Те, кто ведает. Книга первая

Опустившись на колени и пачкая подол в ароматном, брызжущем во все стороны травяном соке, Богдана осторожно ползла по одной ей известной тропе. Добравшись до первого ряда растений, она уселась поудобнее, приминая сочные травы, и начала отгребать от основания стебля отмершие и отслужившие свое древесные останки. Вонзая пальцы в мягкую податливую землю, Богдана подкапывала под корень так глубоко, насколько могли добраться ее сильные, опытные пальцы. Обшаривая цепкими глазами окружающее пространство, она приметила подходящий обломок сучковатой палки и уже с большим успехом начала зарываться в землю, пытаясь обнажить как можно больше нужного ей корневища. Обкопав по кругу несколько мощных стеблей, Богдана сунула руку в разрытую почву и ухватилась за корень, медленно вытягивая его на свет божий.

Вскоре узловатые коренья рядком лежали у ее подола, а она, обтирая взмокший лоб длинным рукавом, в охотничьем азарте поглядывала на соседние ряды ценного растения.

А все же не за одной только плакун травой она сюда пришла. Надо бы осмотреться в округе и приметить, что еще полезного хранит этот припасенный для них древними богами овражек. Внимательный глаз уже уловил зеленеющие дальше по берегу узкие темные листья аира и вездесущие пучки рогоза, утопающие в воде. Все, что годилось в пищу, будет для двух десятков семей большим подспорьем в первые трудные дни.

Чаша пруда, истончаясь дальше к востоку, больше напоминала узкий лесной ручей. Но так было до тех пор, пока он снова не расширялся в огромную сверкающую на солнце каплю воды. И тогда, уже более всего походил пруд на гигантские песочные часы.

Женщина готова была любоваться богатой зеленью оврага часами, но внутренний голос уже настойчиво предупреждал, что пора бы и честь знать. Малому, оставшемуся без присмотра в темной землянке, уже подходило время открывать глаза.

Богдана уже подходила к первому ряду жилищ, когда услышала шумные возгласы, доносящиеся с другого края деревни. С того края, где поставили они с Данко свою землянку. Корзина, еще минуту назад тяжело оттягивающая руку и замедляющая шаг, показалась невесомой. Подобрав край рубахи, она побежала к своему углу так быстро, насколько позволяли стеснённые подолом ноги.

Около ее землянки столпились женщины, заглядывающие внутрь, где, надрываясь до хриплого крика, не переставая, ревел малыш. Покачивая головами, женщины негромко переговаривались:

– Ишь, как убивается малец.

– Неужто мать уснула и не слышит?

– Может, отошла по делу?

– Ничего, сейчас старая Ганна его успокоит.

– Так пора бы уже. Давно зашла, а проку все нет.

– Не любит малой старуху. Даром что ближняя родня.

– Так, так. Всегда на ее руках ревмя ревел.

Женщины вздыхали, качали головами и оглядывались в поисках матери. Завидев бегущую к дому мать, замахали руками, призывая поторопиться.

Корзина выпала из ослабевших пальцев и глухо стукнулась о землю. Тень черной тревоги заставило лицо неузнаваемо потемнеть, превращаясь в застывшую маску и до смерти пугая отшатнувшихся от нее соседок. Не глядя, она раздвигала руками засуетившиеся у входа тела, пробивая себе путь к земляной лестнице. Забывая дышать, Богдана влетела в комнату и чуть не сбила замершую у входа старуху.

Идан, забившись в угол, громко ревел и показывал пальчиком на огонь, ярко пылающий в очаге. Сквозь плач явственно пробивалось первое слово, которое услышала от него мать:

– Там!

– Что там? – отодвинув с дороги соседку, упала перед ним на колени мать.

– Там, мама, – сказал он и второе слово.

Вместо того, чтобы радоваться, что ее запоздавший сынок наконец-то заговорил, она села рядом, посадила на колени его пухлое детское тело и молча уставилась на очаг, гадая, что же такого страшного мог углядеть в огне ее малыш.

Старая Ганна, недовольно пожевав губами, стала подниматься наверх, бормоча себе что-то под нос про неблагодарную мамашу и как болят ее старые кости бегать и присматривать за чужими детьми.

Богдана старалась не слушать, но нарочито громкий разговор недалеко у входа было тяжело не услышать:

– Как зашла, так сразу к дитю кинулась, а мальчонка на меня руками замахал и еще громче заревел.

– Без мамки остался, вот и испугался, поди.

