Когда зацветёт жасмин

– Ты прекрасна, Лили, – говорит она, подходя ближе и бережно поправляя моё платье у плеча. – Как будто вижу перед собой твою маму в день её выпускного.

Её слова вызывают болезненное чувство пустоты и тоски по воспоминаниям, которых у меня нет и никогда не будет; словно какая-то часть меня навсегда останется потерянной. Мои родители погибли в автокатастрофе, когда я была совсем маленькой. Всё, что у меня осталось от них, – это фотографии, рассказы бабушки и острое чувство потери, к которому невозможно привыкнуть.

– Я уверена, что она была бы тобой очень горда, – продолжает бабушка Элеонор, замечая моё задумчивое молчание.

Поворачиваюсь к ней, пытаясь улыбнуться, хотя в глазах предательски блестят слёзы.

– Расскажи о ней, бабушка, – прошу я тихо. – Расскажи ещё раз, какая она была.

Элеонор садится на край моей кровати, аккуратно приглаживая ладонью покрывало. Её голос звучит спокойно и ласково.

– Твоя мама была мечтательницей, такой же, как и ты. Она верила в добро, любовь и в то, что книги способны изменить мир. Она могла часами сидеть с книгой в руках, погружённая в совсем другие миры, и всегда мечтала однажды открыть свой книжный магазин. Именно она передала мне эту любовь к книгам, которую я потом старалась привить и тебе. Каждый раз, когда ты сидишь за кассой нашего магазина, задумчиво перелистываешь страницы книг или мягко улыбаешься покупателям, я вижу в тебе её отражение.

– А папа? – спрашиваю я, боясь прерывать её рассказ.

– Твой отец был сильным и честным человеком, невероятно добрым и заботливым. Он любил её безгранично, они были неразлучны. Он всегда шутил, что влюбился в неё с первого взгляда, когда впервые увидел её за чтением в библиотеке, и больше никогда не смог отвести от неё взгляд. – Бабушка улыбается воспоминаниям, и её улыбка одновременно согревает и слегка ранит моё сердце.

Присаживаюсь рядом с ней, прижимаясь к её плечу, и на мгновение закрываю глаза, пытаясь представить их, молодых и счастливых, ещё не знающих, как мало им отведено времени вместе.

– Я скучаю по ним, даже не помня их, – шепчу я, чувствуя, как бабушкина рука мягко поглаживает меня по спине, утешая.

– Знаю, дорогая. Они всегда будут частью тебя, частью того, кем ты стала и кем станешь.

Мы сидим в тишине, наполненной воспоминаниями и любовью. И в этот момент я понимаю, что моя жизнь, несмотря на всю боль потерь, полна именно благодаря бабушке и её безграничной заботе и теплу.

Вечер, который мы не забудем

На улице уже темнеет, когда к нашему дому подбегает Софи. Она одета в нежно-розовое платье, сшитое из лёгкой ткани, мягко переливающейся в свете уличных фонарей. Её светлые волосы собраны в аккуратную, элегантную прическу, украшенную мелкими цветами, которые слегка дрожат при каждом её шаге. На губах играет лёгкая улыбка, а глаза блестят, полные волнения и предвкушения долгожданного вечера.

– Готова к вечеру, который мы никогда не забудем? – спрашивает она, сверкая глазами от восторга и нетерпения.

Я на мгновение замираю, чувствуя, как сердце начинает биться быстрее, а дыхание немного сбивается от волнения.

– Определённо, – отвечаю я, чувствуя лёгкое волнение в голосе. – Хотя немного страшно, правда?

– Совсем чуть-чуть, – смеётся Софи, подхватывая меня под руку.

Мы неспешно направляемся к школьному спортзалу, который сегодня совершенно преобразился. Он украшен разноцветными шарами, яркими гирляндами и светящимися огоньками, откуда уже слышится громкая, ритмичная музыка. У входа толпится множество наших одноклассников – сверкающие платья девушек и строгие костюмы парней смешиваются в единый поток красок и эмоций. Повсюду слышны смех, разговоры, комплименты и восторженные возгласы. Атмосфера пропитана ожиданием чего-то особенного и неповторимого.

Я крепче сжимаю руку Софи, ощущая её поддержку и тепло, которое помогает справиться с волнением и робостью.

Но не успеваем мы толком войти в зал, как замечаем насмешливые взгляды и ехидные улыбки, направленные на нас. Это Рози Миллер и её подруги, явно ожидавшие удобного момента для очередного унижения.

