Царская охота

В тот момент, когда я дополз по края, на полу, прямо перед мордой появился серебряный таз, куда меня благополучно вырвало. Когда спазмы прекратились, у лица тут же появился бокал с прекрасной, такой вкусной водой, а само лицо заботливые руки протёрли холодным полотенцем. Немного полегчало. Приподнявшись на локтях, я сумел поднять голову и посмотреть на этих помощничков мутным взглядом.

– Выпорю на конюшне. Лично шкуру спущу, – сообщил я прямо в их отвратительно здоровые морды.

– А то, конечно, выпорешь, как же иначе, но сначала мы, пожалуй, счёт свой увеличим, – и Петька решительно шагнул к кровати. – Давай, Митька, с другой стороны хватай государя. Баня готова?

– Готова, с раннего утра топится. Как узнал, что шестую бутылку в покои понесли да всё без закуски, так и распорядился сразу, – меня в четыре руки выдернули из кровати, закинули мои безвольные руки на плечи подпирающим меня с двух сторон здоровым лбам, и куда-то потащили. И вот же в чём дело, Михайлов, сука, даже не почесался, чтобы государя своего спасти от такого произвола. Ещё и дверцы перед этими иродами открывал, впереди нас пробегаючи. Твари они всё, нет, чтобы посочувствовать…

Ну а дальше была баня. Меня раздели, втащили в парилку, даже срам прикрыть ничем не дали, долго парили аж в четыре руки… В общем, после двух часов издевательств я сидел в кабинете чистый, выбритый, воняющий каким-то модным бабским мылом – это с меня сивушные миазмы смывали, как они потом объяснили, держащий в чуть подрагивающих руках чашку крепчайшего кофе, и до омерзения трезвый.

Чуть помятая рожа выдавала мою вчерашнюю слабость, и больше ничего. Только вспомнил вкус выпитого вина, как почувствовал тошноту. Нет, похоже, что данный способ ухода от реальности не для меня, слишком уж я тяжело болею. Хотя вроде бы и выпил не слишком много, в перерасчёте на чистый спирт.

Решено, если в следующий раз возникнет такая потребность, пойду синхрофазотрон сооружать, благо места в парке хватает, есть где развернуться.

– Государь, виконт де Пуирье, – Митька, как ни в чём не бывало, пропустил перед собой виконта и скрылся за дверью.

– Ваше императорское величество, я так счастлив, что мне наконец-то удалось с вами встретить… – и тут он разглядел меня и замер на полуслове. Хорошо ещё все положенные антраша дворцового поклона успел совершить, а то неудобно бы получилось.

Я сделал последний глоток кофе и отставил пустую чашку, кивнув на кресло напротив меня. Вообще, я не обязан был приглашать его садиться, но мне самому вставать было лень. После бани меня, конечно, протрезвило, но и расслабило знатно.

– Ну вот, виконт, не так уж и сложно поговорить с императором, – я с минуту полюбовался на его порозовевшее лицо. – Вы присаживайтесь, не стойте. Знаете, у нас принято говорить, что в ногах правды нет. – Пуирьи захлопнул рот и осторожно присел на краешек стула. – Так зачем вы хотели меня так срочно видеть?

– У меня срочное донесение для вашего императорского величества, – виконт быстро пришёл в себя и продолжил уже более уверенно. – Оно касается некоего происшествия и реакции на него моего короля, его величества Людовика, – и он протянул мне вскрытый пакет. Ну да, никто писем, не проверенных на яды, мне ни за что не передаст.

Я развернул письмо и углубился в чтение. После того как прочитал, перечитал заново, затем отложил письмо и посмотрел на виконта.

– Станислав Лещинский умер. Мои соболезнования. Это ужасная, просто ужасная потеря. Полагаю, королева Мария безутешна. Я прикажу подготовить небольшой презент её величеству в знак того, что я скорблю вместе с ней, – я скорчил скорбную физиономию, благо даже напрягаться сильно не пришлось.

Надо же, никто не понял, что Лещинский отравлен? Да, давненько Медичи вами не правили. Хотя да, что-то такое припоминаю. Вроде и герцогиня Анжуйская была отравлена, но дальше слухов дело никуда не пошло. Да что там далеко ходить, у нашего любвеобильного монарха, который как лиса вокруг вороны возле Лизки кругами ходит, поговаривают, такая конкуренция за место фаворитки идёт, что нередко они умирают, опять-таки, по слухам, не совсем своей смертью.

