Нахт

– Мы говорим про веру. – подметил Кинг.

– Вера или любовь – это одно и тоже, все равно мы же должны любить бога и быть любимы им?

– Наверное, ты прав.

– Кинг, ты был ближе любого из мне знакомых людей к смерти и раз так, то ответь хотя бы ты – в чем смысл?

Кинг посмотрел на него, потер пальцами чашку, а потом положил руки на стол, убрав их от чая.

– Пока я там был, то из-за всего того, что творилось многие сдавались и просто умирали – убивали сами себя, но среди всех были люди, что шли до конца – это были те, кто ставил перед собой какую-то цель и неважно какую было важно, чтобы она просто была – это было их смыслом и ради него они вставали вновь и вновь и шли в бой, как я. Даже так были и другие, но их было мало – это те, кто шли впереди всех, когда я говорил с одним из них, то спросил почему он так поступает, а он ответил – я человек, который не имеет цели или пути – я просто живу, любя жизнь, поэтому поистине счастлив даже сейчас и буду счастлив, когда буду испускать последний дух, не имея врагов, ведь я люблю жизнь и не только свою, но и те жизни, что окружают меня. – Потом он еще сказал, что жил 20 лет из своих 56 лет, я спросил, как так, а он спросил в ответ – много ли я помню из своей жизни? Я слабый человек, которому нужна цель, чтобы жить, ведь я не в силах принять весь этот невероятно огромный мир, когда я смотрел на тех, кто не имел цели, а просто любили жизнь, то мне казалось, что они чувствуют каждое мгновение и любой даже самый маленький ветерок – они любят всех и принимают всю эту огромную любовь от тысяч, десятков и сотен тысяч, а я так не могу, как по мне – это лучшие люди – настоящие, они такие какими должен быть человек – любящим жизнь.

– Значит, надо любить, а если это так, то разве первый тип людей не имеют ложный, ненастоящий смысл жизни?

– Именно так, поэтому они слабые и оттого такие несчастные.

– Получается, что ты тоже не счастлив?

– Пожалуй, я пытаюсь приблизится к сильным людям, но пока не очень удачно.

– Понятно.

– Вы очень умный господин Кинг, я вами восхищаюсь! Вы так интересно рассказывали, я бы слушала и слушала, но, по-моему, это вы зря про себя так говорите, что вы слабый человек, как по мне, то очень сильный. – Льстила Игната Кингу.

– Спасибо вам, госпожа Игната, мне очень лестно слушать подобные слова.

Нахт не умолк, а затих совсем, он услышал очень верные слова о смысле жизни, которое дает истинное счастье, которое ему бы хотелось, а то, что он намеревался сделать шло в разрез с этим смыслом – он должен был любить, а не отвергать, он должен принять, а не отторгать.

– Что-то мы засиделись, да, Кинг?

Кинг безумно взглянул на него, словно крича, что он такое творит, ведь они только разговорились, стали хоть как-то говорить, но тема была не такой, о которой стоило бы говорить в присутствии дам. Можно было исправить положение, перейдя в новую обстановку, но Нахт не желал продвигать взаимоотношения Кинга с Элизой – он решил влюбить в себя Элизу, но перед этим ему нужно было как честному человеку, на которого теперь он захотел быть похожим, рассказать все Кингу.

– Кинг, мы и правда засиделись, но дамы, мы придем завтра обещаю вам. – И Нахт встал из-за стола, а вслед за ним и Элиза.

– Господин Нахт, в прошлый раз вы были совсем другой. – Сказала Элиза.

– Другой? – Удивился Нахт, – почему другой? – Она что-то заметила странного в его поведении?

– Да, вы говорили, что не терпите этикета и он вас тяготит, а сейчас ведете себя весьма сдержано и не бранитесь. – Черные глаза Элизы блестели, словно золото для Нахта и он в них утопал, забываясь.

– Общение с вами показало мне, что-то особенное, вы не отказались бы завтра от небольшой прогулки? – Нахт поразил всех и Кинга, и Игнату, она думала, что Элиза сейчас отвергнет очередного слизня, но в глазах Элизы он таковым не был – это был настоящий мужчина, думающий и нежный с ней, знающий, чего она хотела на балу.

– С большим удовольствием. – Элиза нежно улыбалась, смотря на Нахта, а тот порхал в своей душе, которая будто бы прижалась к ней. Они были на расстоянии друг от друга, но им казалось, что они очень близко.