– Так-то оно так, да ведь не можно такое болезное дитя надолго одного оставлять.

– А что же хворь с ним какая приключилась?

– Здоровенький был бы, не углядел бы страшного ничего в очаге.

– Так что мать и огня не задула, как в овраг пошла?

– То-то и оно. А ведь это первое правило огонь в очаге тушить, если малого в доме одного оставляешь.

– Не поймешь этих блаженных.

– Да. Весь род у них такой, что тут еще скажешь.

Разговор удалялся и затихал, оставляя после себя укрепившееся ощущение того, что не хотят принимать ее жительницы селения. Чужая она для них была и навсегда останется.

Глава 3

Уже вечерело, а Богдана так и не поднялась с лежанки, где сидела вместе с уснувшим после нервного припадка сыном. К потному лобику липли пряди влажных волос, заставляя волноваться материнское сердце. Должно быть, и вправду приболел сынок, а она вовремя не приметила. Вскоре и сама женщина задремала, склонив уставшую от дум голову на грудь.

Данко вошел неслышно, привычной крадущейся походкой охотника, который не позволит себе создать лишнего шума. В руках он держал оставленную соседками у входа корзину с кореньями. Неспроста это, чтобы жена на дороге свои главные ценности бросила. На лице его читалось беспокойство и тревога за свое семейство. Может, сызнова поругалась с теткой Ганной? Или еще кто обидел? Тяжело его жене приходилось в мужнином родовом селении. Таили люди обиду на Богдану и ее сестру. Будто их вина была в том, что пришлось сниматься с насиженных десятилетиями мест и уходить куда глаза глядят. Тяжелее всего долгий двухнедельный переход дался пожилым. Вот старая Ганна и сердится, что пришлось свое имущество в схронах оставить. Думает, что ей все заново наживать придется. Все ж таки придется завтра пойти и поговорить с ней, чтоб не мытарила Богдану придирками своими. А за припрятанным добром он с братьями через пару седмиц соберется в путь. Как волы хорошо отдохнут, так и отправятся.

Богдана открыла глаза и увидела очертания растянувшегося на соседней лежанке мужа. Сквозь входной проем еще проникало немного вечернего света, чтобы различить темнеющий в углу очаг и корзину, полную покрытых землей кореньев.

– Не стряпалась сегодня, – шепнула она в сторону мужа. – Идан заболел будто.

– Может, со вчерашнего что осталось? – стараясь не показывать своего разочарования, спросил Данко.

– Лепешки ячменные и кувшин кислого молока есть, – предложила она. – В овраге сегодня была. Хорошо там и трав съедобных множество. Мне бы помощницу, девчонку шуструю, я бы и соседям набрала.

– Пусть соседи сами ходят, если им надобно, – сердито ответил он.

– А что так? Вроде как обозлился ты на них? – недоуменно спросила она, поднимаясь, чтобы развести огонь в очаге и зажечь лучину. За порогом быстро темнело.

– Болтают всякое, – неохотно признался он.

– Опять обо мне? – расстроенно вздохнула Богдана.

– Дурищи они языкатые, вот и все, – с нажимом сказал муж. – Их слова веса не имеют. Ты главное, это всегда помни.

– Я помню, – тихо ответила Богдана, – а на душе все едино – тяжко.

Отойдя ближе к очагу, она пошарила рукой, разыскивая мешочек с трутом и щепу. Лучины, связанные в толстый пучок шерстяной ниткой, тоже лежали под рукой. Чиркнув кресалом по кремню, она живо высекла искру, поджигая трут, и, не задерживаясь, стала аккуратно подкладывать щепки, поддерживая жизнь в слабом, еще не освоившемся в очаге огоньке. Короткие тонкие поленья к вечеру уже совсем подсохли и легко занялись всполохами желтого с синеватыми окраинами огня. На стене зачадили, потрескивая, тонкие лучины, вставленные в светец, и осветили замкнутое пространство неровным прыгающим светом.

Кувшин кислого молока и завернутые в холстину лепешки уже лежали на столе. Богдана плеснула в кружку густое пахучее молоко и жестом пригласила мужа к ужину.

– А сама-то чего не ешь? – ворчливо спросил он.

– Не хочется, – пожала плечами Богдана.

– Думаешь? – понял Данко настроение жены.

– Да как же не думать, – согласно кивнула она. – Предка моего по батюшке, старца Некраса, тоже всей деревней не любили, хоть он и помогал всем всегда. Блаженным называли. Вот он не выдержал и отделился. Построил себе дом на другом берегу, потом другой. Сыновья подросли к тому времени, помогали. Так и жили отдельным родом. Никто не попрекал ничем.