– Посмотрите-ка, наши местные принцессы решили посетить бал, – громко и язвительно произносит Рози Миллер, вызывая дружный смех своей компании.

Я молчу, чувствуя, как щёки горят от стыда и унижения, а в груди нарастает болезненное чувство бессилия и горечи. Всё вокруг становится расплывчатым и далёким, и я невольно опускаю взгляд. Софи, не отпуская моей руки, наклоняется ко мне и тихо, но уверенно шепчет:

– Не обращай внимания, Лили. Сегодня наш вечер. Они не смогут его испортить.

Но этот неприятный момент был только началом.

Чуть позже, когда мы с Софи стоим у столика с напитками и обсуждаем, как красиво украшен спортзал и как элегантно выглядят наши одноклассники, я краем глаза замечаю движение. Эшли, одна из подруг Рози, направляется к нам с явно преувеличенной неуклюжестью, на её губах язвительная усмешка, когда она якобы теряет равновесие, драматично покачиваясь и чуть приподнимая полный поднос с пластиковыми стаканчиками, наполненными лимонадом и колой.

– Ой, простите! – театрально вскрикивает она, едва скрывая насмешку, и с силой опрокидывает содержимое подноса прямо на нас.

Холодные напитки мгновенно проникают сквозь ткань моего платья, заставляя вздрогнуть от шока и унижения. Волна беспомощности и стыда накрывает меня, обжигая щёки и сжимая грудь. Липкая жидкость пропитывает платье, оставляя на нём уродливые пятна, а кусочки льда неприятно царапают кожу. Рядом слышится тихий вскрик Софи. Я поворачиваюсь и вижу её испуганное лицо, тоже покрытое пятнами от напитков.

– Боже, простите, девочки! Вы такие незаметные, я совсем не увидела вас, – громко произносит Эшли, сопровождая свои слова язвительным смехом. Её реплику тут же подхватывает Рози, приближаясь вместе с группой одноклассников.

– Ого, посмотрите! Наши книжные феи наконец-то решили немного развлечься. Правда, кажется, они выбрали неправильный напиток, – насмешливо произносит Рози, с наслаждением рассматривая нас с головы до ног.

Ученики собираются вокруг, их взгляды тяжёлым грузом ложатся на меня, от которого невозможно избавиться. Я чувствую себя словно под увеличительным стеклом, их смех и шёпот словно острые иглы, пронзающие моё сердце.

– Может, они думали, что это новая мода? Платья в стиле «мокрая курица», – доносится издевательский голос из толпы, вызывая новую волну смеха.

– Надо было предупредить их, что здесь не библиотека, – вторит кто-то другой, усиливая общий хохот.

Слёзы подступают к моим глазам, горло сжимается, и становится трудно дышать. Я изо всех сил пытаюсь сдержать себя, чтобы не дать окружающим ещё большего повода для издевательств. Перед глазами всё расплывается, и я быстро моргаю, пытаясь прогнать слёзы.

Софи сжимает мою руку ещё крепче, её голос дрожит, но звучит уверенно и решительно:

– Давай выйдем отсюда, Лили. Нам здесь больше нечего делать.

Я медленно киваю, ощущая, как сердце болезненно стучит в груди. Мы с достоинством проходим сквозь толпу, которая неохотно расступается перед нами, продолжая тихо смеяться и шептать язвительные комментарии. Я смотрю прямо перед собой, стараясь держать голову высоко, хотя внутри чувствую, что вот-вот сломаюсь. Рядом идёт Софи, и её молчаливая решительность придаёт мне силы идти вперёд, не упасть духом окончательно.

Мы выходим из шумного спортзала, и прохладный ночной воздух сразу же окутывает нас, заставляя невольно вздрогнуть. Мокрые платья неприятно липнут к телу, и чувство унижения давит на грудь, словно тяжёлый камень, который невозможно сдвинуть. Я замечаю, как Софи тихо вздыхает рядом, и понимаю, что ей сейчас так же тяжело, как и мне.

Не говоря ни слова, мы медленно направляемся к озеру – нашему тайному уголку, где нас никто не найдёт, месту, где мы привыкли искать спасение от всех неприятностей.

Озеро выглядит тихим и умиротворённым, лунный свет отражается в воде, словно серебристое зеркало. Я смотрю на спокойную гладь и чувствую, как постепенно внутри ослабевает напряжение, будто тяжёлый узел в груди начинает развязываться, освобождая место для облегчения и тихой грусти.