Так что, когда уже пожилой мужчина откинул тапки, сильно никто не взволновался. Что ж, надо бы действительно какую-нибудь безделушку его дочери приготовить, не забыть только чёрной траурной ленточкой перевязать.

Но вернёмся к нашим баранам, точнее, к виконту, который ждёт, что я скажу ещё.

– Я так понимаю, его величество Людовик, в связи с этой утратой уже не заинтересован в Польше? Но он заинтересован в Тихом океане, очень интересно, – я задумчиво смотрел на виконта. – Насколько мне известно, этот выдающийся во всех отношениях океан активно исследует Испания, разве не так?

– Так, ваше императорское величество, – виконт склонил голову. – Но океан большой, и Испания не в состоянии его освоить в полной мере. Его величество велел передать вам, ваше императорское величество, что предлагает вам заключить соглашение. Те корабли, что отобраны вам в качестве приданного Филиппы-Елизаветы, войдут в состав флота, отправленного его величеством для исследования океана, с установлением контроля над открытыми островами. Совместная экспедиция, ваши корабли под Российскими флагами, разумеется, с командой, сформированной вами лично, ваше императорское величество. Взаимопомощь двух великих держав, это ли не то, чему учит нас сама основа христианства?

– Гуртом и батьку бить сподручнее, – проговорил я по-русски и усмехнулся.

Людовик слишком ветренен и слишком… ну, скажем, он многое недопонимает. А вот Елизавета дурой могла прикидываться, но таковой не являлась, и подобная идея вполне могла прийти в её белокурую головку. Людовик же слишком сильно зависим от мнения своих фавориток. Знаменитая мадам Помпадур, с чьей подачи он творил какую-то дичь несусветную, классический тому пример.

Кардиналу Флери – вообще плевать на какой-то там океан, а вот мне нет. Я встал и подошёл к висящей на стене карте. Она была неполной, но суть отображала правильно.

Задумчиво посмотрев на карту, я покрутил в руке грифельный карандаш. Их немцы вовсю делали, но я пока не давал команду для копирования и распространения, потому что у них не было слишком широкого использования, а для личных нужд я вполне мог позволить себе их купить.

Немного подумав, очертил линию, которая включала в себя так называемую Полинезию. Филиппины пока за испанцами, и биться за них я, если честно, не собираюсь, во всяком случае пока. Но при случае буду, особенно если Филиппок не успокоится. Про то, что может случиться самое страшное, я старался не думать. Это будет весьма символично: Филиппины – Филиппа.

А вот всё остальное, пока бесхозно, и я не борзею, заявляя права на Полинезию, Франции и так много чего остаётся: Меланезия, Микронезия и Австралия.

– Если мы придём к соглашению, то вот это, – я указал на острова, включённые в Полинезию, – моё, всё остальное – его величества короля Людовика.

– И ещё одно условие, ваше императорское величество, – виконт вскочил и подошёл чуть ближе ко мне, но выдерживая расстояние, положенное по протоколу. – Это соглашение должно оставаться тайным.

– Разумеется, – я согласно кивнул, думая про себя, каким образом Людовик собирается сохранить в тайне оснащение флотилии из более чем двадцати вымпелов? – Жду вас с подготовленным вариантом соглашения ровно через неделю. К этому времени небольшой подарок для вашей королевы будет должным образом приготовлен.

Виконт раскланялся и поскакал к двери. Я так и думал, что он уполномочен заключать подобные договоры. Правда, я думал о другом применение этих кораблей, но так даже лучше, меньше возни с перевозкой, потому что их всё равно разобрать на части бы пришлось, чтобы до Каспия перевести. К тому же мне на Каспии даже не они сами нужны, а их пушки. Ну ничего, что-нибудь придумаю, время немного есть, чтобы придумками заниматься.

– Митька! – заорал я, когда дверь за виконтом закрылась. Надо какой-нибудь звонок придумать, а то надоело уже вот так орать.

– Да, государь, Пётр Алексеевич, – Митька – сама невозмутимость. Словно и не хлестал недавно государя своего веником по спине.

– Демидова, когда позвал?

– Вечером в пять часов пополудни, – Митька отвечал ровно, чётко, преданно глядя в глаза. Вот зараза же такая, знает, шельма, что рука на него не поднимется и творит произвол. Хотя, конечно, спасибо им с Петькой, что не бросили и, не боясь на опалу нарваться, в норму привели.