– Я прибуду завтра, ждите меня в обед, вам будет удобно? – Сказал Нахт, подходя к Элизе.

– Да, я буду вас ждать.

Нахт тихонько взял кончиками пальцев маленькую ручку Элизы и стал приподнимать. Игната думала, что Элиза сейчас же отдернет руку, ведь та не терпела касаний к себе, когда она не в перчатках, но Элиза послушно вела руку к губам кавалера, что сразило на повал Игнату. Теперь с этими двоими стало все понятно, слуги, которые это видели тоже, как и Игната стояли с широко раскрытыми глазами и ртами. Нахт прильнул губами к руке Элизы и не охотно отпустил немного холодную руку девушки. Они посмотрели друг другу в глаза и Нахт немного поклонился, а потом стал уходить.

– Доброго вечера. – Сказал Кинг на прощание и тоже подошел к Элизе, но она, не скрывая резкости отстранилась от него. Кинг, видя это, тоже немного поклонился и стал поспешно уходить. Игнате было немного обидно, что в итоге мужское внимание было вновь приковано только к ее старшей сестре.

Одна масса яблок и мужчина ушли, и оставили дам одних.

– Старшая сестра, – Игната явно была злой. – что это было? – Удивляясь сестре, спросила раздраженно Игната, ведь кому она дала руку? Нахту! Пьянице, казанове, лудоману, богатенькому сыночку, который совсем избалован, почему именно такому недостойному, как он? Есть же намного более достойные люди, как, например, Кинг.

– О чем ты?

Это чаепитие помогло Элизе отвлечься от бед с мамой и теперь ей было намного легче за что она мысленно благодарила Нахта.

– Ты знаешь, о чем, я о Редбаулинге.

– А что с ним не так?

– Я же рассказывала, какой он.

– Мне он показался хорошим и разве может плохой человек подружится с тем, который так тебе приглянулся?

– Ну, наверное, нет, но даже так подумай получше, почему бы не найти кого-то еще? Помимо Нахта.

– Не хочу, по-моему, я в него влюбилась.

– Ты меня пугаешь, правда.

Игната долго убалтывала Элизу, переубеждая в том, что Нахт мерзавец, рассказывая о его похождениях, как он однажды откуда-то взял курицу и в обнимку с ней пил всю ночь, пританцовывая, а еще однажды он выпустил быков из загона и устроил родео, сломав себе руку, но от всех этих рассказов Элиза только дико хохотала, что тоже было на нее не похоже. Под конец дня Игната полностью утратила надежду вразумить старшую сестру и ушла от нее в свою комнату.

Глава 7. Дружелюбная Луна.

Мужчина вышел из поместья и направился к своей карете с невероятным духом собственного превосходства, словно он победил старого врага или победил там, где невозможно победить.

– Друг, постойте! Подождите! – Кинг окликнул Нахта, заставив, его остановиться и повернуться к нему. – Объяснитесь, что это сейчас было, неужели вы… – Кинг смотрел на своего друга взглядом человека, который молил палача не рубить ему его голову.

– Вы все правильно поняли, садитесь… Я думаю, что нам нужно будет поговорить. – Нахт указал на карету.

– Хорошо. – Кинг был светлым человеком, одним словом – джентльмен.

Они оба сели в карету и, отдав приказ кучеру, поехали в поместье Редбаулингов. Кинг нервно елозил, как ребенок, что ждет, когда его уже наконец отругает родитель – это было волнение, которое постепенно перерастало в страх от того, что разговор так и не начинался. Флюцберг все же нашел в себе силы и покряхтел "Кхем-кхем", но реакции не было, поэтому он вновь покряхтел только в этот раз погромче "Кхгм-кгхм", а Нахт, как сидел, так и сидит. Кинг уже не выдерживал.

– Кинг…

Наконец страх стал умолкать и разговор потихоньку начинался, словно маленький дождик капает маленькими капельками по дороге, делая его все более темным из-за воды. Капля за каплей, создавая лужи, которые после ливня стлали бы небывалым весельем для молодой и чистой души, в коей теплиться яркое солнце и ясный день, что с новыми дождями, сопровождающие человеческие судьбы, стал бы превращаться в вечер с красивым закатом, одновременно яркий и тусклый от своих лучей, а потом, после исчезновения солнца настала бы темная ночь. Судьбам важно, чтобы темная ночь не пришла к ним слишком рано – это ужас, губящий надежду из-за ужасов, таящихся во тьме.

