Смерть субъекта

Я разжимаю кулак и неуверенно касаюсь пальцами борозды шрама на горле центуриона. Он никак это не комментирует.

– Или вас в принципе это не интересуют? – поддеваю я.

Центурион морщит лоб.

– Не знаю, что ты имеешь в виду, Юлия, – сухо говорит он, – но у меня нет привычки нарушать непреложные обеты.

Ну конечно – фыркаю я про себя, и прикидываю, сколько же ему лет? Мне говорили, что обучение будущих рекрутов «Фациес Венена» начинается где-то с шестнадцати, примерно с тех пор их и обязывают блюсти целибат. Без сомнения, для кого-то из членов тайной полиции эти правила не имеют значения, а обеты не так уж и непреложны, но что до этого конкретно взятого центуриона? Ему вообще когда-нибудь доводилось познать женское тело?

– Обеты обетами, но у всех есть потребности, – замечаю я.

Я также слышала, что братья «Фациес Венена», сурово порицающие измену плоти, сами не брезгают к ней прибегать. Что, если, мой защитник просто предпочитает женщинам своих товарищей? Например, богоподобного юношу-оптио? Мне не трудно представить, как центурион нагибает мальчишку над столом в допросной. Не трудно, не гадко, но слегка обидно.

На его коленях сейчас сижу я, а не тот юный Фавн. Я бедром чувствую выпуклость в штанах центуриона, его большие ладони на своей спине и предплечьях. Это не пугает меня, а непостижимым образом вдохновляет.

Вероятно, пребывание в «Карсум Либертатис» лишило меня остатков рассудка.

– Мы не животные, чтобы слепо следовать своим инстинктам, – задумчиво произносит центурион. Я гадаю: кого он пытается убедить? Меня или себя?

– И вам совершенно не хочется? – невинно интересуюсь я.

– Зачем ты говоришь это, Юлия? – прямо спрашивает центурион. Я чувствую, как напрягается его могучее тело. Так близко ко мне. По-хорошему, я закончила биться в припадке, он мог бы и увеличить дистанцию. Но он еще держит меня в своих руках.

Это подталкивает меня к откровенности, о которой я, скорее всего, пожалею.

Или нет?

Терять мне уже нечего.

– По правде… – говорю я, – если меня в любом случае отдадут кому-то на растерзание, я хотела бы хоть раз иметь право выбора. Вы были добры ко мне, позвольте отплатить вам за это. Никто не узнает, что вы нарушили свои священные клятвы. Я погорячилась, сказав, что предпочту умереть, а не родить от члена «Фациес Венена»… пусть лучше это будет ребенок достойного человека, такого как вы.

– Юлия! – изумленно выдыхает центурион.

Это далеко не вся правда, но кое-что я предпочитаю оставить себе. Мой смятенный разум проясняется, и я вижу здесь неплохую возможность. Один мужчина вместо десятка. Попади я в центр «Продукции и Репродукции» уже беременной, меня оставят в покое. Я исполню долг, но на своих условиях. И есть крошечный шанс, что я получу от этого не только моральное удовлетворение, но и хоть какое-то удовольствие.

Я провожу ладонью по колючему ежику волос центуриона, но он перехватывает мою кисть и убирает со своей головы.

– Юлия, – строго говорит он, – прекрати.

– Никто не узнает, что это были вы, – повторяю я, – это мог быть… любой. Я сохраню это в тайне… Пожалуйста, господин.

– Креон, – и я не сразу понимаю, что он сообщает мне свое имя. Короткое, хлесткое, жесткое, под стать ему самому. Но мне нравится это имя. Мне льстит, что таким образом центурион делает шаг на встречу и соглашается с моими доводами.

Я пересаживаюсь по-другому, и, обхватив коленями его талию, тянусь за поцелуем. Это забавно, что у меня – восемнадцатилетней девчонки, оказывается куда больше опыта, чем у взрослого мужчины. Мы практиковались с Клавдием, когда еще планировали пожениться. Центуриону… Креону, выходит, не довелось даже попробовать.

Мы с Клавдием не только целовались, но и ложились вместе с постель, хоть и не осмелились зайти дальше петтинга. Благодаря этому мне известно, как именно нужно потираться о мужчину, чтобы ему стало приятно. Я чувствую, как твердеет бугор в штанах центуриона от трения моей промежности через одежду, и с удовлетворением заключаю, что возбуждаю его не хуже богоподобных юнцов.

А с чего я вообще придумала себе их запретную связь?

