь он спокоен. Но ушёл только тогда, когда замотал мне торс, как той мумии. Хотя дышать и вправду стало легче, не так больно.

И почему почти все значимые и не слишком приятные для меня вещи происходят на зимней охоте? Меня волки прокляли, что ли? И самые серьёзные травмы я получал тоже на охоте. Запретить её надо от греха подальше. А ведь день вроде бы довольно неплохо начался, кто бы знал, что он может так паршиво закончиться.

***

Когда я вышел на крыльцо, натягивая на ходу тёплые перчатки, то ко мне сразу же подвели каурого жеребца по имени Самсон. Я выезжал на нём время от времени, но сейчас его точно не должно было здесь быть.

– Где Цезарь? – конюший замялся, а затем осторожно ответил.

– Колючку вчерась поймал в подкову. Поутру седлать пришёл, а он на ногу припадает, сердешный. Подкову сняли, копыто вычистили, но забил он колючку глубоко себе, занозищу сделал, счас, стало быть, не хромый, но пожалеть животинку надо бы. Коль просто выезд был, по городу проехать с ветерком, то ладно бы, а ведь охота. Скакать долго надобно, как бы всерьёз не захромал Цезарь-то наш.

Вот нет чтобы послушать тревожный звоночек, зазвеневший в голове, и отменить охоту. Но мы все крепки задним умом. К тому же я ещё не до конца отошёл от вчерашнего бала, закончившегося далеко за полночь, поэтому соображал немного туговато. А когда к крыльцу подъехала на своей белоснежной кобылке Филиппа, такая хорошенькая, улыбающаяся, с раскрасневшимися на лёгком морозе щеками, то я плюнул на предчувствия и вскочил в седло.

– Доброе утро, – я кивнул ей, и она улыбнулась ещё шире.

– Доброе утро, ваше величество.

– По-моему, мы ещё в Польше перешли к менее формальному общению…

– Это было в Польше, ваше величество, – перебила меня Филиппа. – Тогда нас окружала опасность и можно было позволить себе многое, но сейчас мы в самом центре внимания, поэтому не стоит ускорять события.

– М-да, так изящно меня на место ещё не ставили. Как вы думаете, вам понравится такая охота? Во Франции вы вряд ли сталкивались с чем-то подобным.

– Я никогда не узнаю, пока не попробую, – Филиппа улыбнулась, и на щеке заиграла ямочка. Я же поднял руку.

– Ну, тогда вперёд. Тронули! – последний возглас прозвучал на русском и быстро продублировался доезжачими. Ворота распахнулись, и кавалькада царской охоты тронулась из дворца.

Дальше всё шло как обычно, но ровно до того момента, пока наперерез охоте не выскочил ещё один волк. До этого момента я искренне наслаждался охотой, а Филиппа даже самостоятельно загнала лису. Но потом, как говорил классик: «Всё смешалось, люди, кони…»

Идущая по следу свора растерялась на долю секунды, а затем рванула за зверем, который находился в зоне её видимости. Разгорячённые погоней охотники свернули на полном ходу за сворой и очень быстро скрылись из вида, а вот мне, Филиппе и нескольким гвардейцам охраны, во главе с Михайловым, пришлось останавливаться, чтобы развернуться, потому что мы-то как раз летели по полю первыми, едва ли не вместе со сворой.

Я даже не понял сразу, что произошло. Михайлов вдруг заорал:

– Засада! Государя и государыню в кольцо! – и нас с Филиппой окружили гвардейцы, но тут со всех сторон из кустов раздались выстрелы.

Всё происходило очень быстро. Вдалеке зазвучали крики, и, судя по топоту, сюда возвращалось много народу, поэтому нападавшие не могли ждать. Они выверили эту засаду до мелочей, даже волка поймали и выпустили в нужный момент. На всё про всё у них было меньше двух минут, и за эти минуты Михайлов умудрился так нас прикрыть, что мы остались живы только благодаря ему.

Вот только я понял, что происходит ровно в тот момент, когда вокруг меня начали падать с лошадей гвардейцы. Упал Михайлов и закричала Филиппа, под которой пристрелили лошадь. Я успел выхватить ружьё и выстрелить, и даже в кого-то попал, когда Самсон тонко заржал и начал падать.

Если бы я был на Цезаре, то смог бы уйти, мы отрабатывали такой уход с Михайловым, когда гвардейцы не брали меня в кольцо, а выстраивали стену. Ну а, чтобы догнать Цезаря… Но его не было сегодня со мной, вот в чём дело. Чтобы перезарядить оружие, времени у нападавших уже не было, они выскочили из кустов и последнее, что я помню, это удар прикладом, после чего отключился.

Сознание возвращалось медленно. Сначала пришли звуки. Два мужских голоса, спорящих на повышенных тонах. Говорили они по-английски.

– Зачем ты притащил их сюда? – зло проговорил один.

– Да там уже кусты трещали, и этот злобный кобель Гром ломился к нам. Я не хочу даже представлять, чтобы со мной сделали, найдя у тела убитого царя. Я бы очень долго завидовал мёртвым, потому что умереть мне не давали бы очень долго! Я не боюсь сдохнуть, но не хочу мучиться перед этим! – ай, молодец Петька. Понимая, что не успевает сам, спустил своё чудище лохматое. И тут до меня дошло: Михайлов! Гвардейцы охраны. И что эти твари сделали с Филиппой?!

– Да, но притащить их сюда? Ты в своём уме? – снова прошипел первый голос.

– А куда ещё? И вообще, раз тебе надо, ты их и убивай. Только деньги отдай тому русскому, который всё устроил. Лично я ухожу как можно дальше. Хватит с меня приключений в этой варварской стране.