– Я хочу извиниться перед тобой.

Нахт тер свои длинные и тонкие белесые пальцы левой рукой и щурил глаза, подбирая правильные слова.

– Говорите, я все выслушаю. – этот человек слишком хорош, правилен, терпелив.

– Мне кажется, что я влюблен в Элизу, когда мы были на балу, то я завел ее в комнату и там…

– Неужели вы и она… Простите, если бы я знал, то не подумал бы…

Нахт поспешил его успокоить и защитить целомудрие благородной леди.

– Нет-нет, я как раз об этом – я сбежал тогда, ведь не смог ее опорочить, как прочих.

– Вот как, а почему?

– Сам не знаю, но так оно и есть.

– И вы думаете, что любите ее?

Нахт умолк и опустил взгляд, напрягая голову, словно решал невероятно сложную задачу, которая несла неимоверно большую смысловую нагрузку, которая безумно утомляла голову.

– Люблю. – Словно говоря последнее в жизни слово, сказал Нахт. – Люблю, и хочу с ней быть, подарить ей все то, что могла бы только пожелать она! Хочу, очень хочу… – Сказал Нахт ослабевшим словом под конец.

Кинг смотрел на него, говорящего перед ним молящегося человека, который молвил ему, словно тот Бог, судящий и вершащий, решающий как быть с душами людей.

– Вы в обиде на меня? Знаю. Право вы имеете. Да… – Нахт так и не поднял глаз.

– На вас ослепительный наряд, вы приехали на прекраснейшей из карет, едете в одно из великолепнейших поместий, вы живете в прекраснейшем из миров и хотите прекраснейшую из женщин, оставляя меня, пришедшего в наряде, не лучшем, а который есть, приехавший сюда на чужой карете, живущий в худшем из домов и, побывавший в худшем из миров, одного без той, кого я подумал, что полюбил, как вы думаете, что я должен сделать? Мне обижаться? Биться? Сдаться? Как поступить?

– Я не знаю.

Кинг терпел многое и мог терпеть и дальше, но как далеко простилается терпение солнца? Может оно также бесконечно, как и его лучи?

– Хорошо, оставляю ее вам.

Нахт поднял взгляд, ошарашенный от этих слов, а кто бы не был удивлен?

– Как, и вы не против?

– А могу? – Усмехнувшись ответил Кинг. – Она явно мне дала понять, что я ей не интересен, а вот вы, да… – Бесчеловечный.

– Вы больше не явитесь к ним? Вроде Игната интересуется вами.

– Она еще ребенок, поэтому нет.

– Ясно.

А что сделал бы нормальный человек в этой ситуации? Разозлился? Скорее всего да, ведь у него по сути отбирают то, что подарило бы ему счастье, но лишь из-за одного человека теперь это пропало. Злоба. Зависть. Нетерпение. Грусть. Что еще может составлять человека?

– Что будете делать теперь?

– Ну, завтра на прогулку с Груссинговерами, а потом посмотрим.

– Через 3 дня в Англию? Так и не передумали?

– И не передумаю, туда мне надо.

– А потом не вернетесь?

– Я думал уехать куда-то в тихое место, где хорошо и спокойно, наверное, неплохо было бы, если я оказался в таком месте не один, а с любимой, но теперь видимо не смогу, но ничего. Желаю вам всего хорошего.

– Надеюсь, что я ничего не испорчу.

– А вы можете?

– Конечно, очень просто, ведь я – это я.

– А разве сложно все поддерживать?

– Кинг, я мужчина, а потому тупой, как и все, поэтому могу совершить что-то, что сильно ее разозлит и сам даже не пойму этого.

– Я уверен, что все будет хорошо.

– Надеюсь.

Они доехали до поместья, где Нахт вышел, а кучер отправился отвозить Кинга, когда он уехал, то хозяину дома стало грустно, словно тот человек в карете таил в себе его решимость, а теперь она удаляется от него. Он остывал от своих порывов, приходил в себя, но пока от слов не отказывался. Ему все также хочется быть с Элизой, но сможет ли он с ней быть? Вдруг что-то пойдет не так, как ему быть? Разрушенная жизнь после расставания, но насколько сильно она будет разрушена, если ты все еще можешь об этом думать? Наверное, она лишь потрескалась, но в самом уголке, где того не видно.