С того короткого, многозначительного взгляда, что мальчишка бросил на старшего товарища в допросной комнате? Вероятно, он жаждет внимания центуриона, но снова и снова натыкается на преданность принципам.

Гнусный изнаночник, гадкий женоподобный мальчишка! – злорадно думаю я.

Мальчишка…

С ресницами, длине которых позавидовала бы и покойная Фаустина. С узкими плечами, субтильным телосложением и плавными бедрами. С голосом, слишком высоким и мелодичным для представителя сильного пола. Без кадыка…

О, Юпитер!

Догадка пронзает меня подобно электрическому разряду: никакой тот оптио не мальчишка. Это девушка, нацепившая форму «Фациес Венена». Девушка, безнадежно влюбленная в своего командира, и, понятное дело, безответно. Креону неведомо, кто она такая, ведь только глаз другой женщины способен приметить, незначительные, казалось бы, детали и сложить из них цельную картину.

Ни о какой солидарности не может быть и речи. Мне не стыдно перед этой несчастной, что я краду у нее что-то важное. Я не знаю причины ее обмана, но я зла на нее. Она предпочла лгать и служить в тайной полиции, когда я предпочла честность, за что мне досталась тюремная камера. Тюремная камера и этот мужчина. На одну ночь, но он принадлежит мне. Мне, а не этой маленькой суке.

Центурион поднимается вместе со мной, поддерживая меня под бедра, и разворачивает к себе спиной. Его ладонь давит мне на лопатки, вынуждая прогнуться в пояснице. Я не в восторге от этого положения, но догадываюсь, как разит из моей пасти. Да и поцелуи – удел влюбленных. Мы не испытываем друг к другу ничего, кроме сиюминутной похоти. Я хочу Креона, он хочет меня, и этого хватит.

Я упираюсь ладонями в холодный бетон стены. Штаны арестантской пижамы ползут вниз, и прелый воздух камеры липнет на потную кожу. Центурион поглаживает меня между ног, неумело, но аккуратно. Я прикусываю губы, чтобы не застонать. Не хватало, чтобы на звук явился кто-нибудь посторонний.

Ублюдок с фингалом.

Или девчонка-оптио.

Впрочем, пусть придет и посмотрит, как ее горячо обожаемый командир припадает ртом к промежности другой женщины. Настоящей женщины, а не той жалкой пародии, что она из себя представляет, выдавая себя за кого-то другого.

Ревнивая мысль о поверженной сопернице усиливает остроту ощущений.

Клавдий ничего такого точно не делал, никогда не осмелился бы. В Империуме осуждают подобные практики. Лоно полагается наполнять семенем, а не вылизывать языком. Это мерзость уровня измены плоти, но мне нравится. Я ломаю ногти о стену, и сдерживать шумные выдохи становится все сложнее. Креон отлично компенсирует недостаток опыта усердием и старомодным желанием подготовить меня к самому соитию.

– О, Юнона, – все-таки вырывается у меня, когда на смену губам приходят его сильные, жесткие пальцы. Они с влажным звуком погружаются в меня, и мои бедра мелко дрожат, сотрясаемые волной удовольствия.

Даже жители Империума знают, что такое оргазм. Мы достигали этого вместе с Клавдием, но ощущения были тенью того, что я испытываю сейчас. И уж точно я не думала, что буду кончать, насаженная на пальцы ублюдка из тайной полиции.

В тишине бряцает пряжка ремня. Заключив, что прелюдия состоялась, Креон пристраивается ко мне своим членом, и тот легко проходит сквозь мокрые складки. Я повлажнела настолько, что не чувствую дискомфорта, хотя слышала, что первый опыт бывает болезненным. Мне не с чем сравнивать, но, как мне кажется, центуриона не обделила природа. Орган сильно распирает меня изнутри.

Креон дает мне время привыкнуть и толкается в моем теле.

– Ливия, – шепчет он, и я теряюсь в догадках, что может означать это слово. Ответ мне не нравится: оно слишком похоже на женское имя. Получается, владея мной, он представляет другую. Девушку из далекого прошлого, еще до службы в тайной полиции?

Или?

Дьявол.

Не ту ли девчонку, что носит форму «Фациес Венена». Быть может, он потрахивает и ее, а потому покрывает? Но если центуриону известен секрет этой стервы, и он о ней не доложил, то они оба покойники. Если правда вскроется, их расстреляют.

И пусть расстреляют! – злобно думаю я. Их недоказанный тайный роман не помешал центуриону развлечься и с заключенной. И почему я только решила, что отдаюсь достойному человеку?