Добравшись до деревянного мостика, я сажусь на холодные доски, и Софи опускается рядом. Мы молчим несколько минут, каждая погружённая в свои мысли.

– Знаешь, я просто не понимаю, почему люди такие жестокие, – тихо говорит Софи, нарушая тишину. Её голос дрожит от подавляемых эмоций.

– Наверное, им просто нужно чувствовать себя лучше за счёт других, – отвечаю я тихо. – Но всё равно так больно… особенно, когда ты совсем этого не заслуживаешь.

Софи берёт меня за руку и осторожно сжимает.

– Мне так жаль твоё платье, Лили, оно было невероятным. Я знаю, как много оно значило для тебя и твоей бабушки, особенно учитывая, что оно было когда-то платьем твоей мамы, и бабушка перешила его специально для тебя.

Я медленно киваю, чувствуя, как слёзы снова подступают к глазам.

– Я больше всего боюсь её разочаровать, понимаешь? Это платье было частью прошлого, памятью о маме, которую я никогда не знала. Бабушка вложила в него столько заботы и любви, стараясь сохранить хоть что-то от моей мамы для меня. Я помню, как она долго перебирала старые кружева, распарывала швы, подбирала новую ткань, стараясь сохранить хотя бы кусочек оригинального платья. Но теперь платье испорчено.

Софи слегка обнимает меня за плечи, привлекая к себе.

– Твоя бабушка любит тебя гораздо сильнее, чем переживает из-за испорченного платья. Поверь, для неё гораздо важнее, что с тобой, чем какая-то одежда, даже если она связана с дорогими воспоминаниями.

Я слышу, как в её голосе появляется решительность, и понимаю, что она права.

– А что насчёт тебя, Софи? Я вижу, как тебе больно, ты ведь тоже так старалась выглядеть хорошо сегодня…

Она грустно усмехается и смотрит вдаль, словно пытаясь спрятать свои чувства.

– Да, мне больно, Лили. Но больше всего больно видеть, как страдаешь ты. Я знаю, что скоро уеду, и это был наш последний совместный вечер в школе. Мне хотелось, чтобы он был особенным, а вышло вот так…

Я поворачиваюсь и крепко обнимаю её.

– Он особенный, Софи. Пусть не так, как мы представляли, но я никогда не забуду этот вечер, потому что ты рядом.

Мы сидим в обнимку, позволяя слезам свободно течь, очищая наши души от боли и унижения. Я знаю, что завтра нам снова придётся встретиться с реальностью, но сегодня, в этот тихий и лунный вечер, мы находим в себе силы простить и отпустить всё, что произошло.

Глава 3

Провожу рукой по пыльной деревянной полке, смахивая тонкий слой пыли, который накопился за последние недели. Магазин всегда был моей отдушиной, но сегодня он кажется мне особенно пустым. Пространство, которое раньше наполнялось тихим голосом Софи, её смехом и бесконечными обсуждениями книг, теперь погружено в тишину. Полки, кажется, стоят особенно ровно, а книги – слишком аккуратно, словно никто их не трогал уже давно. Даже мягкий звон колокольчика на входной двери звучит одиноко, когда мимо магазина проходит кто-то из местных, но не заходит внутрь. Без Софи здесь стало иначе, и я это ощущаю в каждом уголке.

Стараюсь не думать об этом. Работа – вот что мне нужно сейчас. Магазин требует порядка, и если я хочу, чтобы он продолжал существовать, мне нужно сосредоточиться.

– Лили, милая, тебе не кажется, что ты слишком стараешься? – голос бабушки звучит устало. Она сидит за кассой, обмахиваясь сложенной газетой. В такие жаркие дни ей становится хуже, и я это вижу.

– Всё в порядке, бабушка, – отвечаю я бодрым голосом, хотя внутри чувствую себя опустошённой. – У нас столько старых книг, которые давно никто не покупает. Я хочу разобрать их и поставить новинки. Нужно, чтобы магазин выглядел привлекательно.

Бабушка только вздыхает и делает глоток лимонада из высокой стеклянной кружки.

Я закатываю рукава хлопковой рубашки и подхожу к стеллажу у окна. Запах старых страниц смешивается с лёгким ароматом древесины и пыли, заполняя воздух знакомым теплом. Края некоторых книг потрёпаны, бумага пожелтела, а корешки на солнце слегка выцвели, оставляя размытые следы от букв. Некоторые издания выглядят так, словно их давно не открывали – плотный налёт пыли покрывает верхние полки, и мне приходится сдуть его, чтобы разглядеть названия.