– А почему его блаженным называли? – поинтересовался Данко, макая кусок лепешки в густую жидкость.

– Некрас как с болот вернулся, так и поменялся совсем. Сначала прятался от людей. Только вечерами выходил из дома. Ноги у него сильно распухли на болотах. Вроде как болезнь нехорошую он там подхватил. Он их всегда кутал плотно в онучи. Лапти научился себе широкие плести. Сапог более не носил никогда. Потом на лугах стал пропадать. Травы искал лечебные для себя и для родных. Многих от смерти спас.

– Так это же хорошо, когда знахарь в селении есть, – промычал Данко с набитым ртом.

– Хорошо-то, хорошо. А только другим они его помнили, поэтому и решили, что он из ума выжил, пока на болотах пропадал. Целый месяц его не было. Потом явился обросший весь, как лешак.

– А ты зачем мне все это рассказываешь? – насторожился он. – Неужто предлагаешь из отцовской деревни уйти и тоже своим родом жить?

– Нет, что ты! – замахала она руками. – Просто за Идана боюсь. Как бы дразнить дети его не начали.

– До этого еще долгий срок, – улыбнулся Данко. – Он ведь еще и слова единого не сказал.

– Он сказал, – тихо ответила Богдана. – Сегодня. Как с оврага вернулась.

– Слава Богам! – обрадованно воскликнул Данко. – И что же он сказал?

– Он пальчиком в огонь показывал и говорил: «Там, мама». – медленно сказала она.

– В огонь? – не понял он. – Ты оставила его одного и не затушила огонь?

– Неправда это, – отрицательно помотала она головой. – Прогорело все до углей, когда уходила.

– Откуда же огонь тогда? – нахмурился Данко, оглядываясь по сторонам.

– Не знаю. Угли пылали, как свежие поленья, – со странным спокойствием ответила Богдана.

– Никак домовой шутки с нами играет, – поежился муж и быстро добавил. – Молока ему поставь, да и хлеба туда накроши. Если угощение примет, значит, простил нас. Не будет больше Идана мучить. А сейчас спать давай стелиться. Завтра с первыми лучами снова лес валить.

Прежде чем затушить огонь, мать долго смотрела на бледное личико и трогала лоб мальчика прохладными пальцами. Вроде, как и показалось, что нездоров. Безмятежное лицо ребенка чему-то улыбалось во сне. Грудь его мерно вздымалась и опускалась в тихом спокойном дыхании. Прикрыв маленькое тельце от ночного холода, Богдана поправила шкуры у входа, не оставляя ни малейшей щелки. Даже в летнее время ночи здесь нередко выдавались по-осеннему стылыми, укрывающими землю богатыми жемчужными росами. Потом затушила догорающие лучины и скользнула в постель к мужу.

Мощные мускулы его ломило от усталости. Шутка ли, в такой спешке частокол городить. А без защиты селение оставить, когда на охоту мужчины уйдут, никак нельзя. Куда ни глянь, везде время поджимает. Хоть и жилы рвешь, а все никак не поспеваешь вовремя. Тяжкие тревожные мысли не давали сомкнуть глаз и хоть немного отдохнуть до утренней зари.

– Богдана, – тихо позвал он в темноте.

– Что, милый? – также тихо ответила уткнувшаяся в мужнину подмышку жена.

– После того, как на охоту сходим, зверя набьем, отлучиться мне с братьями надобно будет, – предчувствуя ее сопротивление, сказал он.

– Куда же это? – забеспокоилась Богдана, приподнимаясь на локте. Не стал бы предупреждать, если не в дальний путь.

– За припасами и пожитками хотим дойти. Много чего нужного люди за спиной оставили. Одного зерна, поди, мешков сорок-пятьдесят. А чем сеяться-то будем? – с нарочитой внешней твердостью говорил он, внутренне сжимаясь от неуверенности.

Богдана молча лежала на спине, не позволяя дрогнувшим губам открыться, чтобы не сказать чего лишнего и обидного. Одну ее оставляет… На корм этим стервятникам!

– Я со старой Ганной поговорю, чтобы она не настраивала соседок против тебя. Поэтому тоже еду, чтобы добро их нажитое привезти. Может и помягчеют к нам, – терпеливо объяснял он, прижимая к себе ее напрягшееся от страха предстоящей разлуки тело.