Креон такой же ублюдок, как и все они здесь.

Мне хочется его ударить, вырваться и убежать. Но я стою с оттопыренным задом, а центурион в несколько быстрых толчков доводит себя до разрядки. Он выдергивает член, пока тот не излился в меня, как того требуют правила Империума. Драгоценное семя пачкает мои бедра, а Креон принимается одеваться.

Он использовал меня. Он получил свое. А меня ждет центр «Продукции и репродукции» и очередь из других подонков.

– Прости меня, Юлия, – тихо говорит центурион.

– Оставьте меня, – прошу я, хотя меня так и подмывает послать его к черту.

Глава пятая. Ливий Велатус.

Шаги коменданта разносятся по коридору, и я лежу без движения, дожидаясь, когда он закончит вечерний обход. Я смотрю в темноту, не зажигаю остаток свечи, не строчу свою глупую исповедь.

Я догадываюсь, что и Креон Прэтор этой ночью не сомкнет глаз. Как мне кажется, я хорошо его знаю, оттого пребываю в уверенности, что он рванется спасать треклятую Юлию Силва. Каким бы образом он не собирался совершить акт бессмысленного героизма, исход будет один. Его казнят. Что до меня – я намереваюсь ему помешать. Я не позволю своему наставнику угробить себя ради какой-то девчонки.

Теперь моя очередь красться под пологом мрака. Я давно изучил все безопасные маршруты в стенах тюрьмы и общежитий «Фациес Венена», и спокойно могу продвигаться вслепую. Мне на руку, что последний энергетический кризис вынуждает Империум экономить на освящении в темное время суток.

Однако, беспрепятственно достигнув блока, где содержится Юлия Силва, я с ужасом понимаю, что опоздал. Издали я различаю голос Креона. Я легко его узнаю – голос, что всегда внушал мне уверенность, даже когда его обладатель подтрунивал надо мной, отдавал приказы или просто зачитывал материалы какого-нибудь дела.

Мне не разобрать, что говорит центурион, но до меня доносится фрагмент ответа девчонки.

– …никто не узнает, что это были вы…

Я прикрываю глаза и прислушиваюсь. Я хочу знать, о чем идет речь, но последние слова сменяются тишиной, и меня настораживает эта тишина.

Почему они замолчали? Разве Креон пришел к Юлии не для того, чтобы организовать ее побег?

К чему промедление?

Стараясь двигаться неслышнее тени, я крадусь ближе. С этого угла мне виден лишь краешек камеры, но и этого вполне достаточно. Свет фонаря, оставленного на полу, обрисовывает все необходимые детали: бурную гриву волос девчонки, и мужские руки на ее спине, примявшие ткань арестантской пижамы. Юлия чуть смещается в сторону, и я вижу, как она целует Креона.

Я рефлекторно прижимаю пальцы к губам. Во мне бурлят обида, гнев и разочарование, но мне не понять, к кому они обращены.

Уж точно не к заключенной.

Меня ранит, что мой наставник не так непогрешим, как я думал. Он пришел не спасать ее. Он не устоял перед искушением вкусить запретный плод, которым оказалась она, а не я.

Что ему до моей безоговорочной преданности, когда в поле зрения возникла красивая женщина?

Мне стоило бы уйти и сдать Прэтора со всеми потрохами куратору, но я стою, впав в подобие каталепсии. Я не в силах пошевелиться. Все суставы ощущаются несгибаемыми шарнирами, как у марионетки, а глаза, привыкшие к темноте, намертво прикованы к зрелищу в камере.

Бритая голова центуриона между стройных девичьих бедер. Ладони Юлии скользят по бетонной стене, а лицо скрыто за пологом волос, и там, в этих волосах тонут сладострастные вздохи. Это омерзительно, но в тоже время завораживающе. Я ослабляю ремень на своих штанах и запускаю руку в белье. Я представляю вместо собственных пальцев чужие пальцы и губы. Я представляю себя на месте Юлии Силва.

Cogitations poenam nemo patitur.

И какой же все-таки у Креона красивый череп! – умиляюсь я, и работаю кистью усерднее. Другого бы изуродовала эта солдафонская стрижка, как и униформа «Фациес Венена». Но, как я не приказывал себе этого не замечать, я вижу в своем наставнике красоту. Красота в нашей жизни значит немного. Я старался восхищаться его силой духа. Я восхищаюсь им и в нынешних обстоятельствах.