– Так, что у нас тут… – бормочу я себе под нос. Книга рецептов 90-х, явно залежалась. Какой-то старый детектив с потрёпанной обложкой, который, судя по записям в журнале, никто не покупал последние пять лет.

– Ба, а мы можем сделать небольшой стенд с уценёнными книгами? Может, кому-то они всё же пригодятся?

Бабушка поднимает на меня взгляд и кивает:

– Конечно, дорогая. Я думаю, люди с радостью заберут хорошие книги по низкой цене. Поставь его ближе к выходу, чтобы все видели.

Я улыбаюсь и берусь за работу. Разбираю каждый стеллаж, аккуратно перекладываю книги, обновляю расстановку. Новинки, которые мы получили неделю назад, я ставлю в центр магазина, чтобы они привлекали внимание. Смахиваю пыль, протираю стеклянные витрины, меняю таблички с ценами. Проверяю записи в журнале – некоторые книги давно не продавались, а значит, пора обновлять ассортимент.

Часы идут, солнце поднимается выше, превращая улицу за окном в пекло. В магазине прохладнее, но я чувствую, как пот стекает по спине. Завязываю волосы в небрежный узел и решаю сделать перерыв.

– Бабушка, тебе что-нибудь принести? Воды, может быть, или мороженое?

Она улыбается мне с благодарностью:

– Вода будет кстати, дорогая. Спасибо.

Я выхожу на улицу, чувствуя, как горячий воздух окутывает меня. Магазин напротив – небольшая закусочная, где всегда продают ледяной чай и газировку. Покупаю две бутылки воды, а заодно беру мороженое для бабушки. Пока жду сдачу, замечаю, как в парке напротив дети играют в фонтане, спасаясь от жары. Вода брызжет во все стороны, искрится в солнечном свете, и я на мгновение возвращаюсь в детство. Вспоминаю, как мы с Софи тоже бегали босиком по горячему асфальту, смеясь и прыгая под холодные струи, а потом забегали в этот же магазин за газировкой и шоколадными батончиками. Тогда лето казалось бесконечным, а мир – добрым и простым. Теперь всё иначе. Я уже не та девочка, которая не боялась промокнуть с головы до ног.

Возвращаюсь и ставлю бутылку перед бабушкой.

– Ты моя заботливая девочка, – шепчет она, сжимая мою руку.

Я сажусь рядом, позволяя себе на мгновение расслабиться. Но в голове уже планы на остаток дня – закончить сортировку, проверить кассу, обновить записи в журнале продаж. Магазин – теперь это моя ответственность.

Я снова подхожу к полкам, вытаскиваю книги, меняю их местами. Проверяю старые издания, перекладываю их на задний стол для дальнейшей уценки. В какой-то момент нахожу книгу с подписью на форзаце – почерк мамы. На мгновение у меня перехватывает дыхание. Грудь сжимает тёплая волна, пальцы дрожат, когда я провожу по старым буквам. Сердце гулко бьётся, будто осознавая важность этого момента – кусочек прошлого, который вдруг вернулся, словно ждал, пока я его найду.

– Бабушка, ты знала, что здесь есть мамины книги? – спрашиваю я, подходя к ней.

Она поднимает голову, её глаза становятся мягче.

– Конечно, милая. Я думала, ты их уже видела. Это одна из тех, что она любила больше всего.

Я провожу пальцем по старым буквам, чувствуя тепло от этой неожиданной находки. Эта книга – это не просто старая бумага и выцветшие буквы. Это часть моей мамы, частичка её мыслей, её вкуса, её мира, который мне никогда не довелось узнать по-настоящему.

Провожу пальцами по её подписи, будто пытаясь ощутить связь сквозь годы. Какое произведение заставило её оставить автограф на форзаце? О чём она думала в тот момент? Возможно, она хотела, чтобы когда-нибудь я нашла эту книгу и поняла что-то важное. Я чувствую, как горло сжимает от нахлынувших эмоций, но я не отвожу взгляда. Сейчас мне нужно просто немного побыть с этой книгой, с этой частью прошлого, которую я неожиданно нашла среди полок.

Сижу на полу, прислонившись спиной к книжному стеллажу, и держу в руках книгу, которую когда-то читала моя мама. Её подпись на форзаце кажется такой живой, будто она оставила её всего несколько дней назад. Пальцы осторожно гладят выцветшие буквы, и я переворачиваю первую страницу.