– Где Шереметьев?

– В приёмной дожидается, – Митька улыбнулся краешками губ.

– Тащи его сюда, да вели завтрак нам подать, а то я что-то жрать хочу. И когда вести из Новодевичьего придут, сразу ко мне, – отдав распоряжения, я сел за стол, гипнотизируя карту.

Синод взвоет, когда я его прессовать начну. Но ничего, у меня на них есть управа – вон с экспедицией отправятся, аборигенов Гавайев в православие наставлять. Очень почётно в наше нелёгкое время быть миссионером, так что, пущай стараются. Одни уже уехали, так долгополые притихли, даже что-то хорошее и полезное делать начали, школы начальные до ума довели.

Вот, ежели пасть откроют, когда я предложу проект реформы монастырей, так следующая партия очень почётных миссионеров гораздо большая, чем с Долгоруким отбыла, в путь отправится. Со всем почтением и целованием крестов мною лично.

Вошёл Петька, таща огромный поднос, заполненный снедью. Я едва успел чернильницу убрать, когда поднос с грохотом на стол был поставлен.

– Что у тебя с почтой голубиной? – задал я вопрос, пока Митька, зашедший следом, расставлял приборы.

– Ничего. Голубей нет, – Петька развёл руками. – Чтобы их подготовить, время надобно, а у меня его почитай, что и не было. Но я успел ажно до Петербурга доехать, чтобы всё разузнать. А вот ежели твой шар Эйлер до ума доведёт и заставит его летать, куда нам надобно, тогда и никаких голубей не понадобиться.

– Не доведёт, – я протёр лицо, пытаясь прогнать остатки похмелья. Голова варила не на полную катушку, хорошо ещё, что при разговоре с французом удалось сосредоточиться. – Бакунин где?

– Так едет. У него ни крыльев, ни шара нет, чтобы так быстро долететь, – Петька бухнул себе на тарелку каши, видать, возясь со мной тоже не позавтракал. – А почему не полетит?

– Там газ нужен, пара не хватит. И газ особенный, – я зевнул, даже не слишком понимая, что говорю, и лишь потом наткнулся на пристальный Петькин взгляд. – Что ты на меня так смотришь, словно я девка красная.

– Ничего, – Петька быстро отвёл взгляд. – На встрече с Демидовым позволь присутствовать.

– Присутствуй, ежели желание такое появилось, – я махнул рукой и принялся за завтрак.

***

Лерхе стремительно вошёл, буквально ворвался в комнату своей высокопоставленной пациентки. Вообще-то, это была как бы келья, но очень сильно похожая на королевские покои. Покосившись на приоткрытое окно, лекарь подошёл к кровати больной и сел на стоящий рядом стул. После чего потёр руки одну об другую и, когда они стали тёплыми, дотронулся до лба испугано глядящей на него Филиппы. Жар был, но, Лерхе не сказал бы, что слишком сильный. Вот только, после того как появляются пустулы, жар обычно уходит, а здесь не ушёл, да и пустулы какие-то не такие, ну совсем на оспенные не похожи. Он внимательно разглядел одну на сгибе обнажённой руки, которую девушка вытащила из-под одеяла.

– Жарко, – пролепетала она. – Я окно приказала приоткрыть, потому что сильно жарко.

Лерхе кивнул и в который раз покосился на окно. Свежий морозный воздух наполнял комнату, и в ней вовсе не пахло болезнью. Обычная комната молодой особы.

А вот то, что жар немного спал именно благодаря открытому окну, он почему-то был уверен. А уверенность эту ему придавали наблюдения, которые он делал, пользуя раненных солдат: они лучше переносили и болезни, и ранения, когда всё ещё находились в полевых условиях, на воздухе. И гангрен у них развивалось меньше, чем тогда, когда их увозили в душные, не проветриваемые госпиталя. Обо всём этом Лерхе думал, считая пульс Филиппы. Пульс как пульс, немного ускорен, да и только.

Что-то в болезни принцессы было не так, вот только что? И тут ему вспомнился Николай Швец. Он практически и не болел вовсе и уж тем более не ходил, задыхаясь через три шага, и не падал от усталости через час работы.

– Ваше высочество, почему вы мне не сказали, что прошли процедуру вариоляции? – Лерхе внимательно осматривал руку, которую держал в руках.