Я всегда боялся, что это произойдет, и пытался себя подготовить, но к такому нельзя подготовиться.

Мне нужно злиться лишь на себя за свои неисполнимые желания.

Это ничего не меняет. Я не предам своего господина. Я готов убить за центуриона Креона Прэтора, и не отказываюсь от своей клятвы. И я убью, как только он покинет тело Юлии Силва, а следом и ее камеру. Я планирую не убийство из ревности, не акт милосердия, а решение проблемы. Юлия Силва – проблема, как, впрочем, и я, но, выбирая из нас двоих, я, предпочту вычеркнуть Юлию из этого уравнения. Исчерпать прецедент, как любят говаривать в «Фациес Венена».

Провозившись с застежками своей одежды, и вытирая руку о ткань, я пропускаю первые слова, прозвучавшие в камере после паузы, наполненной лишь дыханием. Не важно, что любовники пообещают друг другу. Ясно одно: Креон собирается уходить. Самое время мне спрятаться в темноте, чтобы с ним не столкнуться.

Юлия сидит на койке, обхватив плечи руками. Она поднимает на меня испуганный взгляд, и, как ни странно, не выглядит как человек, только что познавший радости плотской любви.

Но что я вообще в этом смыслю?

Презренное рукоблудство – все «плотское», что мне доступно.

– Ты? – удивленно роняет Юлия Силва.

Мне становится ее жаль, но я прогоняю сердобольные мысли. Я окажу ей услугу. Надо думать, что после Креона здесь выстроится очередь из желающих испробовать эту девчонку. С момента ее появления в стенах «Карсум Либертатис», наши товарищи только и делали, что беззастенчиво делились планами на ее счет.

– Встань, – приказываю я.

Юлия послушно встает, но глядит так, будто уже меня не боится. Вероятно, решила, что я пришел за тем же, зачем и Креон, и смирилась, что до отправки в центр «Продукции и репродукции» ей придется ублажить каждого члена, каждый член в «Фациес Венена».

Пусть думает так.

– Повернись лицом к стене.

Мне не нравится смотреть в глаза тем, кому я приношу смерть, и не нравится ее приносить. Но иногда приходится делать страшные вещи, чтобы сохранить свою жизнь. Свою или чужую. В этот раз я стараюсь не для себя. Зная характер Креона, он точно преисполнится в желании спасти эту женщину после близости с ней. Он скоро вернется. И лучше бы ему найти Юлию Силва мертвой.

Она все еще таращится на меня. На меня и на табельное оружие, которое я, неосознанно поглаживаю пальцами, но пока не достаю из кобуры.

– Повернись…

– Я знаю, кто ты, – перебивает Юлия.

– И кто же? – без особого интереса спрашиваю я. Сейчас я услышу длинную, исполненную пафоса речь, как омерзителен каждый, кто служит в тайной полиции, включая меня и центуриона Прэтора. Мне нечего возразить. По правде… Я согласен, но, в отличии от Юлии Силва и иных правдолюбов, я благоразумно предпочитаю держать свое мнение при себе.

– Ты не тот, за кого себя выдаешь, – заявляет она, – пожалуйста, помоги мне сбежать, и я сохраню твою тайну…

О какой тайне, черт возьми, она говорит? Откуда ей может быть известно?

– Закрой рот, – требую я.

– Пожалуйста, помоги мне, – повторяет заключенная, – я не хочу в этот гребаный центр! Сделай хоть что-то! Иначе я сдам вас, тебя и центуриона. Он же знает, кто ты такая?

Нет, он не знает – отвечаю я про себя. Креон, хвала Юпитеру, и не догадывается. Иначе я давно гнил бы в той отвратительной яме, что в «Карсум Либертатис» именуют братской могилой. Мое преступление не подразумевает никаких послаблений. Меня казнят сразу после разоблачения.

Я уже достаю пистолет и снимаю его с предохранителя, но слышу шаги. Хуже и не придумаешь: если то мой наставник, ему не нужно видеть, как я вышибаю мозги женщине, с которой он только что трахался.

Но это не он, и я шустро прячу оружие в кобуру. Изнасилование арестантки спустят с рук, но самосуд с летальным исходом в «Карсум Либертатис» не приветствуется.

– Так-так-так, – нараспев произносит милес с фингалом под глазом. Он мнется у решетки и кривит разбитые губы в гадкой ухмылке.

– Ну ниче себе! – подхватывает его спутник, – да это никак Велатус пришел свой хер пристроить к делу! Надоело отсасывать чужой?