Нахт пошел в свой сад, где среди красивых вырезанных фигур из кустов и прекрасных цветов раздумывал обо всем, что было на приеме.

– Она не отреагировала на Кинга, а на меня… – От мыслей, что Элиза любит его ему становилось очень хорошо, он словно начинал летать, парить среди пушистых облаков, не чувствуя ног, когда все это представлялось у него голове Нахт начинал кружить среди фигур сада, но перед тем, как начать он поглядел вокруг, чтобы его никто не видел, а потом уже начал, убедившись, что никого нет. Ему было неудобно и немного стыдно, если бы его кто-то увидел, когда тут происходит такой полет мысли и эмоций.

– Как хорошо, она ведь меня… Точно меня, как смотрела, какие глаза… Красивые… Ах, какая женщина… – Даже не быв рядом, Элиза заставляла Нахта краснеть, почти тридцатилетнего мужика! Взрослый мужчина краснел и танцевал, словно тому было пятнадцать лет, словно это его первая любовь и он хочет подарить девушке весь мир, целуя в щечку, а из развлечений предлагал бы пить чай из самовара до утра, какой невинный и какой наивный.

– Ах, что же мне делать, как с ней быть, как и, что делать? … – Глупость, словно девушки хотят чего-то невероятного, им одного только и надо, любите, любите и смотрите только на нее.

– Элиза, а куда же я ей сказал, куда пойти, ах, как же я это…как мне… Точно, никуда, я сказал, что просто заеду, а куда, где все веселятся? Куда обычно ходят, я сразу в кабаке обычно, на столе или на сене каком, дурак, как я только так мог жить? – Он корил себя за то, как жил до этого, но корить себя за прошлое, за которое новый ты не в ответе бессмысленное дело. – Точно. Филип. Он старый, значит опыта много, спросить надо, да, да, да. – Будто в лихорадке говорил влюбленный дурачок.

Глава 8. Ужасы Темной Ночи.

В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение. Боящийся несовершен в любви. (1-е Иоанна 4:18).

По поместью раздавались громкие и увесистые топоты ног, которые чередовались с ритмичными ударами трости об пол. Шаг. Рывок. Стук трости. Шаг. Рывок. Стук трости. Дополняло все это кряхтение человека, который явно нечасто так себя напрягал, но эти действия были вызваны не ужасом, причиной происходящего стала не какая-то беда, наоборот. Рвение к цели и ответу вот, что волновало того человека, который сейчас так торопился, что чуть не запинался об свою трость, становившаяся для него преградой из-за спешки.

С немного бледноватого лица Нахта не сходил лик счастья, хотя оно и было мало заметно, но это явно было оно. Это прекрасные и чудные мгновения, которые человек помнит долго, но и подобное забудется – все забывается, все забывают. Каждый, кто умер дважды и готовиться принять третью смерть смеется, ибо, то, что люди думают, что думают, что помнят, хотя и не могут помнить смешно, ведь воспоминание – это жизнь оставшаяся в прошлом, а как можно помнить жизнь, которая еще не закончилась? Вспоминают только ушедшее, а жизнь от нас не уходит, как жизнь может уйти от человека, если сам он и есть жизнь?

Нахт дошел до кабинета, где сидел и занимался делами бизнеса Филип. Он зашел без стука и сразу ринулся к столу, наступив на ковер из звериной шкуры сам того не заметив, где его подчиненный разбирал бумаги.

– Господин Нахт, что с вами? Что-то стряслось?

– Да, но это не важно, скажи, куда вести девушку на встречу?

– На встречу? Девушку? – удивленно переспросил Филип.

– Да, да, на встречу, ну так куда?

Филип замялся, но потом, положив бумаги на стол, сказал.

– Господин Нахт, давайте присядем, и вы мне все расскажите, что за встреча и остальное, о чем я не знаю.

– Хорошо.

Филип встал из-за стола, но потом будто бы ослабев резко покренился в бок, но вовремя оперся рукой об стол и устоял на ногах.

– Что с тобой? – забеспокоился Нахт. Для него этот человек не просто слуга, а член семьи. Филип был с ним всегда, когда тот родился и рос, а в особенности, когда его наказывали.