Что-то привлекло его внимание, но он не мог понять, что именно. И тут до него дошло: шрам за запястье, весьма деликатный и практически не портящий белую кожу, но всё же с небольшим углублением, как от выболевшей язвы. Значит, вот сюда…

Лерхе на мгновение прикрыл глаза и выдохнул сквозь стиснутые зубы. Глупая курица! Что ей стоило сказать?

– Мы так сильно не волновались бы, если бы знали, что вы фактически вне опасности, – проговорил он обвинительным тоном.

– Но, я не проходила этой процедуры, – Филиппа выглядела настолько удивлённой, что Лерхе ей сразу же поверил. Так и есть, она говорит правду. Но тогда откуда это? И он снова провёл пальцем по шраму на запястье.

– Вы болеете очень легко, и я с радостью могу вам сказать, ваше высочество, что пустулы, которые всё же прокрались на вашу кожу, не оставят следов, когда сойдут. Только есть одно условие – они должны пройти самостоятельно. Не чешите их, даже если от зуда будет сводить скулы, – Филиппа неуверенно кивнула. И Лерхе, глубоко вздохнув, ткнул пальцем в шрам. – Откуда у вас вот это?

– Это? – она задумалась, а потом вспыхнула, и Лерхе показалось даже, что он ошибся, и снова начинается лихорадка. Но принцесса вырвала руку из его и села, опираясь на подушки. – Его величество Пётр… мы однажды были на конюшне, там лошадей было много, вместе с жеребятами, – она явно не знала, как преподнести эту историю, но Лерхе на любовные игры монархов было наплевать, его интересовал только шрам. Филиппа, внимательно наблюдавшая за ним, это поняла, она умела читать по лицам людей о намерениях. Дворцовая жизнь учит этому в первую очередь. Тогда она распрямила спину, насколько смогла и быстро проговорила: – Его величество снял болячку с мордочки жеребёнка и подсадил её мне на ранку, я немного поцарапалась перед этим. Он попросил довериться ему, и я доверилась.

– И это было самым лучшим, что вы сделали в своей жизни, – Лерхе встал и поклонившись вышел из кельи.

Его больше не интересовала эта пациентка, и так понятно, что она не умрёт. Но лошадиная оспа?

Внезапно Иоганн вспомнил про драгун и гусаров. А ведь они практически никогда не болеют оспой. И лошади тоже иной раз на себе эту заразу приносят. И доярки. В его практике были почти все слои населения, кроме доярок и пастухов.

Лерхе почувствовал, как сильно забилось его сердце. Он был близок к какой-то разгадке, и его переполняло предчувствие чего-то грандиозного. А ведь из драгун ни один не умер, заразившись лошадиной оспой. Да они даже внимания на это не обращали. Ну почесалась болячка на руках, ну отвалилась корочка, оставив ямку после себя, и что?

В отличие от вариоляции, когда подсаживали болезнь от человека, никто не заболел и не умер! А государь тоже хорош. Почему он не сказал об этом своём опыте, когда посылал его сюда? Ну ничего, он сейчас такой доклад напишет, и пусть его после схватят и в тюрьму бросят, он выскажет всё, что думает!

Глава 4

– Дмитрий, пропусти меня к государу, – я оторвался от составления речи, которую должен буду произнести послезавтра в Священном Синоде.

В этой речи я довожу до сведения допущенных на собрание священнослужителей, что не собираюсь больше терпеть невежество, процветающее в Русской православной церкви, когда служители приходов едва могут сами буквы Святого Писания в слова складывать. И что больше не допущу, чтобы повторилась трагедия в Новодевичьем монастыре, в котором погибло от оспы тридцать четыре сестры, восемнадцать послушниц, мать-игумена, моя бабушка Евдокия Фёдоровна! И только по воле Божьей не погибла моя невеста – будущая императрица Российской империи, Елизавета Александровна.

Филиппа последовала совету моей бабки и взяла имя Елизавета, вместо Филипия, как планировала раньше. Крёстным отцом она попросила стать Румянцева и его имя использовала в качестве отчества. Все таинства прошли очень скромно, из-за траура, который был объявлен дополнительно. Юдин же такую статью накатал, что Москва, а за ней и остальные города, слезами умылись, читая, как находящиеся в карантине сестры и послушницы, да и гостившая в это время в монастыре государева невеста, вынуждены были, едва поправившись, ухаживать за теми, кому не так повезло.