Я захлебываюсь от злости. Конечно, в «Фациес Венена» шепчутся обо мне и моем наставнике, но никто еще не осмеливался произнести грязные сплетни прямо в лицо.

Луч фонарика шарит по камере, по мне, по застывшей Юлии Силва, но упирается в пол, стоит мне сделать предупреждающий шаг в сторону ночных гостей.

– Как ты разговариваешь со старшим по званию, кусок дерьма? – рявкаю я, – хочешь остаться без языка за этот пиздежь?

Милесы переглядываются между собой.

– Простите, господин, – без тени почтительности тянет тот, что с помятой рожей, – не хотели вам помешать. Мы подождем, пока вы закончите.

Закончу что? Дьявол! У меня нет подходящего реквизита для представления, на которое они рассчитывают. Но есть огромное желание спасти свою шкуру. Здесь слишком темно. Они ничего не поймут. Я как-нибудь выкручусь. Я выкручивался из передряг похуже этой.

Я разворачиваю Юлию спиной к себе и толкаю к стене. Мы словно пародируем сцену, что я ранее наблюдал из коридора, и в этом спектакле мне отведена роль центуриона Прэтора. Но я обращаюсь с заключенной без его обходительности – просто сдергиваю с нее штаны и расстегиваю свой ремень.

– Если вам нужна помощь, господин, – издевательски тянет милес с синяком, – не стесняйтесь. Мы подскажем, как пользоваться этой штучкой у…

– Захлопни пасть, – обрываю я.

Будь у меня «эта штучка», моя жизнь была бы куда проще. Мне не пришлось бы притираться промежностью, еще липкой после мастурбации в коридоре, к заднице Юлии Силва, изображая фрикции. Я отымел бы ее только за то, что она посмела посягнуть на Креона. Я доказал бы ей, что она не героиня, а жалкая шлюха.

– Что вы там возитесь, господин? – снова лезет непрошенный советчик, – может вам все-таки помочь?

До меня поздно доходит, что голос раздается в опасной близости от нас. Меня слепит фонарик, подсветивший место, где должны соединяться наши с Юлией тела. Там нечему соединяться. Кожа вхолостую шлепается о кожу, как молочные поросята толкущиеся у корыта с кормежкой на ферме.

– Какого хера!? – с неподдельным изумлением восклицает милес.

Никакого!

Он дергает меня за плечо, намереваясь оттащить в сторону и рассмотреть. А я выхватываю пистолет и стреляю ему промеж глаз.

Юлия Силва визжит рядом со мной, но ее вопль не такой оглушительный, как выстрел, прозвучавший в тесном пространстве. У меня закладывает уши, но я не могу позволить себе растеряться. Я приканчиваю и второго товарища. Только после этого я осознаю, что натворил. Одно дело – убить заключенную, другое – завалить двоих братьев «Фациес Венена».

К слову об арестантке – мне нужно «разобраться» и с ней. Юлия понимает это по моему взгляду, и, торопливо натянув штаны, вскидывает руки в мольбе.

– Пожалуйста! – выкрикивает она, – не убивай меня! Мы можем бежать! Я помогу тебе!

– Куда, черт возьми, ты собралась бежать? – устало спрашиваю я. Краем уха я фиксирую сигнал сирены в тюремном дворе. Кто-то слышал выстрелы и забил тревогу.

Мне конец.

Нам конец.

– За море, – отвечает Юлия, – один человек сказал мне, что у него есть летательный аппарат, и…

Звучит, как полная чушь, но есть ли у меня выбор? Сюда вот-вот примчится охрана, и мне не оправдаться. По правде, никто не станет разбираться, что здесь стряслось. Они сразу издырявят нас в решето.

– Ладно, – сдаюсь я, – пойдем.

Юлия Силва не в себе, ну а я в глубочайшем отчаянии, иначе все это не стало бы возможным.

Девчонка первая выбегает в коридор и встает у камеры напротив, где содержится старый маразматик, давно слетевший с катушек. Этот дед и раньше задвигал соседям безумные речи, и, выходит, нашел в лице Силва благодарного слушателя. Вот откуда взялась ее идея о летательном аппарате!

Я отпираю решетку. Юлия шмыгает в темноту, и, возвращается, взвалив на плечи немытую, вонючую тушу, едва ли напоминающую человека.

Я к нему не притронусь.

Пусть сама его тащит.