– Все хорошо, просто потемнело в глазах, наверное, слишком резко встал. – сказал человек почтенного возраста.

– Ну хорошо.

Они сели друг на против друга.

– Ну, рассказывайте.

– Я влюбился. – сразу начал Нахт.

– Весьма неожиданно. Правда. А в кого, если не секрет?

– Элиза Груссинговер.

– Груссинговер…Старинный род, да…Вроде у них две дочери? – легонько шлепая себя ладонью по бедру говорил Филип.

– Да.

– Элиза вроде старшая, если не ошибаюсь.

– Да.

– Видел ее пару раз, благородная леди, хороший ум еще и красавица. Жаль, что семья не добрая.

– В каком смысле?

– Родители вашей любимой очень непростые люди, и я не уверен, что они одобрят ваши намерения. Вы ведь собираетесь жениться?

– Я даже и не думал об этом.

– Значит не думайте пока, оно само придет. Такие вещи не умом делаются, а душой.

– Хорошо, но ее родители меня не страшат.

– Ну это ладно, а когда же вы успели влюбиться? – хлопая глазами, спрятанными за стеклами пенсе, спросил Филип.

– На их балле.

– Точно, они же устраивали бал. И там вы с ней и познакомились, да?

– Да.

– И там, наверное, влюбились?

– Да.

Человек почтенного возраста улыбнулся приятной и доброй улыбкой, чуть ли не пуская слезу, радуясь за своего господина, словно тот был его родным сыном.

– Я очень рад за вас, но может расскажите про встречу?

– Я пригласил ее прогуляться завтра, но не сказал куда. Мне не доводилось проводить с девушкой встречи тем образом каким я собираюсь это провести завтра, поэтому мне нужен твой совет. Ты же был женат?

– Да, но это дела минувших дней и я не хочу об этом вспоминать.

– Почему?

– Она сбежала от меня с французом, изменила мне и все, а сейчас я даже не знаю жива она или нет, но моя жена для меня мертва. Женщина, что сбежала от меня – это не она. Моя жена меня любила, а эта женщина нет.

– А я слышал, что она и вправду умерла, а оно вон как оказывается.

– Все это уже не важно.

– А больше ты никого не встречал?

– Встречал и не раз, но мне больше никто не был нужен.

– Почему?

– Я как-то подумал, что уже был женат и жил жизнью женатого человека, тогда зачем повторять то, что уже было? Разве не было бы лучше найти что-нибудь новое?

– Может быть, но тебе не одиноко?

– Тут понимаете какое дело господин Нахт, когда я был молод, то женился, но та, кто меня любила умерла, потом единственным человеком, который меня любил была моя мама, но и она умерла, потом я стал служить вашей семье. Ваши родители были ко мне добры и приняли меня, словно я был их дальним родственником, и хотя они были молоды, но даже так я пережил их. Вначале ушла ваша мама, но она родила вас перед уходом. Потом мой лучший друг – ваш Отец. Я переживал абсолютно всех людей, кто меня любил и кого любил я сам. Я всегда оставался один. А сейчас единственное чего мне хочется – это уйти раньше, чем уйдет человек, которого я люблю.

– Я и не знал…

– Да что уж тут, не забивайте себе голову стариковским бредом! – сказал почтенный человек.

– Ладно…

– Так, касаемо вашей прогулки…а как насчет того, чтобы вместе с ней прокатиться на лодке? Вы будете наедине, сможете поболтать и виды красивые. Можно устроить встречу на семейном озере.

– Туда даже на поезде несколько дней ехать, а надо, чтобы прямо завтра.

– Тогда, что насчет лебединого озера недалеко от поместья?

– Оно же дикое и там ничего нет.

– Можно устроить пикник или, если хотите, то можно будет послать туда людей наперед, чтобы они поставили шатры и подготовили лодки.

– Так и сделаем, займешься этим?

– С удовольствием.

– Спасибо.

– Позвольте я вернусь к работе.

– Погоди. – остановил Нахт Филипа. – Ты сказал, что твоим лучшим другом был мой отец, ты был с ним в его последние минуты?

– Вплоть до его самой последней секунды.

– Он что-нибудь говорил перед смертью?