Книга – старое издание «Над пропастью во ржи». Страницы слегка пожелтели, но книга хорошо сохранилась. На полях карандашные пометки, лёгкие, быстрые, будто сделанные в порыве эмоций. Мама любила рецензировать книги, оставлять в них следы своих мыслей.

«Холден всё время ищет правду, но сам её боится», – написано в углу одной страницы. В другом месте: «Может, одиночество – это не так уж плохо, если ты сам его выбираешь?» Подчёркнуто несколько строк о том, как герой боится взрослеть, но не может удержаться в детстве. В одном месте, рядом с последними страницами, написано мелким почерком: «Возможно, взросление – это когда ты начинаешь понимать, что не все вопросы требуют ответа». Это не послание мне, просто её мысль, но я всё равно чувствую, будто она говорит со мной.

Горло сжимает.

– Ты нашла её, да? – голос бабушки звучит мягко, с нотками тёплого удивления.

Я поднимаю голову. Бабушка стоит рядом, опираясь на деревянную стойку. Её глаза – выцветшие, усталые, но всё ещё полные тепла. Она смотрит на меня так, будто знает, что я чувствую.

– Я даже не знала, что она оставила мне это, – мой голос чуть дрожит.

Бабушка медленно подходит, садится рядом. Я чувствую её тепло, запах её духов – лёгкий, цветочный, родной. Она берёт книгу, переворачивает страницы, поглаживает бумагу так же, как только что делала я.

– О, Лили… Она не оставляла её специально, – бабушка качает головой с мягкой улыбкой, аккуратно проводя пальцами по краю страниц. – Твоя мама всегда писала на полях. Это был её способ разговаривать с книгами. Я помню, как она могла часами сидеть с карандашом в руках, перечитывая любимые главы, что-то подчёркивая, делая пометки. Иногда она даже спорила с авторами – особенно если не соглашалась с концовкой. Я часто находила её записи в книгах, которые брала с полки, и всегда удивлялась, как глубоко она чувствовала слова.

Я смотрю на текст, обведённый лёгкими штрихами карандаша.

– Она писала, чтобы понять себя? – спрашиваю я.

– Думаю, да, – кивает она. – Ей было легче доверять бумаге свои мысли, чем людям. Она не всегда могла сказать вслух, что чувствует, но книги понимали её. Она находила в них ответы или, по крайней мере, утешение.

Я провожу пальцем по строкам, чувствуя, как через эти записи мама становится мне ближе. Эти мысли – её настоящая рецензия жизни.

– Бабушка… – я замолкаю, собираясь с духом. – Я боюсь, что забуду её. Что когда-нибудь она останется только на этих страницах.

Бабушка кладёт руку мне на плечо.

– Ты носишь её в себе, Лили. В том, как ты смотришь на мир, как любишь книги, как заботишься о людях. Ты точно так же перечитываешь любимые романы снова и снова, так же задумываешься над каждым словом. Ты даже держишь книгу так же, как она – крепко, будто боишься её потерять. В её жизни было много боли, но она выбрала видеть свет. Ты тоже выбираешь.

Я смотрю на книгу в своих руках. Мамин мир, её мысли, её надежды – всё это передо мной. В груди поднимается странное чувство – смесь трепета, грусти и благодарности. Я будто держу в руках не просто книгу, а её голос, её присутствие, её потаённые мысли, о которых она никогда не говорила вслух. И от этого становится одновременно тепло и больно. И вдруг я понимаю: я действительно не одна. Она оставила мне это. Часть себя.

Бабуля выдыхает и медленно поднимается на ноги.

– Оставь эту книгу себе, дорогая. Думаю, твоя мама хотела, чтобы ты её нашла именно сейчас.

Я киваю, прижимая книгу к груди.

– Спасибо.

Она улыбается, но в её взгляде скользит что-то ещё – лёгкая печаль, замешанная с нежностью. Словно она на мгновение вернулась в прошлое, вспомнив свою дочь маленькой девочкой, сидящей с книгой в руках.

Бабушка мягко гладит меня по голове, задерживаясь чуть дольше, чем обычно, а потом медленно направляется к кассе, словно не хочет прерывать этот момент, но знает, что он должен закончиться. А я остаюсь сидеть на полу, перечитывая слова мамы, чувствуя, как что-то внутри становится чуть легче, чуть теплее.

Осторожно переворачиваю страницы старой книги, принадлежавшей маме. Потрёпанные края слегка загнулись, а пожелтевшие страницы издают лёгкий шорох, когда я перелистываю их.