Я веду их теми коридорами, где, как мне известно, почти никто не бывает. Лишь заслышав голоса, ругань и топот, я меняю маршрут, и каким-то чудом нам удается добраться до гаража. В красных бликах резервного освещения колесницы кажутся древними чудищами. Я выбиваю стекло у ближайшей из них и дотягиваюсь до кнопки разблокировки замка.

– Внутрь, – распоряжаюсь я, а сам спрашиваю себя: что, во имя Юпитера, я делаю?!

Это – чистой воды самоубийство. Нам не позволят уйти далеко.

Он не позволит.

Конечно, первым нас находит в гараже именно центурион Креон Прэтор. Он удерживает меня на прицеле. Юлия Силва, с пыхтением затаскивающая старика в колесницу, его не интересует.

– Стоять! – требует мой наставник. Я привык ему повиноваться и замираю. Увы, на сей раз мне придется ослушаться. Я хочу жить, и не важно, сколько продлится эта жизнь. Креон меня не пощадит. Странно, что он еще не спустил курок. Я – предатель, заслуживающий казни на месте. Я потворствую бегству двух заключенных. А еще я обманывал Креона все эти годы, и не только его.

– Простите меня, господин, – говорю я и стреляю первым.

Табельное оружие выпадает из руки центуриона, но, даже получив ранение, он твердо стоит на ногах. Я целился в правое плечо, рассчитывая увеличить свои шансы: хоть Креон управляется с оружием и левой рукой, он утратит прежнюю меткость.

Только он все равно не стреляет.

Он шагает ко мне.

– Ливия, – произносит центурион, и, чтоб мне провалиться на месте, но я отчетливо слышу окончание имени.

Нет-нет-нет.

Так быть не должно.

Он не знает. Не знает!

Я запрыгиваю в колесницу и давлю гашетку в пол.

***

Колесница таранит ворота гаража, затем ворота тюрьмы. Нас осыпают градом пуль, визжит двигатель и звенят разбитые стекла, что дождем осыпаются внутрь. Я наблюдаю все наши приключения со стороны, словно кинокартину, погрузившись в свои невеселые думы.

Я прокручиваю в голове последнюю встречу с Креоном Прэтором.

Без сомнения, я больше никогда его не увижу.

Но зато куратор до него не доберется! После того, что я устроил, меня объявят врагом народа, а центурион, раненный при попытке меня задержать, окажется вне подозрений. Он не знал. Ему нечего предъявить. Он не виноват, что пригрел змею на груди.

Какое же глупое выражение! – сержусь я.

Подскакивая на ухабах, колесница мчится по проселочной дороге. «Карсум Либертатис» оставлена далеко позади, мы оторвались. Юлия Силва молчит, молчит и наш вонючий попутчик, смердя и пуская газы на заднем сидении. Он ограничился краткой инструкцией «двигаться на запад», и не то уснул, не то помер.

Юлия перегибается назад, чтобы проверить старика, а потом все-таки подает голос:

– Спасибо, что помогла выбраться.

Я не отвечаю.

Будто у меня был выбор!

– Кто ты такая? – девчонка не отстает, – как ты попала в «Фациес Венена»? Как твое настоящее имя? Ливия?

– Отъебись от меня, – рявкаю я.

– Можно было бы и повежливее, – ощеривается Юлия, – мы в одной лодке, нам не помешало бы узнать друг друга получше и… найти общий язык, – добавляет она, подумав.

– Нет.

Я не собираюсь «искать с ней общий язык» после того, как она трахалась с Креоном Прэтором. То, что его язык (и не только!) побывал в ее щели – уже достаточный повод, чтобы ее ненавидеть, хотя, безусловно, хватает других.

Она заварила всю эту кашу.

– Ладно, – цедит Юлия, – ладно. Но я понимаю, почему ты предпочла прикидываться цепным псом режима. Ты тоже не хотела попасть в этот долбанный центр?

«Цепной пес режима» – передразниваю я про себя.

Она все еще ищет хоть какие-то точки соприкосновения. Мне плевать. Пошла она к дьяволу.

– «Пес режима», – повторяю я, – каждый выживает, как может. Согласись, мой способ был действеннее твоего.

Я все же это сказал. Признал, что Юлия в чем-то права. Да, я не Ливий Велатус. Он был тихим, почтенным и обходительным. Юлия на свою беду ткнула меня в то, что никакой я не Ливий. Человек, которым я был до него, не лез за словом в карман и не пытался пощадить чувства собеседника.

Как и самого собеседника.

– Выживание стоит того, чтобы пытать и убивать людей?! – возмущается Юлия.