Откуда только подробности узнал, скотина? Наверняка кто-то из медикусов проболтался. Они же никаких клятв хранить тайну ухода за больными не давали и давать не будут. Но все, кто там был, получили награды, и ещё большую работу: под руководством немного успокоившегося Лерхе была создана первая санитарная бригада. И ей было поручено разработать свод правил, который мог бы помочь предотвратить эпидемии. Не только оспы, но и вообще любых заболеваний.

Эти несчастные лекари получили в монастыре просто неоценимый опыт и уже примерно знали, что нужно включить в правила. Опыт был уникален тем, что проводился в замкнутом изолированном социуме, где они пытались путём проб и ошибок хоть что-то сделать. И монахини волей-неволей сделались этакими подопытными мышками, на которых некоторые из этих правил уже были опробованы.

И одним из таких правил была изоляция в карантинном доме не только иноземцев, эти уже даже не жаловались, – привыкли, но и вот таких непонятно откуда припёршихся богомольцев. Потому что монастыри – это замкнутая сама в себе организация, если полыхнёт, то пожар не остановится, пока не выжжет всех до последнего сторожа. И Новодевичий был тому прекрасным примером.

А ещё Лерхе выпросил у меня дозволение на прививку коровьей оспой армейских подразделений. Я сначала удивился, что он выбрал именно военных. Но Иван Яковлевич терпеливо мне объяснил: солдаты – люди подневольные, подчиняющиеся приказам. Сказано – привьём, значит, привьём, без вариантов.

К тому же он сказал, что тех же драгун прививать не надо, они уже сами привились от своих лошадей, и их он планировал приводить в качестве примера. Также Лерхе попросил позволение приводить в пример будущую императрицу. Я разрешил, только без подробностей – сама случайно заразилась от жеребёнка, а он увидел след от оспины, вот и весь сказ.

Я разрешил приводить в пример и меня самого, рассказав душещипательную историю о том, что император пережил нечто подобное, но заразился в коровнике от телёнка, и что перенёс болезнь даже лучше, чем моя невеста.

Вдобавок ко всему я разрешил Лерхе использовать Юдина, в процессе популяризации вакцинации, если он получит хороший результат на своих подопытных для распространения вакцины в массы.

Юдин же уже неделю огребал от меня за то, что свою слезовыжимательную статью не согласовал предварительно ни со мной, мне действительно было некогда им заниматься, ни с моей канцелярией. Статья эта получила последствия: люди начали коситься на идущих по святым местам богомольцев, и дважды уже я получал сообщения о том, что было применено насилие в виде закидывания пилигримов камнями.

А всё потому, что мой карманный журналист сумел так демонизировать их облик, что, когда я читал статью, то сначала едва с кресла не упал, а потом за голову схватился, представив себе, что сейчас может начаться. Газету с той статьёй мне принёс Репнин и, молча положив на стол, сбежал со всех ног, чтобы не попасть под раздачу.

– Дмитрий, пропусти меня к государу! – Да что там опять творится? Я поднял голову от бумаг и посмотрел на дверь кабинета.

– Ну могу я никак пропустить, Леонард Паулевич, – Митька говорил устало, похоже, что этот спор длился уже давно. – Я могу вставить в расписание государя аудиенцию через два дня. Как раз есть свободный час в полдень.

– А почему не завтра? – Эйлер, а это был именно он, начал выказывать нетерпение. Для него это было не слишком характерно, всё-таки он был более сдержанный, чем тот же Бильфингер.

– Потому что на завтра запланирована охота, – Митька вздохнул. – В честь окончания траура и полной победы над болезнью, поразившей монастырь.

– А почему только час послезавтра? – мне даже интересно стало, что же такого он хочет от меня, если так настаивает на встрече. Обычно учёные сами не стремились привлечь моё внимание. Это я частенько любил нагрянуть к ним без предварительного предупреждения.

– Потому что в час пополудни состоится большое собрание Священного Синода и не известно, когда оно закончится, – голос Митькин зазвенел, видимо, терпению всякому есть предел. – Но, ежели не хочешь на то время, можно перенести на следующую неделю, или ждать, когда государь, Пётр Алексеевич сам к вам пожалует. Вот тогда можешь запросто поговорить, как это обычно и происходит, – последнюю фразу он пробурчал, видимо, вот такие общения «запросто» вызывали у Митьки раздражение и чуть не оскорбляли его представление об облике государя.