– Нет. – немного сжав губы, моргнув и посмотрев вниз, потом снова моргнув и посмотрев на Нахта, сказал Филип. – Ничего, что должно было бы вас волновать.

– Ясно, ладно, тогда я пойду к себе, если что зови.

– Конечно.

Нахт поднялся с дивана и, пойдя к двери, на его пути оказался тот самый ковер, посмотрев на него и многозначно промолчав, он обогнул его и потом вышел за дверь.

Филип все также сидел на диване, оперевшись на спинку, и вспоминал последние слова отца Нахта.

"– Филип, прошу, пригляди за Нахтом, я не стал для него хорошим отцом, мне казалось, что, если я буду с ним слишком мягок он ничему не научится и будет слаб, но я ошибся.

Он пока не готов перенять борозды правления, возьми это пока на себя, а потом передай ему, как он будет готов….

Я сильно виноват перед ним, я до сих пор корю себя за все свои поступки, но все же я им горжусь. Кто бы мог подумать, что он и вправду вырастит таким сильным, а какой смелый – напасть на рысь....

Мой сынок.... "

Нахт лежал на кровати в своей комнате, размышляя о завтрашнем дне. Он просто не мог думать о чем-то другом помимо этого, но все же одна мысль была столь же сильна, если не сильнее.

– Гордился бы мной отец? …

Сын вспоминал отца, думал, что бы он сказал ему, если все сказанное Филипу было б сказано ему. Будет ли ответ одобрять решение Нахта или наоборот? Как всегда… Это важно для мальчика, которого по ошибке все принимают за мужчину. Мы все сидим в крошечных комнатах, и лишь наши родители имеют к ней ключ.

Редбаулинг встал с кровати и, подойдя к столу, где из выдвижного ящика достал трубку, спички и наполнитель в конвертике. Потом запихал содержимое конверта в табачную камеру, а после, проведя оголовьем спички по шершавой поверхности короба, поместил воспламенившуюся маленькую палочку в камеру, а после убрал, затушил и положил в пепельницу. Взял мундштук в зубы, обхватил и сжал губами, а после вдохнул дым, выдохнул его и снова вдохнул. Голова стала легче, и он сел в кресло, где дальше курил эту трубку.

В комнате стало темнеть и холодать, неожиданно посреди начала осени стал идти снег, а улицы замело сугробами. Нахт видел происходящее за окном и, быстро встав, после, подойдя к окну, увидел невероятное. То дерево, которое недавно было выше него теперь стало молодым саженцем.

– Что это? – Это дерево было таким, когда ему было 12 лет, тогда как?

Нахт услышал, как за дверью кто-то очень громко говорит и этот голос становился все ближе, но он не мог поверить, что это голос человека, которому должен принадлежать. Ноги повели его назад от двери, хотя он был уже у окна, давясь к стене, мальчик закрыл себе уши руками, но голос стал лишь сильней.

Ручка двери стала проворачиваться, а глаза Нахта расширяться, словно сами черепные ямки расширялись, а за ними и все остальное. Испуганного человека понесло назад сквозь стену. Он упал на спину ног и стоял позади спины черта, Нахт быстро отвернулся от него, но, провернувшись, увидел лицо того черта, которое возвышалось над ним, глумилось, потешалось. Он был огромен, как Эверест, но вместе с этим его можно было разглядеть в мельчайших подробностях. Нахт бежал от него, но чем дальше он от него был, тем ближе и быстрее к нему приближался. Черт смеялся над ним, хохотал и гоготал в 9 голосов, два рта в руках, два рта в ногах, два рта в ушах и один на месте, а последние в руках Нахта. Они лобызали языками свои зубы, а потом откусили ими себе языки, потом еще, потом еще и еще. Языки сыпались градом на пол, формируя собой бесформенных гуманоидов, которые стали толкать и пинать Нахта.

Глаза черта выкатились из его глазниц и стали кружить звездопадом вокруг Нахта, а после давить со всех сторон.

"Тело давилось, как лимон,Кость и кожа, как вода,Чертились к черту ко столуИ не развидеть лик черта,Экссудатом черным по лицу."

И не был виден ужас Нахта, лишь радость ужасного черта.

Испуганный мальчик вскочил с кресла и упал на пол, давясь воздухом и трясясь от страха, лишь причудилось, лишь причудилось и слава Богу.

– Надо сыпать меньше из конверта… – Заключил Нахт.