Богдана продолжала тихо лежать рядом, переживая свое горе молча, без упрека и спора.

– Я вот что еще подумал, – желая хоть как-то расшевелить ее, добавил он. – Я попрошу жен братьев Злату и Чаяну тебе помочь со сбором трав. Чаяна за сынком посмотрит. К себе его возьмет в дом. А Злата любит тебя, тебе хорошо с ней будет. На три дома и соберете.

Богдана закивала в темноте, одобряя эту идею и благодарная за то, что он не предложил жену старшего брата Яромилу. Та невзлюбила ее за то, что она была сестрой его первой жены, не прощая нежной памяти к прошлому, которую муж хранил в своем сердце.

– Так что думаешь? – спросил он, не видя ее лица в темноте. – Хорошо, я придумал?

– Да, очень хорошо, – шепнула она и, немного успокоенная, снова прижалась к его плечу.

После откровенно разговора часть тяжкого груза упала с его души, и он, более не думая ни о чем, крепко уснул.

Пошел третий день, как все крепкие мужчины ушли на охоту, оставив селение на пожилых и подростков. Богдана, страдая от долгого отсутствия мужа, загружала себя работой сверх меры и благоразумия. К ночи, умаявшись, крепко прижав к себе сына, засыпала без тяжких дум и тревог.

Злата тоже скучая за своим, часто забегала навестить и поделиться последними новостями. Вот и сегодня забежала едва рассеялся утренний туман. По делу. Сговорились они этим утром вместе идти в овраг, чтобы накопать побольше кореньев и надергать камыша или, на крайний случай, рогоза. А после обеда уже чистить, резать и сушить.

Идан, ничего не подозревая, легко позволил увести себя в чужой дом и, заигравшись, не заметил, как ускользнула из поля его зрения мать.

Богдана шла скорым торопливым шагом, не желая оставаться вдали от сына ни одной лишней секунды. Они несли по две корзины каждая, надеясь вернуться с хорошей добычей. Ячменного зерна для лепешек оставалось совсем немного, а о пшенице и подавно уже с зимы не вспоминали. Оставалась одна надежда на то, чтобы насушить камышового корня и перемолоть его в муку, а там, глядишь, и водяной орех поспеет. Богдана еще в прошлый раз приметила целые заросли ярко-зеленых розеток ближе к другому берегу. Без лодки или плота не добраться, но топоры у мужчин остры, так что за этим дело не станет.

Глубокий овраг еще дышал последними разрозненными клочьями тумана, опустившегося на самое дно. Смело ступая вниз по уже проторенной тропе, она показывала путь молоденькой Злате, мелко перебирающей неуверенными ногами. Истомившиеся ступни коснулись влажного, укрытого густой зеленью дна оврага, и сразу на душе стало покойно и радостно. Будто прислонилась она исстрадавшимся на чужбине телом к стенам родного дома. От этой радости и сил сразу прибыло в уставших за последние дни руках. Легко ступая и пританцовывая, словно юная девочка, она отодвигала с пути поникшие ветви разросшегося у озера ивняка и, отложив одну корзину в сторону, вела за собой, взявши за руку, испуганную родственницу.

– Разве тебе ничуточки не страшно? – не выдержала Злата.

– Нет, – с серьезный лицом помотала головой Богдана. – Посмотри, какая вокруг красота!

– Мне кажется, в этом озере русалки водятся, – поежилась Злата. – Оно такое неподвижное, как Мертвое Озеро из сказаний.

– Нет никакого Мертвого Озера, – отмахнулась от нее Богдана. – Все это бабушкины сказки и досужий вымысел, чтобы малые дети на реку или озеро без спросу не бегали.

– А русалки? – пискнула Злата.

– А русалок уговорим нас на дно не утаскивать, – успокаивающе сжала задрожавшую руку женщина.

– Я вот им и угощение припасла, кивнула она на дно своей корзины, где лежал скромный завтрак, прикрытый рушником.

Роса мочила ноги и оседала на рукавах рубашки мельчайшим бисером, мгновенно впитываясь в тонкую льняную ткань. Было по-утреннему свежо, но Богдана не чувствовала холода. Все тело женщины дышало теплом и жар этот передавался ее спутнице, успокаивая охвативший юное тело то ли от страха, то ли от холода озноб.

Первым делом надо было найти подходы к озеру в тех местах, где раскинулись камышовые заросли. Богдана напряженно всматривалась в низкую, местами болотистую кромку, подбирая место, где можно протоптать надежную и безопасную для ее спутницы тропку. Сделав знак оставаться на месте, она шла осторожно, нащупывая широкими ступнями путь на топком, укрытом сочной зеленью берегу.