– Хорошо, я приду послезавтра, – раздражённо бросил Эйлер, после чего в приёмной воцарилась тишина.

Почти минуту я прислушивался, но, так ничего и не услышав, поднял список монастырей и церквей, расположенных на территории Кремля. М-да, вою будет послезавтра…

А с другой стороны, если уж у Екатерины, той, что в жены дофину сосватана, почти получилось в этом вертепе порядок навести, то и у меня получится, в конце концов, я мужчина.

Отложив план Кремля, я ещё раз перечитал письмо застрявшего в Галиции Феофана Прокоповича, в котором он полностью меня поддерживает, и даже сам лично выдвинул несколько тезисов, чтобы я использовал их в своей речи.

В который раз пробежавшись взглядом по письму, я отложил его в сторону и потянулся. Хватит на сегодня. Пора проверить, как обстоят дела с приготовлениями первого на моей памяти бала. Он должен состояться совсем скоро здесь, в Лефортовом дворце.

К счастью, я не являлся хозяином вечера, поэтому мне совершенно не нужно было торчать там всё время, встречая гостей. Бал был посвящён победе над эпидемией и представлению народу моей невесты, а также само обручение, формально состоявшееся в Париже.

Так как здесь в Лефортово уже месяц болтался брат Филиппы, я так и не смог назвать мою принцессу Елизаветой, и его, хм, подруга, то и саму принцессу можно было привести сюда, предоставив ей апартаменты в крыле, отданном французам. Таким образом, все правила приличия были соблюдены, а я мог хотя бы её видеть, разговаривать, в общем, мы могли, наконец-то, познакомиться поближе, и не быть друг для друга незнакомцами, стоя возле алтаря.

Действительно, хватит уже сидеть здесь, перед смертью всё равно не надышишься, нужно уже направляться в свои комнаты, чтобы начать готовиться к балу, хозяйкой которого я назначил откровенно скучающую герцогиню де Виллар.

Да-да, подруга Орлеанского шевалье была замужней женщиной, но с мужем, герцогом де Виллар предпочитала не встречаться. Жили они раздельно, ребёнок у неё был не от него, в общем, обычная аристократическая семья нынешней Франции.

Но, граф Румянцев по секрету мне сообщил, что, возможно, Амалия-Габриэла не наставила бы муженьку рога в такой весьма циничной форме, если бы он ею интересовался, и, хотя бы, подарил наследника.

Проблема заключалась в том, что герцог да Виллар вообще не интересовался женщинами. Всю свою сознательную жизнь герцог интересовался высокими, физически крепкими светловолосыми молодыми мужчинами, и вот я-то как раз пришёлся ему по вкусу, когда он увидел русского офицера, скучающего на балу у герцогини Орлеанской. Ну а так как я практически не танцевал, и ни одна охотница за скальпами не смогла похвастаться тем, что сумела узнать меня поближе, то это повысило градус симпатии, потому что вызывало определённые вопросы.

Я в это время ел. Я, чёрт его подери, в это время ел! В общем, Александра Ивановича чуть не обвинили в покушении на убийство государя-императора, потому что подавился я тогда серьёзно. Понимаю, это он мне отомстил, за то, что я приставил его к французам, в тот момент въехавшим в Смоленск, уже ставший моим, и в котором вовсю обживались как солдаты, так и клерки, и подоспевшее духовенство. Тем не менее осадочек остался, хотя я, хоть убей, не помню герцога, даже как он выглядит.

В кабинет заглянул Петька.

– Государь, Пётр Алексеевич, пора уже, – намекнул он мне на стремительно приближающееся время бала. – Да, её высочество уже здесь, в выделенных ей комнатах, – как бы невзначай добавил он.

Я же только моргнул, почувствовав, что сердце сделало в груди кульбит. А ведь я волнуюсь, ещё как волнуюсь. Тем более что я её не видел ни разу с того времени, как мы разговаривали на конюшне в Польше. Запланированная ассамблея не состоялась по понятным причинам, а когда Лерхе разрешил всем выходить, потому что новых случаев заболевания в течение десяти дней не наблюдал, то Филиппа осталась в монастыре, помогая выжившим сёстрам хоть немного привести обитель в порядок, и для того, чтобы принять православие.