Пока они говорили, я благоразумно притворялся мёртвым. Расчёт был на то, что, они не увидят опасности, если будут думать, что я без сознания. Судя по ощущениям, я сидел на стуле, а руки были связаны за спиной жёсткой верёвкой. Сильно болело лицо и правая сторона грудной клетки. «Только бы рёбра не переломались», – промелькнуло в голове. Если всё-таки перелом – то это плохо, я не смогу даже попытаться действовать, потому что элементарно выпаду в осадок от болевого шока.

– Как вы смеете задерживать нас? – чуть в стороне зазвенел голос Филиппы. Жива, Слава Богу, жива, и судя по голосу, не слишком пострадала. – Вы хоть понимаете, что с вами сделают, когда поймают? Вас сварят живьём в кипящем масле, а то, что останется, четвертуют!

Я не очень хорошо представляю, как можно четвертовать то, что останется от человека после кипящего масла, но её полёт фантазии впечатлял. Не думал, что моя принцесса настолько кровожадная. Практичная – это я заметил, когда она обнесла де Сада и выяснила, что именно она у него забрала, но вот кровожадная… Какие ещё черты Филиппы я смогу открыть совершенно случайно?

Стараясь не привлекать внимание, я пошевелил руками. Бесполезно, нужно время, чтобы выбраться из этих верёвок, а подозреваю, его у меня нет.

– Заткнись, – процедил первый, раздались шаги, а затем громкий звук пощёчины. Филиппа даже не ойкнула, зато мне пришлось приложить все усилия, что продолжить изображать из себя труп. – Забирай деньги на каминной полке и убирайся. С русским расплатишься сам. Да, оставь мне пистолет. Я сейчас завершу сам твою работу, раз у тебя кишка тонка, и тоже уйду. Пора уже покинуть эту страну и возвратиться в мой благословенный Йоркшир.

Послышалась какая-то возня, хлопнула дверь и стало на мгновение тихо, а потом тот, который остался, принялся, судя по доносившимся до меня звукам, заряжать пистолет.

Вот тут-то я задёргался, открыв глаза. Мы были в этом проклятом лесном домике Долгоруких, который вот уже в который раз играет главную роль в моей пьесе, под названием «жизнь».

Возле камина стоял невысокий, полноватый господин и торопливо пытался зарядить пистолет. Получалось у него плохо, видимо, господин не привык к подобным делам, но принцип знал, а значит, скоро нас с Филиппой без всяких сантиментов и длинных речей напоследок просто пристрелят. Господин увидел, что я «очнулся» и криво усмехнулся.

– Ну вот что вам стоило, ваше величество, ещё немного времени побыть в забытьи? Вы бы даже и не поняли, что произошло, – пробормотал он, не собираясь останавливаться, в процессе своего нелёгкого дела. Руки у него дрожали, и пуля упала на пол. – Проклятье, не мог оставить заряженные пистолеты, плебей, что с него возьмёшь.

Я молчал, глядя на лорда Ронда ненавидящим взглядом. Всегда знал, что от этого недопосла в итоге нужно будет ждать неприятностей. Филиппа тоже молчала, и со своего места я её не видел. Наконец, когда пистолет был уже практически заряжен, я открыл рот и глухо произнёс.

– Хотите войти в историю, как убийца Российского императора?

– Я бы с удовольствием не входил ни в какую историю, если бы вы, ваше величество, были хорошим мальчиком и пошли на некоторые уступки для моей страны. Она, как вы понимаете, вследствие ваших опрометчивых действий оказалась в довольно невыгодном положении. И я с ещё большим удовольствием остался бы в стороне, если бы вы, как и полагается императору, ехали в карете, когда ваши гвардейцы перестреляли многих славных английских ребят, – вот, значит, как. То покушение было всё-таки на меня. Погиб Миних, но на его месте должен был быть я.

– И что, в ваших действиях большую роль играет патриотизм и совсем ничего не значит тот факт, что ваша жена изменила вам со мной? – я откинулся на спинку стула и развязно улыбнулся. Если мне и суждено умереть сейчас, то, хотя бы этого козла доведу до белого каления, поиздеваясь напоследок.

– Сильные миры сего всегда берут то, что хотят: будь то какая-то вещь или женщина, даже если она принадлежит другому, – на его лбу налилась вена, значит, я попал в цель. Он знал о шалостях жёнушки и проглотил это унижения, но не забыл, как видно.

– Ну мне-то всё виделось совсем в другом свете, – я слегка наклонил голову набок. – Она так сильно тосковала по мужской ласке, что буквально сама залезла мне в штаны, как только мы остались наедине. Я всего лишь пожалел несчастную женщину, которой так сильно пренебрегают.

– Заткнись, – прошипел он и подошёл ко мне, приставляя ко лбу дуло пистолета. Его руки дрожали, и он никак не мог взвести курок. – Я знаю, как это бывает, когда взгляд короля или царя падает на понравившуюся ему женщину.

– Ну да, помечтай. К слову, ей понравилось. Она так страстно стонала, даже проходящий по коридору Юдин услышал. А ты думаешь, кто та дама, о которой он так красочно писал?

– Я сказал, заткнись! – он отвёл пистолет от моего лба и ударил другой рукой наотмашь.

Надо же, а я думал, что не решится. Лорд Рондо, выместив злость, внезапно успокоился. Руки дрожать перестали, а на лице появилась решительность. Ну, и чего ты добился, идиот, провоцируя мужика, который столько времени сдерживался, просто потому, что не мог ничего сказать против? Вспомни Трубецкого. Сколько тот терпел Ваньку Долгорукого, который при нём же его жены домогался, пока не понял, что Иван уже не в фаворе, и за то, что он его слегка покалечит, ему ничего плохого не сделают.