Казалось, ее ноги видели больше, чем глаза, когда Богдана, покачиваясь, почти наугад делала следующий шаг. В награду за смелость с каждым движением она поднималась все выше, туда, где прибрежная низина сменялась узкой полосой мелкого желтоватого песка, спускающего в воду отлогим пляжем.

Еще два раза ходила опытная женщина по тропе туда и обратно, чтобы сделать ее приметной для своей неопытной помощницы. А потом, собрав свои корзины, поманила за собой Злату.

– Вот тропинка тебе широкая, – обвела она рукой извилистую цепочку примятой осоки, – по ней ходи, но в сторону ступить не вздумай. Вязко там.

– Хорошо, – понятливо мотнула головой Злата.

– В воду я полезу, – стоя на песчаном берегу, сказала старшая, а ты в корзины корни поплотнее укладывай, да по одной к ивам относи.

Прежде чем лезть в воду, она развернула сверток с печеной репой и протянула одну головку наперснице. Достала из мешочка полную горсть вареного ячменя и щедрой россыпью окропила неподвижную воду, что-то приговаривая себе под нос. Вода заплескалась мелкой рыбешкой, взволнованной неожиданным подарком.

– Сейчас рыбьи посланцы наш дар соберут и русалкам отнесут, – довольно улыбнулась Богдана. – Мелко тут водным девам. Самим-то, поди, несподручно будет.

– Так, так, – кивала Злата, уже полностью успокоившись.

Усевшись на берегу, Богдана сняла уже порядком поистрепавшиеся лапти, размотала ленты онучей и аккуратно сложила все в стороне от воды. Босые, необычно широкие костистые ступни ее какое-то время стояли на берегу неподвижно, зарываясь большими пальцами в песок и наслаждаясь редким ощущением истинного единения с природой.

Злата удивленно рассматривала оголенные ступни и переводила взгляд на свои, кажущимися детскими по сравнению с лапищами ее спутницы. Заметив ее взгляд, Богдана смущенно опустила глаза и с легким всплеском вошла в прохладную воду, скрывая от людских глаз свои странные, сразу ставшие неуклюжими ноги.

Глава 4

На песке уже выросла внушительная куча камышовых стеблей, а она, как заведенная, продолжала снова и снова ходить в холодную воду. Согнув ноющую от тяжелой работы спину, Богдана тянулась в густые заросли камыша. С усилием вытягивая из илистого песка очередной пучок крахмалистых корней, женщина пошатнулась от усталости и шагнула назад на берег, чтобы хоть немного передохнуть.

Пряча ступни в воде и притворяясь, будто она ополаскивает их от налипшего ила, Богдана молча сидела на песке, наблюдая за бойкой работой напарницы. Ловкие пальцы обрывали камышовые стебли и укладывали корни с небольшим куском комля в корзину.

– Пойду отнесу, – сказала она, хватая сразу две корзины.

– По одной сподручнее будет. Узко там, – предостерегла ее Богдана.

– Не хочу лишний раз ходить, – заупрямилась Злата.

Богдана молча кивнула, слишком усталая, чтобы уговаривать или спорить. Она продолжала обессиленно сидеть на берегу, надеясь, что собранного камыша будет достаточно, чтобы наполнить две оставшиеся корзины.

За спиной послышался слабый вскрик, перерастающий в истерический вопль:

– Змея!

Забыв про усталость, Богдана резко вскочила на ноги, оборачиваясь на тревожный звук.

– Нога, – раздался другой крик.

Не теряя ни секунды, женщина понеслась по узкой тропе, царапая обнаженные ноги об острую узколистую осоку. Бросив наземь тяжелые корзины, Злата, закрыв лицо руками, еще удерживала одну ногу на краю тропы, в другая все глубже увязала в болотистой почве.

Тропа была слишком узкой, чтобы вместить обеих и дать точку опоры. Коли хочет она вытащить застрявшую ногу, придется рискнуть и тоже ступить в сторону. Зажмуривая глаза от страха, Богдана позволила босой ноге самой выбрать место для рискованного шага. Ступня, хлюпнув, начала погружаться в вязкую грязь, покрываясь неприятно пахнущей жижей по самую щиколотку. Казалось, теперь она тоже в плену зловещей топи, как внезапно нога перестала тонуть и встала на твердую ровную поверхность, словно под слоем жидкой грязи некто могущественный подставил ей свою исполинскую ладонь.