Провожу пальцем по одному из абзацев и читаю вслух:

«Главный герой ведёт себя так, будто весь мир должен его жалеть. Но разве можно винить его за это?»

Улыбаюсь. Мама всегда находила оправдание даже самым сложным персонажам. Она видела в них больше, чем просто слова на бумаге.

Перелистываю страницу и натыкаюсь на другую запись:

«Иногда хочется спросить автора, почему его герои такие упрямые. А потом понимаешь: мы все такие».

Тихо смеюсь. Её слова звучат так, словно она сидит рядом и разговаривает со мной, делясь своими наблюдениями.

Дальше идут несколько вопросов, написанных с лёгким наклоном:

«Что делает человека по-настоящему взрослым? Осознание своих ошибок? Или способность не жалеть о них?»

Задерживаюсь на этом месте, чувствуя, как внутри поднимается странное волнение. Эти слова будто обращены ко мне, заставляют задуматься, переосмыслить что-то важное. Что мама думала, когда писала это? Нашла ли она для себя ответ?

На следующей странице я вижу пометку, обведённую кружком:

«Этот момент – самый честный во всей книге. Здесь герой не притворяется».

Нахожу нужное предложение и перечитываю его несколько раз. В этом моменте действительно есть правда – не та, что бросается в глаза, а та, что ощущается внутри, в самой сути персонажа.

В углу страницы небольшая, почти неразборчивая приписка:

«Если бы мне пришлось выбирать, я бы предпочла остаться героем второго плана. Главные роли слишком утомительны».

Улыбаюсь, ощущая щемящее чувство, словно тёплую волну ностальгии, мягко касающуюся сердца. В этом есть что-то милое и печальное одновременно. Мама, возможно, и правда не любила быть в центре внимания. Это так похоже на меня.

Закрываю книгу и прижимаю её к груди, задерживаясь в этом мгновении. В магазине стоит приятная тишина, нарушаемая лишь слабым скрипом деревянных стеллажей и приглушённым гудением вентилятора. За витриной лениво движется знойный летний день: кто-то неспешно идёт по тротуару, где-то вдалеке слышится глухой шум проезжающей машины. Сквозь занавески пробивается солнечный свет, отбрасывая мягкие тени на пол, и я чувствую, как в груди разливается тёплое, тихое чувство – будто мама всё ещё рядом.

Слышу, как бабушка тяжело вздыхает за кассой. Её слабый голос прерывает тишину магазина.

– Лили, ты не могла бы… принести мне воды? – её голос звучит хрипло, натужно, словно даже эти слова даются с трудом.

Я поднимаю голову. Бабушка сидит, привалившись к спинке стула, её лицо кажется бледнее, чем обычно. Я быстро встаю, откладываю книгу и подхожу к ней.

– Конечно, ба. Ты в порядке? – спрашиваю я, но внутри уже начинает подниматься беспокойство.

Она слабо улыбается.

– Просто жара… невыносимая сегодня, – бабушка медленно проводит рукой по лбу, стирая капли пота. Её голос звучит слабее, чем обычно, и она сглатывает, словно во рту пересохло. – Всё хорошо, милая, не волнуйся.

Но я волнуюсь. Сегодня действительно жарко – воздух в магазине тяжёлый. Вентилятор у потолка лениво вращается, но кажется, что он не приносит никакого облегчения. В старомодном термометре, висящем у двери, ртутная полоска поднялась выше отметки в 100 градусов по Фаренгейту. Я быстро иду к мини-холодильнику в подсобке, достаю бутылку холодной воды и возвращаюсь. Бабушка слабо берёт её, но пальцы слегка дрожат, когда она отвинчивает крышку.

– Может, тебе лучше прилечь? – предлагаю я, присаживаясь рядом.

– Нет, нет, – отмахивается она. – Я просто посижу немного. Пройдёт.

Но ей не становится лучше. Она почти не двигается, только смотрит в одну точку, её дыхание становится прерывистым. Я чувствую, как тревога сжимает грудь.

– Бабушка, тебе точно не хуже? Может, мне позвонить доктору? – спрашиваю я, наклоняясь ближе.

– Я просто немного утомилась, – отвечает она, пытаясь говорить спокойно, но голос звучит слабее. – Давно не было такой жары. Помню, в семьдесят третьем летом было почти так же. Тогда нам пришлось закрыть магазин на неделю. Люди прятались по домам, а мы с твоим дедушкой сидели у вентилятора, пили лимонад со льдом и читали газеты…