Болото ласково облегало ступню, забирая из нее усталость и боль. Прохладное нутро трясины наполняло тело Богданы неведомой силой и ощущением растущего где-то в глубине ее естества ощущения абсолютного, незамутненного ничем счастья.

Ее глаза засияли всполохами зеленого огня, но испуганная Злата ничего не видела, все крепче зажмуривая глаза и отказываясь сопротивляться затягивающему ее стопу болоту. Богдана смело подошла ближе и одним рывком выдернула завязшую в густой грязи ногу. Взвалив на себя обомлевшую девушку, она потащила ее на сухое место. Злата в беспамятстве осталась сидеть под кустом раскидистой ивы. А ее наперсница, не теряя понапрасну времени и не обращая внимания на мелкие порезы на пятках, быстрыми уверенными шагами сбегала за корзинами. Приступ невиданного прилива сил уже покидал ее, но крупицы энергии все же задержались и мерцали по всему телу, как таинственные крошечные звездочки. Спина больше не болела. Шепнув, что она скоро вернется, Богдана пошла на берег, чтобы собрать остатки камыша.

Омывая покрытые грязью ступни, она по-новому посмотрела на них, позволяя сердцу преисполниться признательности и гордости за чудесное спасение. Ласково обматывая чистые ноги онучами, Богдана попробовала надеть поверх свои лапти. Ей стоило больших усилий натянуть обувь, да и чуни теперь сидели на ступнях по-другому, словно снятые с чужой ноги.

– А ты отчего же так кричала? – вернувшись, спросила она еще не до конца успокоившуюся девушку.

– Я змею увидела, – всхлипнула Злата, изо всех сдерживаясь, чтобы не зареветь. – Перепугалась шибко и отпрыгнула в сторону. А там болото…

– Большая была змея? – насторожившись, продолжала расспрашивать Богдана.

– Не очень большая. Пятна у нее на шее яркие, как огни, – постукивая зубами, рассказывала Злата, но вдруг запнулась и стала молча отползать в сторону.

– Что с тобой? – удивилась старшая.

– Вот же она, – задохнувшимся шепотом ответила девушка, тыча пальцем за спину Богданы.

По примятой траве с шорохом ползла, не обращая никакого внимания на людей, змея неприметного серого цвета с двумя яркими пятнышками на голове. Прошуршав мимо замерших на земле травниц, рептилия втянула свое тугое длинное тело в заросли луговой травы и затихла.

– Тьфу ты, да это же обыкновенный уж! – рассмеялась Богдана, толкая побледневшую напарницу в бок. – Неужто ты ужей никогда не видала?

– Я не знаю, – пролепетали дрожащие губы. – Я боюсь. Я больше сюда не пойду.

Богдана с сожалением вздохнула, но стала тратить время на бесполезные уговоры. Дай бог, переспит глупая с этой думой ночку, да и отойдет сердечко от страха. Как же это в овраг не ходить? А припасы кто заготавливать будет? Пора бы уже понять, что ты мужняя жена. Весь дом на тебе держится. Не время сопли на кулак наматывать, да прятаться за мамкиным подолом. Мамка далеко осталась, не поможет более.

– Ладно. Некогда нам с тобой тут рассиживаться. Домой пора бечь, – заторопилась Богдана, вспомнив про сына. Одна лишь надежда, что не учуял он, как далеко она отошла. Может, успеет еще мать до того, как дитя скандалить начнет. Сердце ее начинало тревожно постукивать.

Преодолев скользкую крутизну обрывистого подъёма, травницы на минутку остановились, чтобы перевести дух. До селения оставалось не более пары верст. Громоздкие корзины больно оттягивали руки и заставляли путаться затяжелевшие от усталости ноги.

Узкая, едва заметная тропка плутала между стройных молодых дубов, выводя все ближе к патриарху – огромному, в несколько мужских обхватов дереву, глядя на которое с трудом верилось, что и оно когда-то начиналось крошечным зеленым ростком. Этот дуб будет покровителем деревни, также как до недавних времен был защитником и опорой столпившимся вокруг него молодым деревьям.

– Совсем я из сил выбилась, – прислонясь к потрескавшейся коре могучего дерева, пожаловалась Злата. Тонким, еще не окрепшим рукам семнадцатилетней девушки еще много корзин придется перетаскать в своей нелегкой трудовой жизни. Но это еще впереди, а сейчас не случится ничего дурного, если девочка присядет на минуту-другую и передохнет.